Утреннее солнце заглянуло в узкое окно, расстелив от стены до стены косой шарф золотистого света. Дощатый пол стал теплее, и Алира долго сидела, поставив на него босые ступни и прислушиваясь к ощущениям. Сколько ночей назад она спала последний раз под крышей, за крепкими дверями, на настоящей перине? Не счесть… было то еще в Никее, еще до праздника святого Николая, до сгинувшего в прошлом Эфеса, до отчаяния битвы в узком ущелье у подножья величавой горы. Вечность назад. Даже больше, чем вечность… А сейчас опасность миновала. И казавшийся бесконечным переход через кишащие вражескими отрядами горы закончился. Стены Антиохии, укрепленные массивными четырехугольными башнями, тянулись по холмам, кое-где подходя вплотную к водам Оронта, и надежно защищали от любых набегов.
Алира задумчиво посмотрела на вторую подушку. Ричард ушел с рассветом, поцеловав ее и попросив не подниматься так рано. Убаюканная чувством безопасности, девушка уснула снова. А теперь сидела, свесив ноги на пол, и ленивыми пальцами переплетала истрепавшуюся за ночь косу. Волосы, казалось, еще хранили память о прикосновении его губ. Он был рядом. Всегда. С тех самых пор, как вынес с поля боя, как пришел в дом ромейки Зои и остался до рассвета. А рассвет стал зарей нового мира. Мира, в котором царили любовь, доверие и единение душ.
Мыслями владело спокойствие и нежность. Он будет рядом. Всегда. Они поклялись друг другу. Вместе до самой смерти… Алира замерла, ощутив, как при этой мысли сердце сжалось от страха. Страха перед смертью и разлукой. Страха, который она прежде никогда не замечала. И лишь теперь, в последнем сражении, ощутила всем существом. Она никогда не сомневалась, что на том свете ее ждут адские муки за ту жизнь, которую она вела, за ту кровь, которой обагрены ее руки. Не сомневалась она и в том, что Ричард вечных страданий избегнет. Потому что он всегда воевал как честный рыцарь, за правое дело, а она убивала людей на лесной дороге ради денег, товаров и породистых коней. И каждому воздастся по заслугам.
По спине побежали мурашки. Девушка внезапно поежилась и зябко потянула на себя теплое покрывало. Захотелось, чтобы Ричард сейчас вошел в комнату, сел на край ложа и крепко обнял, прогоняя страхи прочь. Но Ричард ушел на военный совет. И едва ли вернется раньше полудня. А до тех пор — одиночество…
Алира тряхнула головой, но придать себе решимости не получилось. Перед мысленным взором мелькнуло лицо Уилла — человека, по которому она в самом деле плакала. Первые два дня в заключении, ожидая виселицы — и зная, что он не пережил тот злосчастный бой. Он был добр, ласков, заботился и принимал ее такой, какой есть… И пусть она к нему ничего не чувствовала при жизни — его смерть причинила боль. Но Ричард… Ричард стал солнцем, светом, порывом свежего ветра, вдохнувшим в нее жизненные силы — и потерять его казалось горем воистину непомерным. А ведь каждый день мог принести эту беду…
Слезы выступили на глазах незаметно. Сморгнув, Алира почувствовала, как по щеке потянулась мокрая дорожка, и тихо всхлипнула. За этими высокими стенами, за щитами многочисленного антиохийского гарнизона ей ничто не угрожало — но сейчас, глядя сквозь пелену слез на солнечные полосы по полу, Алира с мучительной ясностью понимала, что боится. Боится выйти на новый бой. Боится посмотреть в глаза врагу. Боится смерти, своей и чужой. Не осталось той бесшабашной отваги, которая вела ее вперед через арену и лесные тропы, которая хранила ее под Дорилеем, которая провела ее сюда через полмира. Остался малодушный страх потерять внезапно обретенное счастье, о хрупкости которого напомнила последняя схватка. Ведь даже самому могучему воину достаточно одной стрелы…

Нейда сидела, прислонившись спиной к стене казармы, и придирчиво осматривала лезвие меча. Добравшись до города, солдаты получили возможность по-настоящему привести в порядок оружие и доспехи, поточить клинки, выправить зазубрины, подлатать кольчуги. Антиохийским кузнецам нашлось немало работы. Побывала в кузнице и Нейда. Потом наточила меч, одним движением срезала им прядь волос и осталась довольна остротой. Но мысли о грядущем являлись мрачные. Да, очередное сражение закончилось победой — только вот победа эта стоила воинству Креста сотен жизней. А теперь выжившие укрылись за высокими укреплениями Антиохии, наблюдали, как его величество с супругой празднуют встречу со своим родичем князем Раймундом, и ждали. Чего именно ждали — одному Богу известно. Нейда не рвалась в бой. Но мысли то и дело возвращались к неведомым охотникам, следовавшим за ней по пятам. Если они достигли Никеи — что может помешать им последовать за своей добычей и сюда.
