Говорят, что можно бесконечно смотреть на три вещи: на то, как течёт вода, горит огонь, и как работает другой человек. Но я с этим не согласна. По крайней мере, не сейчас. В данный момент времени для меня существует лишь одна вещь, от которой я, как ни стараюсь уже невероятно долгое время, не могу отвести своего взгляда. В центре моего внимания висящая на стене картина, оно целиком и полностью сосредоточено на ней, ведь она моя, как и множество других полотен, развешанных по всей галерее, но я вижу лишь одно из них, несмотря на то, что общностью темы оно напрямую связано с ещё несколькими, висящими рядом. Всего их пять, и на каждом из них изображён человек, которого я не видела и не слышала уже больше двух лет. Его зовут Эдвард, и я всегда думала, что в день, когда откроется первая выставка моих картин, он будет рядом, но вот моя мечта, наконец, осуществилась, хотя я всё ещё и не могу полностью и безоговорочно поверить в это, а его здесь нет. Всё должно было быть идеально, и всё именно так и обстоит, но это не значит, что всё правильно. Я сожалею об отсутствии Эдварда, оно не укладывается у меня в голове и уничтожает всё, что только можно, отравляя мои закладывающиеся воспоминания об этом дне, но если я и злюсь, то не потому, что человек, даже находясь на расстоянии, может портить настроение. Ближе к реальности то, что злюсь я на саму себя из-за обернувшейся против меня же веры в то, что Эдвард узнаёт о моей выставке и, несмотря ни на что, обязательно придёт. Мне казалось, что афиши расклеены чуть ли не на каждом шагу, и в течение нескольких предыдущих часов я, даже общаясь с пришедшими людьми и членами своей семьи, нередко отвлекалась, чтобы снова и снова смотреть на ведущую в галерею дверь, пока не поняла, как это глупо. Мы должны были разделить успех друг друга, но теперь я даже не знаю, что с ним, и ни разу за всё время разлуки мне не хватило решимости набрать его номер, просто чтобы понять, действует ли он ещё, но чувства никуда не делись. Я помню, где живут его родители, и я могла бы послать приглашение на их адрес в надежде, что их местожительство не изменилось, и они передадут ему моё послание, и я неоднократно думала об этом, но так и не смогла предпринять ничего подобного. Но каждый раз, выходя на улицу, я ловлю себя на мысли, что, быть может, именно сейчас он следует за мной, и потому я постоянно оборачиваюсь, снова и снова, но никогда не вижу желанный образ за своей спиной и всё равно не перестаю смотреть вокруг себя.

Правда в том, что и сейчас я всё ещё оглядываюсь, ведь прошлое не отпускает, так и я сама продолжаю цепляться за него. Минуло почти три часа с момента открытия выставки, в рамках сегодняшнего дня она как никогда близка к завершению, и люди уже начинают медленно покидать галерею, но я всё ещё жду чего-то. Возможно, Эдвард и ни живёт здесь больше или не интересуется рекламными плакатами, а потому ничего и не знает, или просто не желает меня больше, но я, смотря на его образ, навеки запечатлённый на моих картинах, лишь всё больше убеждаюсь в том, что по-прежнему люблю его. На самом деле всё больше и больше с каждым днём. Мне всё равно, что он бросил меня, я просто никак не могу примириться с тем, как всё закончилось, и, под влиянием этих своих эмоций посвятив ему чуть ли не подавляющее большинство своих картин, теперь, куда бы я ни посмотрела, я везде вижу его. Мои сестра, но в особенности родители, приехавшие на пару дней из Форкса, чтобы отметить и мой День рождения, и мою выставку, никак это не комментируют, и хотя и то, что они гордятся мною, совершенно очевидно, я знаю, что в глубине души они наверняка в ужасе. Работая над картинами и планируя этот день, я никогда не показывала им своих работ и даже не говорила, что именно рисую, предпочитая хранить всё в секрете. Оглядываясь назад, я знаю, что ни за что не изменила бы линию своего поведения, но, наверное, для них это шок, вот так, без всякого предупреждения увидеть, до каких масштабов разрослась моя любовь к человеку, который, по их мнению, чуть меня не погубил, и во что она вылилась.

