Трудно было описать, насколько паршиво я себя чувствовала. Проводя один час за другим в состоянии близком к умопомешательству, я сожалела, что не могу полностью отключиться. Все тело горело, словно охваченное огнем, и лишь иногда я чувствовала мимолетные холодные прикосновения. Я слышала какие-то звуки, приглушенные голоса, доносящиеся, словно из-за толщи воды. Иногда мне казалось, что они перешептываются, словно сговариваясь против меня. А может, я уже умерла? Может, весь этот кошмар, наконец, закончится?
Но, увы, мне становилось все хуже. Боль, словно бутон розы, раскрывалась все больше и больше, охватывая все новые и новые участки мое тела, забирая последние силы. Я чувствовала, что щеки становятся влажными, и не могла понять, то ли это мои слезы, то ли капли дождя. Каким-то чудом все еще сохранившимся сознанием я понимала, что не могла оказаться на улице, если, конечно, мои похитители не решили закопать меня заживо, избавившись от лишних хлопот. В какие-то минуты тело начинало гореть сильнее, словно огонь, охватывающий меня, распалялся сильнее. Но я пыталась держаться. Словно на подсознательном уровне я старалась не показывать свою слабость.
«Держись», - говорила какая-то часть меня, та, что еще не окончательно сдалась. Та, что еще готова была бороться.
Стыдно признавать, но я сломалась. Я устала сопротивляться. Да и был ли смысл? Все чаще я задавалась этим вопросом. Моя жизнь разрушилась в один момент, ненужными стали мечты и планы, вещи, которые я стремилась приобрести, отношения, которые я пыталась построить, и, как оказалось, попытки эти были напрасны. Так был ли смысл возвращаться обратно на пепелище собственной жизни? Ведь придется все заново выстраивать, заново учиться жить. И я совсем не уверена, что у меня получится. Может, было бы лучше, если бы Джеймсу позволили меня убить. Точнее сказать – добить.
«Не сдавайся», - молила та же часть меня, которая не желала умирать в холодном сыром подвале.
И единственный, кто всплыл у меня в памяти, так это тётя Джей. Воспоминания нахлынули на измученное тело, и под их тяжестью глаза невольно прикрылись.
Седьмой класс. Самое адское время в моей жизни. И дело вовсе не в надоедливых одноклассницах во главе с этой выскачкой-задавакой Анжелой. И даже не в противном Эрике Йорке, который каждый день изощрялся, придумывая все новые и новые способы вывести меня из себя. Всё дело в этой вредной и стервозной миссис Хантед, которая никогда не верила ни единому моему слову и вечно занижала оценки. В последнее время я смирилась с тем, что не являюсь самой популярной девочкой в классе. Я даже не особо стремилась к этой популярности - мне было это не нужно. У меня были Розали и Эммет, которые всегда поддерживали и были рядом, я не нуждалась в ораве верных тявкавающих собачек, которые бы носили шлейф моего платья. Я смирилась так же и с тем, что периодически становлюсь предметом для издевательств со стороны некоторых отмороженных ребят. Но эти психи приставали ко всем, так что огорчатся из-за своей «уникальности» не приходилось. И, тем не менее, все эти события, которые продолжались из дня в день во время всего учебного года, изрядно подточили моё эмоциональное равновесие. А последней каплей стала стопроцентная убежденность моего классного руководителя в стабильном списывании. Я так отчетливо помнила свои мысли каждый раз, когда проходила очередная контрольная. Я убирала с парты все, что могло бы вызвать подозрение. Порой даже не доставала из рюкзака ничего кроме ручки и листка бумаги. Но миссис Хантед продолжала упорно верить в мою грешную и нечестную натуру. Оценки становились все хуже, слова, сказанные в мой адрес при классе, все обиднее и унизительнее. Иногда я вылетала из кабинета, стоило только прозвенеть звонку, и неслась по улице, чувствуя, как горло сжимает тугой узел, а по щекам катятся слезы.
Вот и в тот день была очередная полоса невезения. Поставив мне за контрольную практически двойку, миссис Хантед обвинила меня в нечестности и посоветовала сходить в церковь, причаститься, дабы не попасть в ад после смерти. Нет, мой классный преподаватель не принадлежал к католической или протестантской церкви. Просто ей, видимо, показалось, что подобные слова смогут еще больше усугубить и без того тяжелое состояние моей детской психики.
