Voyage, voyage,
Ne t`arretes pas.
Au dessus des barbeles,
Des coeurs bombards
Regardent l`ocean*.
Desireless «Voyage, Voyage»

Я не знаю, зачем мне ты
И зачем мне рука твоя,
Я не знаю, зачем мне ты,
Может, сам от себя скрываю…
Маленький принц «Я не знаю, зачем мне ты»

_______________________

— Ты сегодня рано! — крикнула Гермиона, услышав шум у входных дверей. — Хочешь чаю или сразу ужинать?

— Чаю — это прекрасно... А ты будешь есть? — Луна появилась на пороге гостиной.

— Конечно, я дожидалась тебя, — Гермиона улыбнулась. Подруга не умела есть в одиночестве: не будь компании, она готова была питаться одним чаем. — Тоби, накрывай, пожалуйста, — произнесла Гермиона в воздух, и спустя минуту на столике у камина появился поднос, а домовик смиренно сложил ручки, благоговейно глядя на хозяйку.

— Спасибо, ты можешь идти, — улыбнулась она, и эльф, просияв, исчез. Луна устроилась в глубоком кресле, по обыкновению подобрав под себя ноги, и Гермиона бросила ей на колени пушистый плед.

— Замерзла?

— Немного... — Луна обхватила пальцами кружку с дымящимся чаем и с наслаждением отпила. — Как наша принцесса?

— Спит, — хмыкнула Гермиона, подув на ложку с супом. — Уморила Оскара: боюсь, к Рождеству он облысеет. Как твои «фокусы»**?

— А, — Луна отложила ложку, так и не притронувшись к супу, — сегодня высадила их в левом дальнем углу — рядом с обломками мраморной феи. Помнишь, я показывала на схеме? Стефан наконец достал для меня Флорем Профектум***, так что в этот раз должны прижиться...

Гермиона любовалась подругой: та лучилась энтузиазмом, вдохновенно и подробно расписывая, как, по ее мнению, будет выглядеть розарий уже к весне. Основательно изучив с помощью эльфов учетные книги мэнора, Луна раздобыла записи и наброски Нарциссы касаемо розария и с головой ушла в возрождение поруганной красоты. Гарри и Джинни вначале посмеивались — тем более что Луна, со свойственным ей творческим подходом, не боялась экспериментировать. Например, куст малиновых георгинов у ограды под воздействием загадочной комбинации заклинаний окрасился в цвет яичного желтка и выдавал по три бутона вместо одного на каждой ветке. «Это временный эффект», — невозмутимо заявила Луна и продолжила эксперименты на астрах, до поры оставив злополучные георгины сиять, как солнце, в темном углу сада.
Новая работа — в оранжереях Кью-гарденс**** — Луну очень увлекла и помогала ей восстанавливать розарий.

— Ну а ты как? — она наконец выдохлась и обратила внимание на суп. — М-м, как вкусно...

Гермиона чуть погрустнела.

— Да все нормально. Джинни заглядывала, — она задумчиво посмотрела на огонь, полыхающий в камине.

— Как Рон? — в проницательности Луне было не отказать: причину беспокойства подруги она определила безошибочно.

— Добился перевода, — Гермиона сердито сверкнула глазами и снова уставилась в камин. — Берет ночные дежурства, лезет в самые глухие подворотни. Первым рвется патрулировать Лютный, — она повернулась к Луне. — Что за безрассудство?..

Та подняла брови.

—Ты действительно ждешь ответа?..

— Да нет, — Гермиона устало потерла руками лицо. — Нет, не жду. Просто... чувствую себя виноватой и не знаю, что с этим делать. Он ведь мой друг! — она в отчаянии взглянула на Луну. Та опустила глаза и принялась доедать суп. У Луны было много ответов на разные вопросы — но не на все...

— Ты не можешь уехать на Рождество!