Быть может, это даже к лучшему, что Эдварда здесь нет, но от понимания этого мне не становится легче. Я предпочла бы не знать ответа на свой же вопрос, терзающий меня изнутри, но, увы, я всё прекрасно понимаю и знаю, отчего же конкретно мне так больно. Быть может, при рождении человеку и не нужны никакие вторые половинки, но если ты её находишь, то уже не можешь быть целостным и дальше. Всё меняется, и ты начинаешь нуждаться в том, кого встретил и полюбил. Пусть физически я и здорова, но внутри по-прежнему сломлена, и никому из тех, кто окружает меня на данном жизненном этапе, не под силу всё восстановить. Исцелить меня может только Эдвард, но, возможно, он больше не является моей судьбой и потому никогда ко мне не вернётся, а я и понятия не имею, как жить с осознанием того, что ты уже давно не нужен единственному человеку, который тебе более всего остального остаётся необходим. Я думаю о нём каждый день, без перерывов на выходные и праздники, и в сочетании с невозможностью найти его из-за поднимающегося внутри страха при одной лишь мысли об этом и начать всё сначала это почти убивает меня. Я не знаю, сколько вот так, без единого движения стою перед дорогим сердцу портретом, невольно начиная задумываться, а что заставляет нас любить человека и дальше, даже когда для вас двоих уже нет никакой надежды, когда сбоку от меня появляется моя сестра.

Я чувствую себя успешной, хотя и не знаю точно, приобрел ли кто-нибудь хотя бы одну мою картину, и будут ли мои творения находить своих ценителей и дальше, но, если честно, я бы, не задумавшись, поменялась с Анжелой местами. В конце концов, материальное благополучие не самое главное в жизни, и более всего на свете я хочу то, что уже довольно давно есть у моей сестры. Она на три года младше меня, но, влюбившись ещё в школе, счастливо замужем за своим первым парнем, у них с Беном подрастает прелестный сын, и их вполне устраивает тихая и спокойная жизнь в Форксе. После Нью-Йорка я уже не смогу жить в столь маленьком городе, но я жажду ребёнка, место, которое смогу называть своим домом, и хоть что-то нормальное. Квартира, которую я совсем недавно начала снимать, нисколько не попадает под желаемое мною определение, и хотя она и лучшая из всех тех, что мне довелось увидеть в процессе поиска, я жажду, чтобы заветные квадратные метры принадлежали лично мне, а не совершенно постороннему человеку. Но ещё сильнее я хочу разделить право собственности вместе с Эдвардом, чтобы мы оба называли домом одно и то же место и каждый вечер возвращались друг к другу. Но вполне вероятно, что это невозможно, и я не без труда заставляю себя отвернуться от находящегося ровно по центру стены портрета, чтобы взглянуть на сестру и хотя бы на время отвлечься от грустных и совершенно удручающих мыслей и от боли, которая никогда не утихнет.

- Ты в порядке?

- Да, более чем, - отвечаю я, ведь никому из своих родных я не в состоянии объяснить, что чувствую на самом деле. Я будто одержима относительно всего, что касается Эдварда, это словно наваждение, и потому, если они всё ещё ненавидят его, то я предпочитаю не знать об этом.

