---

Что может испугать вампира? Заставить дрожать всем телом, почти теряя сознание от ужаса? Ответ прост: мы боимся того, что переносим из старой жизни. Той, где были людьми. Ведь проходя через перерождение, мы сохраняем старые страхи, еще больше усилив их…

Первые годы нового существования я не знал страха. Время незаметно утекало из-под рук год за годом, и каждую минуту я посвящал величайшему для каждого вампира божеству – жажде. Прекрасная и смертоносная богиня представала передо мной в трех лицах, и открывались они постепенно, словно маски спадали с лица.

Сначала, сразу после обращения, главенствовала жажда крови. Властная, не терпящая возражений. Диктующая образ жизни и направление мыслей, не допускающая малейшего своеволия. Я поклонялся ей с истовостью, свойственной любому неофиту, сначала стремясь задобрить свою владычицу количеством принесенных жертв, но постепенно количество перешло в качество: я стал более разборчив. У каждого вампира свои пристрастия. Кому-то важен возраст жертвы, кому-то – её пол. Я же всегда выбирал по особому, сладко-горькому оттенку эмоций, свидетельствующему, как я понял много позже, о сложном отношении человека с жизнью. Далеко не всегда конфликт был неразрешимым, однако самоубийцы в мои руки попадали нередко. Смею надеяться, что смерть, подаренная мной, была куда приятнее для них, чем, например, под колесами повозки или в ледяной воде.

Постепенно первая ипостась слегка побледнела, и на главный план вышла иная жажда: во мне проснулась страсть, даже похоть. То были годы властвования надо мной Марии, именно она смогла дать необходимое в полной мере. Нетти и Люси успели нас покинуть, новорожденные, составляющее наше войско, думали лишь о крови, редко доживая до иных мыслей, люди же были слишком хрупки, чтобы залить пожар плотских желаний, пробудившийся в моем теле. Зато Мария оказалась идеальной партнершей. Она могла и хотела помочь, сама в том нуждаясь не меньше меня. Первый наш раз запомнился надолго: в том соитии не было нежности и каких-либо чувств, речь не шла даже о малейшей прелюдии. Создательница застала меня в момент осознания остроты новой потребности, и для меня не составило труда ощутить её согласие без единого произнесенного слова. Вскоре одежда клочьями повисла на наших телах, и я брал Марию так, как изголодавшиеся по женскому телу матросы, пробывшие несколько месяцев в море, берут разнузданную проститутку в оживленном порту, заботясь лишь о личном удовольствии и только. Если бы мы не были бессмертными вампирами, мои руки оставили бы синяки на белых бёдрах, животе и округлой груди, а её ногти, без сомнения, расцарапали бы мою спину в кровь: моя партнерша ни на йоту не уступала мне в силе страсти. Поцелуи походили на злые укусы, объятия – на судороги. Старое здание, давшее нам приют, грозило обрушиться на головы от ударов о пол и стены тел, стоны и крики раздавались далеко окрест. Почти сутки мы не отходили друг от друга, пока не достигли хотя бы тени удовлетворения. С тех пор и эта жажда вечно пребывала со мной, никогда не оставляя в покое до конца.

Если первых два образа богини мне удалось познать относительно скоро, то третий облик на долгое время оставался скрыт и, явившись мне, внес весомые перемены в размеренное существование, которое продолжалось почти сотню лет. Конечно, подспудно я понимал, что чего-то не хватает. Эмоциональный голод не могли утолить капли, перепадающие мне во время поиска жертв, как и ограниченный спектр чувств, свойственный моему обычному окружению, не исключая Марию. Разум был настолько наполнен кровью и сексом, что я годами умудрялся не замечать, сколь скудным набором эмоций довольствовалась моя создательница. От молодых вампиров, недавно себя осознавших, её отличало лишь практически неодолимое стремление к власти, столь всепоглощающее, что оно заменяло иные желания и стремления. Для Марии именно власть оказалась третьей ипостасью богини жажды, тем идолом, на алтарь которого она готова была положить всё. В том числе и меня, о чем я долгое время не догадывался.