Я примчалась домой и, не здороваясь со Сью, которая в немом изумлении наблюдала, как я мчусь по лестнице, забежала в комнату. Хлопнув дверью, я с силой зашвырнула рюкзак в угол и, стоя в своей комнате, я вдруг еще острее почувствовала ненависть ко всему тому несправедливому миру, в который мне приходится окунаться каждый божий день. В моем собственном мире (который и состоял разве что из моей комнаты) я могла быть собой. Не боясь что кто-то чего-то не поймет или попытается сделать больно. И тогда я абсолютно четко поняла, что моя личность каждый день борется со всей той системой, с тем укладом жизни, что существует в реальном, «большом» мире. Проглотив несколько слезинок, я упала на кровать и принялась тихо рыдать в подушку-сердечко, подаренное Эмметом на День Святого Валентина.
Воспоминания воскресили во мне не только картинки. Я вдруг снова почувствовала, что лежу в своей небольшой, но уютной комнате и плачу в подушку. Я словно слышала легкие, но уверенный шаги в коридоре, отличающиеся мягкой поступью. Я словно вновь слышала, как повернулась ручка двери, и еле слышное цоканье каблуков оповестило меня о том, что ко мне пожаловали гости. А я продолжала реветь. Матрас прогнулся, и теплая рука стала нежно поглаживать мои волосы, перебирая их, пропуская между пальцами, тётя Джейн не просто успокаивала, она еще и убаюкивала мой гнев и обиду, позволяя мыслить здраво. Я точно знала, что это она. Я почувствовала это душой, а терпкий аромат 19-ой Шанели лишь подтвердил мои догадки.
- Ну что, милая? – наконец, сказала Джейн, когда я слегка успокоилась. - Может, расскажешь, что случилось?
Мой рассказ продлился час. Словно поток воды хлынул через рухнувшую плотину, из меня полились откровения и переживания могучим ручьем. Я рассказывала о том, что меня задевает, о том, кого из одноклассников я особенно ненавижу, и стискивала зубы до хруста каждый раз, когда говорила о миссис Хантед. Тётя Джейн не произнесла ни слова за весь мой рассказ. Она просто сидела рядом в своей шикарной блузке-жабо молочного цвета, с распущенными, темно-каштановыми волосами, и лишь иногда кивала в знак согласия. Когда поток слов стих, а я облегчила душу, Джейн еще минуту сидела молча, что-то обдумывая. А потом она посмотрела на меня своими выразительными глазами и слегка улыбнулась.
- Никогда не плачь, – сказала она мягко, указательным пальцем стирая слезинку с моей щеки, – Ни при ком. Ты должна быть сильной девочкой, Белла. Да, жизнь очень часто не балует нас справедливостью, и порой приходится терпеть унижение. Но всё, что не ломает, делает нас сильнее. Слезы – это роскошь для сильных женщин. Мы должны уметь выходить из любых ситуаций с высоко поднятыми головами и не показывать своей слабости другим, особенно обидчикам.
- Но что делать, если хочется? – робко спросила я, шмыгая носом.
Тётя улыбнулась на это и прикрыла глаза.
- Если тебе это поможет, то можешь делать глубокие размеренные вдохи, пока не почувствуешь, как слезы отступают. Но когда мне это не помогает, я щипаю себя. Очень действенно.
Распахнув глаза, Джейн весело подмигнула мне и с легкостью поднялась на ноги. Встряхнув копной густых волос, она уперла руку в бок и велела подниматься с кровати и прекращать киснуть, особенно когда на кухне меня ждет порция свежих блинчиков с джемом. В понедельник миссис Хантед не вышла на работу.

С тех пор слова тёти навсегда врезались в моё сознание. «Не показывать своей слабости другим». Я повторяла себе эту фразу каждый раз, когда оказывалась в критической ситуации, и практически всегда умело справлялась с чувствами. И только один раз я не смогла совладать с собой. И в результате этого, теперь я лежу в этом подвале избитая и покалеченная.
