Глава 43. Чувство охоты
Отважная, открытая, жизнерадостная, отчаянная, отзывчивая, смешливая, вдохновенная, живая, страстная, яркая, прекрасная…
В эти последние месяцы самобичеваний и скитаний я часто задавался вопросом: а такая ли она на самом деле? Не напутало ли что-то мое воображение, добавив к общему портрету те краски, которых не доставало по его мнению? Не обманываю ли я себя, как бывает обычно, когда что-то уже в прошлом, а ты вспоминаешь и думаешь: как же это было здорово, и почему я раньше не замечал очевидного? И вот сейчас, глядя прямо на Ренесми, я мог сказать со всей уверенностью: да. Она была такой и даже больше. Гораздо больше. Для меня она олицетворяла все, что я любил и ценил в девушках.
Мое наивное предположение, что после стольких месяцев темных дней и пустых ночей, спустя тысячи самобичеваний и раскаяний, наконец, после той злости, которую я иногда испытывал на все семейство Каллен, я разлюбил ее, бесследно исчезло, как только наши глаза встретились. Мне даже показалось, что время в разлуке только еще больше укрепило мои чувства, выкалив их до непроницаемого железа в котловане страстей. В эту минуту казалось смехотворным, что я мог глупо убеждать себя, что любовь угасла, не выдержав столкновения с испытаниями. Сейчас я был уверен – добровольно или нет, любовь к Ренесми никогда не оставит меня в покое.
Хотя, в сущности, что такое любовь? Если безропотное жертвоприношение себя на алтарь другого, почти до смерти, почти до потери себя, как это сделала Ренесми, тогда я пас. Но если любовь – это то, что сделал я – ради ее безопасности и здоровья оставив ее, то в этом я преуспел как нельзя лучше. И неважно, какими низкими методами я для этого воспользовался. В данном конкретном случае цель оправдывала средства. И если за Вольтерру я мог проклинать себя, то за видение Ренесми в этот день, в этом платье, с этим румянцем на щеках и улыбкой на губах, я мог только аплодировать себе. Мой расчет оказался верным – как бы трудно ей ни было в начале, в окружении любви и заботы семьи, в беззаботном кругу друзей, Ренесми снова нашла силы жить. После меня. Без меня. Я же в свою очередь…
С горечью я подумал, что в список своих потерь, помимо Ренесми, я должен был внести еще по крайней мере три: после нее я жил, но совершенно утратил дурманящий вкус к жизни, я существовал, но полностью растерял цели в жизни, но самое ужасное, я утратил прежнюю решимость и хватку, позволив Ренесми забрать с собой мою страсть к соревнованию, к спорту, к признанию…
Но сейчас, то ли от ее присутствия рядом, то ли еще по какой-то неведомой мне причине, все прежние цели, порывы, мечтания осторожно стали выкрадываться из своих темных норок, облеплять меня изнутри, заполняя пустоту робким чувством желания. Желания что-то делать. Что-то чувствовать. Что-то осязать. Но самое опасное и самое прекрасное было другое: вновь увидев ее, я почувствовал, как атмосфера вокруг нас обоих начинает вибрировать, переливаться яркими красками и дребезжать от взаимного влечения. От взаимного, черт бы меня побрал! Потому что я никогда не поверю, что она в тот миг осталась равнодушна. Мы были магнитами. Вряд ли это когда-нибудь измениться, что бы не происходило между нами.
Сейчас же между нами не происходило ничего. На первый взгляд. Но на второй, более внимательный и цепкий, между нами проживались жизни, а мы стояли, как два истукана, и в молчании смотрели друг на друга. Должно быть, наблюдали за реакцией друг друга. За реакцией, которую никто из нас не желал показывать.
Ее лицо, обычно такое живое и выразительное, сейчас было застывшим, будто каменная маска. Не знаю, научилась ли она за то время, пока мы были в разлуке, так мастерски скрывать свои чувства, или же она действительно ничего не испытывала, вновь встретившись со мной, - что бы здесь ни было, для меня это стало неприятным открытием. Появилось уже не ощущение, а уверенность, что что-то очень важное изменилось, а я упустил это знание, совершив самую ужасную ошибку в своей жизни.
