У меня много вопросов, а я даже не знаю, как обращаться к ней. Гермиона? Глупо, учитывая семь лет взаимной ненависти и оскорблений. Грейнджер? Вряд ли она до сих пор Грейнджер. Наверняка вышла замуж за младшего Уизли. Еще в школьные годы все поговаривали об их совместном будущем, но меня это особо не волновало, поэтому я не прислушивался к сплетням. Да, бывало, усмехался по поводу их вероятного брака, но это было больше для очистки совести – морально нагадил в душу, значит, день прошел не зря. И что теперь? Как её называть? Миссис Уизли? Бред какой-то. Я не могу ничего придумать, поэтому выбираю единственный оптимальный вариант:

— Сколько я здесь уже, гриффиндорка?

Мой голос звучит надрывно и устало. Чувствую себя не лучше. Судя по выражению ее лица, выгляжу так же.

— Два месяца, слизеринец, — неуверенно отвечает она.

Два месяца?! Я провел на больничной койке два месяца?!

Поймав мой ошарашенный взгляд, гриффиндорка, очевидно, понимает, что разговор будет долгим. Она машет рукой, чтобы остальные вышли из палаты. Только сейчас я обращаю внимание на присутствующих людей: высокая, немного сутулая женщина, недавно переступившая порог сорокалетия, и девушка, если не сказать, девочка, лет четырнадцати. Их измученные лица дают понять, что пациентов за последнее время поступило много. Парня среди этой компании уже нет. Скорее всего, он остался в коридоре. Немудрено: моя палата не очень велика по размерам.

Все выходят. Остаемся вдвоем. Странно осознавать, что мы с гриффиндоркой можем спокойно находиться в одной комнате. И дело вовсе не во времени. Дело в ситуации. Увидеть школьного врага рядом с собой, находясь в военном госпитале… Хотя, ничему нельзя удивляться в это время. Ничего нельзя ожидать от завтрашнего дня. Судьба может вмешаться в любую минуту, и все твои планы полетят в тартарары. Испытано на себе.

Я вглядываюсь в лицо гриффиндорки. Она ничуть не изменилась: те же карие глаза, те же волнистые волосы, та же слегка бледноватая кожа. В уголках губ едва заметные морщинки. Видимо, часто улыбалась в недалеком прошлом. Её лицо свежо, словно излучает энергию жизни. Только взгляд не такой. Уставший. Взгляд человека, который знает, что такое потери. Да, гриффиндорка, наверное, взгляды у нас сейчас одинаковые.

Она аккуратно присаживается на край больничной койки. Даже пружинка не скрипнула. Ты, как всегда, сама осторожность, Грейнджер. Черт. Наверное, я никогда не отделаюсь от привычки называть гриффиндорку девичьей фамилией.

Однокурсница кладет ладони на свои ноги, устремляя взгляд куда-то в сторону.

— Слушай молча, не перебивай, — ученым голосом начинает она, — тебе нужно беречь силы. Я расскажу всё, что знаю сама. Два месяца назад тебя нашли в бессознательном состоянии где-то на окраине Лондона. Раньше в том месте находился заброшенный склад, но ты лежал на куче обломков. По крайней мере, так мне рассказали.

— Кто? – еле слышно спрашиваю я.

— Я же сказала, не перебивай, — она бросает строгий взгляд в мою сторону, но тут же отворачивается. – Мне рассказали об этом мракоборцы. Они нашли тебя во время своей вылазки. Когда-то поговаривали, что тот склад был пристанищем нескольких миротворцев. Отряд подошел к месту, но их взору предстали лишь пыльные обломки, беспорядочной кучей громоздившиеся друг на друге. Среди каменных глыб лежал ты. Несколько булыжников придавливали твое тело, лишь рука виднелась на поверхности. Один из мракоборцев опознал тебя. Невилл Долгопупс. Он учился когда-то на моем факультете. Ты его помнишь?

