– И кто это тут у нас? Что за маленькое солнышко приехало домой? – защебетала Белла, встретив нас на пороге квартиры.

Она наклонилась к Эндрю, который удобно разместился в автолюльке, и продолжила с улыбкой щебетать ласковые глупости, чем напомнила мне заботливую птичку-невеличку, кормящую своих птенцов самыми жирными червяками и укрывающую их крыльями от холода и любой опасности. Заслышав голос Беллы, Эндрю тут же разулыбался и засучил ногами.

Она отстегнула его с явным намерением взять на руки, но я остановил ее.

– Нет, тебе нельзя поднимать тяжести.

– Всего два шестьсот, Эдвард, – растерянно пробормотала Белла, глядя на меня. На ее лице отразилась крайняя степень разочарования. Она обхватила ладонью ногу Эндрю, будто заявляя на него свои права.

Это выглядело чертовски мило.

– Два шестьсот двадцать, – поправил я для порядка. – Ничего тяжелее килограмма, я же говорил. На последнем УЗИ у тебя было заметно опущение почек. А наша принцесска сама по себе весит плюс-минус два килограмма, прибавь сюда еще во́ды. Для тебя даже это перегруз.

– О, наш папочка включил врача! – обхватив живот руками, скривилась Белла.

– Папочка его и не выключал.

Я прошел в гостиную и поставил автолюльку на диван.

Дома. Наконец-то мы дома после четырех месяцев невидимого, но упорного сражения, борьбы за каждый вдох, за каждый грамм, когда ежедневно нужно доказывать право на жизнь. Однако мы сделали это, мы смогли. Мой сын смог. Конечно, пока это была не полная и безоговорочная победа, впереди нас ждало много работы, но все самое трудное и самое страшное – неизвестность, неопределенность завтрашнего дня – осталось позади. Сегодня мы чувствовали себя победителями и имели на это полное право.

– Дай же мне его скорее, дай! – Белла села на диван и, протянув руки, нетерпеливо пошевелила пальцами. Я осторожно вытащил Эндрю из автолюльки и положил ей на колени. Он тут же схватил ее за волосы и удовлетворенно причмокнул. – Ах ты мое солнышко! Мамочка так по тебе… – Белла запнулась и вскинула на меня испуганный взгляд. – Соскучилась. Я хотела сказать… то есть…

– Все хорошо, Белла, правда. Ты все правильно сказала. – Я сел рядом с ней и обнял ее за плечи. – Я ждал этих слов. Не хотел тебя просить или тем более к чему-то принуждать. Но я мечтал, что ты будешь чувствовать себя матерью Эндрю, а вот сейчас… ты так легко и просто это сказала, что я даже как-то растерялся. Хотя, наверное, уже должен был привыкнуть к тому, что чаще всего мечты сбываются внезапно. – Я усмехнулся и перевел взгляд на Эндрю. Нежно погладил сына по щеке тыльной стороной ладони. – Ты и есть его мама, другой у него не будет. Единственное, о чем прошу: пусть Эндрю знает о Тане. Хотя бы по рассказам и фотографиям.

– Само собой, тут и говорить не о чем. Это единственное, что мы можем для нее сделать. – На глазах Беллы выступили слезы. В последнее время она готова была плакать по любому поводу. И без повода тоже.

– Спасибо.

Я поцеловал ее в плечо и, положив на него голову, стал наблюдать за милой возней Беллы с Эндрю. Как бы ни был важен отец, ему никогда не заменить ребенку мать. Ее значимость невозможно переоценить. Это какой-то совсем другой, космический уровень любви, заботы и понимания. Если бы незнакомый человек посмотрел сейчас на нас со стороны, ему бы и в голову не пришло, что Белла не родная мать Эндрю. В ней, такой миниатюрной, хранились целые пласты нерастраченной материнской любви. Любви, способной разрушить любые преграды; поразить монстров, нередко живущих под детской кроватью; зажечь в небе тысячи звезд, чтобы не пугала ночная темнота; подарить все чудеса, свойственные счастливому детству. И этой любовью она щедро одаривала моего сына.

Нашего сына. Нашего.

Спустя какое-то время, Эндрю сжал руку в кулачок и, потерев им лицо, захныкал.

– Он устал, ему нужно поспать. Положи малыша в коляску, я отвезу его в детскую, – деловито распорядилась Белла. – Раз мне нельзя убаюкать сына на руках, то хотя бы укачаю его в коляске, – добавила она тем тоном, который должен был пробудить во мне чувство вины.

Вот уж нет, моя дорогая, не на того нарвалась. Меня так просто не проймешь.

– Уверен, он и в коляске прекрасно заснет: она выглядит очень удобной и симпатичной, – убежденно заявил я, на что Белла только презрительно фыркнула.

Немного покачав на руках всерьез расплакавшегося Эндрю, я уложил его в коляску и делегировал заботу о нем Белле, которая все это время нетерпеливо топталась возле меня, поглаживая сына и ласковыми словами заговаривая его маленькое детское горе.

– Возвращайся, как только он заснет. Нам надо поговорить.

– Что-то мне не нравится твой тон, – настороженно заметила Белла. – Ты забрал результаты анализов? Все, – рваный вздох, – плохо?

