Холодно… Холод октябрьской ночи – или уже ноябрь? – пробирает до костей. Дикая слабость – хочется просто лечь и ждать смерти. Но холод гонит меня вперед – уже третий день я тащусь по развалинам неизвестного мне европейского города, в надежде найти что-нибудь... Что мне нужно? Согреться прежде всего – хотя днем еще тепло, днем можно поспать немного, свернувшись калачиком на нагретой солнечными лучами бетонной плите. Как же хочется курить! Одна сигарета спасет мне жизнь, я знаю, снова появятся силы идти вперед. Последний раз я курил дня четыре, кажется, назад. Какие-то парни угостили парой папирос за то, что я помог им сдвинуть большое бревно с дороги.

Вокруг темнота. Я еле бреду по темной улице разрушенного города, пошатываясь от усталости. Все силы уходят на то, чтобы высматривать в слабом звездном свете препятствия – сгоревший автомобиль, перевернутая урна, кусок бетонной стены с торчащей арматурой. Ноги то и дело подворачиваются на кусках разбитых кирпичей. Бессчетное количество раз я падал лицом в грязь и сажу, надеясь потерять сознание и умереть – но умереть не получалось. И раз за разом я вставал, дрожа от холода, и снова тащился по битому кирпичу, спотыкаясь о булыжники, в поисках неизвестно чего…

Далекий огонек, мелькнувший в насквозь пробитой снарядом стене дома, сначала показался мне галлюцинацией. Как мираж в пустыне, который дразнит утомленного путника, чтобы в последний момент обернуться туманом. Не особенно веря уставшим глазам, я все же остановился, чтобы убедиться в нереальности издевательски манящего светлячка. Но он не исчез, и слезящимися от напряжения глазами я всматривался в слабое мерцание, бессильное разогнать ночную тьму. В почти отключившемся от недосыпа мозгу заскрежетали, раскручиваясь, шестеренки. Через дыру в стене мне не пробраться – она начинается в полутора метрах от земли, ослабевшие руки просто не поднимут меня туда. Значит, надо искать обход. Неимоверным усилием воли я заставил себя оторвать взгляд от огонька, и на ощупь двинулся вдоль стены дома. Я порезался об осколки стекла на подоконнике и рассадил колено, споткнувшись о разбитое крыльцо, но все-таки сумел обойти двухподъездный дом. Теперь моя мечта подмигивала мне чуть ближе – через палисадник, открытую калитку… дальше все растворялось в темноте. Я преодолел маленький садик, едва не подвернув ногу в какой-то яме, и оказался в узком переулке. Мой огонек подрос – теперь я точно видел, что это небольшой костер. Пересечь дорогу, войти в раскуроченную прихожую маленького домика, вылезти через разбитое окно… кажется, я снова порезался. Я отвлекся на саднивший локоть, а, подняв голову, с ужасом обнаружил, что огонек исчез. В отчаянии я метнулся в сторону и врезался в дерево, больно ударившись плечом. Но боль с лихвой окупилась – маленькое пламя снова замерцало впереди, в груде бетонных плит, бывших когда-то длинным пятиэтажным домом – где-то справа, на грани видимости, просматривалась уцелевшая часть скелета. Кое-как перебравшись через развалины, я вывалился на освещенную костром бетонную поляну.

У слабого костерка сидели на ящиках четыре фигуры, кутающиеся в потрепанные одеяла – три больших, и одна поменьше. Одна из больших держала над огнем короткий арматурный прут, остальные без особого интереса наблюдали. Они обернулись на шорох – и четыре пары настороженных глаз уставились на меня. Арматурный прут угрожающе качнулся в мою сторону.

- Закурить не найдется? – хотел спросить я, но из ободранного засухой горла вырвалось какое-то хриплое карканье. Самое дальнее одеяло дернулось – видимо, доставая оружие.

- Курить! – прохрипел я из последних сил, в доказательство поднося к губам указательный и средний пальцы, а другой рукой указывая на костер.

Фигуры расслабленно зашевелились.

- Izvini, brat, ne kurim, - пожала закутанными плечами ближайшая ко мне фигура и приглашающе махнула арматурным прутом. – Prisazhivaysya.