Джинни прислонилась спиной к двери, решительно скрестив руки на груди, — будто обороняясь.

— Еще как могу, — возразил Рон, невозмутимо левитируя вещи в потертый чемодан. Недолетающие до места носки выдавали сдерживаемую ярость.

— Нет, не можешь, Рон Уизли! Это твоя семья и твои друзья, это семейный праздник и это традиция, тролль тебя раздери! — звонкий голос сестры взвился на октаву, поразительно напомнив Рону материнский, и он ощутил себя непослушным подростком в позорной парадной мантии, за милю воняющей нафталином.

— А это моя работа, мать твою, ты понимаешь или нет?! — взорвался он, швыряя палочку на кровать и приближаясь к Джинни. Та хладнокровно направила на него палочку и покачала головой.

— И не смей на меня орать! — не понижая голоса, заявила она. — Тебе не кажется, что ты неверно расставляешь приоритеты — и довольно давно?

— Не кажется, — рявкнул Рон, остановившись. Что толку получить заклятие Ватных ног в коленки — это лишь вызовет досадную задержку, а он и так еле держит себя в руках, с каждой минутой все истовее желая покинуть Нору. Он молча развернулся и захлопнул крышку чемодана.

— Ты никуда не поедешь, Ронни, — голос Джинни дрогнул, и она опустила палочку. — Мама в трансе, это ее убьет...

— Не убьет, — устало отрезал Рон, не поворачивая головы. Он закончил паковать вещи и сел на кровать, сгорбившись, как печальная горгулья, и глядя перед собой. — Мама все понимает на самом деле. Пойми и ты, Джин: я вырос... Вырос из дурацких свитеров, из домашних пирогов, из этой комнаты, — он махнул рукой в сторону плакатов с «Пушками Педдл». Драгомир Горгович обиженно вильнул помелом и ушел в штопор. — У тебя есть Гарри, у Билла Флёр, у Чарли драконы... у Гермионы дочка. — Последние слова дались ему с трудом. Джинни всплеснула руками, плюхнулась на кровать и обняла его за шею, прислонившись щекой к спине.

— У тебя есть все мы, Ронни, — прошептала она его дорожной мантии, смаргивая набежавшие слезы.

Рон потрепал ее по руке и тихо договорил: — Конечно, есть, милая, конечно — есть. Я хочу найти себя, Джин. Как нашел тогда Гарри и Гермиону в лесу. Я должен, понимаешь? И я найду.

Джинни судорожно вздохнула и расцепила руки, погладив его по плечам.

— Ты возвращайся скорее, хорошо? — она запрокинула голову назад и шумно вздохнула еще раз, заставляя слезы вернуться назад. — Иначе останешься без свитера, учти!

Рон нерешительно улыбнулся и притянул ее к себе.

— Поцелуй маму, ладно? Не хочу ее тревожить, уже поздно.

— Она все равно не спит, ты же знаешь, — пробурчала Джинни ему в рукав и втянула носом слабый запах одеколона с еле уловимой ноткой табака. Такой родной запах... такой родной Рон. — Поцелую, ладно, — она тряхнула головой, мягко высвобождаясь из объятий. — Давай, проваливай уже, долгие проводы — лишние слезы. Удачи на семинаре.

Рон улыбнулся ее напускной суровости и поднялся с кровати. Не то чтобы ему так уж важен был ежегодный аврорский семинар, традиционно проходящий в Париже. Нет, ему было важно вырваться отсюда — на какое-то время — и собрать побольше свежих впечатлений, на фоне которых его нынешнее положение, возможно, увидится по-новому…

— Люблю тебя, Джинни.

— Люблю тебя, Ронни. И жду...

«Ни одного знакомого лица, драклова прорва народу — и ни одного... постойте-ка. Да ладно?..» — Рон не поверил глазам, пока «знакомое лицо» не углядело его в разномастной толпе и не замахало рукой.