– Нет, не настолько, чтобы ты нервничала. Просто нужно кое-что обсудить.

Белла вернулась гораздо раньше, чем я того ожидал.

– Так быстро заснул. – Снова этот судорожный вздох.

Белла села рядом, зажала ладони между ног и только после этого посмотрела на меня. Она явно нервничала, но напуганной все же не выглядела. Наверное, я никогда не перестану удивляться ее силе и стойкости. Ее умению с достоинством принимать любой удар судьбы.

– В моче снова появился белок.

– Ясно, – тихо выдохнула Белла и опустила взгляд.

Я встал с дивана и присел перед ней на корточки, как несколько недель назад в больнице.

– Но повода для паники пока нет. Я предполагал, что так будет в последнем триместре. Сейчас нагрузка на твой организм очень высока, и ослабленные почки понемногу начинают сбоить.

– И что делать? Контролировать показатели? Давление, отеки?

– Да, контролировать, каждые два дня сдавать анализы. Я и забыл, что разговариваю с профессиональной медсестрой. – Ободряюще улыбнулся Белле и взял ее за руки. – Если ситуация ухудшится, мы просто сделаем кесарево.

– Но еще только тридцать недель, Эдвард! Она еще такая маленькая! – сквозь спокойствие и уверенность пробились отчаянные нотки. Больно резанули меня будто скальпелем.

– Не страшно. Перед этим два-три дня поколем дексаметазон¹. Белла, милая, ты не хуже меня знаешь, что это обычная практика. До конца срока мы все равно дохаживать не станем. Даже если показатели не сильно ухудшатся, на тридцать четвертой неделе сделаем кесарево. Тянуть дальше станет опасно.

– Я все-все понимаю, но… Я могу тебе признаться, что мне немного страшно?

– Мне ты можешь признаваться в чем угодно. Хоть каждый день. – Я улыбнулся и положил ладонь на ее живот, ласково погладил. – Не волнуйся, с нашей малышкой все будет хорошо.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Белла протянула руку и с нежностью провела по моим волосам. В ответ я начертил пальцем на ее животе сердечко – такая банальная глупость, но Белла улыбнулась и запустила мне в волосы вторую руку. Так мы просидели какое-то время, улыбаясь и поглаживая друг друга, пока я не выдержал и не засмеялся, уткнувшись лицом ей в колени.
– А я придумала имя, – вдруг выдала Белла. – Хоуп².

– Хоуп? – подняв голову, переспросил я. А затем повторил, прислушиваясь к тому, как оно звучит: – Хоуп. – И еще раз, нараспев: – Хоуп.

– Тебе нравится?

– Оно идеально! Как раз для нашей малышки. Хоуп. Наша надежда.

– Да-а-а, я тоже так подумала. – Белла опять запустила шаловливые пальцы в мою взлохмаченную шевелюру.
Я снова уткнулся лицом в ее колени, позволив ей вытворять с моими волосами все, что заблагорассудится. Она ерошила их, поглаживала, оттягивала, перебирала и даже – черт меня дери, если я ошибаюсь, – заплетала косички.

Ну а я… Я ловил кайф, полностью расслабившись, и даже в какой-то момент умудрился издать странный звук, подозрительно напоминавший мурчание довольного кота, чем вызвал у Беллы приступ хохота.



Сначала мы с Беллой не планировали устраивать еще одну детскую, по крайней мере, до тех пор, пока дети не подрастут. Однако после того как Эндрю две ночи подряд задавал нам жару, передумали: если один из детей раскапризничается, другого можно будет на ночь переместить туда. А иначе мы рисковали вместо одного плачущего малыша бонусом получить и второго. Что-то вроде суперакции «Два по цене одного».

Как таковую детскую мы решили не делать, но обе свободные комнаты все равно требовали косметического ремонта. Поэтому в один из дней, решив, что оттягивать больше нельзя, я отправился в строительный гипермаркет за краской для стен.

– Светло-персиковый цвет, запомнил? – провожая меня, в пятый раз переспросила Белла.

– Ты уже столько раз это повторила, что не оставила мне не единого шанса забыть или перепутать.

– Ну хорошо. Тогда скажи, какой это цвет? – Белла потыкала в мобильнике и сунула мне под нос фото какого-то куска ткани. Прищурилась в ожидании ответа.

– Ммм… светло-персиковый? – неуверенно пробормотал я, жопой чуя подвох.

– Так и знала, что ты ни черта не разбираешься в цветах! – в отчаянии воскликнула она, как будто на кону стояла моя честь, и я только что благополучно ее просрал. – Это бежевый, Эдвард! Самый отвратительный оттенок бежевого! Как можно перепутать его с персиковым?

– У бежевого есть оттенки? – еще один досадный промах с моей стороны.

– Ну знаешь ли!

– Хорошо-хорошо, признаю свою полную некомпетентность. – Едва сдерживая смех, я примирительно вскинул руки. – Но уверен, что в магазине найдется хотя бы один продавец-консультант, который защитил диплом по цветам и оттенкам. – Белла улыбнулась, и я понял, что всплеск гормонов пошел на спад. – Он поможет мне выбрать, – быстрый поцелуй в губы, – самую лучшую, – еще один поцелуй, – самую светло-персиковую краску.