Не знаю, сколько еще времени я провела в забытьи, но постепенно густой туман в разуме сменился ясностью и четкостью понимания. Вернулся слух, запах и осязание. Я тут же поняла, что все еще нахожусь в старом заброшенном подвале, хотя тело больше не чувствовало холод и сырость пола моей коморки. Просто этот неприятный плесневелый запах я, навряд ли, когда-нибудь смогу забыть. Какие-то странные звуки были слышны недалеко от меня, словно раздавалась чья-то монотонно льющаяся речь. Я пошевелила рукой, и хотя боль никуда не делась, стало понятно, что жить я все же буду. Не зная, радоваться этому факту или огорчаться, я приоткрыла глаза. Все те же серые стены. Горько усмехнувшись про себя, я вдруг услышала знакомый тихий смех. Повернув голову в ту сторону, откуда исходил звук, слегка скрипучий, но вполне отчетливый и даже местами успокаивающий. Перед глазами все еще стояла пелена, словно густоватый туман, но постепенно мне удалось «настроить» резкость. Недалеко от меня, прямо на полу сидел Майк. Оперевшись о прутья решетки спиной, парень беспечно потягивал пиво прямо из бутылки. В паре метров от него, все на той же узкой тумбочке стоял телевизор. На его экране мелькали персонажи, картинки из какого-то фильма, но изображение явно было не самым лучшим. Хотя, может, это у меня в глазах двоится? Я попыталась привстать на локтях, но как только вес тела оказался на руках, они нечеловечески заныли. Я еле подавила стон, но моё кряхтение все же донеслось до парня.
- А, очнулась, – улыбнулся Майк и, подмигнув мне, повернулся обратно к телевизору. – С возвращением.
- Спасибо, – пробубнила я прежде, чем успела одернуть себя.
Спасибо? За что? Эти сволочи чуть не убили меня, а я любезничаю? Я покачала головой, прикусив нижнюю губу с досады. Полежав еще минуту, я почувствовала, как почти каждая мышца в теле отзывается неприятной, ноющей болью.
- Сколько я… была без сознания? – тихо поинтересовалась я, поглядывая на парня.
Майк не поворачиваясь, сделала глоток пива.
- Всю ночь и весь день. Сейчас уже седьмой час.
- А день? – еще тише спросила я.
- Воскресение.
Я шумно выдохнула. Три дня. Прошло уже три дня с тех пор, как меня похитили, а я всё еще не смогла сбежать. Мысли о том, что сейчас делают родные, помнят ли они обо мне, скучают ли, не давали покоя. Против воли всплывал вопрос «А ищут ли они меня?», и каждый раз я пыталась не думать об этом. Конечно, ищут. Я уверена. Наверное…
Я собрала все свои силы в кулак и как можно аккуратнее поднялась с пола. Облокотившись спиной о холодную стену, я постаралась унять дрожь и боль в нескольких участках тела. В помещении все оставалось по-прежнему, если не учитывать перемещение Майка. И тут я заметила на полу стакан с водой и пару кусков черного хлеба. Брови непроизвольно поползли вверх.
- Что это? – вопросила я, не отрывая взгляда от еды. Если это вообще можно так назвать.
Майк посмотрел сначала на меня, потом проследил за взглядом и ухмыльнулся.
- Это? Твой завтрак.
А вот теперь брови не просто поползли вверх. Глаза последовали за ними, почти вываливаясь из орбит.
- Ты издеваешься? – скептически поинтересовалась я, добавляя в голос нотки напускной вежливости.
Майк это почувствовал и тихо рассмеялся.
- Пока нет, – сказал он, задорно подмигнув. – Ты все-таки сбежала. Нужно же тебя проучить.
- А, то есть того, что меня чуть не убил этот ваш Джеймс, не достаточно? – я начинала вскипать.
И дело было не в куске хлеба, которым меня хотел накормить Майк. Дело было в том, что по его поведению казалось, что для парня все это игра. Такая веселая и оживленная, и это начинало меня бесить.
