Любите ли вы театр так же сильно, как его ненавижу я?!

О, нет. Это не вопрос. Утверждение, обращенное к самому себе в прошлое. Сижу, смотрю в окно. Наблюдаю извечный спектакль борьбы страсти характеров чистого неба и грозных туч, яркого солнца и бледной луны, далеких звезд и близких молний. Ах, да, еще и редкой их гостьи – радуги. Этой призрачной мечты их заветных чаяний. Она словно воплощает грезы людей в себе своими красками, легкой улыбкой. Заманивает. Дурманит. Зовет. А я смотрю. Изо дня в день. Окно и мысли о том, как же вышло, что ни разу так и не коснулся радуги? Кто виноват, что больше нет смысла искать ее взглядом, ждать, тянуться сердцем, душой, кончиками пальцев. Робко и дико желать. Осталось лишь вспоминать. Смотреть и найти в чем вина, в ком беда. Хотеть поверить, что все минувшее и настоящее – это лишь набросанный на листок бумаги текст неудачной пьесы. Его можно решительно скомкать и небрежно отшвырнуть прочь с глаз, с мыслей, с пути судьбы. В корзинку мусора, в огонь, в грязь пеплом. Потом...

А что потом?.. Не узнав, где была ошибка, повторить ее? Нет. Увольте меня, вымарайте из списков участников представления. Окно... За ним я. Поймавший удачу под руку начинающий художник. Молодой. Замеченный важной публикой. Приобнимающий за талию стерву жену. Эффектную и талантливую, многими желанную, почитаемую актрису города больших и слепяще-ярких огней. Она молода, целеустремленна, неподатлива, словно сталь клинка самурая. Ну а я сверхамбициозен, порывист будто ветер, спорящий с собой, что может и ласкать лепестком розы, и бушевать неукротимо, губя все и торжествуя в вихре сражающимся с небом.

Она и я. Только какой я? Тот, что на публике, обнимающий ее за талию, или другой я, который наедине смотрит ей в глаза? Первый ответ, что ищу за окном в реке памяти неба.

— Понравилось тискать эту малолетнюю дуру? — жена швыряет в меня тарелку с праздничного стола, накрытого мной по поводу нашей пятой годовщины.

Чуть сдвинув корпус, уворачиваюсь. Она не стремилась попасть.

— Во-первых, взял ее только за локоть, — невольно слегка улыбаюсь. Не могу сдержаться. Супруга слишком забавная, когда полыхает яростью. — Во-вторых, чем могла бы меня заинтересовать именно юная и посредственная? В-третьих, был вынужден оказывать ей знаки учтивого внимания, ведь ее отец владелец галереи, где я очень недурно продаю свои работы, и он хозяин театра, где ты звезда.

Делаю шаг к ней. Она улыбается с холодком на алых губах и блеском в глазах. Это сулит угрозу. Я спешу отступить.

— То есть я старая и прожженная? — она кидает бутылку с вином.

Уклоняюсь с трудом. Та с глухим звоном ударяется об стену.

— Охаживая эту сучку, ты, выходит, мне одолжение делаешь? Заботишься о моем успехе и нашем безбедном настоящем и будущем?! Весело тебе! — она грозно фырчит, и в полет устремляются столовые приборы.

Отмахиваюсь от некоторых предметов, целивших попасть мне в лицо.

— Ну, знаешь, — я понижаю голос. — Когда ты на сцене в слишком откровенном наряде, то манишь публику слюни на тебя пускать... Знаешь, я молчу про мужиков! Я баб многих душить готов за то, как они поедают тебя взглядами, раздевают вконец и... — шумно дышу, понимаю, что уже стою рядом с ней побледневшей и сжимаю ее плечи. — А те актеры, с которыми ты обнимаешься и целуешься! Твоя работа... призвание облачаться в чужую жизнь. Я убиваю их каждого во снах ночь за ночью, — хриплю. Беру ее лицо в чашу ладоней. — А твои одурманивающие взгляды и обволакивающий голос в беседах с хозяином театра со спонсорами постановок и властными поклонниками Мельпомены. Я сгорю сам, сжигая их!

— Нет, — неожиданно тихо отвечает она и нежно касается моих запястий. Убирает мои руки от своего застывшего лица.

— Что нет?

Меня трясет, и я будто падаю в пустоту. Не сопротивляюсь ни ей, ни печальному взгляду жены. Это не первая наша ссора. Не ново и столкновение из-за ревности. Но сейчас что-то иначе. Раньше пламя страсти между нами давало взрыв, и неистовый секс стирал прошлое. А теперь пугающая тишина.

— У нас нет завтра, — она шепчет и нежно гладит мне правую ладонь, из тыльной стороны которой сочится красная жидкость. Похоже, меня зацепило острие ножа или осколок бутылки. — Я плохая жена и слишком хорошая актриса.

— Нет, — я с отчаянием хватаю ее за пальцы. Она ускользает, и есть только темное небо за окном.

Смотрю на тонкий белый шрам на руке. Старой. Морщинистой. Он есть. А ответа нет. И чувство, что нет и меня. Давно нет. Есть пустая оболочка, которая сейчас сидит в кресле-каталке в гостевом зале дома престарелых и ждет, когда опустится занавес. Трагикомедия: «Любовь, не знающая времени» окончена. Пора к гардеробу. Я оглядываюсь, словно ищу ту самую вешалку, с которой начался мой театр. И вдруг вижу до истошного вопля в душе знакомые глаза.

— Что, наконец, получила свою лучшую роль мудрой черепахи Тортиллы? — не удерживаясь, язвлю я. С болью смотрю на жену, на бывшую когда-то жену. Пожилая женщина сидит, как и я, в кресле-каталке, ее ноги укрыты пледом, в руках толстая книга. — Только я не буду спрашивать, где найти золотой ключик! — усмехаюсь. Отмечаю, что красота не оставила ее.

— Правильно, зачем он тебе, — она смеряет меня кипучим взглядом. — Ты есть свое лучшее, никем в грядущем непревзойденное творение.

— Я не забыл тебя, бешеная стерва! — взрываюсь от ее надменного тона. Швыряю в нее подушку, выхваченную из-под спины.

— Попробуй только попытаться забыть, и я наколю твое козлиное эго на вилку! Поджарю на твоих глазах и съем! — с хищными нотами в голосе обещает она. В меня летит книга.

Ощущаю удар по голове. Темнота. Вспышка света. Резь в глазах.

— Стерва, значит? Бешеная? — Ее голос звучит как тогда, в пятую годовщину нашего брака. В нем нет отягощения минувших десятков лет. Он звонок и обжигающий. По мне сыпется град мягких ударов. — Не будь ты ранен, я бы сказала тебе, кто ты! И...

— Тортилла, чего разбушевалась-то?! — ворчу я, прикрывая лицо руками и жмурясь от света люстры. — Вспомни о своем почтенном возрасте и...

Я осекаюсь.

— И?.. Тортилла? — грозно шепчет она. — И?..

Я вижу пластырь на тыльной стороне правой ладони. Свет люстры и его белизна – это мой ответ, что искал за окном... свет солнца за облаками.

Резко срываю пластырь. Там свежая зашитая рана.

— И поцелуй меня! — Я резко сажусь, стискивая в объятиях жену. — И я никогда не отпущу тебя, чтобы ни было, какой бы святой или дрянью ты ни была! И у нас всегда есть будущее!

Мои губы сливаются с ее губами в одно целое, как и наше дыхание.

Я не допущу, чтобы мой кошмар стал явью. Я срываю поднятый занавес! У нашей пьесы не будет финала... настоящая любовь вечна.