А затем на меня вдруг снизошло озарение:

– Погоди-ка. А какого черта все это сейчас было, если ты могла просто переслать мне фото образца нужной краски, раз в интернете есть все эти штуки?! – Я нервно ткнул пальцем в сторону телефона, который Белла все еще держала в руках, и нахмурился в ожидании ответа.

Не психуй, Эдвард. Ты спокоен, совершенно спокоен и безмятежен.

Белла удивленно моргнула, раз, другой, третий. Ее рот открылся и снова закрылся, а лицо приняло выражение, которое можно было бы охарактеризовать одним словом: «Упс!».

– Мне такой вариант даже в голову не пришел. Честно-честно, – наконец ответила она. – Вот же черт! Эдвард, кажется, мой мозг деградирует.

Белла уткнулась лбом мне в грудь и всхлипнула… Плачет?.. Ага, как же. Смеется!

– С «беременным» мозгом такое иногда случает. После родов все восстановится. Но это не точно, – не остался в долгу я.
Белла несильно ткнула кулаком мне в бок и рассмеялась еще громче.



Телефон зазвонил, когда я загружал в багажник последнюю банку идеально светло-персиковой краски.

– Ты дома? – выкрикнула Элис, настолько громко, что я, поморщившись, инстинктивно убрал мобильник от уха.

– Что-то случилось? Что-то с Джасом? – Не то чтобы я был пессимистом, но с некоторых пор в любой непонятной ситуации мне в голову тут же начинали закрадываться мрачные мысли.

– Нет, не с Джасом. Это касается матери Тани, – теперь, когда Элис говорила тише, я без труда уловил в ее голосе тревогу. Даже что-то большее, чем просто тревогу. – Ты дома?

– Не хочу ничего знать об этой ведьме. Если ты сейчас скажешь, что она наконец отправилась на встречу со своим всемогущим Хашемом, я ни капли не расстроюсь. Разве что из-за мистера Дененберга: не долго длился его небесный покой.

– Да замолчи уже ради бога, шутник херов! Дома ты или нет?

Я захлопнул багажник и замер. Никогда прежде не слышал, чтобы Элис так выражалась. Хотелось бы думать, что все дело в ПМС, но где-то в глубине души я уже знал: случилось что-то по-настоящему хреновое.

– Нет, я на Норт-Мичиган, но как раз сажусь в машину и еду домой, – говоря все это, я действительно успел сесть за руль и даже вставил ключ в замок зажигания.

– Вот же черт!

– Элис?

– Прости меня, Эдвард, я сделала глупость. Я сделала такую страшную глупость! – У Элис перехватило дыхание, голос исказился и затих на последнем слове, но она тут же торопливо продолжила, прерываясь лишь для того, чтобы сделать очередной шумный вдох: – Два дня назад я позвонила миссис Дененберг. Просто так, из вежливости, узнать, как у нее дела. Я думала, она спросит про внука… Ладно-ладно, я хотела, надеялась, что она спросит про внука. Но она не спросила. Меня это выбесило. Стало так обидно за него, за Таню. И я сорвалась. Сказала, что с ним все в порядке, он прекрасно себя чувствует и без бабушки, что у него есть любящий отец и… Белла. Черт, я не помню, что именно сказала: меня всю трясло от злости. Только знаю, что наговорила много лишнего… про тебя и Беллу, что у вас семья и все такое, но ей этого не понять, раз она хер забила на единственного внука. Прямо так и сказала!.. Я дура, Эдвард, прости!

– И что она? – настороженно спросил я, слушая, как Элис пытается отдышаться.

– Ничего… То есть не знаю: я высказалась и бросила трубку. А сейчас она мне позвонила и поблагодарила за информацию. Сказала, мол, все обдумала и поняла, что не может оставить внука среди такого бесстыдства и разврата… Что-то еще говорила про грех или грехопадение – я не помню точно… Она чокнулась, Эдвард! Сказала, что заберет внука и воспитает его как истинного иудея... Прости, это я во всем виновата! Но я и подумать не могла… И тебя, как назло, нет дома! Что, если она отправилась к вам?!

– Ты не виновата. Поговорим об этом позже, сейчас мне надо ехать.

Все, что происходило после, запомнилось мне чем-то искаженным, обрывочным, словно кто-то при монтаже нещадно порезал пленку, оставил только отдельные, самые яркие, фрагменты, а остальное затер, поэтому общая сюжетная картинка складывается с трудом. Возвращаясь в мыслях назад, я нахожу себя в тот или иной момент, четко помню, что думал или чувствовал в это мгновение, но совершенно не помню, что было за минуту до или через минуту после. Так бывает, когда пытаешься воскресить в памяти сон – не важно, хороший или плохой, – как ни старайся, но вспомнить все от и до никогда не удается.

Вот я швыряю телефон на соседнее сиденье и резко выруливаю с парковочного места. Какой-то водитель возмущенно сигналит, но мне плевать. Я чувствую жар в груди и в голове, а в руках – мороз. Ладони колет будто иголками, и я крепче сжимаю руль. Не хочу верить в то, что эта рехнувшаяся фанатичка сейчас направляется к нам, но знаю, что так оно и есть. Потому что уже давно все идет слишком гладко, и дерьму наверняка не терпится случится. А еще я знаю, что от Дененбергов до моего дома гораздо ближе, чем от Норт-Мичиган.