Майк ничего не ответил, лишь спрятал улыбку и продолжил смотреть какой-то сериал. Я втянула воздух сквозь плотно сжатые зубы и стала мысленно уговаривать себя успокоиться. Как раз в это время в желудке предательски заурчало, причем с такой силой, что этот звук наверняка был слышен во всех помещениях склада. Посмотрев на хлеб, я почувствовала, как разум диктует мне сидеть на месте и вырабатывать отвращение в подобному унижению. А вот желудок явно требовал хотя бы кусочка, и не важно, чего… Еще раз тяжело вздохнув, я стала неспеша подползать к тарелке с хлебом, которая стояла рядом с Майком. Добравшись до решетки, я устало повернулась спиной к телевизору и облокотилась о прутья. Майк старательно не обращал на меня внимание, несмотря на то, что с его лица не сходила эта мерзкая ухмылочка. Кого-то он мне напоминает… неужто научился у своего друга?
- Надеюсь, вас поймают и посадят за решетку, – сказала я с приторной любезностью и взяла кусок хлеба, добавляя. – Пожизненно.
Майк улыбнулся шире, и я вдруг почувствовала, что больше не в состоянии злиться на него. Моей спесивости и гнева хватило ровно на пять минут, после чего все желание ударить парня по голове чем-нибудь тяжелым развеялось. И практически в тот момент я поняла, что с тех самых пор, как очнулась, не чувствую страха. Это неприятное ощущение животной паники сошло практически на нет, и я не могла понять причины. Поерзав на месте и с наслаждением пожевывая кусок хлеба, я принялась оглядываться. Сначала через левое плечо. Со стороны Майка все было спокойно. Та же серая стена с узкими форточками, та же груда каких-то шин и прочих запчастей. Потом через правое. Дверь, ведущая в коридор, которая слегка приоткрыта, а там - куча коробок и два кресла. То, что дальше от меня – пустое. То, что ближе – занято. Лекс. Парень сидел, низко спустившись, утопая в обивке сидения. Его глаза были закрыты, брови слегка нахмурены, словно даже во сне он о чем-то напряженно думает. Руки покоились на ручках кресла, ноги скрещены и выложены на низкий журнальный столик. Лекс явно выглядел уставшим, об этом свидетельствовали синяки, залегшие под глазами, и мелкие морщинки, появляющиеся на лбу каждый раз, когда парень хмурился. И мне почему-то стало его жалко.
- Может, сделаешь потише? – спросила я, переводя взгляд на Майка, который продолжал смотреть какую-то мыльную оперу.
Майк скривился.
- Если тебе не нравится - не слушай. А если ты переживаешь за сон Лекса, то расслабься. У него уже несколько месяцев бессонница, и даже если я сделаю тише, это ему не поможет.
Я снова перевела взгляд на парня, сидевшего в кресле.
- Может и не поможет, но ты мог бы проявить уважение, – сказала я, откусывая еще кусок от хлеба.
- И откуда ты такая вежливая взялась-то? – пробубнил Майк и потянулся к телевизору, слегка убавляя громкость. – Довольна?
- Вполне, – пожала я плечами.
Майк вернулся на свое место и, сделав глоток из бутылки, протянул ее мне.
- Будешь?
Я слегка ошарашено посмотрела на парня. Он что, издевается?
- Если я выпью пива на голодный желудок, то захмелею. И вообще, я в принципе не пью.
- Боже, ты такая правильная, что аж тошно делается, – фыркнул Майк и залпом добил бутылку. – Вот скажи мне, ты когда-нибудь делала что-нибудь противозаконное?
- Конечно, нет, – усмехнулась я, глядя на парня, как на сумасшедшего. Хотя, почему «как»?
- А что-нибудь аморальное?
- Если под словом «аморальное» ты имеешь ввиду таскание шоколадок из магазина или хулиганство, то точно нет.
Тут Майк не выдержал и посмотрел на меня первый раз за все это время. На его лице смешалось несколько оттенков чувств, включая изумление, недоверие и легкая тень насмешки.
- И не нужно так на меня смотреть, – недовольно отозвалась я. – Если человек не пробовал курить, не напивался до чертиков в глазах и не крал в детстве сладости из магазина, это вовсе не значит, что он ненормальный. Наоборот – это и есть показатель законопослушности.