Вечерело. Отзвонили колокола на ближайшей церкви. Нейда уже собралась отправится спать, как во двор казармы въехал юноша в гербовых цветах Гримстона. Он, не слезая с седла, обводил двор внимательным взглядом из-под сдвинутых бровей. Замер, рассмотрев фигуру женщины с растрепанной неровно обрезанной черной косой. И двинул коня вперед.
— Нейда! Тебя-то я и ищу! Господин граф желает тебя видеть!
— Сейчас? Клаус… ты ведь Клаус, верно? Что стряслось, что я нужна в столь позднее время? — идти через полгорода в особняк, который по требованию Людовика Раймунд выделил для графа Артура, Нейде совсем не хотелось.
— Граф желает видеть тебя немедленно, — чеканя каждое слово, произнес оруженосец Гримстона. И Нейде не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть.
Клаус резво повернул коня и рысью скрылся в сгущающихся вдоль улицы сумерках, а Нейда со вздохом поднялась на ноги и вложила меч в ножны. Затем одернула плащ и зашагала прочь, на прощание махнув рукой Георгу, который сегодня стоял старшим в вечернем карауле. Гримстон не хотел попустительствовать ослабеванию дисциплины и бдительности, посему часовых выставляли по-прежнему, хотя и не столь многочисленных, как во времена перехода через плоскогорья.
Время от времени навстречу девушке попадались прохожие. Купцы в подбитых мехом плащах, ремесленники в видавших виды дублетах, дети в простых не подпоясанных рубахах. Нейда шла не торопясь, посматривая на встречных. То и дело у кого-то в одежде мелькали странные мотивы — узоры, пояса, головные уборы… И это напоминало Нейде, что она шагает не по родным улицам — хотя какие улицы можно было назвать родными… Край, где родилась, Нейда не помнила, столицу видела лишь единожды и мельком, а те города, в которые доводилось приезжать с Филиппом, не оставляли по себе памяти — кроме мертвых тел и сохнущей на клинке крови.

Ощущение, что за ней наблюдают, пришло не сразу. Но между лопатками пробежали мурашки. Взгляд в спину. Пристальный, внимательный, осторожный. Дважды Нейда резко оборачивалась — но так ничего и не смогла заметить. Сумерки, сгущавшиеся между домами, мешали присмотреться, а прохожие путали мысли. И все же Нейда не сомневалась. Слишком уж давно она привыкла доверять своему чутью.
Открытие это не принесло ничего хорошего. Девушка непроизвольно ускорила шаг, держась более людных и просторных мест. Пальцы перебирали по эфесу меча. Догадка была одна — и она вызывала оторопь. Охотники смогли добраться сюда через кишащее язычниками плоскогорье. Смогли найти ее в этом многотысячном городе. И выжидают удобный момент, чтобы схватить свою жертву и отвезти назад… Мысль о герцоге Лоранском заставила стиснуть зубы. Нет, никогда… никогда больше… Лучше умереть здесь, на другом краю света, чем вернуться…
Проклиная в душе Клауса, вздумавшего ускакать, не дожидаясь ее, Гримстона, назначившего встречу на столь поздний час, и Филиппа, не пожалевшего сил и денег на облаву, Нейда шагала все быстрее. С трудом удерживаясь от того, чтобы побежать. Внезапно шевельнулось опасение, что она забыла, куда идти. На улочки Антиохии стремительно спускалась ночь. Прохожих становилось все меньше, а взгляд в затылок — все пристальнее. Ладонь то и дело тянулась к мечу, но бросать вызов по-прежнему было некому. За плечом не виднелось ни одного человека. Ни одной подозрительной фигуры. Хотя сомнений в наличии охотников почти не осталось, когда несколько раз ей удавалось расслышать шаги, которые стихали, стоило ей остановиться. Но напасть первой Нейда не могла, а ее саму пока не трогали. Значит, оставалось идти вперед, быстрым уверенным шагом, жадно всматриваясь в каждый поворот бесконечно извилистой улочки в надежде узреть знакомые распахнутые ворота.