Я звоню Белле. Снова, снова и снова. Но она не берет трубку: из-за Эндрю ее телефон то и дело на вибрации. В машине нечем дышать, пот струится по мне, рубашка прилипла к спине. Простая и очевидная мысль включить кондиционер почему-то не приходит в голову – вместо этого я открываю окно. Звуки улицы наводняют салон, такие громкие и густые, что дышать становится еще труднее.

Где-то впереди авария – образуется пробка. Я намертво встаю в потоке автомобилей и, не усидев на месте, выскакиваю из машины. В отчаянии хватаясь за голову, оглядываюсь по сторонам. Мне кажется, что весь окружающий мир настроен против меня враждебно. Он больно ударяет по мне горячим июльским ветром, басами из соседних машин и раздраженной бранью клаксонов. Все вокруг словно замедляется, замирает, а время, напротив, несется с огромной скоростью. Мне ни за что за ним не успеть. Асфальт будто плавится подо мной. В голову приходит шальная мысль идти пешком… бежать! Но я еще не утратил способность к здравомыслию и понимаю, что это провальная идея.

В следующий раз я нахожу себя, давящим на педаль газа так резко, что ногу сводит судорогой: пробка осталась позади, однако это не приносит даже отдаленного чувства облегчения. На этот раз я набираю на телефоне уже другой номер, но теща сбрасывает вызов после второго гудка. Я ударяю кулаком по рулю.

Сука, сука, сука!

В конце концов – кажется, через сотню лет – я добираюсь до дома. Лифт все не приходит, и я бегу по лестнице, перескакивая через ступеньки. Шестой этаж – не так уж и высоко. Сердце колотится с такой скоростью, что кажется, вот-вот не выдержит.

А затем я слышу крик. Истеричный, наполненный ядовитой злобой, он выплескивается из распахнутой двери квартиры и с шипением проникает под кожу, разъедая меня, словно серная кислота.

– Уйди с дороги, шлюха!

Слишком поздно.

Я понимаю это, как только оказываюсь на пороге гостиной. Взгляд выхватывает Беллу, бледную и испуганную, даже черты лица как будто заострились. Одновременно с этим я вижу, как Дененберг толкает ее. Белла врезается спиной в стену. Глаза удивленно распахиваются и смотрят прямо на меняя, губы беззвучно шевелятся, и я угадываю в их движении «Эдвард». Руки Беллы, лежащие на животе, стискивают длинную голубую футболку, которая в последнее время ей так полюбилась, оттягивают ее и прижимаются к низу живота. Я слежу взглядом за этим резким, судорожным движением и вижу две тонкие струйки крови – они текут по ее худым, дрожащим ногам. Эта картинка навсегда впечатывается в память: темно-алая кровь, бледность ног и острота коленок.

Все происходящее занимает считанные мгновения, но для меня проходит целая вечность.

Белла стонет – негромко, но мне кажется, будто воздух в комнате взрывается, разлетается на мелкие осколки. Я вдыхаю его острые молекулы – в груди царапает и жжет.

Дененберг прижимает ладони к лицу и отшатывается, теряет равновесие и падает.

– Я убью тебя, сука! – кричу я ей.

Хватаю тещу за шею и крепко сжимаю – она багровеет и хрипит. Но убийство происходит только в моем воображении, потому что мне не до нее: я уже подхватываю на руки соскользнувшую вдоль стены Беллу.

Из глубины квартиры доносится плач Эндрю, и только тут я вспоминаю про сына.

Мгновение растерянности и замешательства. Почти паника. Что делать?! Выбор и лихорадочный поиск решения. Как быть?!

Провал.

И вот мы уже в лифте. Я упираюсь все еще мокрой от пота спиной в холодную стену. Ищу и нахожу в ней опору, потому что на моих руках Белла, а колени предательски подгибаются. Она в сознании, но глаза закрыты. Морщится и стонет, закусив губу. Ее указательный и средний палец каким-то образом оказались под моей рубашкой в зазоре между пуговицами. Сейчас Белла сжимает одну из них и тянет на себя. Только это и надрывный плач Эндрю помогает мне сохранять относительную здравость рассудка.

Но я на грани, потому что безостановочно, как темное заклинание, твержу и твержу: «Я убью тебя» стоящей рядом Дененберг. Она затянута во все черное, несмотря на летнюю жару, даже в ее глазах – непроглядная темнота и пустота, будто смотришь в провалы глазниц. Седые волосы всклокочены, бледное с желтизной лицо застыло, словно посмертная восковая маска. Слова угрозы застревают в горле, я давлюсь ими и замолкаю. Потому что с ужасом осознаю: это странное, полубезумное существо держит в руках автолюльку с моим сыном. Одному дьяволу известно, что творится в ее черепной коробке и что она может выкинуть уже в следующее мгновение.

Лифт останавливается, и я плечом подталкиваю Дененберг к выходу.

– Живо, живо! И под ноги смотри!

Укладываю Беллу на заднее сиденье, забираю у неподвижно замершей в шаге от машины тещи автолюльку (она так крепко вцепилась в ручку, что мне приходится выдирать ее силой) и ставлю на переднее сиденье, не тратя драгоценные секунды на ремни безопасности.