- Это, скорее, показатель сумасшествия, – рассмеялся Майк. – Вот скажи мне, как ты можешь строить свою жизнь, никогда не делая ошибок самостоятельно? Как вообще можно жить, никогда не оступаясь? Это под силу только святым и душевнобольным. Первые законопослушные в связи со своим статусом на небесах, вторые в связи со своей болезнью.
- Почему, если человек никогда не делал чего-то глобально-плохого, он обязательно кажется тебе обделенным? – возмутилась я. – Я тоже в маленьком возрасте не слушалась родителей, задерживалась в гостях и убегала на вечеринки…
- О, это уже хоть что-то, – фыркнул Майк.
Я закатила глаза, понимая, что это абсолютно пустой и ненужный разговор. Да, я была послушным ребенком и у меня никогда не было проблем с осознанием нравственных и моральных норм. Мне говорили «Это делать нельзя», и я слушалась, что в этом плохого? И вообще, кто сказал, что для того, чтобы познать жизнь, обязательно нужно загреметь в участок?! Я снова повернулась к Майку, который тихо посмеивался над каким-то очередным эпизодом.
- Боже, что ты смотришь? – поморщилась я, узнавая в персонажах актеров из сериала «Любовь и тайны Сансет-Бич»
- В этой дыре телевизор ловит только два канала, – поучительным тоном начал Майк, - Animal Planet и вот этот, по которому круглые сутки идут сериалы. Так что если не хочешь, чтобы я переключил на передачу о спаривании морских коньков, сиди и жуй свой хлеб.
- Лучше бы ты включил морских коньков, чем эту муть, – раздался хриплый голос Лекса с другого конца комнаты.
Я непроизвольно повернулась на звук его голоса. Парень продолжал сидеть так же, как и пять минут назад. Его глаза были по-прежнему закрыты, а брови нахмурены, так что мне даже почудилось, будто это всего лишь галлюцинация.
- Между прочим, если не капризничать и слушать внимательно, – отозвался Майк, – Можно даже уловить ход событий.
- Упаси меня боже еще и ход событий ловить, – устало выдохнул Лекс и распахнул глаза.
Парень несколько минуту смотрел в потолок, а потом еще раз сделал глубокий вдох и потянулся в кресле. На секунду спрятав лицо в руках, Лекс потер переносицу и облокотился локтем на колено, переводя взгляд в мою сторону. Как только наши взгляды встретились, я непроизвольно вздрогнула, чувствуя, как холодок пробегает по телу. А Лекс хитро улыбнулся, подмигивая мне.
- И какую же связь ты там уловил? – поспешила спросить я Майка, чтобы спрятаться от взгляда Лекса.
- Вообще тут несколько сюжетных линий, и во все я не успел вникнуть, – посетовал Майк. – Но что я понял, так это то, что Энни Дуглас со своей чёрнокожей смуглянкой Вирджинией авантюристки-интриганки. Потом Остров ужасов с линией серийного убийцы в маске, увидев лицо Бена под которой, все были шокированы. На этом самом острове были убиты несколько персонажей. Потом этого самого Бена похитит злодей брат-близнец, маньяк Дерек. А на свадьбе Бена и Мег появится бывшая жена Бена — Мария Торрес Эванс, считавшаяся погибшей более 5 лет, которая страдала амнезией и абсолютно не помнила свою жизнь, до знакомства с его будущей невестой Мег…
- Святые угодники, ну и бред, – выдохнула я, покачав головой.
- Я даже не буду вникать, – добавил Лекс, и я услышала, как скрипнуло кресло.
- Я, если честно, сам не до конца вникнул в то, что сказал, – пожал печами Майк. – Зато занять себя можно, а не мучатся от приступов бессонницы.
Я повернулась в пол оборота и, пытаясь сдержать смех, глядя, как Лекс даже не поворачиваясь к Майку, показывает ему средний палец и направляется вглубь второй комнаты. А Майк в это время сидел с надутым видом, словно маленький обиженный мальчик.
- Эй, Ньютон.