Забавная штука: узнав о выставке и собираясь в Англию, я избегал любых мыслей о мотивах, которые ведут меня обратно к Ренесми. Я игнорировал все размышления об этом. Это было чересчур сложно. Но сейчас, пройдя через любопытство, радость новой встречи с ней, ревность, злость на нее за Алека, я понял, что мотивы, приведшие меня сюда, не имеют никакого значения. Все вообще перестает иметь значение, когда наши глаза встречаются, а тела находятся на расстоянии, которое я могу преодолеть в долю секунды. Пожар. Ступор. Тяга. Это была наша судьба. Или кара. К чему обманывать себя? Даже в разлуке, даже в разрыве, даже в ненависти, это невообразимое притяжение, страсть, мучительное желание, подобно клейму, никогда не стирались, а теперь лишь вспыхнули с новой силой.
Я думал обо всем этом, изучая миллиметр за миллиметром ее лицо, светлую, с легкой россыпью веснушек на переносице, кожу. Скользя взглядом по мягким розовым губам. По длинным ресницам, по плавной линии лба, по высоким скулам. Наслаждаясь золотым сиянием волос, обрамлявших ее лицо. Мне хотелось упиться этим видением реальной Ренесми. Задохнуться ею. Впитать ее под кожу. Мне хотелось прилипнуть к ней. Вжиться в нее. Раствориться. Мне хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, чтобы действительность не потревожила это сладкое томление новой встречи. Но еще раньше действительности сама Ренесми разрушила оплетшую меня иллюзию. Нет, она не сделала ровным счетом ничего, просто моргнула, и чары спали. Я увидел, что никакого притяжения в ее глазах нет. В них вообще ничего нет, а она смотрит на меня, будто потеряв ориентацию в настоящем.
Ее лицо в тот момент не выражало ни радости, ни злости, ни печали, а взгляд был пуст, но за этой пустотой могло скрываться и любопытство, и страх, и боль, и недоумение… Наверное. Сейчас же я видел только пустоту. И может быть даже какую-то брезгливость, но не в глазах, а в кривоватом изгибе губ.
Не знаю, что увидела она, так невозмутимо разглядывая меня. Когда я в последний раз смотрелся в зеркало, я видел морального урода. Надеюсь, урод не показался и перед ее глазами тоже. Но я точно знаю, что видел я. Она была другой. Женщиной, если угодно. Вспоминая Ренесми все эти долгие месяцы, я думал о ней как о юной и наивной девушке. Я даже как-то смог убедить себя, что она просто ребенок, и что как любой другой ребенок она сможет быстро оправиться от потери. Но если отбросить эти внутренние составляющие и посмотреть только на оболочку… В Ренесми уже не было ничего от девочки. Видит Бог, сегодня вечером, в туфлях на каблуках, в роскошном платье, с искусно наложенным макияжем, в окружении поклонников и почитателей, она была само воплощение женственности. Соблазнительной, яркой и искушающей. Пару месяцев назад ей исполнилось восемнадцать. Учитывая то, что я познакомился с ней, когда ей едва исполнилось шестнадцать, стоит ли удивляться, переменам, произошедшим в ней? И все же, я удивился. А может быть, снова немного расстроился…
На меня опять нахлынуло это опустошающее чувство потери и неудовлетворенности, вызванное единственной мыслью: сколько еще важного я пропустил в ее жизни?
Будто прочитав мои мысли, Ренесми вдруг вздернула подбородок, явственно показывая мне, что я больше не имею над ней власти. Что я пропустил не только ее превращение из девушки в женщину, но и еще массу всего, что уже никогда не вернуть. И главное – что я больше не волную ее. Но это была не правда. Под подбородком, на ее тонкой шее, бешено билась жилка. Она-то точно не могла лгать. Как не могли лгать и ускоренный бит ее сердца, и шумный поток крови, бегущий по венам, разносящий сладкий запах по всему ее телу и даже выталкивающий его за его пределы. Но и без этих естественных признаков я бы понял, что это все ложь. Я волновал ее. Я знал это. И она это знала тоже. Скажу даже больше, она знала, что я знаю это. И это злило ее. И она лучше б сгорела в аду, чем призналась мне в этом когда-либо. Особенно сейчас.