Она на несколько секунд прервала свою речь, но, не давая мне возможности ответить, снова продолжила:

— Еще повезло, что он оказался рядом. Твоё тело было настолько обезображено, что не каждый бы смог распознать в этом … — она запнулась, видимо, хотев сказать что-то вроде «в этом куске мяса», но взяла себя в руки и продолжила, — …тебя в этом человеке. Тебя доставили в наш госпиталь... Потому что Лондону нельзя было доверять.

Последнюю фразу она произнесла тихо, но с какой-то резкостью.

— Всего один шанс. Один шанс из ста, что ты выживешь. Твоя левая нога была сломана. Несколько врачей настаивали на ампутации.

— Меня лихорадило, — зачем-то дополняю я её сведения.

Она кивает:

— Да. Началось заражение крови. Слишком много открытых ран и совершенно никаких соблюдений стерильности, — в её голосе слышался профессионал, сосредоточенный взгляд уперся в стену, — мы смогли очистить кровь. Жар спал. Медики уже хотели начать сращивать поломанные кости, но вдруг заметили, что что-то не так. Да, жар спал, но твое дыхание было по-прежнему неровным, судорожным. Стало понятно: у тебя сломаны ребра. Сначала мы не подозревали об этом, потому что все мысли были заняты твоей ногой и заражением крови. Очистить кровь было самым важным и необходимым, иначе долго бы ты не протянул. Твоё дыхание всё еще не восстанавливалось. Мы разрезали остатки одежды. Что-то пришлось намочить, потому что запекшаяся кровь намертво приклеила ткань к коже.

Она ведь могла бы это не рассказывать. Но по её лицу видно, что ей это просто необходимо. Выговориться. Наверное, это единственный способ не сойти с ума от воспоминаний, когда практически трупа стараешься вернуть к жизни. Грейнджер, даже пройдя Войну, ты по-прежнему слишком… неприспособленная к выходкам этого мира.

— Когда остатки одежды были убраны, а верхняя часть твоего тела вымыта от грязи, стало понятно, насколько всё плохо. Уродливые разрезы тянулись вдоль спины. Некоторые из них успели подзажить, из других же сочился гной. Иссиня-черные синяки покрывали живот и грудь, что подтверждало нашу догадку на счет переломов. Волосы на затылке были слипшимися от запекшейся крови, но, слава Мерлину, повреждения наблюдались лишь на верхних слоях кожи. Несколько часов ушло на то, чтобы привести твое тело в порядок: остановить кровотечение, прочистить раны, заживить порезы. Сращивать кости с помощью магии мы не решились, так как твой организм был слишком слабым, и ты не выдержал бы такой боли. К тому же, мы боялись, что при ускоренном сращивании хрупкая кость может раздробиться на осколки, повреждая жизненно важные органы или просто мышечные ткани. Пришлось использовать типичную магловскую методику: наложить гипс, — в этот момент она посмотрела на мою ногу.

Я не смотрел. Мне было всё равно. По сути, я даже не вслушивался в слова гриффиндорки. Просто давал ей возможность высказаться. Меня же волновало лишь одно.

— Где он?.. – голос стал совсем сиплым.

— Кто? – включила непонимание Грейнджер и тут же отвернулась.

— За эти годы ты так и не научилась врать, — прохрипел я.

— А ты за эти годы так и не перестал быть уб… — она осеклась, видимо, вспомнив, в каком состоянии я нахожусь.

Мне не нужна жалость, Грейнджер. Мне вообще ничего не нужно. Просто скажи, что с ним. И дай мне спокойно сдохнуть.

Она, наконец, посмотрела на меня и сочувственно произнесла:

— Я не знаю, что стало с твоим сыном. Мракоборцы отправились в твой мэнор, но никого не нашли, кроме остат… Кроме Астории. Уже было поздно что-либо предпринимать. Скорпиуса не было в доме.

Я и не надеялся услышать, что его нашли, что с ним всё в порядке. Слишком дорогая поблажка для меня.
Хотя нет, черт возьми, я надеялся на это! Я хотел услышать, что он в безопасности! Я хотел удостовериться, что ему ничего не угрожает! Два месяца… прошло слишком много времени.