Артуру, как и в Никее, по воле короля предоставили прекрасный особняк, в котором граф собрал всю свою свиту, оруженосцев, рыцарей, пажей. Особняк походил на маленький военный лагерь. В просторном дворе, освещенном несколькими факелам на стенах дома, толпилось около десятка воинов. И Нейда, увидев эту сутолоку в широком створе, вздохнула с облегчением. Здесь ее не посмеют тронуть. Не на глазах у всех этих бойцов.
Ее приветствовали, она отвечала в тон на грубоватые окрики и улыбки, не отличимые от оскалов. В конце концов, сейчас они все здесь, живы — и это повод радоваться. Но не сегодня-завтра все может измениться — и потому глаза каждого оставались холодными, тронутыми морозом обреченности. Но подойдя к кругам света, отброшенным факелами, Нейда убедилась, что преследователи оставили ее в покое, и облегченно вздохнула.
— Клаус, черт тебя подери, я наконец здесь! — крикнула она оруженосцу, который сидел на верхней ступени широкого крыльца. — Мог бы и подождать меня!
— Могла бы и поторопиться, — не глядя на собеседницу, бросил юноша. — С какой стати господин граф должен тебя дожидаться.
Нейде хотелось огрызнуться в ответ и напомнить, что это Гримстон пожелал ее видеть, а не наоборот. Но девушка смолчала. Рабыни не спорят графам. Даже беглые. Тем более, беглые… Плотно сжав губы, Нейда начала подниматься на второй этаж вслед за Клаусом. Лестница вилась круто, перил не было и в помине — удобно обороняться, но неудобно просто ходить. Держась ближе к стене, Нейда посматривала себе под ноги, считая ступеньки. На восемнадцатой подъем закончился. Клаус вывел ее в неширокий коридор и шагнул ко второй двери. Решительно стукнул костяшками пальцев. Голос графа Волка разрешил войти. Клаус толкнул дверь и жестом пригласил Нейду внутрь, но сам остался снаружи.
На столе по углам возвышались массивные подсвечники, по шесть свечей в каждом. На стенах висело четыре лампы. Кабинет был освещен достаточно ярко, чтоб рассмотреть узорчатый ковер на полу, роспись по стенам, несколько свитков грудой напротив кресла. Сам Гримстон стоял, пристально глядя на огонек ближайшей свечи.
— Проходи и садись, — проговорил он, не оглядываясь. — У меня к тебе важный разговор, уж прости за столь поздний час.
Нейда ступила в освещенный круг и устроилась на низкой кушетке подальше от графского стола.
— Я понимаю, какое невыносимое бремя лежит сейчас на ваших плечах, сэр, — негромко ответила она. — Неужели случилось что-то еще? Какая-то новая напасть?
— Ты помнишь день, когда появилась в моем лагере? — задумчивым тоном продолжал Артур, словно не услышав ее вопрос.
— Такое забыть невозможно, — вздохнула Нейда, не кривя душой. Она до сих пор с содроганием вспоминала торжествующие взгляды охотников, настигших свою добычу, и собственную отчаянную решимость завязать бой — пусть неравный, пусть бессмысленный, потому что их больше, пусть вопреки правилам лагеря — лишь бы не дать себе опустить руки и принять поражение.
— Герцог Лоран жаждал твоей крови, если я не ошибаюсь, — так же неторопливо продолжал Гримстон.
— Не совсем крови, но да, у него ко мне свои счеты, — голос почти не дрожал, но стоило это Нейде немалых усилий.
— Он не отступается ни перед чем, я прав? Ни перед законом, ни перед волей церкви?
— Боюсь, что так, потому что ваше заступничество тогда не убедило его отказаться от идеи схватить меня, — Нейда сидела, выпрямившись, стараясь сохранить на лице спокойствие — и гадая про себя, к чему же приведет этот непростой разговор.