Прошло немало лет, прежде чем я разглядел истину, и то понадобилась помощь Питера и Шарлотты. Их взаимные чувства позволили мне увидеть полную картину мира, и это ощущение оказалось сродни глотку свежего горного воздуха после заточения в душном сыром подвале, сродни прохладному водопаду для путника, проведшего месяцы в пустыне под раскаленным солнцем. Третья ипостась богини наконец-то предстала передо мной: однажды узрев, какими могут быть настоящие чувства, я уже не мог довольствоваться меньшим, что закономерно привело к моему уходу от Марии.

В первые недели мне достаточно было находиться рядом с друзьями. Их искренность, расположение ко мне без тени корысти, благодарность за спасение долгое время питали меня, позволяя даже радоваться существованию в новом мире без войны и амбиций Марии. Однако по мере отрезвления я разглядел под ногами бездну, в которой жил страх, преследовавший меня в прошлой жизни. Впустив в себя что-либо помимо похоти и жажды крови, я пустил и его. Усиленного настолько же, насколько вампир сильнее человека.

***

Впервые отголосок любимого кошмара я увидел, когда мне было лет семь, на рисунке странного нищего, забредшего к нашему дому. Неизвестно как, но он прошел через поля и парк, никому на глаза не попавшись, и оказался в тенистом углу матушкиного сада, где я проводил много часов летом, к тому времени виртуозно научившись убегать от учителей и нянек и отлично прятаться.

Нищий производил неприятное впечатление: одетый в длинные лохмотья, давно утратившие изначальный цвет, с нахлобученной на самый лоб широкополой шляпой, он передвигался, нарочито прихрамывая на правую ногу и опираясь на суковатую палку, покрытую замысловатой резьбой. Под мышкой его были зажаты несколько картонных листов, а из карманов торчали карандаши. Не приметив сразу моего присутствия, он с тяжелым вздохом опустился под дерево, выбрал лист и принялся, похоже, рисовать. Любопытство меня подвело – впрочем, как нередко случалось, - и я подкрался ближе, тем самым давая возможность себя услышать, чем незнакомец и воспользовался тут же.

- Эй, малец, - окликнул он, близоруко щурясь на дневной свет, пусть солнце и было надежно спрятано за облаками. Глаза его имели странный светло-карий цвет, а взгляд отличался остротой. Казалось, он видел меня насквозь со всеми намерениями и желаниями, что порядком пугало. – Можешь подойти, я не кусаюсь.

Я приблизился и вгляделся. Действительно, на картоне грубыми штрихами были нарисованы картинки. Лица - от очень красивых до ужасных, достойных настоящих кошмаров, фигурки людей. Каждую часть листа занимала сцена, настолько талантливо нарисованная, что будто бы оживала под моим взглядом.

- У каждого человека своя жизнь, - усмехнулся мужчина, заметив мою реакцию на грязные тряпки, служившие ему одеждой. – И я могу это увидеть. Бог наделил способностью…

Кинув на меня быстрый взгляд, от которого по телу пробежала волна дрожи, он перевернул картон, закрыл глаза и принялся рисовать. Через несколько минут, которые я провел, непрерывно пялясь на длинные бледные пальцы, держащие карандаш, на листе проступили две фигуры – мужчины, от которого была видна лишь спина с разметавшимися по темной одежде светлыми прядями, и девушки. Короткие волосы, торчащие в разные стороны, тонкая изящная фигура, аккуратные черты лица – её облик я запомнил навсегда. Но моим личным ужасом стали огромные глаза незнакомки, казалось, заглядывающие в душу и обвиняющие меня в произошедшем с ней. Даже в том возрасте я осознал не слишком добрые намерения мужчины: его поза выглядела угрожающей, а девушка казалась испуганной. Пусть я не мог видеть его лица, твердо понимал: он несет девушке опасность, настолько живым казался набросок.