— Уи-изли, глазам не верю, — весело протянула невысокая девица со жгуче-черными волосами, стянутыми в конский хвост. — По службе здесь, как я понимаю?

— А ты здесь по какому поводу? — выдавил он, глупо таращась на розетку в цветах французского флага на лацкане синей мантии.

— Младший аврор Паркинсон, Лионский отдел аврората Франции, — отрапортовала она, прищелкнув каблуками. — Ну как, Уизли? Звучит?

— К старшему по званию обращаться «сэр», Паркинсон, — машинально отреагировал Рон, продолжая пялиться на форменную мантию Пэнси. Та ничуть не смутилась, довольная произведенным впечатлением.

— Пойдемте в зал, месье Уизли, сэр, — протянула она насмешливо, — если мы не хотим пропустить вступительную речь.

Рон послушно двинулся за ней, не спуская глаз с мотающегося из стороны в сторону черного, лоснящегося, как у выставочной лошади хвоста.

В зале стоял неровный — разноголосый и разноязыкий — гул, и почти не осталось свободных мест. Пока Рон озирался в поисках пустого сиденья, Пэнси дернула его за рукав.

— Садись скорее, а то так и простоишь столбом полдня!

Он не нашелся, что возразить, и сел рядом с Паркинсон, проклиная себя за то, что краснеет — а он явственно ощутил, как загорелись уши. И не сомневался, что Пэнси это заметила. К счастью, в зал вошел пожилой крепкий мужчина в лиловой мантии, и голоса в зале моментально стихли. Мужчина внушал уважение, от него веяло силой, и он был известен: Арман Морель, глава французского аврората, по праву считающегося сильнейшим в Европе — как исторически, так и по составу. Про себя Рон считал, что британские авроры дадут фору французам вкупе с немцами и голландцами, но не мог не уважать европейских коллег. После краткой, но ёмкой вступительной речи Морель сорвал овацию и удалился, уступив место группе старших авроров, которые заняли внимание аудитории до полудня... и у Рона снова появилась необходимость разговаривать с Пэнси. Однако, к его удивлению, трудностей не возникло: Паркинсон щебетала легко и непринужденно, и как-то так получалось, что — поддакивая или отрицая, — Рон не чувствовал себя дураком. Ему не приходило в голову, что искусству светской болтовни девочек из хороших семей обучали сызмальства, и наука эта не проще нумерологии...

Поскольку Рон совершенно не ориентировался в Париже, Пэнси показала ему очень милое кафе в центре, где они и решили пообедать. У Рона разыгрался зверский аппетит: сыграли роль усталость от четырехчасового семинара и адреналин, перегоревший в крови после скандального отъезда из Норы. Аппетит пересилил настороженность, которую вызывала у него Паркинсон, и неловкость, которую он испытывал от неожиданной встречи. Сделав заказ, — Пэнси пришлось помочь Рону с переводом меню, — она неторопливо извлекла из сумочки тонкий серебряный портсигар, вытащила длинную сигарету и закурила. Рон нахмурился было, но тут же забыл о своем неодобрительном отношении к курящим девушкам, невольно залюбовавшись: очень уж органично Паркинсон смотрелась с этим своим игривым хвостом, за этим столиком, в этом кафе и в этом городе. Настоящая парижанка — словно тут и родилась, — и дымящаяся сигарета лишь дополняла экзотичный образ завершающим штрихом. Да и какое, по сути, ему дело до нее — это всего лишь Паркинсон, бывшая сокурсница, бывшая слизеринка... подружка Малфоя. Рон помрачнел, стиснул зубы и полез за своей пачкой. Пэнси молча наблюдала за ним с легкой улыбкой, а он хлопал по карманам в поисках зажигалки, тихо чертыхаясь сквозь зубы. Смешно, но Гарри с его магловской привычкой оказался на пике магической моды в наступившем веке: прикуривать от палочки теперь считалось дурным тоном. Разумеется, зажигалки работали не на газу или бензине, но любой уважающий себя курильщик теперь зачаровывал золотые, серебряные, латунные или медные аксессуары, и те горели разноцветными огнями.