Слишком много времени. Слишком мало шансов.

Неожиданно приходит головная боль. Слишком резкая и сильная для мигрени. Нестерпимо болит висок, учащенное сердцебиение раздается в ушах. В глазах всё темнеет, блики меркнут. Гриффиндорка испуганно хватает меня за плечо, но и её лицо уже расплывается передо мной. Я отключаюсь.

***

— Малфой, — чей-то нервный голос искажается в моей голове, — ну давай же! Приди в себя!

В этот момент лица касается что-то холодное. Холод причиняет коже ужасную боль, словно меня уродуют кинжалом, жадно вдавливая острие в тело.

— Нет, жаропонижающее не поможет, — отвечает гриффиндорка кому-то.

Очевидно, здесь есть еще кто-нибудь, но я не слышу.

— Да потому что это нервная реакция! – рявкает Грейнджер невидимому собеседнику. – Вы держите меня за идиотку?! Лучше не мешайте!

В этом ты вся, гриффиндорка. Упрямая. Никогда не отступишься от своих убеждений. Что ж, так даже лучше. Пусть остальные уйдут. Считай, что это нервное. Не давай мне никаких таблеток и сиропов. Я бы даже сказал «спасибо», если бы мог. Просто побудь рядом, гриффиндорка – в одиночестве подыхать не хочется.

Скорпиус. Эти твари наверняка причинили тебе боль. Боль, которую заслуживаю только я. Твоей вины не было ни в чем, но расплачиваться пришлось тебе. Прости меня… Прости… Я не смог бы исправить прошлое. Не смог бы изменить будущее. Оно мне и не нужно, если в настоящем тебя уже нет.

Но я ведь должен верить, разве не так? Обязан тешить себя глупыми надеждами, что ты жив. И я хочу этого. Хочу, но не привык врать во благо, тем более самому себе. Лучше уж сразу оторвать от себя. Оторвать всё, что связывает с этим чертовым миром. Сдохнуть. Как дворняга. И чтобы никто и никогда не пожалел меня. Чтобы никто не вспомнил о том, что я тоже раньше жил. Тебя нет. Нет единственного человека, которого я по-настоящему любил.

Сейчас вспоминаю Асторию. Что нас связывало с твоей мамой, Скорпиус? Только ты. Я не знал, люблю ли её. Хотя, она никогда и не спрашивала об этом. Наверное, боялась разочароваться в ответе. Точнее, в его отсутствии. Я был ей благодарен. Благодарен и сейчас. За то, что она родила тебя. Как же мне хотелось быть другим. Не таким отцом, как Люциус. Не знаю, получалось ли у меня справляться с этой ролью. У тебя совершенно иной характер в сравнении с моим. Это стало видно, когда тебе исполнилось два года. Ты становился слишком открытым, слишком искренне радовался всему вокруг. Я в этом возрасте уже не был улыбчивым ребенком. Хотя, что-то есть в тебе такое… Что-то общее со мной, кроме внешности. Я никак не могу уловить, что же именно.

Голова кружится, желудок сводит. На какое-то время внутри всё резко сжимается, в ушах раздается только лихорадочное биение сердца. Оно бьется слишком быстро, слишком громко. Тяжелые удары делают только хуже: я практически ничего не слышу. Воздуха не хватает. Пытаюсь вдохнуть полной грудью, но легкие будто отказались подчиняться. Сердце резко замедляет темп, как затишье перед бурей. Я оказываюсь прав: в следующую секунду тело пронзает горячая вспышка боли. Появляется желание свернуться пополам, но я даже пальцами пошевелить не могу.

— Дыши ровнее, — раздается голос гриффиндорки, — старайся, Малфой! Ну же!

Зачем она так отчаянно пытается мне помочь? Грейнджер, ты по-прежнему хочешь спасти всех и каждого? Не забывай, что есть исключения. Есть люди, которые не хотят этой помощи. И я один из них. Жаль, что ты никак не можешь это понять.