Через несколько секунд нищий очнулся, уставился на дело своих рук, а потом поднял на меня глаза, в которых промелькнуло нечто странное, похожее на жалость или сочувствие.

- Э, парень, - покачал он головой, - не шибко тебе везет, как я погляжу. Есть тонкая ниточка, но шансов… немного. Она вряд ли выживет, и тебе тогда придётся нелегко. А жаль. Ты мог бы далеко пойти, но один не справишься. Не ты…

Он не лгал – такие вещи я чуял с младенчества, - но искренне сожалел о том, что увидел. Безотчетно проникаясь безнадежностью, которая полностью овладела на тот момент художником, я, как это бывает с детьми, испугался не ситуации или слов – я мало что понял из сказанного, хоть и запомнил, как потом оказалось, накрепко, - но самого испуга. Настолько сильно, что закричал на весь сад. Через несколько минут меня нашли слуги, однако незнакомец к тому моменту исчез, забрав рисунки, а я толком рассказать что-либо был не в состоянии. Заходился плачем до самого вечера, успокоить меня домашним удалось с большим трудом.

Дети быстро забывают, и вскоре я перестал думать о странном художнике, переключившись на другие насущные дела. До момента, когда мне приснился сон настолько яркий, что перепутать с реальностью его ничего не стоило. Сон, который внезапно оживил увиденный мной рисунок.

Закрыв глаза, я оказался у старого, порядком пошарпанного дома, вокруг которого росли вековые вязы и дубы, плотно обхватывая ветками кровлю, пропуская совсем мало света. Побуревшие и пожелтевшие листья, жухлая трава и стылая сырость довершали безрадостную картину. И то была лишь видимая часть атмосферы. Только очутившись здесь, мне захотелось сразу оказаться максимально далеко, желательно – на другом конце света. Безнадежностью горчил даже воздух, и я невольно задержал дыхание - во сне это не составило труда.

Влекомый неведомым хозяином снов, руководившим моими действиями, я обогнул поросший мхом и лишайниками угол здания, держась в тени деревьев, и остановился, оказавшись под стеной с рядом окон, забранных железными ржавыми решетками. Заглядывать внутрь я не желал, догадываясь заранее, что ничего светлого и доброго не увижу. Хватало звуков: в прозрачном вечернем воздухе разносились хриплые стоны, бормотание, а временами и крики, моего обоняния достигал затхлый дух болезни, старости и близкой смерти.

Вдруг одна оконная рама громко стукнула о каменную кладку, распахнутая сильной рукой. Стекло задребезжало на грани слышимости, а в следующий момент наружу выбрался мужчина, в чьих руках безвольно повисло тело, закутанное в белую робу. Я не увидел его лица, углядел лишь светлые волосы, свисавшие до плеч, да белые руки.

Похититель двигался невероятно быстро, но во сне я легко последовал за ним. Гонка длилась недолго: через несколько минут неизвестный выбежал на поляну у шумного ручья глубоко в лесу и опустился на колени, по-прежнему сжимая в руках тело, ни разу не издавшее и звука. Я приблизился и чуть не заорал: я знал лицо этой девушки. Именно его я увидел впервые на рисунке нищего. Только теперь глаза были закрыты, губы сомкнуты, а голова безвольно свешивалась, открывая доступ к тонкой шее. Я аккуратно переместился, стараясь разглядеть мужчину. Я не осознавал, что сплю, потому старался двигаться тихо, чтобы максимально долго остаться незаметным. Похититель был смертельно опасен, я в этом ни капли не сомневался, но убегать я не мог и не хотел. Особенно теперь.