По телу тут же пронеслось несколько сот тысяч электрических импульсов. Скрипучий голос нарушил ту спокойную атмосферу, что царила в помещении и у меня в сердце. Джеймс появился на пороге, придерживаясь одной рукой за верхний косяк. Его черные глаза блестели хищным азартом, когда наши взгляды пересеклись, а губы исказились в едкой ухмылке. Я тут же отвела взгляд, чувствуя, как животный страх и паника медленно, но верно возвращаются вновь.
- Хватит смотреть эту хрень. Поднимай свою задницу, у нас дела.
Майк недовольно поморщился, и стал подниматься на ноги. Проходя мимо меня, парень повернулся в сторону комнатки, где маячил силуэт Лекса.
- Ли, мы ушли. Следи за нашей гостьей.
Больше не сказав ни слова, Майк удалился, утягивая за собой Джеймса.
Как только парни вышли за дверь, на пороге комнаты показался Лекс. В его руках была тарелка с едой, и даже не видя её, я чувствовала, как слюни набегают в рот.
- Ли? – с сарказмом переспросила я.
Лекс поморщился и опустился на пол, на то место, где только что сидел Майк.
- Подростковое прозвище.
- Очень мило, – ехидно заметила я и потянулась ко второму куску хлеба.
Как только я это сделала, Лекс устремил взгляд на мою руку. Он ничего не сделал, просто сидел молча на полу рядом со мной (хоть и по ту сторону решетки) и смотрел на мою руку. Но мне тут же захотелось не просто отдернуть её, но еще и засунуть куда-нибудь в карман или закутать в плед, который все еще был на мне. Лекс тяжело вздохнул и протянул мне кусок белого хлеба из своей тарелки. Стоило бросить всего лишь один взгляд, чтобы понять, что буханка была свежей.
- Я не ем арахисовое масло, – отозвалась я, замечая тонкий слой несносного продукта.
Лекс удивлено уставился на меня, словно спрашивая: «Я не ослышался?» Его серебристые глаза в тусклом свете вечерних сумерек казались еще более блестящими, с легким оттенком металлика.
- Что, прости?
- Я не ем масло… арахисовое… - запинаясь, сказала я.
Сама не знаю почему, но взгляд парня, и вообще его присутствие в комнате то наводило спокойствие, то заставляло сердце судорожно сжиматься. Белла, да что, черт возьми, с тобой происходит?!
- Как можно не есть арахисовое масло? – не успокаивался парень, продолжая сверлить меня серым взглядом.
- Молча, – буркнула я, получше укутываясь в плед. – Я отравилась в детстве им.
- В детстве, – подчеркнул Лекс и настойчиво протянул мне кусок хлеба.
Боже, он всегда такой настырный? Но препираться с парнем у меня не было ни сил, ни желания, так что я просто взяла хлеб. Мои пальцы на долю секунды соприкоснулись с его, и я почувствовала какое-то согревающее тепло от кожи Лекса. Завладев бутербродом, я скептически посмотрела на него. Пара минут ушла на то, чтобы понюхать, еще пара чтобы покрутить хлеб в руках. Наконец, вздохнув, я зажмурилась и откусила кусок.
- Ну? – поинтересовался Лекс, не смотря на меня.
Он запрокинул голову назад, опираясь затылком о прутья, и тоже разжевывал свой кусок лакомства. И знаете что? Арахисовое масло – самая вкусная штука, которую я только пробовала. Она совсем не было похожа на тот продукт, вкус которого запечатлелся у меня в сознании. Я довольно вздохнула, откусывая еще кусок. Так ничего и не ответив парню, я продолжила уминать бутерброд.

***
Мы просидели так около получаса. Не разговаривая, просто сидели и молчали. Телевизор совсем тихо играл в паре метров от нас, и порой, если прислушаться, можно было разобрать диалоги героев злополучного сериала Майка. Возможно, я вела себя не совсем правильно в данной ситуации. Но сил устраивать голодовку у меня не было. К тому же… в голову пришли слова Майка, сказанные в первый день моего заточения.
«Ты сотрудничаешь с нами и ведешь себя примерно. Мы, в свою очередь, тебя не обижаем и как только получим то, что хотим, отпустим тебя восвояси».