— Именно поэтому я и вызвал тебя сейчас, — Гримстон повернулся к ней и скрестил руки на груди. Лампы отбрасывали на его лицо неровные блики, отчего казалось, что глаза скрыты в темных провалах. Нейда внутренне сжалась — в груди шевелились тревожные неясные предчувствия.
— Вы получили какие-то новые вести? — сдержанно спросила девушка, радуясь, что голос не дрожит, а ладони под кольчужными рукавицами лежат на колене неподвижно.
— Наши враги не дремлют, у них немало преимуществ перед нашими войсками, которые уже понесли немалые потери утомлены долгими битвами. Сейчас мы получили передышку, но наш путь еще далек от завершения. Воины теряют веру, теряют надежду, многие на грани отчаяния — и я не могу казнить их только за это. Не всем дана твердость духа, — Артур обошел стол и остановился около подсвечника, задумчиво глядя на пламя. Нейда всматривалась в его суровый профиль, в чуть позолоченную светом свечи бороду и силилась понять, какие мысли скрыты за этим благородным обликом.
— Ты должна помочь нам всем, — наконец произнес граф. — Должна вдохнуть силы в эти усталые души, вселить надежду и уверенность в победе.
— Разве это в моих силах? — растерянно прошептала Нейда.
— Охотники герцога идут за нами по пятам, они — угроза для моих людей, не меньшая, чем сарацины или ассасины, — голос Артура звучал бесстрастно и равнодушно. — И поверь, в моих силах решить твою судьбу. Если я отдам тебя этим головорезам, они перестанут убивать моих воинов в погоне за тобой — и одной бедой для всех нас станет меньше.
Нейда замерла, чувствуя, как бешено заколотилось сердце, словно пытаясь проломить ребра. Горло перехватило, губы свело… Слова Артура доносились будто сквозь густой туман, приглушающий все звуки…
— Я командир, чей долг — заботиться о жизнях солдат, доверившихся мне. Я сам принял это тяжкое бремя…
— Вы… вы не можете так поступить! — наконец выкрикнула Нейда, перебарывая сковавшее тело и разум отчаяние. — Я поклялась, что буду сражаться за вас — и сражалась, отдавала нашему делу все силы, все умение, которыми владею!
Она сама не помнила, как вскочила с кушетки и в несколько порывистых шагов оказалась у самого стола, глядя на Гримстона полными невольных слез глазами.
— Вы обещали, что не выдадите меня!
Граф Волк повернул к ней голову и несколько мгновений всматривался в ее искаженные отчаянием черты, не произнося ни слова.
— Ты хорошо сражаешься, никто не посмеет это оспорить. Тебе мало равных в мастерстве. Но солдат у меня достаточно, а исход нашего похода не решить искусным поединком, это ты, увы, должна была уже понять за прошедшие месяцы, — он говорил тихо, как будто даже устало, но медленно и веско, так что каждое слово тяжело опускалось на плечи Нейды, почти пригибая ее волю к земле. — Если ты не сможешь быть символом борьбы, вдохновляющим примером для бойцов — тем, во имя чего я принял тебя в наши ряды, я буду вынужден передать тебя охотникам, чтобы спасти те жизни, которые они могут отнять, желая до тебя добраться.
— Я умею только убивать, — голос Нейды дрожал — и она не пыталась унять эту дрожь. Мир, тот мир, который она с таким трудом выстроила себе на этой новой земле, рушился, грозя уничтожить ее саму. А граф, спасший некогда из лап наемников Филиппа, теперь казался чудовищем, едва ли менее страшным… Хотя нет, конечно, до герцога ему было далеко… Только вот встреча с Лоранским Беркутом внезапно стала пугающе вероятной…
— Неужели я убила мало язычников во имя нашего дела? Неужели пролитая мною кровь ничего не значит? — слезы пока удавалось сдерживать, но Нейда понимала, что продлится это недолго.
Гримстон коснулся ее руки и указал в окно. Там спал укрытый темнотой город, и только кое-где ночной мрак рассеивали огни постоялых дворов, да чуть поодаль сияли окна княжеского дворца.