Я думал, что может быть после того, что я сделал с ней, выпив ее кровь едва ли не до последней капли, запах Ренесми перестанет иметь надо мной такую власть. Но я ошибся. И Эдвард, который говорил, что после похожего, но конечно не такого фатального случая, в его организме возникло что-то вроде иммунитета, и он уже не мог жаждать крови возлюбленной, понимая, что произойдет с ним, если он ее потеряет, ошибся тоже. Сейчас, в этот конкретный момент, я хотел Ренесми не меньше. Может быть даже больше, чем раньше. Может быть потому, что я так давно ее не видел и не чувствовал? Может быть потому, что я скучал? Может быть потому, что я просто безжалостный хищник, любимая жертва которого воскресла и снова принялась сводить его с ума? У меня не было ответа. Да и вряд ли он кому-то сейчас требовался…
Вопросы. Ответы. Размышления. Они все отступали перед чувственной радостью ее видения. Просто смотреть на нее зная, что она об этом знает, что она чувствует этот взгляд, и что она так же смотрит на меня, – в этом было столько простого и искреннего удовольствия для меня, за месяцы одиночества забывшего каково это – взгляд Ренесми. Теперь я вспомнил: ее взгляд, как всегда, будоражил чувства и волновал застывшую кровь. Даже такой – пустой, будто бы ничего не выражающий. Все другие взгляды, которые останавливались на мне после того, как я познакомился с ней, не были и на сотую долю настолько же выразительными и сильными по степени воздействия на меня.
Пока я вел эту мысленную полемику сам с собой, она будто очнулась ото сна. Еще одна неприятная для меня деталь – она первая отвела глаза. Я увидел мимолетное, почти незаметное покачивание головы, и то, как сжались ее губы, как бы говоря: все кончено, все прошло, ты больше не нужен мне…
Эти движение было красноречивее любых слов, и не успел я прийти в себя от этого нежданного отторжения, как произошло нечто еще более неприятное: она отвернулась от меня (в то время когда я не мог оторвать от нее глаз). И по направлению ее взгляда, по ее ищущим глазам и ускоренному ритму сердца я понял – она ждет помощи и мысленно зовет обратно Его. Алека чертова Вольтури, который не заставил себя ждать, в тот же миг появившись из ниоткуда с тарелкой, полной еды для Ренесми.
Я яростно скрипнул зубами.
У меня было две возможности. Наплевать на все законы и запреты, на людей, которые еще оставались в зале, и броситься прямо на Алека. Разорвать его в клочья, сжечь и развеять пепел по ветру. Или же ретироваться. Выждать время, все обдумать. Ума не приложу, почему я выбрал второе. Растерзать наглеца было бы куда приятнее, чем трусливо бежать обратно в свое укрытие, откуда я смог бы наблюдать за ним. За ней. За ними…
Я почувствовал, как медленный яд расползается по моим внутренностям, уничтожая возникшее было там тепло и робкую надежду. Ну конечно, теперь я не нужен ей! Она нашла себе другого мальчика-вампиреныша. Проклятого Алека Вольтури, который совершенно обнаглев кладет на нее свои холеные руки и прижимает к своему недоразвитому подростковому телу! А она? Как может она допускать это? И главное, куда, черт возьми, смотрит бравый солдатик Эдвард?...
С улыбкой облегчения встретив его, Ренесми, наконец, снова обернулась, чтобы посмотреть на меня. Будто бы он дал ей силы и уверенность, словно он защитил ее от меня, и теперь она снова готова встретить мой взгляд.
Мысленно четвертовав Алека, я сжал и разжимал пальцы, стараясь унять охватившую меня злость, больше всего на свете желая сомкнуть их на шее Вольтури. Уму непостижимо, как этот тип смог так быстро втереться в доверие к ней!
Я испытал жалкое подобие удовлетворения, когда Ренесми не увидела меня на прежнем месте. Было очевидно, что это сбило ее с толку. Ее глаза забегали по залу, а рука инстинктивно прижалась к горлу.