— Возьми, — Паркинсон насмешливо подвинула ему серебряную — в тон портсигару — зажигалку: массивная, тяжелая на вид, но изящная вещица в виде змеи с глазами-изумрудами, обвивающей миниатюрную амфору. Рон подумал, что эта точно горит зеленым, и прикурил от палочки.

— В чем дело, Уизли? — резкий тон Пэнси разительно отличался от веселого щебетания. — Она не кусается.

Вместо ответа Рон мрачно затянулся, избегая смотреть на Паркинсон: его начала доставать дурацкая неловкость, которую вызывало ее присутствие. Он ощутил себя пятикурсником, пойманным Инспекционной дружиной, только на этот раз отчего-то чувствовал необъяснимую вину.

— Так что с тобой, Уизли? — повторила Пэнси, сверля его глазами из-под черных бровей. — Мы не в школе, помнишь? — Она насмешливо фыркнула и покачала головой. — Не будь смешным, Уизли... сэр, — яда в последнем слове вполне хватило бы на смертельный укус.

Гарсон принес вино — здесь его пили, как тыквенный сок, отметил про себя Рон — и разлил по бокалам.

— За свободу, Уизли! — Пэнси отсалютовала бокалом, не пытаясь чокнуться с Роном. — За свободу от условностей и за мир без войны. Аминь, — она аккуратно отпила и поставила бокал на столик. Кровь бросилась Рону в голову — взрывной смесью стыда и злости.

— А я выпью за друзей, — тихо проговорил он, поднимая бокал. — За своих — в Британии... и за твоих, Паркинсон. Франция, Италия... Азкабан, — перечислил медленно и сделал еще глоток. — Свобода — это хорошо...

— Дурак ты, Уизел, — как-то необидно вздохнула Пэнси и задумчиво прикусила зубами кончик блестящего хвоста, разглядывая Рона. — Дураком был, дураком и остался. Что ж ты ума не набрался у своей подружки, а, Рон?

Настроение испортилось окончательно. Рон никогда не был силен в словесных дуэлях, не умел язвить — лишь грубить, а когда удавалось ранить противника — не умел этому порадоваться.

— А ты что ж не удержала своего дружка? — огрызнулся он, но Пэнси не успела ответить: принесли обед.

Официант сноровисто расставил блюда на столе, подлил вина в бокалы и, почуяв напряжение между милой дамочкой и рыжим иностранцем, ослепительно улыбнулся: «Bon appetit!». Рыжий угрюмо кивнул, дамочка криво улыбнулась, и приветливый гарсон почел за лучшее удалиться.
Кормили в уютной забегаловке вкусно, но двое авроров за столиком у окна этого не оценили: каждый кусок еды отдавал горечью, всколыхнувшейся в душах темным осадком, и обед прошел в напряженном молчании. Пэнси первой отложила приборы, рассеянно промокнула губы салфеткой и отпила вина.

— Я обрадовалась, увидев тебя сегодня на семинаре, Уизли. Можешь не верить, можешь хамить, но я обрадовалась — земляку. Тебе не понять этого, тебе — живущему на родине, носящему звание героя, — Паркинсон неторопливо вытащила сигарету, прикурила и продолжила, по-прежнему тихо, будто самой себе, глядя в окно застывшим взглядом. — Когда весь Лазурный берег вместе с пляжами, эти прекрасные горы, солнце, океан... все рассветы и закаты отдашь за единственный дождливый и невзрачный денек... Сердце свое вырвешь и отдашь — чтобы сдохнуть на родной земле… Как тебе это, победитель, — по силам понять? — голос Пэнси почти прервался, упав до шепота, но Рон услышал всю ее маленькую речь до последнего оттенка звука. Паркинсон повернулась к нему, и он увидел в ее глазах дождевые капли. — Солнце, Уизли... оно такое ласковое здесь... а жжет до костей, будто мы — вампиры. Мое сердце высохло, мистер Уизли, сэр. Я хочу дождя...