— Взгляни, — Артур шагнул ближе. — Вон в той таверне сотня верных мне солдат пьет и рассказывает друг другу о своих подвигах, истинных и вымышленных. Многие — отпрыски знатных родов, многие — простолюдины, уверовавшие в наше благое дело. Каждый из них здесь доброволец, каждый из них готов биться до последней капли крови. И только за тобой гонятся убийцы, прикончившие уже не одного славного воина из наших рядом. Их кровь на твоей совести.
Артур оперся ладонями о стол и подался вперед, пристально глядя собеседнице в глаза.
— Неужели ты считаешь себя важнее и лучше их? Тех, кто отдал за тебя свою жизнь.
— Нет… — прошептала Нейда, давясь всхлипом. — Я… не лучше и не важнее. Во всяком случае, для вас. И я всем сердцем скорблю об их гибели.
— Скорбь не вернет павших, — сурово произнес Гримстон. — И не убережет от новых смертей. Мне нужен веский повод защищать тебя и рисковать снова. Докажи своей душой, что они погибли не напрасно. Сражайся в память о них. Вдохнови моих людей на битву во имя нашего дела.
— Чего вы от меня хотите? — Нейда медленно отступала от стола, пятилась — пока не коснулась кушетки, на которую и рухнула почти без сил. — Кого я должна убить?
— Я распоряжусь о том, чтобы тебе под командование дали небольшой отряд, — казалось, Артур не замечал ее состояния. — Сражайся. Так яростно, как только можешь. Веди их за собой, стань для них вождем и матерью в одном лице. А уж я позабочусь о том, чтобы слава о твоих подвигах разошлась по всему войску и вселила в души наших воинов уверенность в торжестве праведного дела.
Веди их?.. Стань для них матерью?.. Воодушеви своими подвигами других?.. Нейда повторяла эти слова про себя снова и снова — но смысл ускользал. Чего же от нее хочет этот… безжалостный человек… Человек, в расположение которого она верила, на защиту которого надеялась…
— Я никогда в жизни не командовала! Никем!
Артур посмотрел на нее долгим взглядом, задумчиво пригладил бородку.
— Лидерами не рождаются, — твердо проговорил он. — К тому же, у тебя не слишком много вариантов. Либо ты исполняешь мою волю, либо я больше не забочусь о твоей безопасности и ты остаешься один на один с охотниками Лорана. А теперь меня ждут дела.
Он нарочито медленно отодвинул от стола кресло и сел, потянувшись за ближайшим свитком.
— Вы не представляете, на что меня обречете… — слеза все-таки покатилась по щеке, и Нейда торопливо стерла ее. Когда она в последний раз плакала?..
— Обдумай мое предложение, потом дашь свой ответ, — уже не поднимая взгляда от пергамента, небрежно ответил Артур. — А сейчас ступай.
— Когда я должна ответить? — Нейда медленно поднялась, стараясь не пошатнуться и не задеть кушетку. Комната качалась перед глазами, словно каюта на корабле в разгар бури.
— Завтра после обедни. Я буду здесь.
Он больше не смотрел на нее, ему больше не было до нее дела. А девушка, чуть поклонившись, развернулась и торопливыми неровными шагами вышла из кабинета. Клауса за дверью не оказалось — и Нейда прижалась спиной к стене, обхватив себя за плечи. Пальцы царапнуло колечками кольчуги. Хотелось разрыдаться. Девушка зажмурилась, силясь отогнать слезы прочь. Слезы — признак слабости. Она не может быть слабой. Хотя бы потому, что у слабого не будет ни единого шанса против охотников, посланных Филиппом. И потому, что за слабым солдаты не пойдут. Как она могла настолько ошибиться в своем командире. Поверить, что он сумеет ее защитить… Что он захочет это сделать…
Усилием воли заставив себя выпрямиться, Нейда медленно пошла к лестнице. Держась рукой за стену, спустилась вниз. На первом этаже ее окликнул Клаус. Она посмотрела на него, не понимая ни слова. Потом просто качнула головой и направилась к двери. Говорить с Клаусом не хотелось. Говорить не хотелось ни с кем. За порогом темноту разгоняли несколько факелов, закрепленных на стене дома и ограде. Двор по-прежнему напоминал военный лагерь — каковым, по сути, и являлся. Правда, лагерь засыпал. Только двое часовых стояли возле распахнутых ворот.