Незнакомец рукой провел по беззащитной коже, поднимая выше девичий подбородок, еле слышно что-то пробормотал, - я не сумел разобрать слов, но осознал поглотившее его удовольствие, - и наклонился. Тихий-тихий звук разрываемой кожи показался мне громче воя беснующейся бури. Девушка вздрогнула и открыла глаза – бездонные карие омуты, которые я хорошо запомнил по наброску нищего, наполненные болью и страданием. Меня с ног до головы окатило ощущением близкой смерти, страшная картина передо мной будто бы сузилась до размеров картонного листа, и, не удержавшись, я сдавленно вскрикнул. Незнакомец вздрогнул и поднял голову, сразу же безошибочно находя меня глазами. Алыми, цвета крови, стекающей по его подбородку и меняющей бело-серый цвет больничной робы на красный. Кроме них я не смог рассмотреть ничего, но они тянули меня вперед, как магическое зеркало, заставляющее падать в свою черную бездну. Я закричал опять - и проснулся, обливаясь потом. Вокруг меня стояли взволнованные родители и всполошенные слуги - мои вопли перебудили весь дом. Успокоиться мне удалось далеко не сразу. Лихорадка не отпускала меня, я метался между сном и явью, одновременно желая и боясь повторения, всю долгую ночь.

Этот сон приходил много раз, слегка видоизменяясь, но ни разу мне не удалось понять, что я сплю, хотя нередко испытывал чувство «дежавю». Со временем я выучил наизусть окрестности странного здания, знал, как будет действовать похититель, да и вмешиваться пытался не раз. Но всё заканчивалось неизменно: болью и ощущением близкой смерти в огромных карих глазах и каплями крови на белой тонкой шее. Мужчину же и вовсе никогда разглядеть не удавалось. Иногда чудилось, что там действовал не один злодей, а двое: даже цвет глаз его то был алее крови, то таким, как у нищего, светло-карим.

Обращение заставило меня на многие годы забыть о странном, преследующем годами ночном кошмаре. Однако то, что я не нуждался теперь во сне, не стало препятствием для возвращения ужаса, стоило мне отделиться от Марии и ощутить себя эмоционально целым. Мир и спокойствие севера, лишенного вечной войны вампиров за пропитание, стали для меня не спасением, а личной Голгофой.

Через несколько дней после ухода от Марии мне пришлось искать жертву, чтобы утолить жажду крови. Попалась молоденькая девушка. Её отличал тот самый горьковато-сладкий привкус эмоций, на который я был падок раньше и который теперь ощущал особенно остро, так что перед искушением устоять не смог. Она была явно не в себе: брела глухой ночью по дороге, босая, что-то тихо бормоча, представляя собой более чем доступную жертву, а я был слишком голоден, чтобы искать кого-то другого. Однако стоило приблизиться, вглядеться в глаза, привычно окутывая жертву спокойствием, - терпеть не мог ненужного сопротивления и неизменно следующей за ним боли, - и положить пальцы на девичью шею, как тут же в памяти всплыл и рисунок нищего, и навязчивый сон, виденный мной бессчетное количество раз. Знакомая наизусть сцена предстала передо мной с иного ракурса, ведь теперь роль похитителя выполнял я сам.

Рисунок и сны внезапно обрели иное значение. Пусть я отдавал себе отчет в том, что героиня моих кошмаров – не эта несчастная, чья горькая судьба привела её ко мне в руки, обуявший страх свершить непоправимую ошибку чуть не заставил меня отпустить жертву. Только мой внутренний демон, уже учуявший близкую добычу, вмешался, и вскоре в моих руках остался лишь обескровленный труп. А также осознание того, что в любой момент я сам могу загубить последнюю надежду, не удержав в узде жажду крови.