- Для тебя оставили потрясающую корзину цветов на входе. Тебе стоит её увидеть, - между тем говорит Анжела, выглядя невероятно довольной, будто когда-то ранее она что-то задумала, а теперь её план претворился в жизнь. Я и сама должна чувствовать себя так же и даже больше, а именно безукоризненно счастливой, ведь я думала о своей выставке многие годы, и я, наконец, в центре событий, наступления которых так страстно желала, но теперь невероятно сильно меня, похоже, может затронуть лишь появление Эдварда. Но поскольку всё говорит о том, что ждать его и дальше просто бессмысленно, я решаюсь, наконец, сдвинуться с места. Мы с Анжелой подходим к стойке администратора, и на ней, и правда, находится огромного размера плетёная корзина, заполненная несколькими десятками роз, но я совсем не думаю, что они для меня. Просто потому, что выглядит она так, будто является частью дизайнерского оформления галереи, по всему пространству которой расставлено множество ваз с цветами почти точно такого же оттенка. Да и кто бы стал вот так тайно преподносить мне цветы? Родители уже подарили свой пышный букет, а больше здесь нет ни единого человека, который бы знал меня лично и хотел бы поддержать вот таким особенным способом. Про Эдварда, кажется, никогда не дарившего мне цветы, я даже не думаю, но когда глаза замечают небольшой конверт, спрятанный в букете, мои руки непроизвольно начинают дрожать от охватившего меня волнения. Подгоняемая Анжелой, желающей как можно скорее узнать содержание наверняка находящейся в нём записки, я достаю её, и мне хватает одного взгляда, чтобы узнать почерк, которым она написана. Меня чуть ли не тошнит, и становится трудно дышать, будто запас кислорода в помещении внезапно и полностью иссяк, и хотя я на удивление спокойным голосом и зачитываю записку вслух:

- От мужчины с портрета, который невероятно счастлив за твой успех, - сразу же после меня охватывает смесь расстройства и почти что паники. Я думаю о том, что была так занята, либо разговаривая с родителями и сестрой, либо общаясь с возможными почитателями своих картин, либо созерцая свои же собственные полотна, что даже не почувствовала Эдварда и не увидела его. Он определенно был рядом, в пределах досягаемости, и, какое-то время, стоя именно там, где я и хотела бы его увидеть, смотрел на картины, которые и я ценю превыше всех остальных. Но этот момент и эти в любом случае минуты, даже если и он ушёл почти сразу, опасаясь быть замеченным, я ужаснейшим образом пропустила. И теперь, по-прежнему держа в руках оставленную мне записку, в день, который должен был стать чуть ли не самым счастливым в моей жизни, я чувствую себя поистине отвратительно. Я уделяла внимание не самым важным вещам, смотрела не туда, куда стоило, и, упустив Эдварда, я упустила и свой, возможно, единственный шанс объясниться, поговорить и всё вернуть. Пусть мои пальцы и натыкаются на визитку, тоже находящуюся в конверте, с явно новым номером телефона, какой от этого толк? Очевидно, что Эдвард хочет поделиться впечатлениями, и никак иначе интерпретировать его написанные на ней от руки слова я не могу, но, даже если бы для начала мне и было достаточно общения на расстоянии, а не лицом к лицу, почему именно я должна делать первый шаг? Это меня бросили, и теперь я хочу, чтобы за меня поборолись, но в то же время разве он недостаточно сражался и верил в нас даже тогда, когда мои руки уже давно опустились? Быть может, сейчас это я должна открыться, и это чувство лишь усиливается, когда Анжела говорит то, чего я совсем не ожидала услышать:

- А я боялась, что он не придёт.

- Ты знала?

- Нет, но это я связалась с ним и позвала его, и надеялась, что он появится. Прости, но мне пришлось залезть в твой ежедневник.

- Ты звонила его родителям?

- Но у тебя только их номер и был записан, - отвечает Анжела, и выглядит она готовой обороняться, но, даже если и сильно захотеть, я не могу на неё сердиться. Пусть у нас и не очень большая разница в возрасте, но всё же это я старшая сестра, хотя по тому, что мне не хватило смелости сделать то, на что ради меня и решилась Анжела, так и не скажешь. Это я нуждаюсь в нём, не она, но она взяла дело в свои руки, а он, вероятно, в какой-то степени уже переступил через себя, и, скорее всего, теперь мой черёд делать это.