Нейда глубоко вздохнула, прогоняя отчаяние и ужас. Они ей не помогут. Она просто должна решить. Решиться…
Девушка пересекла вымощенное камнем пространство, погруженная в свои мысли, кивнула часовым — и ступила на темную улицу. Притупленное переживаниями чувство тревоги тут же подало голос. Ее проводили сюда под пристальным присмотром. Значит, и сейчас могут ждать… Нейда остановилась, касаясь рукой эфеса кинжала и изо всех сил всматриваясь во мрак. Упрямство желало наперекор всему продолжить путь. Благоразумие требовало вернуться и взять с собой хотя бы факел — освещать путь. Улочки Антиохии переплетались, словно паутина, заблудиться в ночной темноте легче легкого. Упрямство почти победило — как внезапно до слуха Нейды донеслись приближающиеся шаги. Затем шорох. Где-то над головой, на стене, опоясывавшей двор. Нейда замерла, медленно вытаскивая из ножен кинжал, и попятилась.
Силуэт, еще чернее окружающей тьмы, возник совсем близко.
— Эй ты, пойдешь с нами по-хорошему? Или сначала тебе руки переломать?
Нейда в два прыжка оказалась снова во дворе, криком привлекая внимание часовых. Те схватились за оружие, когда следом за Нейдой во двор вбежало двое с обнаженными мечами. Зазвенела сталь. Из палаток начали появляться заспанные воины с клинками в руках. На подмогу двоим охотникам явилось еще пятеро. Нейда сошлась с одним из них в короткой яростной схватке, остальные уже рубились с бойцами Гримстона. Над спящим кварталом разносился шум боя. Внезапно за спиной у противника Нейды возникла закутанная в плащ с капюшоном фигура, словно скользнувшая со стены. Нейда вспомнила шорох… Свист лезвия — охотник повалился на плиты двора, заливая их кровью из перерубленной сзади шеи. Нейда шарахнулась в сторону, закрываясь мечом от возможной атаки — но неизвестный уже отвлекся на следующего противника. А вот рядом с ним возник еще один. И еще… Двор стремительно наполнялся дерущимися, кровь уже струилась между краями плит, словно весенние ручьи в половодье.
По-прежнему сжимая оружие, Нейда медленно двигалась спиной к стене, не сводя глаз с разыгрывающейся перед ней в колеблющемся свете факелов битвы. Она не пыталась даже гадать, кто такие — эти новые неизвестные нападающие и что им нужно. У Артура было достаточно свиты, чтобы справиться с угрозой. Что до тех, кто вышел на нее из темноты — Нейда не сомневалась, это охотники, посланные Филиппом. И общая схватка давала шанс уйти. Исчезнуть — прежде, чем они доберутся до нее.
Шаг, еще шаг — и вот уже темная ночь укрыла Нейду от врагов. О факеле девушка больше не помышляла. Свет мог выдать ее. Поэтому Нейда почти ощупью пробиралась вдоль домов, по-прежнему крепко сжимая рукоять кинжала. Но преследования не было. Нейда замедлила шаг — и в конце концов остановилась. Прислушалась. И тяжело вздохнула. Теперь, когда охотники напали на обитель Артура, угроза Гримстона зазвучала еще серьезнее. У него не осталось резонов защищать ее — если только она в самом деле не исполнит его приказ и не докажет, что может невозможное…

***

Зима выдалась не слишком снежная, но морозная. Лес спал, укрытый тонким белым покрывалом, грязь на дорогах застыла. Над крышами деревеньки поднимались сизые тонкие дымки. Слышалось мычание коров в закрытых коровниках. Лаяли собаки. Давно отзвонили колокола заутрени, опустела небольшая, опрятная церквушка. Деревенская ребятня бегала по улице, увлеченная играми — для детей не существовало мороза, распутицы, скудеющих к концу зимы амбаров. Их родители посматривали в маленькие, забранные слюдой оконца, не имея сил так беззаботно радоваться жизни и гадая, будет ли весна достаточно щедра, чтобы позволить собрать урожай с озимых.