Некоторые детали смутного детского воспоминания о нищем намекали, что вампиром мог быть и он, и передо мной вставал вопрос, были ли рисунки просто рисунками, а слова – просто словами скучающего одинокого человека? Обретенный за столетие опыт заставлял в том сомневаться: я лучше многих знал, сколь разнообразны таланты вампиров, почему не обнаружиться среди них способности видеть будущее, пусть и в такой форме? А если так, то я сам могу в любой момент убить ту, которая могла стать спасением?.. Недаром же я зачастую мысленно представлял свое лицо на месте красноглазого незнакомца. Даже подумать о таком было страшно.

Эпизод оказал на меня сильное воздействие. Я стал охотиться только на мужчин, неосознанно опасаясь повторения сцены, однако это плохо помогало: даже во взгляде вконец опустившегося преступника я находил напоминание о моем кошмаре. Я начал избегать кормления вовсе, растягивая как можно больше паузы между охотой, дожидаясь момента, когда жажда практически отключала сознание, лишая способности сожалеть.

Пришлось покинуть друзей. Питер и Шарлотта видели мои проблемы, переживали за меня, но помочь не могли: они относились к людским жертвам, как к неизбежности, и не понимали моих терзаний. К тому же, расставшись с Марией, я невольно спровоцировал иную проблему: обрек себя на долгое воздержание. А находящаяся рядом пара, не чуравшаяся плотских удовольствий, служила постоянным напоминанием об этом. Гнев двух ипостасей божества оказался слишком силен, чтобы со мной постоянно мог находиться кто-либо, не подвергая жизнь смертельному риску.

Я ушел и постарался большую часть времени проводить в необитаемых краях, скрываясь ото всех. Долгое время я думал, что жизнь рано или поздно приведет меня к тому таинственному зданию посередине леса, и я своими глазами увижу старые вязы, зеленый мох на стенах и пожухлую траву вокруг, узнаю обитателей странного места и наконец-то смогу разобраться в предсказанном событии. Однако этого не случалось. Раз за разом я видел, охотясь, то самое выражение на лице своих жертв. Ту боль, то страдание, ту безысходность, которую нарисовал первый встреченный в моей жизни вампир в глазах незнакомки. Я каждую секунду понимал, что она, возможно, давным-давно мертва либо не существовала вовсе, но в то же время незыблемо знал, что в ней и только в ней одной осталась для меня надежда не на существование, но на жизнь. Та самая тонкая ниточка, о которой упомянул предсказатель, благодаря которой у меня был шанс обрести нечто важное, без чего я не смогу дальше существовать. Я был на грани уже достаточно давно, и если упустил возможность встречи с девушкой, если убийца нашел ее раньше меня, и она умерла, и что еще хуже – если именно я могу оказаться тем убийцей, и нашей встрече лучше бы вовсе не состояться, - то меня ждет самое мрачное будущее, которое только можно вообразить. Моя жизнь представляла собой череду событий, ведущих в пропасть, и я давно стоял на самом ее краю. Я был готов шагнуть вниз, закончив свой мучительный путь. И только картина кошмара, как апофеоз моей страшной жизни, заставляла по инерции двигаться дальше.

Судьба не спешила мне на помощь. Что значит десяток лет по сравнению с вечностью? Капля воды в неиссякаемом водопаде. Однако я отчётливо ощущал каждую минуту долгих странствий, всё глубже и глубже погружаясь в пучину отчаяния и депрессии. Я бегал по кругу, отмечая промежутки не днями, но пределами терпения, когда мне вновь, теряя остатки разума, приходилось выходить на охоту, а потом медленно умирать от боли и безнадежности, подаренных очередной жертвой, и неконтролируемым страхом, что жертва могла оказаться той самой, обрывающей последние нити к спасению…