- Да, так и есть, - с некоторой долей грусти отвечаю я. Просто потому, что его номер я всегда помнила наизусть, но сейчас у него новый, и по какой-то причине я совсем не в восторге от этого. Казалось бы, это просто набор цифр, и наверняка рано или поздно я и новую последовательность буду знать без всяких телефонных книжек и визиток, но что скрывается за этой переменой? Теперь я могу позвонить непосредственно Эдварду и даже услышать его голос, когда он ответит, но какого человека я увижу при встрече? Прежнего или совершенно иного? Кто предстанет передо мной? Как он будет выглядеть? Узнаю ли я его, или он настолько кардинально изменился, что я и не сразу пойму, что он это он, и, быть может, даже пройду мимо? Я не хочу разочароваться, и чтобы и его постигла та же участь, но перспектива больше никогда в жизни не обрести своего счастья пугает гораздо сильнее, а без Эдварда именно несчастной и потерянной я и буду.

- Послушай, всё, что ты должна сделать, это просто назначить встречу и прийти на неё. Хорошо?

- Хорошо, - отвечаю я, хотя и не уверена, что то, о чём мы говорим, действительно просто. Мы с Эдвардом расстались не самым лучшим образом, и момента хуже, чем тот, в который всё и произошло, просто нельзя придумать, но даже до того, как я чуть не погибла, решив убить саму себя, наши отношения уже были разрушены, и, чтобы всё восстановить, непременно придётся ворошить прошлое. А я точно знаю, что не собираюсь начинать делать это сегодня. Даже если бы у меня и не было планов относительно праздничного ужина в ресторане, где я уже забронировала столик на сегодняшний вечер, я бы всё равно не решилась позвонить. Для меня, только что узнавшей новый номер Эдварда, это слишком скоро, и прежде, чем что-то предпринять, мне стоит успокоиться, провести ночь с осознанием того, что он, кажется, всерьёз хочет увидеться, и лишь завтра решать, как быть дальше. Без сомнений, достаточно долго игнорировать и своё более чем взаимное желание встретиться я не смогу, но остаток этого дня у меня уже занят семейными обязательствами, и я совершенно точно не хочу ничего не менять. Но когда выставка заканчивается, и мы с взявшей мои цветы Анжелой выходим на улицу, чтобы догнать ушедших чуть ранее родителей, я почти забываю, как дышать, когда в свете фонаря, освещающего дорогу, вижу Эдварда. Его или нет, но машина, около которой он стоит, припаркована чуть дальше по улице, и я и понятия не имею, почему посмотрела именно туда, но это и неважно. Даже если бы он и не заметил меня, что исключено, ведь его взгляд был явно прикован к двери в галерею на протяжении, возможно, нескольких часов, теперь, увидев его, я знаю, что не могу притвориться, что этого не было, и просто уйти.

- Анжела?

- Да?

- Ты, наверное, иди, а мне нужно…

- Можешь не продолжать, я всё поняла, и не беспокойся. Я скажу маме с папой, что ты немного задерживаешься. Но, если что, звони.

- Если что?

- Если и вовсе не придёшь, и если вдруг мы увидимся только завтра.

- Нет, я скоро буду.

- Ты так уверена?

- Да.

- Ну, тогда мы тебя ждём.

- Хорошо.