Рон сидел, будто связанный заклятием Немоты, не в силах отвести взгляда от темных глаз, отсвечивающих зеленым, завороженный шепотом, напоминающим шипение змеи. На мгновение он забыл, зачем он здесь и почему здесь она, и как вышло, что он слушает ее и слышит — чем-то внутри, из самой глубины?

— Отомри! — ловкие пальцы щелкнули перед носом, и морок соскользнул змеиным выползнем, облетел шелухой, как осенние листья. Рон вздрогнул и выпрямился: на душе было как-то непоправимо муторно. Он отхлебнул вина и спросил совсем не то, что хотел:

— А почему — аврорат? Ты так и не объяснила...

Пэнси помолчала.

— Да все просто на самом деле. Знаешь, Уизли... — она закусила губу, подбирая слова. — Если придет новый Темный лорд — я хочу быть на стороне победителей.

— А... а как же твои убеждения? — Рон чувствовал, что вязнет в каком-то непролазном болоте, а спасительный островок твердой суши где-то совсем рядом, но он его не видит.

— Убеждения? А что это, Уизли? — Пэнси заинтересованно вгляделась в его лицо и повторила нараспев: — Убеж-де-ния. Это то, что кто-то вложил в твою глупую, восприимчивую голову, чтобы получить послушную марионетку, готовую бежать, ловить, защищать и нападать, искать и приносить, а если придется — так и умереть? — голос взвился к потолку и звонко растаял там, как парок от дыхания в морозном солнечном дне. — Нет, Уизли, я не готова умирать за убеждения, — теперь она мягко втолковывала Рону, как несмышленому первокурснику. — Я умру за свою семью, если будет нужно. Я не задумываясь спрячу друга — будь он трижды преступник; я убью и предам любого, кто посягнет на жизнь тех, кого я люблю, — теперь она говорила жестко, и Рон снова поразился неуловимо быстрой перемене. — Вот мои убеждения, Рон Уизли, и если тебя они не устраивают, ты можешь расшибить свою упертую рыжую башку о Биг-Бен или об Эйфелеву башню, раз уж ты здесь, а можешь — об пол в сортире этой забегаловки, полная свобода действий. За свободу! — Пэнси одним махом допила вино, и Рону на миг показалось, что она сейчас шарахнет бокал оземь, поставив точку в тихой, но страстной речи. Однако стакан вернулся на место с легким деликатным стуком: эта девушка потрясающе управлялась со своим темпераментом, которым, как оказалось, была одарена весьма щедро. Не сводя с нее глаз, Рон поднял руку, и официант в ту же секунду бесшумно возник у столика с неизменной улыбкой. Рон не глядя рассчитался, допил свое вино и наконец произнес:

— Пойдем на воздух?

Пэнси кивнула, он поднялся и, помедлив, протянул руку.

Недоговоренное повисло между ними звенящим молчанием, более осязаемым, чем даже сказанное. Молчание нарушила Пэнси, и Рон облегченно выдохнул.

— Завтра вас по программе потащат на экскурсию... — медленно проговорила она и, помолчав, закончила: — Я могу показать тебе свою Францию. Если хочешь.

На пару мгновений их взгляды перекрестились — решимость и смятение, — Рон кивнул, и прежде чем успел опомниться, Пэнси шагнула к нему, прижалась и аппарировала их обоих к подножию Эйфелевой башни.