На исходе десятого года моих странствий дорога привела меня в Филадельфию. Недавно я мучительно сорвался – попавшийся в лесу неосторожный путник был выпит до дна, – и такие дни привычно становились для меня самыми сложными. До того, как мне в руки попадала очередная жертва, жажда ослепляла разум, тем самым принося жестокое, но облегчение. Однако стоило утолить желание крови, как разочарование в себе, невозможность что-либо изменить, глухое отчаяние накатывали волной цунами, заставляя стремиться к одному исходу – к смерти. Я понимал: странствия подходят к концу. Терпение и подспудная надежда на спасение, ещё еле тлевшая глубоко в сердце, постепенно иссякали, и вскоре мне не останется ничего иного, кроме как отправиться на юг и вмешаться в кипевшую там по-прежнему войну. Я был уверен, что достаточно быстро отыщется некто, желающий меня убить, почувствовав угрозу, тем самым раз и навсегда прекратив мои мучения.

Годы беспросветной тоски привели к тому, что я абсолютно разучился испытывать положительные эмоции. Я просто плыл по течению, проходя цикл за циклом, не видя перемен. Не исключено, что часто я просто не замечал их, поглощенный собой и своим отчаянием.

В тот день погода вторила моему настроению – с Атлантики по реке Делавэр надвигалась буря, чуть ли не силой загоняя меня в город. Тяжелые тучи заполнили горизонт, а ветер был настолько яростным, что я с трудом держался на ногах. Улицы большого города стремительно пустели, застигнутые непогодой вне дома жители торопились укрыться в окрестных магазинах и ресторанчиках. Поначалу я думал проигнорировать суету, продолжив свой путь прежним темпом, однако ветер всё усиливался, и выхода оставалось два: или увеличить скорость и, пользуясь обезлюдевшими улицами, как можно быстрее скрыться, или найти приют в одном из кафе, десятки которых приветливо мигали огнями вокруг городской ратуши. Учитывая мой недавний срыв, и, соответственно, относительную сытость и безопасность для окружающих, я предпочел второй вариант. Спустившийся сумрак легко позволял скрывать алую радужку глаз. Выбрав ближайшую дверь, – небо к тому времени разверзлось и принялось выливать галлоны воды на тротуары, - я шагнул в полутемное, достаточно тесное помещение. Здесь не было людно, что не могло не радовать, однако из десятка столиков четыре было занято. Я скользнул взглядом вдоль стенки бара, выискивая подходящее место, и замер.

За стойкой спиной ко мне сидел мужчина. Я увидел лишь темный плащ и светлые, почти белые пряди, разбросанные в беспорядке по плечам, чего хватило, чтобы вздрогнуть всем телом: эту широкую спину я помнил по многочисленным снам в малейших деталях и ошибиться не мог. Почему-то я много лет мечтал отыскать девушку, но никак не ожидал, что коварная фортуна подкинет мне встречу с тем, в ком я видел главного врага. С незнакомцем, чье лицо так и осталось для меня загадкой, но на чьем месте я так опасался оказаться.

На миг мне показалось, что сердце вновь бьется, а лёгким нужен воздух, столь знакомо перехватило дыхание. Так и не родившийся крик застрял в горле, наружу вырвался только неясный булькающий звук: мое рычание. Я усилием воли подавил в себе растерянность и шагнул вперед, готовясь наконец-то увидеть лицо героя моих кошмаров и дать ему отпор. И тут раздался лёгкий стук: из-за широкой спины мужчины вышла, изящно соскользнув с высокого стула, его собеседница. Невысокий рост, непередаваемое изящество и короткие, чуть взъерошенные волосы – без сомнения, то была она, та, которую я бессчетное количество раз видел во сне и о судьбе которой так долго переживал.

- Я тебя заждалась, Джаспер Хейл, - мягко улыбнулась девушка, без тени сомнений и страха подходя совсем близко. Знакомые глаза, не тёмные, но странного светло-карего цвета смотрели на меня ласково и чуть насмешливо. Ни единого оттенка ужаса и боли, которые я помнил. Только свет, подкупающая искренность и то чувство, которое я даже в мыслях боялся назвать, но безошибочно уловил в незнакомке.

- Простите, мэм?