Может, это было самое благоразумное решение в данной ситуации? В конце концов, что-то подсказывало мне, что ни Майк, ни Лекс особо не склонны к проявлению жестокости, особенно если учитывать, что именно Лекс спас меня от Джеймса. От этих мыслей мне вдруг сильнее захотелось посмотреть на парня, сидящего рядом. Что двигало им, когда он вступился за меня? Чувство вины? Или врожденное благородство? А может, боязнь не получить за меня выкуп? Ответа я не знала, но почему-то была уверена, что именно этот самодовольный, выводящий из равновесия парень в следующий раз без раздумий снова защитит меня. Глупо? Возможно. Но я основываюсь лишь на собственных наблюдениях и интуиции. Больше у меня ничего нет.
- И ты совсем не боишься? – вдруг неожиданно для себя спросила я.
Лекс слегка помедлил с ответом, словно обдумывая что-то.
- Чего именно?
- Того, что с тобой будет, если вас поймают.
Парень не смотрел на меня, продолжая сидеть в то же позе, что и полчаса назад. Его тело казалось напряженным, а глаза словно застилала поволока. А я тихо сидела и ждала ответа. Сама не знаю почему, но меня волновал этот вопрос.
- Не знаю, – наконец, отозвался Лекс. – Не то, чтобы я боюсь. Я ведь сознательно пошел на этот шаг. Но с другой стороны… конечно, становится не по себе от мысли, что тебе могу впаять 20 лет строго режима.
- А как же близкие? Мать, отец? Разве им будет приятно осознавать, что их сын – преступник?
Слова слетали с губ с такой скоростью, что я едва успевала их проконтролировать. Мне нужно было знать, что движет людьми, когда они совершают заведомо плохие поступки. Лекс повернулся ко мне, и от его тяжелого, холодного взгляда по телу прошлась армия мурашек.
- Ты постоянно говоришь о законопослушности, Белла, – отстраненно начал Лекс, и в его голосе было столько стальных ноток, что я непроизвольно съежилась. – О том, что нужно быть такими правильными гражданами своего государства. Но ты и понятия не имеешь, что твое хваленое правительство не сделает ничего для того, чтобы защитить тебя от отморозков. И когда ты отправишься в магазин с родителями, где во время покупки какой-нибудь гребанной пачки молока у тебя на глазах их убьют, а того урода, что спустил курок выпустят на свободу из-за связей, ты, может быть, меня поймешь.
Я продолжала сидеть молча, словно загипнотизированная, и смотреть в глаза парню. Осознание его слов стало стремительным потоком накатывать на меня, так что спустя несколько минут сложить два плюс два не составило никакого труда. И когда я поняла, о чем говорил Лекс, когда увидела в его глазах эту смесь безразличия и усталости, за которой скрывались боль и отчаяние, я словно сама почувствовала то, что пришлось испытать ему. И мне стало стыдно за то, что я вовремя себя не остановила.
- Прости, – прошептала я, устремив глаза в пол. – Я не хотела…
- Забудь, – отозвался Лекс и отвернулся.
Черт. И почему мне обязательно нужно что-нибудь ляпнуть? На глаза вдруг начали наворачиваться непрошеные слезы. Только держаться, Белла. Не показывать слабость. Не смей.
Неожиданно дверь в помещение распахнулась, и на пороге появился Джеймс. Лекс тут же кинул недобрый взгляд в его сторону, поднимаясь на ноги.
- Не пытайся засверлить меня взглядом, – усмехнулся этот маньяк и добавил. – Веди свою подружку к нам.
С этими словами парень развернулся и зашагал прочь, оставляя меня в недоумении. Почему только меня? Потому что по странно обеспокоенному взгляду Лекса было ясно, что он в курсе того, чем парни там занимаются. Не сказав ни слова, Лекс достал из кармана ключи и отпер замок. Протянув мне руку, парень позволил опереться на него, потому что сама стоять я не могла. Придерживая меня за плечи, Лекс помог преодолеть лестницу из трех ступенек, ведущую в коридор. Мы шли по узкому коридору, и от редко мигающих ламп на потолке, источающих тусклое свечение, мне становилось не по себе. Не доходя до конца коридора, мы завернули в дверь, расположенную с правой стороны. Комната была маленькая, даже крохотная. Посередине небольшой стол, заваленный какими-то бумагами, и телефонный аппарат. На двух стульях сидели Майк и Джеймс, и в руке первого я заметила зажатый телефон. Как только мы вошли, Джеймс встал со своего стула. И Лекс помог мне сесть. Я нерешительно подняла глаза на Майка и встретилась с серьезным, слегка обеспокоенным взглядом.