На краю деревни показалась группа всадников. Их плащи украшал гербовой беркут с хищным крючковатым клювом. За спиной у нескольких покачивались щиты. Все были при оружии. Впереди скакал глашатый с рогом на перевязи. За ним молодой мужчина с холеными усами и надменным взглядом в сверкающей кольчуге. Следом по двое ехали четверо бойцов в кольчугах попроще, в одинаковых шлемах и с короткими мечами у пояса.
Кавалькада остановилась на площади, около выщербленных широких ступеней, ведущих на паперть. Глашатый поднял рог и затрубил. Резкий звук требовал, звал, приказывал — и люди, кутаясь в самые теплые вещи, которые нашлись дома, выходили к церкви. Мужчины, женщины, даже старики. Не каждый день в деревне появлялись глашатые от лорда здешних земель.
Тем временем убедившись, что жители собрались, глашатый привстал на стременах и громко заговорил.
— Слушайте все! Господин герцог повелевает собрать отряд для несения военной службы. Пусть староста немедленно явится сюда и представит, как полагается, по одному воину с каждых десяти домов в ополчение.
Толпа заволновалась, зашепталась.
— Снова воевать? Снова шею под меч подставлять? — выкрикнул кто-то с дальних рядов. — За что на этот раз?
— Молчать! — рявкнул молодой рыцарь, трогая коня шпорой и посылая вперед. — Я Герберт Тенвор, моя семья служит дому Лоранов уже три поколения! Я приказываю немедленно подчиниться! Ну, где, черт возьми, староста!
Вперед попытался шагнуть сутулый мужчина с жидкой, неопределенного цвета бородой, но его внезапно ухватили за руки, повисли на плечах, потянули назад.
— Староста! — еще громче позвал Герберт. — От имени господина герцога я требую повиновения!
Гул взволнованных голосов повис над площадью. Какая-то женщина взвизгнула:
— Кровопийцы! Мало вам смертей, еще хотите?
Тенвор замахнулся плетью, выискивая взглядом наглую особу, но не успел ничего сделать — люди попятились, сначала расступаясь, а потом всей толпой бросились в церковь. Дверь распахнули, сорвав запоры со второй створки. Священника, который попытался что-то сказать, оттеснили в сторону. Герберт проехал несколько шагов следом — но натянул поводья, не смея верхом въезжать на храмовые ступени и не желая спешиваться перед лицом непокорных крестьян.
— Как вы смеете бунтовать! — выкрикнул он. По движению его руки четверо бойцов, составлявших его свиту, подъехали ближе, сошли с коней и замерли, положив ладони на эфесы мечей.
Из церкви донесся звонкий юношеский голос.
— Лоран наш сюзерен — пусть он и явится! Пусть скажет, на кой черт мы снова должны умирать неизвестно где непонятно за что! Пусть расскажет, почему не вернулся из предыдущего похода мой брат!
— И мой сын! — подхватил истошный женский возглас.
— Пусть объяснит, на что ему наши смерти! — голосов было уже не один и не два, а десяток.
— Немедленно выйдите и приведите старосту! — Герберту было не перекричать толпу, он это уже понимал, но все еще храбрился, пытаясь сохранить достоинство. — Я не собираюсь разговаривать с бунтовщиками. Сейчас велю запереть двери и пошлю за хворостом!
— Давай! — отозвался невидимый наглец. — Сожги дом божий, мы станем мучениками, а тебя будут ждать в преисподней!
— Вы попираете свой священный долг!
— Мы будем говорить только с герцогом, — новый голос… казалось, каждый из собравшихся в церкви вносил свою лепту в этот безумный, бессмысленный разговор… Герберт стиснул зубы.
— Хорошо, он приедет.
— Вот и славно, — казалось, там кто-то рассмеялся. Тенвор медленно повернулся к глашатому. Тот стоял неподвижно, исподлобья оглядываясь.
— Скачи к милорду, — тихо произнес Герберт. — Скажи, что я… в самом деле не знаю, как поступить.
Глашатый кивнул и пришпорил коня, посылая его сразу в галоп. Мерзлая земля полетела из-под копыт. А Герберт велел своим людям разойтись вокруг церкви и не спускать с нее глаз. Впрочем, убегать никто не собирался. Над площадью снова повисла тишина. Только лаяли собаки — да беззаботные дети резвились где-то на другом конце деревни.