Раздался смех. Я поднял голову и увидел того самого нищего, с которого началась эта история. Он мало изменился, только шляпу, скрывавшую светлые волосы, где-то потерял. Даже одежда, казалось, осталась прежней, разве что стала чуть менее грязной и заношенной. А уж взгляд подавно был таким же.

- Не знаю, повезло тебе либо нет, - хмыкнул он, - но рад, что худшие мои – и твои тоже! - опасения не сбылись. Вы оба, так или иначе, живы, дальше, думаю, разберетесь сами. Я сделал, что смог.

Я перевёл растерянный взгляд с девушки на мужчину, одновременно отмечая, что давно не ощущал себя столь спокойно в чьем-либо обществе, а уж тем более – рядом с вампирами. Да и испытывал ли когда-нибудь с тех пор, как впервые увидел тот самый рисунок? С тех пор, как обрек себя на бесконечные сомнения и терзания?

- Если бы не Себастьян, мы бы вряд ли встретились, - в нежном голосе зазвучала грусть, а карие глаза засветились нежностью. - Не важно, как, от зубов вампира либо от болезни - какая разница? – но я бы погибла. Я не помню прошлой жизни, - пояснила она. - Себастьян забрал меня из психиатрической клиники...

- Тот рисунок изменил не только твою жизнь, парень, - продолжил вампир рассказ вместо замолчавшей и уставившейся в одну точку девушки. - Я всегда вижу чуть больше того, что рисую, и знал, что эта девушка - твоя единственная надежда, но выжить ей будет очень трудно. Будущее изменчиво, и я решил исправить увиденное. Потратил немало времени, но всё-таки нашёл её. И вовремя. Оказалось, что на Элис открыл охоту другой вампир. Пришлось действовать быстро. Я похитил девушку и обратил её. А потом нам пришлось долго ждать этого дня. К счастью, Элис видит будущее даже лучше меня. Я лишь картинками балуюсь...

- Да уж, - хмыкнул я. - Я даром вашим вовсе не обладаю, но впечатлений хватило надолго. Мне не раз снилось, как некто обращал Элис... либо убивал её, выпивая досуха. Конечно, детали я осознал намного позднее - когда сам стал вампиром, но опасность чувствовал всегда. Впрочем, для человека вампир – и есть опасность. А потом я больше всего боялся стать героем своего же сна: моя выдержка далека от идеальной, и удержаться... сложно.

- Не думай об этом, - покачала головой Элис, протягивая мне руку, которую я тут же сжал, как величайшее сокровище. - Всё осталось позади. Больше никаких старых страхов, никаких неверных видений.

- Ей можешь верить, - засмеялся Себастьян. - Элис ошибаться не умеет. Всё у вас получится! А мне пора. Прощайте. Дорога зовет. Может, когда-нибудь встретимся - жизнь длинная. И… держи, на память.

Он протянул мне плотный лист бумаги, махнул рукой, развернулся, открыл дверь и быстрым шагом вышел под проливной дождь, не оглядываясь на нас больше.

Моим глазам предстал большой дом в лесу. На дорожке стояли, без сомнения, мы с Элис, держась за руки. А на крыльце нас встречали пятеро незнакомцев: двое мужчин и три женщины. Эскиз был пронизан умиротворением и солнечным светом, и в нем, в отличие от виденного мной когда-то наброска того же автора, я не ощущал ни грана опасности.

- Встретимся, конечно, - улыбнулась девушка рядом со мной, тоже разглядывая рисунок. - Но это уже совсем другая история. А нас с тобой ждет путь в иную жизнь. Ты же мне веришь?

Я ей верил - как иначе? Ведь впервые за много лет я ощутил надежду. Надежду освободиться из-под власти всех трех ипостасей жажды и обрести свободу рядом с той, которую мне обещали задолго до её появления на свет, и которая была в силах подарить мне то, о чем я не смел и мечтать.