- Ты выглядишь полностью разбитой, кнопка. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? – услышал я мелодичный голос Алека. В первые в жизни я услышал, что в нем сквозили теплые нотки заботы и опеки. – Давай я все-таки отвезу тебя домой.
- Нет, я должна остаться на фотосессию. Для Натаниэля это очень важно, - вяло запротестовала Ренесми, продолжая обшаривать зал глазами.
- Брось, кому нужна эта фотосессия! Тебя уже сфотографировали по меньшей мере раз пятьсот!
- Я останусь, - уже тверже повторила она, не глядя на него.
- Тогда возьми хотя бы что-нибудь поешь, - резонно заметил Алек, поднося тарелку ближе к Ренесми. – Ты выглядишь, будто только что увидела привидение и готова свалиться без чувств.
Она резко повернулась к нему.
- Я в порядке! – раздраженно воскликнула она.
Брови Алека удивленно поползли вверх.
- Как скажешь.
Я мысленно порадовался, что Ренесми поставила на место этого смазливого захватчика, но тут же вздрогнул от отвращения, когда она вдруг тяжело вздохнула, положила ладошку ему на грудь и голосом полным раскаяния и ласки произнесла:
- Прости, я не хотела тебе грубить… Это напряжение вечера так сказывается.
Я почувствовал, будто меня только что размазали по стенке. Унизили самым болезненным образом. Намеренно. А может быть и нет. Как бы то ни было, я не мог оторвать глаз от тонкой белой ладошки с короткими ногтями, выкрашенными в бордовый цвет крови, неподвижно лежащей на черном шелке рубашки Алека. Я смотрел на нее, чувствуя одновременно и злость, и боль, и негодование… А еще эти мысли. Я чертыхнулся, помимо своей воли вспомнив, как те же руки, что сейчас касались Алека, обнимали меня, двигались вверх и вниз по моей спине, сжимали, массировали, ласкали.
О, черт, напрасно я вернулся…
Мне нужно уходить. Бежать из Лондона без оглядки и больше никогда не возвращаться. Пусть она живет так, как хочет. Крутиться с Вольтури на свой страх и риск. Пишет картины. Веселится. А я буду существовать так, как смогу. Можно не волноваться – никто меня не найдет, я достаточно хорошо защищен своим даром. И даже сейчас я уйду, а Каллены даже не догадаются, что я был рядом. Эдвард не услышит, Элис не увидит…
Интересно, а что Ренесми? Как она поведет себя? Расскажет обо мне Алеку? А отцу? Вообще Калленам? Или предпочтет скрыть от всех мое внезапное появление, и такое же внезапное исчезновение?
Я не знал, как она поведет себя. Раньше я мог бы с точностью до секунды предсказать большинство ее поступков – все ее намерения читались на ее выразительном лице. Теперь же я не знал, не понимал, не чувствовал ее. И это расстраивало меня еще больше, хотя казалось, нижний порог расстройства на сегодня уже давно пройден…
Взяв с тарелки тарталетку, Ренесми отправила ее в рот, попутно облизнув губы. Алек улыбнулся. Она улыбнулась ему. Несколько сковано, будто чувствуя, что я наблюдаю за ней, но все же предельно искренне. И эта искренность, доверие к некогда злейшему врагу, едва не уничтожившему ее семью, острой бритвой полоснуло по моим внутренностям.
Я закрыл глаза.
Это медленная агония.
Я должен уйти! Уйти, пока я еще в состоянии сделать это! Потому что мне казалось, что если я задержусь здесь еще хоть на секунду, я не смогу сдержаться. Я брошусь на Алека, чтобы навсегда стереть его с лица земли.
Пронесшись по укромным коридорам галереи, я выбежал на улицу, прямо в морозный заметенный снегом декабрь.
Прочь. Прочь отсюда. От нее. От Калленов. От Алека Вольтури.
Ох, не нужно было мне возвращаться. Знал же, что не нужно. А теперь…
Уж слишком хорошо мне знаком тот взгляд, которым теперь она согревает Алека. Уж слишком хорошо я помню те руки, которые теперь касаются Алека.