Я смотрю вслед уходящей вверх по тротуару сестре, и я знаю, что у неё на уме, и из-за чего она полагает, что я могу и не прийти в ресторан, и не вернуться домой сегодня вечером, и нельзя сказать, что я не хочу Эдварда. Разумеется, я хочу. Хочу вновь оказаться в его объятиях, и чтобы он поцеловал меня, почувствовать на себе его сильные, но нежные руки, и даже большего, гораздо большего, чем просто прикосновения, но гораздо сильнее я желаю лишь поговорить, чтобы понять, есть ли у нас будущее. Для меня важнее всего остального узнать, почему он до сих пор снаружи, остались ли у него ещё чувства ко мне, можем ли мы начать всё сначала, будто и не было наркотиков и этой многолетней разлуки, и хочет ли он этого вообще. Быть может, это лишь я живу мечтами, а для него всё действительно кончено, но, подходя к нему, я чувствую, что в любом случае счастлива его видеть, и неважно, что он скажет, и что произойдёт дальше. Уже почти лишившаяся надежды, что Эдвард появится, я смотрю на него и даже стараюсь лишний раз не моргать, опасаясь, что это моя очередная галлюцинация, каких было достаточно много, пока я пребывала в реабилитационном центре, и что в любой момент тот, кого я люблю, просто исчезнет. Но, уловив моё приближение, он опускает голову вниз, а в моих галлюцинациях Эдвард никогда не двигался, и я чуть расслабляюсь, видя это его действие, хотя и ненавижу то, что он будто прячется от меня, словно ему стыдно за что-то. Но если кто и должен испытывать такие эмоции, так это я, бессчётное количество раз оскорблявшая и унижавшая его в прошлом, и не всегда извинявшаяся, и я не думаю, что уже простила себя и заслуживаю право прикоснуться к нему, но мне нужно видеть его глаза. Я позволяю своей руке дотронуться до него, и я приподнимаю его подбородок, но сразу же после резко её отдёргиваю, и, как и в первую встречу, его невероятная красота причиняет мне почти что боль. Я вижу небольшую щетину, покрывающую его лицо, и то, что Эдвард немного похудел, но всё это нисколько его не портит и даже наоборот, делает ещё прекраснее, чем он был тогда, когда мы только познакомились. Быть может, я просто скучаю, и всё дело в том, что мне мучительно его не хватает, а воспоминания немного притупились и померкли, но он никогда не был таким красивым, как сейчас. Несомненно, в нём что-то изменилось, и, наверное, всё объясняется его новыми предпочтениями в одежде, пальто и явно скрывающимся под ним костюмом, но даже под всей этой тканью я всё ещё могу видеть своего Эдварда, неуверенного в том, что ему, и правда, стоит здесь находиться, и, кажется, по-прежнему терзаемого чувством вины. Быть может, и он исцелён лишь физически, как и я сама, а дальнейшее излечение просто невозможно, пока мы вновь не станем частью жизней друг друга. Едва оставив цветы, он мог просто уехать, но, похоже, он ждал меня, и если это не свидетельство его истинных и по-настоящему серьёзных намерений, как мне кажется, простирающихся гораздо дальше высказанного желания просто поделиться впечатлениями о моих работах, тогда я больше не знаю Эдварда. Но даже спустя всё это время я чувствую себя так, будто, смотря в его глаза, вижу не просто их цвет, а всю глубину его души, и всё же что-то заставляет меня первой прервать затянувшееся молчание и задать буквально рвущийся изнутри вопрос, ответ, на который, впрочем, и так очевиден:

- Ты всё ещё здесь?

- Да…

- Но почему?

- Не смог уехать, не увидев тебя, - признаётся он, и по охватывающим меня эмоциям это звучит почти как три слова и десять букв, и я ещё сильнее хочу сказать, что никогда, даже на секунду его не забывала и не думаю, что это вообще возможно. Но я боюсь его напугать и потому говорю совсем не то, о чём почти кричит сердце:

- Спасибо тебе за цветы.

- Рад, что они тебе понравились.

- Но почему же ты не подошёл ко мне?

- Честно?

- Да.

- Просто испугался.

- Но чего?

- Много всего. Тебя, твоих родителей, твоих картин…

- Так тебе всё же не понравилось?

- Нет, что ты такое говоришь? Даже и думать не смей об этом. Хоть я и не смог всё, как следует, рассмотреть, я в восторге. Ты достигла всего, о чём только мечтала.

- Выставка продлится до конца месяца, и ты вполне можешь успеть посетить её еще раз, если, конечно, захочешь, и спасибо, - отвечаю я, и, быть может, со стороны я и выгляжу действительно благодарной за определённо искреннюю похвалу в свой адрес, но глубоко внутри у меня всегда была, есть и остаётся другая мечта. Она никак не связана с творчеством, галереями, красками, картинами, известностью и деньгами, и сейчас, стоя здесь рядом с Эдвардом, видя его, не имея права обнять, я ещё больше убеждаюсь, что моё самое заветное желание это просто быть с ним. Но как бы сильно мне не хотелось отбросить все сомнения и просто сказать то, что угрожает разорвать меня изнутри, я не могу. По крайней мере, не в эту самую минуту и даже не сегодня. Идти разными дорогами невероятно сложно, но, быть может, время для соединения их в один путь ещё не пришло, и, думая об этом, я чувствую, что наш разговор исчерпал себя, но прошу Эдварда меня проводить. Наверное, я пока не готова с ним расстаться, но даже после того, как я отказываюсь поехать на машине, объясняя, что здесь недалеко, и мы проделываем весь путь до ресторана пешком, ни к кому из нас слова и желание пообщаться не возвращаются. Я почти уверена, что так мы и расстанемся, и даже делаю шаг в сторону входа, но голос Эдварда останавливает меня и заставляет обернуться:

- Белла? – за всё проведенное сегодня наедине время он впервые назвал моё имя, и в ответ на это у меня сжимается сердце, но исключительно в хорошем смысле, и, желая услышать продолжение, я возвращаюсь к Эдварду. Мне становится почти всё равно, что родители и сестра уже наверняка меня заждались, мои ноги просто идут по направлению к нему, и я не могу это остановить. Они мне не подчиняются, и даже если бы я сильно постаралась, то всё равно оказалась бы подле единственного человека, которого когда-либо любила.

- Да?

- Почему я?

- Что?

- Ты нарисовала меня и не один раз, и я хочу знать, почему.

- Я и сама не знаю. Просто так получилось, - после некоторого раздумья, в конце концов, отвечаю я, но в моих словах нет и слова правды. Я могла бы сказать, что любила его, и это если не всё, то уж точно многое бы объяснило, но и это ложь, ведь я и сейчас люблю, и лично для меня ещё ничего не кончено. Но я отлично понимаю, что нельзя заставить человека чувствовать то, чего он и в помине не испытывает. Как бы сильно мне не хотелось, чтобы и Эдвард продолжал любить, если он уже невероятно далек от этого, то я совсем не хочу, чтобы мои откровения привели его к ощущению того, что он мне чем-то обязан. Это совсем не так, ведь мы уже давно не в отношениях, он совершенно свободен и вовсе не должен возвращаться в мою жизнь, если это противоречит его желаниям, а я и не собираюсь связывать его какими бы то ни было обязательствами без исходящих от него поощрения и подсказок. Он даже волен любить другую девушку и быть с ней, даже если и прямо сейчас он со мной, и я никак не могу это изменить, и почти с ужасом мне вдруг становится ясно, что частично именно из-за этого я и не могу прямо сейчас решиться и рискнуть своим сердцем. Эдвард вполне может причинить мне боль тем, что чисто теоретически занят, и страх, что это так и есть, заявляет о себе неожиданно сильно, заставляя желать лишь одного, а именно развернуться, открыть дверь ресторана и скрыться внутри. Родители могут спросить, где я была так долго, но что-нибудь придумать и солгать им, глядя прямо в глаза, мне будет намного проще, чем стоять здесь, с таким близким, но одновременно невероятно далёким Эдвардом и не говорить ни о чём из того, что действительно важно. Я думаю, что никто и никогда не сделает его таким счастливым, каким он был со мной, но я могу и ошибаться, и потому мне становится совсем невыносимо даже просто находиться в нескольких шагах от него без возможности ощущать исходящие от его тела тепло и даже жар.

- Тебе, наверное, пора...

- Да... - отвечаю я, чувствуя сожаление и от того, что нам будто бы и не о чем поговорить, и от того, что придётся уйти, хотя даже при том, что между нами существует невидимая, но довольно прочная стена, я не хочу его покидать. Но далеко не всегда в жизни мы получаем желаемое, и неважно, как сильно нам этого хочется. Иногда мы просто должны отпустить ситуацию, чтобы посмотреть, как будут развиваться события без нашего прямого участия, или даже человека, ведь порой это единственный способ узнать, вернётся ли он, и хотелось ли ему остаться. Я думала, что умру, когда Эдвард оставил меня на попечении родителей в один из самых тяжёлых моментов моей жизни, но я выжила и излечилась, по крайней мере, в том, что касается физического благополучия, и теперь я знаю, что его уход лишь пошёл мне на пользу. Но я так же знаю и то, что если за нашей сегодняшней встречей больше ничего не последует, я буду растоптана и раздавлена, потому что уже позволила надежде просочиться в своё истосковавшееся по Эдварду сердце. И когда с моих губ срывается тихий вопрос, который мне вообще-то страшно задавать, я понимаю, что в его присутствии совсем не контролирую себя.