День клонился к вечеру, когда Тенвор с неимоверным облегчением увидел въезжающих на площадь двоих всадников. Впереди на роскошном вороном коне гарцевал Филипп. Бледное зимнее солнце позолотило его светлые волосы, когда он натянул поводья у самых церковных ступеней и чуть откинулся в седле, осматриваясь. Тенвор торопливо спрыгнул с седла, подошел к сюзерену, поклонился.
— Милорд…
— Оставь, Герберт, — Филипп даже не взглянул на рыцаря. — Я уже все знаю, нового ты мне не скажешь ничего.
Затем он повернулся к церкви и негромко произнес:
— Я, Филипп Лоранский, здесь. И я желаю знать, кто смеет перечить моим указам.
Под дверным сводом показались двое. Тот старик-староста и молодой парень, еще даже не начавший бриться.
— Милорд, — прокашлявшись, заговорил староста, — люди боятся снова потерять своих близких. Мы не понимаем, за что должны проливать кровь наши отцы и сыновья.
Старик, казалось, и сам удивился своей смелости, но тут речь подхватил его молодой спутник, куда более громкий и решительный.
— Нашим землям и нашим домам не угрожает враг. Он не жжет наши посевы. Не режет наш скот. Так с кем мы должны сражаться? Во имя чего? Кому нужны эти смерти?
— Тебе интересно, кому это нужно? — задумчиво проговорил Филипп, окидывая парня внимательным взглядом с головы до ног. — Ну что же, я удовлетворю твое любопытство. Это нужно миру. Мирозданию. Это старинный уклад, который ничто не может и не должно нарушать. Так заведено. Испокон веков. Вы, простой народ, должны исполнять свой долг, обрабатывать землю, собирать урожай и сражаться, когда вас призовут. А те, кому Господь предначертал иную участь, должны вести вас и ограждать от бедствий и слабостей. Ибо они отвечают за вас перед Богом. И никто не смеет противиться закону. Потому что иначе настанет конец нашего мира. Я, ваш сюзерен, приказываю до захода солнца собрать семерых солдат, которых сэр Герберт заберет в военный лагерь. Вы исполняете этот приказ. Потому что это ваш священный долг. Как мой долг — защищать эти земли от всех врагов и править им по справедливости. В противном случае от этой деревни к утру не останется камня на камне, и вороны соберутся на пиршество.
Люди, понурив головы, медленно выходили из церкви. Староста оглядывал выходящих, кому-то кивал, кого-то отзывал в сторону. А Филипп повернулся к Тенвору.
— Двух человек сюда. И веревку.
Пара солдат быстро шагнула к герцогу, тот обернулся к старосте.
— Ты. И ты, — небрежный жест в сторону паренька, вышедшего первым. — Я не прощаю измену. Бог вам судья. Повесить.
Староста сначала замер, не веря своим ушам, потом повалился к ногам вороного, заламывая руки и взывая к небесным заступникам.
— Спросил бы их раньше — может быть, они бы тебя вразумили, — Филипп смотрел на него, чуть щурясь. — А теперь поздно.
Второй бунтовщик держался лучше. Он попытался сбежать, но люди Тенвора сшибли его с ног, прижали к земле и закрутили руки за спину. Взвыла в голос какая-то крестьянка.
— Изверг! — выкрикнул приговоренный. — Будь ты проклят! Чтоб тебя самого прикончили без покаяния!..
Кулак в кольчужной рукавице оборвал возгласы. Другой солдат Тенвора уже закончил вязать петлю на второй веревке и теперь деловито подставлял два широких полена под перекладиной ближайших ворот. Обоих казнимых, уже со связанными за спиной руками, приволокли к воротам, поставили на чурбаны и накинули петли на шеи. Женщины в толпе уже рыдали в голос. Мужчины стояли, опустив глаза.
— Семь человек, — негромко напомнил Филипп, обводя их взглядом. Один за другим семеро выступили вперед. Филипп скривился в усмешке, кивнул Герберту и, не оглядываясь, махнул солдату-палачу. Тот выбил чурбаны. Перекладина скрипнула, когда веревки дернулись и натянулись. А герцог Лоранский развернул коня и шагом поехал прочь, не удостоив жертв своего приговора даже взглядом.