Черт возьми, не стоит об этом думать! Она оставила меня в прошлом, как я и хотел, так не должен ли я радоваться? Не должен ли уйти с ее дороги, дав ей шанс жить так, как ей вздумается? Очевидно, что она больше не питает ко мне ни любви ни нежности, так зачем изводить себя понапрасну и тратить время на пустые размышления?
Перед моими глазами снова встал ее образ. Тот новый образ распустившейся во всей женской красе Ренсеми, который я увидел сегодня. Сексуальный, игривый, женственный… Мне следовало бы радоваться, что она снова ожила. Тогда в Вольтерре она больше походила на изможденное, почти бестелесное приведение, и видеть ее снова здоровой и счастливой – это то, чего я желал для нее. Но даже мысль о том, что этим переменам она обязана Алеку, заставляла мою застывшую кровь вскипать, а веном подкатывать к горлу.
Кто-нибудь на этой планете может объяснить мне, почему она вносила такой разлад в мою жизнь? Почему она имела такое колоссальное влияние на мои поступки? Почему я собирался просто посмотреть на нее украдкой, но, увидев ее в объятиях другого, вдруг выскочил из тени, как черт из табакерки?
Я не находил ответов на свои вопросы. Только чувствовал, что мне смертельно надоело вести этот затворнический образ жизни, который я избрал после того, как покинул Вольтеру. Что мне осточертело заниматься самобичеванием и предаваться сожалениям о том, что могло бы быть, не прокуси я тогда нежную кожу Ренесми. Что я больше не могу выносить ощущение себя опустошенным, выпачканным во всех грехах мира, лишенным радостей здоровой жизни. Что я устал чувствовать себя загнанным в угол и глубоко несчастным. И что я никогда не смогу принять тот факт, что она теперь с Алеком. Никогда.
Даже несмотря на то, что за все эти долгие месяцы я старательно избегал любых мыслей о ней, я не мог не понимать, что однажды, возможно даже очень скоро, она подыщет мне замену. Кто-то другой войдет в ее жизнь, чтобы наполнить ее так необходимыми ей вниманием, лаской, заботой и любовью, без которых она не мыслит жизнь. Этот кто-то был расплывчатой фигурой, но даже так я чувствовал к нему зависть и затаенную злость. Но Алек Вольтури! Вот уж точно главное существо, которому Ренесми ни в коем случае не должна достаться!
Мимо проехала машина с сиреной, прервав поток моих депрессивных мыслей. Я оглянулся по сторонам, обнаружив себя сидящим на скамейке где-то на задворках города. Смятение в душе росло. А в голове зрело нечто… Еще не план, но уже идея… Несмелая, опасливая, но назойливая. Она говорила мне: «Если справилась она, то справишься и ты. Острым ножом вырежешь ее из своей жизни и души, а потом будешь долго и тяжело выздоравливать, перестраивать свою жизнь. Может даже рискнешь найти себе подругу. Сможешь устроить свою судьбу, потому что по сути, она для тебя еще может быть пусть не счастливой, но вполне сносной. У тебя есть деньги, сила, скорость. У тебя есть вечность. Ты даже можешь воплотить свою мечту… Но прежде чем окончательно отпустить ее, тебе нужно убедиться, что и она будет в порядке. Это будет твое последнее извинение перед ней».
Поддавшись этой идее, я вдруг почувствовал в себе уверенность. Я встал со скамейки, отряхнул с джинсов снег, поднял воротник.
Снег тихо скрипел под ногами, снежинки шуршали кружась вокруг, а я шел в глубокую темную ночь, подсвеченную уже выставленными в окнах рождественскими огнями, чувствуя в себе решимость и твердость – чувства, которых не было уже давно.
Я шел вперед, потому что я знал, что теперь нужно делать.
Я чувствовал себя удивительно бодрым, будто очнулся от хорошего крепкого сна и все существо жаждет деятельности.
Нечто наподобие улыбки появилось на моих губах. Адреналин заструился по жилам.
Боже, я уже забыл, какой приятной может быть охота.