- Конечно, ты можешь позвонить мне, Белла. В любое время. Я буду рад.

Чувствуя облегчение от его положительного ответа, я киваю, и мне даже кажется, что Эдвард улыбается, когда смотрит вслед мне, открывающей дверь и собирающейся зайти внутрь. Я вдруг осознаю, что ввиду того, что он, вероятно, желает убедиться, что я в безопасности, хотя мне ничего и не угрожает, будто заново, но в то же время сильнее, чем когда-либо прежде, влюбляюсь в него. Меня охватывает уверенность в том, что будет очень и даже мучительно трудно не набрать указанный на визитке номер перед сном, просто чтобы ещё раз услышать полузабытый, но по-прежнему родной голос. Я вижу ожидающих моего прихода родителей и сестру, едва вхожу, но подошедший метрдотель всё равно провожает меня к нашему столику, и, садясь на единственное незанятое место рядом с Элис, я понимаю, что он находится почти у самого окна, мимо которого мы с Эдвардом определённо проходили, когда он провожал меня сюда. Они все могли видеть нас, но я здесь уже не меньше двух минут, и официант уже принес мне меню, а, будучи на реабилитации, я слишком хорошо изучила своих родителей и в целом стала понимать их гораздо лучше. Если они видят что-то, что им не нравится, то сразу же и честно говорят об этом, без увёрток, не особо подбирая выражения, призванные смягчить удар, а после всего, что было, Эдвард, вряд ли, способен вызвать у них симпатию. Если бы или мама, или папа увидели его, то им определённо бы нашлось, что сказать по этому поводу, но они молчат, а значит наиболее вероятно, что нас вдвоём никто не видел.

Но я смотрю в окно и вижу Эдварда, и, даже невзирая на разделяющее нас расстояние и толщину стекла, чувствую, насколько сильна и страшна та сила, с которой меня тянет к нему, будто на земле моё тело удерживает далеко не земное притяжение. Он уходит, и больше всего остального я хочу последовать за ним, но не могу, и всё, чем мне приходится довольствоваться, это тем, как он, будто ощутив мой взгляд, поворачивается лицом к ресторану и устанавливает между нами зрительный контакт. Это не длится долго, но благодаря существующей между нами дистанции я могу позволить своему воображению действовать и представить, что ничего не изменилось, и что Эдвард смотрит на меня, как и прежде, с любовью, почитанием и обожанием во взгляде. Я не знаю, так ли это на самом деле, но в этом и заключается единственный плюс того, что тот, кого я хочу видеть сидящим за одним со мной и моими родителями столом и наравне с ними разделяющим мой успех, сейчас не рядом. В его отсутствие, когда всё, что мне доступно, это наблюдать за тем, как он всё же скрывается из виду, чтобы, вероятно, забрать свою машину, не зная всей правды о его истинном ко мне отношении, я могу выдавать желаемое за действительное, и он не сможет разрушить мои мечты. Да, это вполне может произойти позже, но сейчас ничто, даже семейный ужин и необходимость поддерживать разговор, не в состоянии отвлечь меня от погружения в них, и я представляю себе новое начало.

Я думаю о нас с Эдвардом, покупающих, устанавливающих и украшающих первую за долгое время совместную ёлку, как символ приближающихся Рождества и Нового года, о себе в белом платье и любимом человеке, ждущем меня в конце прохода, и о сильных, но нежных мужских руках, ласково обнимающих мой растущий животик. И эти мысли вызывают почти боль, настолько сильно я надеюсь, что когда-нибудь каждая из них обернётся явью.

Предыдущая глава || Следующая глава