Я медленно подошел к костру и уселся на угол бетонной плиты, с наслаждением протягивая дрожащие руки к живительному теплу. Теперь я мог разглядеть хозяев костра, рассматривающих меня с настороженным вниманием. Гостеприимная фигура с прутом – темноволосая молодая женщина с большими глазами на осунувшемся лице. Вторая – та, что дернулась за пистолетом – тоже женщина и тоже молодая, только волосы у нее неопределенно-светлого цвета, а глаза близоруко щурятся на меня через пламя костра. Рядом с ней зябко кутается в грязное синее одеяло белобрысая девочка лет десяти. Наверное, мать и дочь, хотя, возможно, мне только кажется так, и похожими их делают только одинаковые фиолетовые мешки под глазами. И наконец четвертый – страшно худой лохматый парень с неровно подстриженной куцей бороденкой. Хотя они все худые, и я вряд ли лучше. Сейчас других не бывает. Только однажды, пару месяцев назад, я встретил одного упитанного белобрысого мужика – должно быть, немца или финна. «С голоду пухну, веришь ли?» - убеждал он меня, кося вороватыми глазками куда-то в сторону. Я не поверил, но кивнул, и толстый финнонемец угостил меня нюхательным табаком.

По традиции, разговор начинают хозяева, поэтому я молчал, тихо наслаждаясь теплом. Первой решилась темноволосая.

- Ты говоришь по-английски? – неуверенно спросила она. Она говорила тихо и не совсем внятно, с незнакомым мне акцентом.

- Да, - кивнул я. – Я англичанин.

- А мы из России, - ухмыльнулась темноволосая. – Я говорю по-английски не очень хорошо.

- Это Россия? – удивился я. Странно, я думал, что нахожусь в Австрии, где-то в районе Вены.

Темноволосая снова пожала плечами.

- Мы не знаем. Может быть, это Германия. Или Польша. Мы видели названия на немецком. Как тебя зовут?

Я представляюсь разными именами из своего прошлого. Какая разница, что было написано в сгоревшем три года назад паспорте?

- Эдвард.

Услышав это имя, обе женщины почему-то вздрогнули. Темноволосая воткнула свой прут в щель между плитами и повернулась ко мне всем телом. Ее большие глаза настороженно сощурились, когда она подалась вперед, внимательно разглядывая мое лицо. Я неуверенно улыбнулся, пытаясь смягчить впечатление от своей расцарапанной, перемазанной сажей физиономии. Пару месяцев назад мне говорили, что стоит сбрить грязную бороду, которая придает мне разбойничий вид, но ни одной бритвы с тех пор не попалось.

- Твои глаза красные, - сказала она, кривя губы, словно сдерживая улыбку. – Ты wampair?

- Что, прости? – удивленно переспросил я, не разобрав слово.

- Она спрашивает – ты вампир? – впервые подала голос светлая соседка. Она говорила по-английски почти правильно.

Худой парень фыркнул.

- Извините, я давно не спал, - ошарашено ответил я. – Глаза слезятся от усталости.

Все трое как-то странно заулыбались. Девочка толкнула светлую головой в плечо:

- Mama, chto on govorit?

Темноволосая продолжала внимательно смотреть на меня, словно ища сходство с кем-то. И вдруг засмеялась. Сначала сдержанно, потом все громче и громче. Истерически всхлипывая, она скрючилась на своем ящике, потом сползла с него на бетон и чуть ли не хрюкала, размазывая по лицу полосы сажи. Я повернулся к остальным, ожидая объяснения. Но они смотрели на свою подругу не менее удивленно.

Из груды тряпок в углу показалась взлохмаченная седая мужская голова. Окинув мутным взглядом собрание, голова что-то вопросительно прохрипела. Светлая бросила пару слов в ее сторону, и голова исчезла.

Темноволосая наконец начала успокаиваться. Все еще всхлипывая, она уселась обратно на ящик и снова посмотрела на меня.

- Ты можешь сказать мне, Эдвард – твое настоящее имя?

Как она догадалась?

- Нет, - осторожно сказал я, боясь вызвать новый приступ истерики.

Ее лицо засветилось какой-то невероятной надеждой.

- Твое имя – Роберт...? – она пробормотала что-то похожее на мою фамилию. – Ты из Англии? Ты был актером?

Я только глазами хлопал. Откуда она знает? Я думал, меня невозможно узнать сейчас – похудевшего, грязного и обросшего. Никто не узнавал до сих пор – за все три года скитаний, хотя когда-то мой агент утверждал, что я знаменит как американский президент. Темноволосая требовательно смотрела на меня, ожидая ответа.

Я медленно кивнул.

- Как ты узнала?

Она снова рассмеялась.