К счастью, ключи, о которых я до этого момента даже не вспоминал, торчат в замке зажигания. Только тут замечаю, что мои руки в крови. Из-за этого сенсорный дисплей телефона плохо реагирует на команды, но мне все же удается найти в списке номер Миранды и нажать на вызов, параллельно с этим заводя машину и трогаясь с места.

Не помню, что говорил ей. Не помню, как доехал до больницы. Знаю только, что дорога, на которую обычно уходило минут десять, в этот раз заняла в два раза меньше времени. Знаю, что у дверей клиники нас уже встречали. Помню, как Миранда забрала из машины Эндрю и велела кому-то принести пеленку, потому что на нем не было ничего, кроме подгузника. Лица Эммета и Розали помню уже какими-то смазанными, белесыми пятнами, будто плавающими в мутной пелене.

Все кружилось и качалось. Гомон голосов и шум каталки по больничному коридору сливались воедино, превращаясь в моей голове в низкое гудение, напоминавшее шум высоковольтных линий электропередач. Я просто потерялся во всем этом. Потерялся в своем страхе, отчаянии и опустошении.

А окончательно нашел себя сидящим на полу возле операционной в тот самый момент, как увидел Джаспера.

– Мне Мамушка позвонила. Эдвард…

– Нет, не говори ничего. Просто побудь со мной, – голос оказался сухим и трескучим.

«Мне так страшно!», – но этого я вслух не сказал.

Джаспер сел рядом. Его плечо прижалось к моему. Мне нестерпимо захотелось излить на него еще один поток своих чувств и переживаний, как тогда, в детской реанимации. Захотелось разделить с ним этот страшный момент и, может быть, услышать в ответ разумные доводы в пользу того, что все будет хорошо.

Хотя бы в этот раз все будет хорошо.

Но я боялся говорить, боялся шевелиться, даже боялся глубоко дышать. Мне казалось, что малейшее мое движение нарушит какое-то хрупкое равновесие в этом долбаном мире и случится непоправимое. Стоит только шелохнуться, как из дверей операционной выйдет Эммет в пропитанной кровью форме и скажет:

– Мне жаль, чувак. Мне правда очень жаль…

И я сидел, не шевелясь, хотя бездействие причиняло физические страдания. Я хотел быть по ту сторону дверей, мне нужно было видеть и знать, что там происходит, я должен был… Однако вместо этого намертво пригвоздил себя к холодному полу, изо всех сил вдавив в него пятки.

«Мне очень жаль» – отвратительные слова. Больше никогда не буду их говорить, придумаю что-то другое.

Я посмотрел вниз, на ноги – светлые джинсы перемазаны подсыхающими кровавыми разводами. От мысли, что это кровь Беллы, к горлу подкатила тошнота, но я не смог отвести взгляд в сторону. Вспомнилась голубая футболка Беллы и как она тянула ее, сжав в кулаках. Никогда мне этого не забыть.

Останься, Белла, ну пожалуйста! Иначе все потеряет смысл. Просто останься со мной…

На джинсах образовалось маленькое темное пятнышко, а затем еще одно и еще... Далеко не сразу, но все же удалось сообразить, что это слезы капают с моего подбородка.



– Даже не вздумай, Каллен, – прошипела мне на ухо Розали, подкравшись сзади.

Я вздрогнул и отдернул руку от дочки, лежащей в кувезе. Два килограмма сто семьдесят граммов чистого счастья, не омраченного никакими трубками и кислородными масками. Вот только счастливым я все равно себя не чувствовал. Мне нужно было взять малышку на руки, чтобы ощутить каждый грамм ее веса. Может быть, тогда стало бы чуточку легче? Как несколько месяцев назад я держался ради Эндрю, так сейчас я пытался держаться ради Хоуп. Ради них двоих.

– Это еще почему? В предыдущие два раза ты сказала, что я не в себе. Сейчас-то что не так? – зло процедил я, почти ненавидя в этот момент Роуз.

– По-моему, ты и сейчас не в себе, – пожав плечами, ухмыльнулась она. Вот же стерва!

– Ты сказала, что у моей дочки нет никаких проблем. Ты соврала? Я чего-то не знаю? Иначе просто не понимаю, почему…

– На данный момент, – прервала меня Розали, – ее единственная проблема – это ты, потому что мешаешь ей спать.

Будто в подтверждении этих слов, Хоуп скривила губы и заплакала – неожиданно громко для такой крохи.

– Ого! – удивленно воскликнул я. К моим разрозненным, растрепанным чувствам примешались гордость и восхищение. – Теперь-то я могу взять ее на руки?

– Да бери уже. Ты ведь этого добивался. – Розали прищурилась и скорчила смешную физиономию. – Все-таки вы, мужики, такие эгоисты!

Я осторожно взял малышку на руки. Бережно прижал ее к груди, покачивая и успокаивая.

– Ш-ш-ш, Хоуп, все хорошо... Ну что ты, что ты? Я же здесь, с тобой. Или ты готовишься стать оперной певицей?

– Черт, Каллен, это так мило.