Ладно, раз ты такая благородная, то почему не дашь какое-нибудь лекарство? Или просто пытаешься воспитать во мне силу воли, чтобы я стремился выжить? Какой же бред. Бред – всё вокруг. Всё, что творится сейчас. Всё, что будет твориться завтра и через неделю. А я не хочу жить в бреду, каждый раз понимая, что от меня ничего не зависит в этом гребаном мире, Грейнджер. Тебе бы лучше уйти отсюда. Твои старания делают только хуже. Не усугубляй, гриффиндорка.

— Малфой, открой глаза! – почему-то её голос срывается на крик.

Зачем ты так нервничаешь? Мы ведь ненавидели друг друга семь лет. Может, что-то и изменилось, но ты осталась такой же. По-прежнему готова на всё, даже ради существа, которое и человеком-то называть незаслуженно. Какая же ты дура, Грейнджер. Я просто не оценю твоей заботы. Мне всё равно, как подыхать: в сознании или без. Пойми же ты, наконец. И замолчи. Не прикасайся ко мне, не требуй ничего. Мне нужно лишь присутствие кого-нибудь рядом. Даже не нужно за руку брать. Не нужно жалеть меня. Лучше помоги мне уйти. Тихо, мирно, чтобы никто не заметил. Так будет легче. По крайней мере, мне.

— Открой глаза! Немедленно!

Всё тот же страх в голосе. Жаль, что ты не умеешь читать мысли, Грейнджер.

Становится хуже. Посекундное переключение скоростей сердце плохо воспримет. Поскорей бы это закончилось.

Жар отступает, но от этого не легче: лоб покрывается капельками пота, которые незамедлительно начинают течь на брови, нос, губы. Дышать по-прежнему больно и трудно. Внутри всё ноет. Даже лежать тяжело: такое чувство, будто в моих венах течет не кровь, а расплавленный свинец.

— Малфой, — её голос звучит совсем близко, что-то мягкое щекочет лицо, — он может быть жив. Я проверяю сводки каждую неделю: нигде не передавалось, чтобы его нашли мертвым, понимаешь? Список погибших всегда оглашается.

Это еще ни о чем не говорит, Грейнджер.

Словно прочитав мои мысли, она добавляет:

— Среди неопознанных его тоже быть не может, поверь мне. Сейчас намного легче установить личность человека, тем более ребенка. Мракоборцы каждый день прочесывают территории в поисках миротворцев и пропавших без вести. Скорпиуса среди мертвых нет. А раз нет его, то появляется надежда, Малфой. Как ты можешь так рано сдаваться?..

Её голос звучит очень тихо. Может, мне это лишь кажется. Голова медленно соображает. Вдумываться в слова гриффиндорки очень трудно, потому что разум затуманен. Он будто затянут невидимой пеленой, ограждающей меня от реальности.

Скорпиус может оказаться живым. Как я посмотрю ему в глаза, если он узнает, что я так рано сдался? Так рано похоронил его…

Мне хочется, чтобы физическая боль стала сильнее, чтобы каждый сантиметр тела испытывал мучительные судороги. Как я мог так поступить? Пусть и морально, но я отказался от него. Отказался от мысли, что сын жив, забыл, что надо терпеть, что надо ждать.

Просто идиот.

— Малфой, открой глаза, — на этот раз её голос скорее умоляющий, чем настойчивый.

Я пытаюсь сделать это. Яркий свет снова больно отпечатывается на сетчатке. Пытаюсь обвести взглядом комнату, но от этого голова начинает болеть еще сильнее. Остается смотреть только прямо.

Её лицо встревожено. Недоверчивый взгляд буравит меня, будто предугадывая, что я могу еще выкинуть. Она осторожно протягивает руку. Брось, Грейнджер, ты думаешь, что я вцеплюсь в неё зубами, что ли?! Прикасается к моему лбу.

— Жар окончательно спал, — облегченно выдыхает гриффиндорка. – Вы можете идти.