- Ты сам сказал – Эдвард. Ты был wampair Эдвард в фильме, помнишь?
Да, когда-то я действительно играл вампира. Первая серия этого фильма принесла киностудии бешеные деньги, а меня прославила на весь мир...

Темноволосая, смеясь, что-то требовала от своей подруги, показывая на меня пальцем.

- Uznala? Uznala? – настойчиво спрашивала она.

Та смотрела на меня расширенными от удивления глазами, словно боясь, что я вот-вот исчезну.

- Мы твоими фанатками были, - весело объяснила мне темноволосая. – Она говорила, что узнает тебя, если встретит, даже если через 10 лет. Теперь мы встретили тебя, а я узнала первая.

Светлая смущенно опустила глаза, боясь встретиться со мной взглядом. А мне вдруг тоже стало весело. Как прихотлива судьба! Когда-то, в другой жизни, у меня действительно было много поклонниц – они караулили меня на съемках, под окнами гостиниц, стояли в очередях за автографом. Теперь все это в прошлом – уже никто не сомневается, что та жизнь отрезана от нас навсегда. Прежний мир разрушен, и нам остается только вспоминать о нем – со смехом, чтобы не заплакать. Хотя здесь как раз и не о чем плакать. Мечта сбылась – и не стоит жаловаться на то, как именно.

Мы встретились не в отеле Лос-Анджелеса, не на улицах Лондона, не на красной дорожке кинофестиваля и даже не в московском аэропорту. Нас свел маленький костер на бетонных плитах разрушенного города где-то на границе Германии и Польши...

Темноволосая девушка повернулась к молчаливому парню и вопросительно подняла брови, едва заметным движением головы показав куда-то в сторону. Тот неопределенно кивнул и улыбнулся, словно говоря «решай сама».

- Роберт, ты хочешь есть?

Еда! Восторженно скрутило желудок. Я запрещал себе думать о еде – уже сколько? – неделю, может полторы. Я забыл, когда нормально ел в последний раз, и предпочитал не вспоминать, чтобы не завыть от отчаяния. Понимая, что на моем и без того жутковатом лице сейчас отражается звериная жажда, я прохрипел, задыхаясь от нетерпения:

- Да, хочу!

Темноволосая сочувственно покачала головой и извлекла из-за своего ящика закопченный котелок. Впившись взглядом в этот котелок, я не заметил, как появилась большая железная миска. Девушка просто перевернула содержимое котелка в миску, наполнив ее до краев. Я дрожал от нетерпения, не в силах терпеть неожиданную боль в животе, пока она вытрясала в миску последние куски овощей. Наконец я услышал долгожданное:

- Всё, ты можешь...

Я схватил миску, обжигая руки, едва услышав продолжение фразы:

- ...Я прошу прощения, у нас нет ложек.

«Да какая разница!» - думал я, через край заливая в себя горячий суп, и чувствуя, как саднит ободранное куревом горло, и по пищеводу растекается невозможно приятное тепло. Как же здорово!

- Да, он хочет есть, - сказала темноволосая, задумчиво наблюдая за мной.

Миска опустела за минуту. Борясь с желанием вылизать ее, я отставил миску в сторону и блаженно привалился спиной к торчащей сзади арматуре.

- Спасибо! Вы не можете себе представить, как я благодарен вам.

- Не за что, - серьезно кивнула светлая.

«Еще как есть за что!» - хотел крикнуть я. Еда в нынешнем мире – это всё. Еду нужно прятать. Еду нельзя просить, нельзя даже упоминать в разговоре, это табу. Едой ни в коем случае нельзя делиться – особенно зимой, но и в другое время тоже. Предлагая мне поесть, они рисковали жизнью. Если ты добровольно даешь кому-то еду – значит, у тебя ее много. Если кто-то узнает, что у тебя много еды – тебя убьют. Убить могут за ведро картошки, за мешок риса. На юге, я слышал, могут убить даже за бутылку чистой воды.

Поэтому я запрещал себе даже думать о том, что голоден. Начать разговор с незнакомыми людьми с фразы о еде – почти верная смерть. С табаком проще – курить сейчас не модно, а сигареты остались еще от прежнего мира. Я заметил, что курение притупляет голод – и пользовался этим, стреляя сигареты у каждого встречного. Если еда сейчас на вес золота, то курево – мелкие разменные монеты. Подают как милостыню.

- Ты можешь рассказать о себе? – спросила темноволосая. – Что случилось с тобой?