- Белла, я тобой хочет кое-кто поговорить, – произнес парень и более сурово добавил. – Выкинешь какую-нибудь глупость, никогда больше его не увидишь, ясно?
Я судорожно сглотнула и кивнула, беря в руку протянутую телефонную трубку. Руки тут же начали дрожать, а пальцы стали как будто деревянными, отказывающими сгибаться. Всеми силами стараясь успокоиться, я сделала глубокий вдох.
- Да?
- Белла? Белла, это ты?
Голос отца раскатистым эхом отозвался в области груди, заставляя сердце с болезненной судорогой сжаться и пропустить несколько ударов. Все самообладание, которое я в себе пыталась сохранить, в одночасье рухнуло, словно карточный домик. Слезы стремительным потоком поднялись к горлу, образуя ком, который невозможно было сглотнуть.
- Папочка.
Это все что я смогла сказать. Голос предательски дрогнул, а потом надломился. Почти осязаемая душевная боль затопила тело, туманом заволакивая разум. По щекам стали скатывать слезинки, оставляя мокрые дорожки.
- Девочка моя, все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо, я обещаю тебе. Слышишь меня, милая?
- Да, – прошептала я в ответ, ощущая острую нехватку кислорода.
- Милая, где они тебя держат? Ты можешь дать нам хоть какую-то зацепку? Мы вытащим тебя, обещаю.
- Я… не… знаю, – глотая слезы, отозвалась я, упуская момент, когда Джеймс рывком вырвал из моих рук трубку.
Я хотела закричать. Хотела крикнуть, чтобы они вернули мне телефон, хотела просить, умолять дать еще хотя бы пять минут, чтобы запомнить голос отца. Но из легких вырвался лишь отчаянный хрип, и рыдания уже не удавалось унять. Как в тумане я слышала голос Майка, который говорил моему отцу, что я пока еще жива. В забытьи я почувствовала, как горячие руки аккуратно приобняла меня за плечи и помогли подняться. Лишь по знакомому запаху сигаретного дыма и мяты я смогла распознать, что вцепилась мертвой хваткой в руку Лекса. Я плохо помнила тот момент, когда мы вернулись обратно в дальнюю комнату, и как я оказалась на не совсем мягком, пропахнувшем табаком и плесенью матрасе. Подтянув ноги к груди, я уткнулась в матрас лицом, продолжая реветь, не в состоянии остановиться.
- За что? – прошептала я в перерывах между всхлипываниями. – За что вы так со мной?
Приоткрыв глаза, сквозь пелену слез я видела, что Лекс сидит на том же месте, облокотившись о решетку. В его руках я видела силуэт какого-то предмета, но лишь по тихим аккордам я поняла, что это гитара.
- Меня окружают одни и те же лица. Я устал от этого, я устал от этого...
Тихий, сливающийся с порывами вечернего осеннего ветра за окном, голос Лекса позволял немного расслабиться.
- И мне кажется это забавным, и мне кажется это грустным...
Тело медленно начало расслабляться, напряжение постепенно отступало, уступая место полному бессилию.
- Сны, в которых я умираю - лучшие из тех, что у меня были.
Я сделала глубокий вдох, плотнее закутавшись в плед, чувствуя, как легкий озноб бьет мое тело. Поежившись, я попыталась подтянуть колени еще ближе к груди.
- Мне тяжело тебе сказать об этом, тяжело это понять…
Слезы продолжали катиться по щекам, заставляя кожу слегка онеметь от холода. Тихие звуки знакомого голоса убаюкивали, помогали забыть обо всем, отдаваясь в объятия Морфея.
- Когда люди ходят кругами… это очень очень.. Сумасшедший мир, безрассудный мир…*

* Строчки из песни Michael Andrews - Mad World