– Собираешься прослезиться? – по-прежнему не сводя глаз с дочки, язвительно поинтересовался я.

– Не дождешься, – фыркнула Розали. А затем продолжила уже деловым тоном: – Я хочу понаблюдать за малышкой несколько дней: все-таки небольшая гипоксия³ имела место быть. Сделаю кое-какие анализы и приглашу для консультации невролога. Хочу еще раз убедиться, что точно ничего не упустила. А то ты меня потом живьем проглотишь.

– И даже не подавлюсь.

Я бросил на Розали быстрый насмешливый взгляд и снова сосредоточился на дочке. Она перестала плакать и затихла на моих руках, такая маленькая и хрупкая. Я коснулся губами ее щеки и вдохнул удивительный младенческий запах, который невозможно описать словами и не спутать ни с каким другим. Я почувствовал, как в груди зарождается тепло. Сначала легкое, едва уловимое, оно быстро ширилось, захватывая меня целиком. Любовь – вот, что это было. Такая непостижимая, не имеющая границ и рамок – удивительно, что вся она целиком умещалась во мне, не причиняя боли и не раздирая на части. Напротив, приносила облегчение и удерживала мой мир, который опасно накренился и грозил вот-вот рухнуть.

– Эдвард, – позвала Розали, – к тебе пришли.

Я поднял голову и увидел на пороге детского отделения доктора Ньютона. Похлопывая себя по бедру историей болезни – не трудно догадаться чьей, – он кивком предложил мне выйти.

Моя вселенная снова заскрежетала и накренилась еще сильнее.

Я передал дочку Розали и вышел в коридор. Ньютон ждал меня, прислонившись к стене, но, стоило мне появиться, как он мгновенно отделился от нее и шагнул навстречу.

– Я только что от Беллы. Она приходит в себя.

– Слава богу! – Я сделал глубокий вдох, только сейчас осознав, что не дышал последние несколько секунд. Прижал ко лбу ладонь – она оказалась ледяной.

Этот холод прояснил голову и остудил еще только зарождавшуюся радость.

Майк Ньютон не стал бы лично искать меня для того, чтобы сообщить хорошую новость.

– Пойдем, присядем где-нибудь, – подтверждая мои худшие опасения, предложил он.

Мы вышли в небольшой холл, совершенно пустой в этот поздний час. Ньютон прямиком направился к кофейному автомату, сунул в него купюру и, ненадолго задумавшись, нажал несколько кнопок.

– Будешь кофе? – повернувшись ко мне, спросил Майк. Я отрицательно мотнул головой. Одна только мысль о любой еде заставлял мой желудок в ужасе сжиматься. – А я вот не могу прожить без кофеина больше трех часов. Хотя, честно говоря, кофе из автомата та еще дрянь.

Пока автомат натужно гудел, готовя заказ, я стоял рядом и сверлил взглядом Ньютона. Действительно ли ему настолько был необходим сейчас кофе? Или он просто тянул время, пытаясь подобрать наиболее удачные слова, чтобы сказать то, что должен был сказать? Мне хотелось, чтобы эта мучительная пытка ожиданием закончилась поскорее. Но вместе с тем торопить и подгонять Ньютона было выше моих сил. Я до усрачки боялся услышать приговор.

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Я почти просверлил в Ньютоне дыру, но так и не смог понять по его лицу, насколько все плохо.

Майк был примерно одного со мной возраста, но выглядел моложе. В волосах соломенного цвета ни намека на седину, всегда ясный и открытый взгляд небесно-голубых глаз, лицо простовато, даже как будто глуповато, но это была всего лишь иллюзия, которая рассеивалась в тот же миг, как Ньютон начинал говорить – всегда обстоятельно и вежливо, с полным знанием дела. Настоящий профессионал, которому я доверял целиком и полностью.

Наконец кофе был готов. Майк осторожно взял бумажный стаканчик за края, сделал глоток и опустился на диван, стоявший здесь же. Я сел рядом. Против моего ожидания Ньютон не спешил перейти сразу к делу. Вместо этого он еще несколько раз отхлебнул кофе и только после этого, поставив стаканчик на пол, открыл историю болезни, лежащую у него на коленях.

– Что ж, – протянул он, поднимая на меня глаза. – Функция почек снижена до минимума. Геморрагический шок⁴ сделал свое черное дело. Тут и здоровые органы не всегда выдерживают, сам знаешь, как это бывает. Я не могу пока говорить о полном отказе почек, но… – Ньютон снова сосредоточился на записях, перелистнул несколько страниц.

От его движений у меня закружилась голова. Хотя, вероятно, дело было вовсе не в Майке. Я отвернулся, но легче не стало. Пол под ногами то приближался, то снова удалялся, становясь провалом в бездну. Желудок превратился в тяжелый камень. Вероятность, что меня вырвет, увеличивалась с каждой секундой.

– Протеинурия достигла критических отметок, – как будто откуда-то издалека продолжал вещать Ньютон, – креатенин и мочевина тоже. Прогрессирующее снижение общего белка в сыворотке крови, альбумина… Да что я тебе рассказываю, сам взгляни. – Майк сунул мне планшетку.

Я вцепился в нее так, что пальцам стало больно. Угол планшетки согнулся под их натиском. УЗИ, листы с результатами анализов, все эти цифры, граммы на литры, микромоль на литры – все сливалось, искажалось и туманилось перед глазами.