Не очень приятно вспоминать те дни, ну ладно. Сытый желудок настраивал на неторопливую беседу.

- В тот день я прилетел в Лондон, повидать родителей. Когда самолет уже тормозил на посадочной полосе, его вдруг затрясло и повело в сторону – началось землетрясение... Пилот все же смог вырулить... Выбрались по аварийным трапам. Мы кое-как добежали до терминала, асфальт под нашими ногами трясся и расходился трещинами. В здании уже началась паника, но нас все равно заставили пройти таможню... Я едва успел выбраться на улицу – здание обрушилось за моей спиной... Я не мог поймать такси, и боялся спускаться в метро, потому что подземные толчки продолжались. Люди вокруг меня бежали куда-то, таща чемоданы, компьютеры, детские коляски, заваленные вещами, я видел, как два мужика перли на себе огромное старинное кресло... Я все-таки добрался до гостиницы, где меня должны были ждать родители – но гостиница уже догорала, и очередной толчок прямо на моих глазах превратил ее в груду дымящихся кирпичей... Вот и вся история, собственно.

Они внимательно слушали меня. Девочка вертела головой, надеясь, что кто-то из взрослых переведет ей мой рассказ. Темноволосая напряженно щурилась, пытаясь понять неизвестные ей слова.

- ...Потом я нашел тойоту – ее владелец успел сесть за руль, но не смог уехать. Умер, скорее всего, от сердечного приступа. Я успел на паром в Европу – один из последних. Я слышал, что британские острова совсем ушли под воду, вы не знаете?

- Мы тоже слышали, - степенно, с нарочитым английским произношением, сказал парень. – Говорят, часть Франции тоже затопило.

- А что в России? – поинтересовался я, надеясь, что мой интерес не сочтут подозрительным. – Почему вы ушли оттуда?

Темноволосая хмыкнула.

- Там холодно, Роберт. Очень холодно. Особенно зимой. Костер не помогает. И летом тоже холодно, ничего не растет...- она испуганно замолчала и оглянулась на остальных, словно боясь выдать какую-то тайну.

- А на юге – война, - добавил парень. – Убивают за каждый кусок земли, даже за воду. В Европе сейчас спокойнее.

- Да, - согласился я. – За три года я где только не был в этой Европе. Чем севернее – тем тише.

Степенный разговор убаюкивал меня. Сытое и согретое тело вспомнило, что давно уже хочет спать. Девочка настойчиво потребовала у мамы перевода, и под уютный говор светлой я начал постепенно уплывать в сон...

Меня потрясли за плечо.

- Эй! Ne spi, zamerznesh! – настойчиво потребовал голос темноволосой. - Планета Земля сейчас холодная. Возьми odeyalo, а то простуду словишь, у нас naftizin нету! И от огня отойди, это опасно.

Я с благодарностью принял серый, пахнущий пылью и костром плед. Отполз подальше от костра, под нависающую плиту и улегся там, уютно завернувшись. Девушки смотрели на меня чуть не с материнской нежностью.

- Давайте спать, - сказал парень.

Они разворошили тряпки, потревожив спящего там седого, и устроились, уложив девочку в середине.

Странно, но теперь я не мог уснуть. Я просто лежал, глядя на догорающий костер и прислушиваясь к тихим голосам из-под тряпок. Они говорили на незнакомом мне языке, скорее всего по-русски. Несколько раз я слышал свое имя. Наверное, обсуждают, оставить меня или нет. За три года скитаний я так и не смог прибиться ни к одной семье. Сейчас живут только семьями – они бывают большими или маленькими, но большинство сложилось в первые дни после катастроф, и чужакам нигде не рады. В первые полгода, когда я еще не утратил цивильный облик и люди в целом были менее подозрительными, меня несколько раз приглашали присоединиться к семье. Но мне тогда было грустно и плохо, и я не хотел задерживаться на одном месте. А потом перестали приглашать. Семьи крепли, люди озлоблялись, а я худел и зарастал грязью. Особенно трудно было последней зимой – я уже совсем собирался податься на юг, надеясь на быструю смерть, но так и не дошел. А теперь мне хотелось остаться с этими простыми русскими, которые доверчиво поделились со мной едой и одеялом, говорят на местами ломанном английском и, кажется, не против принять меня в свою уютную семью. Хотя скоро зима, и имело бы смысл перебраться южнее, но я устал быть один. Конечно, неизвестно до чего они сейчас договорятся, и что скажет завтра седой, но мне так хочется надеяться...