Я пытаюсь повернуть голову, чтобы понять, к кому она обращается. От движений в глазах всё темнеет. Приходится отбросить эту идею. К тому же, мне удастся увидеть присутствующих, когда они направятся к двери, потому что койка расположена напротив проема.

Действительно, несколько фигур появляются около дверного косяка. Та же женщина. Та же девочка. С ними мужчина. Высокий, коренастый. Меня передергивает: очертания его тела похожи на силуэт Леннокса. Неприятное чувство проходит, потому что слышится прихрамывающая поступь. Человек оборачивается, и становится понятно, что ему уже под семьдесят. Вероятно, это третий из их компании, которого по голосу я принял за паренька.

— Если я прошу тебя что-то сделать, то выполняй мои указания, — привлекает мое внимание Грейнджер. Её голос не строгий. Возможно, немного … обиженный, что ли, но не более того.

Вот скажи мне, гриффиндорка, почему ты так опасаешься за меня? Будто от этого зависит твоя собственная жизнь. Может, ты следуешь приказу кого-то из высших слоев общества? Бред. Кому нужна моя безопасность? Отец в Азкабане. Мать умерла. Астории тоже нет в живых. Я остался один на один с этим миром, и здесь лишь два исхода: либо ты его, либо он тебя. Единственное, что помогает бороться – мысль о сыне. Я найду его. Найду обязательно, и нас снова будет двое.

— Хотя бы ради сына, — проговаривает Грейнджер, словно прочитав мои мысли.

— Постараюсь, — хриплю я. – Расскажи мне, что я пропустил за эти два месяца.

Она понимает, о чем речь.

Миротворцы. Бывшие Упивающиеся, которые согласились «творить справедливость через кару Изменников». Да, их слоган звучит не очень-то благородно. Согласно указам нашего Министерства, покарание изменников проводится публично, но, очевидно, что эти правила давно никто не соблюдает. К изменникам относятся те, кто предал Министерство во время Войны. Я тоже отношусь к ним. Я, но не моя семья. Мы знали, что они придут. Это должно было случиться рано или поздно. Уезжать за границу бессмысленно, так как миротворцам не составило бы труда найти нас там. Найти где угодно. Только не нас, а меня. По правилам, караются непосредственно изменники. Наказание всегда разное: в зависимости от меры вины. По сути, ничего ужасного я не сделал. Может, и хотел, но не удалось. Никто не пал от моей руки во время той Войны. Но, не смотря на это, я считался изменником. Даже спустя восемь лет после Победы.

Они пришли поздно ночью. Скорпиус уже спал. Астория тоже. Я открыл дверь.

— Мистер Малфой, — насмешливо обратился ко мне Леннокс, входя в гостиную без приглашения, — Вы признаны Изменником. Позвольте зачитать обвинение.

Я не вслушивался. Обвинения были не важны, весь смысл заключался в наказании. И оно прозвучало из его уст как приговор:

— В связи с вышеуказанными правилами, Министерство постановило меру наказания: принудительное заключение мистера Малфоя в Азкабан.

Услышав это, я просто окаменел. Ни одного слова так и не сорвалось с моих губ, пока миротворцы расхаживали по комнате, вертя в руках раритетные вещицы и прикидывая, сколько это стоит.

— Папочка будет рад тебя видеть, — захохотал тогда еще незнакомый мне Джозеф.

— Нет, — отрицательно покачал головой Леннокс и указал взглядом на меня: — он всё равно сдохнет там. Так почему бы нам не развлечься?

Я по-прежнему находился в ступоре. Смысл его последних слов дошел не сразу. Когда стало всё понятно, было поздно что-то предпринимать: миротворцы приготовились к атаке. Три палочки угрожающе «смотрели» в мою сторону. Неожиданно послышался звук шагов.

— Почему ты не спишь? – Скорпиус спускался по лестнице, сонно протирая глаза.

— Беги! – заорал я что было сил. – Беги!

Скорпиус испуганно дернулся, а я начал терять сознание. Последнее, что удалось увидеть: спина миротворца, приближавшегося к моему сыну.

---