Наверное, в это мгновение я выглядел до крайности паршиво, потому что Ньютон вдруг наклонился ко мне и сжал запястье.

– Да, не спорю, ситуация кажется очень пугающей, но я хочу, чтобы ты понял главное: прямо сейчас здесь никто не умирает.

Ньютон был прав: здесь никто не умирает. И не умрет.

Ведь ты же доктор, Каллен, помнишь? Ну так и будь им! Сейчас перед тобой просто сложная задача, которую нужно решить. Есть диагноз – должно быть и лечение.

– Да, понимаю. Я в норме, – заверил я и снова сосредоточился на медкарте Беллы. – Какой у тебя план? Патогенетическая терапия?

– Да, сверхвысокие дозы кортикостероидов. Пульс-терапия метипредом с последующим приемом преднизолона и циклоспорин. Терапия агрессивная и сопряжена с рисками, но другого выхода я не вижу.

– Согласен.

Я задумался. В голове вертелась какая-то идея, скорее всего, подсмотренная в одной из исследовательских статей, но я не мог понять, что именно это была за идея: голова все еще плохо соображала, а сердце, подгоняемое страхом, колотилось с бешеной скоростью.

И все-таки я вспомнил.

– А что если подключить гемодиализ? – всем телом развернувшись к Ньютону, спросил я.

– Показаний к диализу пока нет, – осторожно заметил тот.

– Но если лечение не поможет, они появятся. Очень может быть, что это вопрос всего нескольких дней. И тогда диализ станет пожизненным приговором. Я же имею в виду совсем другое. Если мы подключим гемодиализ сейчас, параллельно с лечением, это полностью снимет нагрузку с почек. Шансы, что их функция восстановится, возрастут.

– Слушай, а мне нравится твоя идея, – задумчиво протянул Майк. – Да! Отличная идея! Попробовать стоит. Тем более что терять нам все равно нечего.

– Как думаешь, лечение сработает? – Я догадывался, что Майк не даст ответ на этот вопрос, но не мог его не задать.

– Не знаю: я же не святой провидец. Мы, врачи, просто делаем все, что можем, и надеемся, что это даст нужный результат.

– Есть еще кое-что. На случай, если ничего не выйдет. У нас с Беллой одна группа крови. Я хочу сдать анализы на донорскую совместимость.

– А вот эта идея мне уже не нравится. Подумай как следует, Эдвард. Взвесь все за и против.

– Я уже подумал, Майк. И все решил.

Чистая правда. Эта, во многом спасительная, мысль пришла мне в голову в тот момент, когда из дверей операционной вышел Эммет и сказал, что у Беллы случился геморрагический шок. Уже тогда я решил для себя, что, если почки откажут и понадобится пересадка, я стану донором. Это не было ни геройством, ни благородством. Не было и попыткой загладить вину. Для меня это было чем-то само собой разумеющимся, тем, что вытекает из чувства любви и желания всегда быть рядом, помогать и поддерживать друг друга. Важной частью брачной клятвы, как бы пафосно это ни звучало.

В болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас.

А иначе какой смысл в семье, в любви, в отношениях? Для чего все это?

За прошедшие с тех пор сутки я окончательно укрепился в правильности своего решения. Это был идеальный запасной план. Оставалось только надеяться и молиться Богу, с которым я всегда был на «вы», чтобы мы с Беллой оказались совместимы.

– Все это очень серьезно... Сколько тебе лет? Тридцать шесть? Тридцать семь?

– Месяц назад исполнилось сорок.

– Тем более, – Ньютон тяжело вздохнул. – У тебя на руках два младенца. Ты ведь хочешь дожить хотя бы до того момента, как они окончат колледж, который, кстати, еще должен будет кто-то оплачивать? Поверь мне на слово, с двумя почками у тебя гораздо больше шансов, чем с одной.

– Люди прекрасно живут и с одной почкой.

– Да, живут. А вот насчет «прекрасно» я бы поспорил. Иначе природа с самого начала дала бы нам только одну почку. Или ты думаешь, что вторая – это так, что-то вроде запасного парашюта на случай, если основной не раскроется?

– Я все знаю, я все понимаю, я все решил. Тут не о чем дискутировать. Серьезно.

– Ну хорошо, – еще один тяжкий вздох, – поднимись ко мне, я дам тебе нужные бланки. Обещаю, что не буду тебя отговаривать – буду просто молча восхищаться.

– Спасибо. Я поднимусь. Но сначала – к Белле. Мне очень нужно к Белле.

– Иди конечно. Больше я тебя не задерживаю… Но знаешь, если бы ты был свободен и не был бы так очевидно гетеросексуален, я пригласил бы тебя на свидание.

Вся клиника знала о сексуальных предпочтениях Ньютона, так что его слова не вызвали у меня шока. Разве что немного смутили.

– Спасибо за комплимент... Это ведь был он?

– Безусловно.

Майк улыбнулся, и я изобразил нечто, означавшее ответную улыбку. На большее был просто не способен.