Башня Рона впечатлила... впечатлили и мост Мирабо — самое романтичное место в городе, — и Елисейские поля. Но по этим местам «в порядке обязаловки», как фыркнула Пэнси, его провели и на следующий день вместе с остальными иностранцами. А вот старый дом в третьем округе на рю де Монморенси — самый старый дом в Париже, — по городской легенде построенный в пятнадцатом веке самим Николасом Фламелем, ему показала Паркинсон. Она же таинственным шепотом поведала ему, что гуляя в окрестностях, можно встретить самого алхимика... тем более, что тела его в могиле не обнаружили. Самый узкий дом — чуть больше метра в ширину — они нашли на рю дю Шато Д`о. Маглам было невдомек, что если постучать по двенадцатому снизу и четвертому слева камню, а потом легонько нажать двумя руками сразу — обязательно одновременно! — на одинаково поцарапанные камни оттенком чуть темнее прочих, то можно попасть на волшебную улицу Фарфелу.

— Да это же... Лютный переулок?.. — ошарашенно воскликнул Рон, и Пэнси довольно ухмыльнулась.

— Добро пожаловать в Париж, Уизли, сэр! — на щеках ее играл румянец, глаза блестели, и Рон неожиданно вспомнил, как в Хогвартсе они дразнили Паркинсон мопсом. Девушка, с которой он провел сегодняшний день, на мопса не походила. Неистощимостью своих познаний о столице чужой страны, где была вынуждена жить, она, скорее, напомнила ему Гермиону... а в остальном не была похожа ни на кого. Яркая, непредсказуемая — Рон не мог не признать: к ней тянет. Она вызывала в нем такие противоречивые эмоции, что он терялся. До сих пор с людьми, которых он знал и встречал в жизни, все всегда было ясно: Малфоев он ненавидел, Гарри был предан всей душой, Гермиону — любил... Как относиться к Пэнси Паркинсон, он не понимал. И копаться в себе ему совершенно расхотелось: такого необыкновенного дня в его жизни не было очень давно. Рона словно выпустили из душного подвала, где держали так долго, что он досконально изучил каждый кирпич в стенах и полу своей камеры. Узника хорошо кормили и регулярно выпускали погулять, но цепи... хорошо смазанные, с подбитыми мягкой кожей наручниками — чтобы не натереть запястья... И самое паршивое, в чем пришлось-таки признаться себе: этими цепями сковал его злейший враг — Рональд Уизли. Он сам.

Когда сумерки за окном превратились в темноту, а Фарфелу стало заметать снегом, и пыльная бутылка на темном от времени и въевшихся пятен столе опустела, Рон наконец почувствовал, что его отпускает. Шумный кабак не был лишен очарования и даже некоторого шарма — так по-французски, даже грязь здесь казалась какой-то ненастоящей... сувенирной. А вот вино было по-настоящему хорошим, разговор — по-настоящему интересным, и он было собрался предложить заказать еще, как Пэнси вдруг замерла и уставилась куда-то поверх его плеча.

— Разорви тебя горгулья — Драко Малфой!

Рон медленно обернулся, проследив за ее взглядом, и увидел: острый профиль, зализанные волосы, перевязанные лентой, — точь-в-точь хоревый хвост — поверх черной куртки с поднятым воротником. Бледная немочь — его беда и проклятье. Малфой словно почувствовал тяжелый взгляд и повернул голову, встретившись с ним глазами. Пару секунд Драко оценивал картину: Пэнси, Уизли, бутылка «Золотой Мантикоры», после чего встал и размеренным шагом направился к их столику.

_______________________

*Полет, полет,
Тебя не остановить.
Над колючими проволоками,
Над разбитыми сердцами,
Глядя на океан...
Перевод Елены Сергеевой

**Focus (NOAgut) Noack Германия, 1997 — сорт чайно-гибридных роз.
*** от лат. Florem — цвет, цветок и Profectum — прогресс, рост.
**** Кью-гарденс, Королевские ботанические сады Кью, Сады Кью — комплекс ботанических садов и оранжерей площадью 121 гектар в юго-западной части Лондона между Ричмондом и Кью.

---