В интенсивной терапии царил ночной полумрак, разбавленный голубым и красным свечением медицинских приборов. Белла лежала с закрытыми глазами. Спала? В этом неверном свете на ее бледной коже создавался странный эффект мерцания, словно она была призраком – протяни руку, и та пройдет сквозь нее.

На какое-то страшное мгновение показалось, что Белла умерла, – меня накрыло удушливой волной паники.

Не будь идиотом! Она спит. Всего лишь спит.

Но голоса разума оказалось недостаточно. Мне нужны были неопровержимые доказательства. Я должен был хотя бы немного поговорить с Беллой или просто услышать ее голос, ощутить на себе ее взгляд, почувствовать, что она по-прежнему здесь, со мной.

Я сел на край больничной койки, в надежде, что это разбудит Беллу. Не разбудило. Тогда взял ее руку – прохладную, но живую – и несильно сжал.

Розали права: я ужасный эгоист.

– Эдвард, – открыв глаза, прошептала Белла.

– Да, родная. – Паника отступила, но я все равно продолжал удерживать ее руку в своей.

– Хоуп. Ты ее видел? – уже громче спросила Белла. Голос был хриплый, будто простуженный.

– Даже на руках держал, – улыбнулся я. – Она очень красивая и… очень громкая. С ней все хорошо, не волнуйся.

– Да, мне сказала медсестра… не знаю ее имени.

– Она новенькая, взяли на место Джейн.

– А Эндрю где?

– Его забрал Джаспер. Элис понянчится с ним, пока мы здесь.

Белла кивнула, устало прикрыв глаза. Облизнула пересохшие губы.

– Пить хочу.

– Пока нельзя: тебя может стошнить. Потерпи чуть-чуть.

– Знаю. Но пить все равно хочется. Очень.

Белла и мои чувства к ней имели на меня какое-то магическое воздействие. Ради нее я хотел стать лучше. Я стремился к этому, возможно, задействуя даже скрытые ресурсы, о которых не подозревал. Все во мне нацелено на то, чтобы Белла была счастлива и здорова. Чтобы она всегда была со мной и никогда об этом не пожалела. Это проявлялось в чем-то большом (лечение, которое сумел подобрать, несмотря на то, что поначалу оно казалось невозможным), в чем-то среднем (идея с диализом, которая хранилась где-то очень глубоко в памяти, скорее всего, не один год) и в мелочах (как хоть немного утолить жажду, когда пить нельзя).

Я сходил за стаканом воды и стерильной хирургической салфеткой. Намочил ее и провел по губам Беллы – она слизала с них воду. И так несколько раз.

– Теперь немного лучше?

Я положил мокрую салфетку на тумбочку рядом со стаканом и наклонился к Белле. Погладил по бледной щеке, провел рукой по волосам. Я хотел обнять ее, прижать к себе так крепко, как только возможно. Но сейчас делать этого было нельзя. Я мог позволить себе лишь жалкие крохи: сидеть рядом и касаться ее.

– Да, спасибо. Эдвард… я люблю тебя. – Взгляд Беллы, направленный в этот момент на меня, подтверждал ее слова. Говорил громче и красноречивее любых слов.

Уже в который раз все внутри сжалось от осознания, насколько близок я был к тому, чтобы потерять Беллу. От осознания, что эта угроза и сейчас никуда не делась. Все та же борьба, все те же надежды и никакой определенности.

– Я тоже тебя люблю.

Снова взял ладонь Беллы, поцеловал ее внутреннюю сторону и прижался к ней щекой. Закрыл глаза. Это было нечто сродни медитации, попытка обрести внутреннее равновесие, почерпнуть новые силы. Вот так вот замерев, кожей чувствуя присутствие Беллы, зная, что она любит меня, я вполне мог поймать свой дзен.

«Ну прямо Будда, мать его!» – мысленно ухмыльнулся я.

– Это я во всем виновата, – вдруг тихо сказала Белла. – Нельзя быть такой доверчивой. Но эта женщина, Дененберг, с той стороны двери казалась такой любезной, такой… неопасной.

– Если хочешь присвоить себе всю вину, то придется встать в очередь за мной и Элис, – усмехнулся я.

– Элис?.. Почему Элис?

– Я тебе потом расскажу, хорошо? А сейчас отдыхай. Поспи немного.

– Хорошо. У меня и правда совсем нет сил.

– Мне нужно ненадолго уйти, но я вернусь. Когда ты проснешься, я буду здесь.

– Тебе тоже надо поспать, – уже закрывая глаза, прошептала Белла. Ее губы дрогнули в едва заметной улыбке. – Выглядишь ужасно.

– Стараюсь подстроиться под тебя. Мы с тобой гармоничная пара.

Белла не открыла глаза и ничего не ответила, но ее улыбка стала шире.

Дождавшись, когда она заснет, я поднялся к Ньютону за бланками, нужными для анализов.
______________________________________

1. Дексаметазон применяют при угрозе преждевременных родов с целью профилактики респираторного дистресс-синдрома у новорожденных. Он способствует более быстрому созреванию легких плода (прим. автора).

2. «Хоуп» с английского переводится как надежда (прим. автора).

3. Гипоксия – кислородное голодание головного мозга (прим. автора).

4. Геморрагический шок – это критическое состояние организма, связанное с острой кровопотерей (прим. автора).

Предыдущая глава