Я думал исключительно о мальчике, но сейчас, как и все последние дни, в моих мыслях лишь девочка. Зная всю правду о том, как ей плохо, Белла, тем не менее, ничего мне не сказала, и как бы плохо из-за этого я себя ни чувствовал, теперь это уже не имеет значения. Я могу сколько угодно думать о том, что мог бы сделать, но какой в этом смысл? Мы потеряли ребёнка, у которого могли бы быть её глаза, и отныне всё остальное более неважно. Я лишился дочери даже прежде, чем узнал о ней и в какой-то степени успел обрести, и сейчас мы с Беллой неминуемо отдаляемся друг от друга. Я не смог спасти нашу малышку, и теперь мне страшно, что и наше время уже на исходе.

С тех пор, как я проснулся, прошло не более пяти минут, но я, наверное, уже раз двадцать посмотрел в сторону ванной. Меня разбудил шум воды, и, открыв глаза, я увидел, что кровать рядом со мной пуста. Мне совсем не хочется вставать, и я даже пытаюсь снова заснуть, но, когда и спустя час Беллы по-прежнему нет там, где она и должна быть, учитывая поздний час, я отправляюсь за ней. Неконтролируемое беспокойство возникает само собой, и я знаю, что, наткнись я на запертую изнутри дверь, оно тут же возросло бы многократно, но, к счастью, она открывается, и я беспрепятственно вхожу внутрь. Но когда я замечаю Беллу, охвативший меня страх значительно превышает всё то, что я чувствовал мгновением раньше. Я даже не думаю, а просто оказываюсь в ванной, где, просто смотря в одну точку, и сидит Белла, но она никак не реагирует на меня до тех пор, пока я не прижимаю её к себе. Мне хочется лишиться зрения, лишь бы снова не видеть кровь, от которой, несомненно, и покраснела вода, пропитывающая сейчас мои пижамные штаны, но я заставляю себя не думать об этом и чуть встряхиваю Беллу.

Она жива, но выглядит так, как будто у неё случилась почти передозировка, но это невозможно. Не из-за этого, что у нас ничего нет, а просто потому, что нам будто и не хочется. Конечно, это не совсем правда, но даже Белла, когда её трясёт, ни о чём меня не просит. Прежде ей не раз случалось меня умолять, но сейчас мы будто наказываем себя, отказываясь от пути, который в такие моменты избирали раньше. Он привёл нас к тому, что мы увидели смерть, ту, с которой люди вообще не должны сталкиваться, и я знаю, что предпочёл бы поменяться со своим ребёнком местами, и думаю, что и Белла чувствует то же самое.

Мы едва общаемся, но даже тогда, когда это происходит, не затрагиваем ничего из того, о чём действительно стоило бы поговорить. Мне кажется, что я её теряю, но жизни, в которой не будет Беллы, я уже не могу себе представить, и, тем не менее, я не знаю, способен ли её спасти. Я даже не понимаю, через что именно она сейчас проходит. Мне не суждено было стать отцом, но для неё всё ещё страшнее. Каждый раз, смотря на Беллу, я вижу лишь отчаяние и глубочайшее горе на её лице, и я понимаю, что лишь беременность, из-за которой ей так часто было плохо, в то же время придавала ей сил и дарила хоть какую-то надежду, но теперь и это всё ушло.

Я тоже верил в то, что мы справимся, но связь с ребёнком, которому не суждено было выжить и появиться на свет, чувствовала лишь Белла, даже если и старалась отгородиться от этого и не думать слишком уж часто о жизни внутри себя. У нас одно горе на двоих, и общая потеря должна объединить нас, но, возможно, этого никогда не будет. Мы оба лишились ребёнка, который взял бы только лучшее от нас двоих, но в действительности я стал бы отцом лишь после его рождения, а Белла... Белла уже была матерью, и именно поэтому, несмотря ни на что, мне никогда не понять её чувств и всей степени испытываемой ею боли до конца.

Я будто умираю, но, быть может, настолько сильно из нас двоих страдает лишь Белла, которая смотрит на меня, но, возможно, видит лишь чудовище, которым я и являюсь, ведь это я погубил то единственное, что ей всегда хотелось иметь. Я сказал, что мы ещё сможем иметь детей, но даже если однажды мы и преодолеем зависимость и станем родителями здорового ребёнка, он не будет дочкой, которую мы потеряли. Эту утрату мне никогда не возместить, и вполне возможно, что она и мои поступки всегда будут стоять между нами, но сейчас я не могу думать об этом. Мне хочется лишь одного, и на самом деле это даже не желание, а потребность. Мне нужно, чтобы взгляд Беллы сосредоточился на моём лице.

- Посмотри на меня, детка... - прошу я, даже почти умоляю, и, наконец, моргнув несколько раз, она находит своими глазами мои.

- Эдвард...

- Ты должна показать мне свои руки, Белла.

- Почему ты так кричишь?

- Потому что ты меня пугаешь... Дай посмотреть.

Белла всё-таки протягивает мне свою левую руку, и я сразу же замечаю очевидный порез на запястье. Он неглубокий, и кровь уже свернулась, но меня это нисколько не успокаивает и даже наоборот, только ещё сильнее пугает, потому что я совсем не знаю, что будет дальше. Мне не хочется угрожать и усугублять и без того тяжёлую ситуацию, но я совсем не контролирую свои эмоции.

- О, Господи, Белла... Тебе нужно прийти в себя. Иначе мне придётся вызвать психиатра.

- Ты, и правда, так со мной поступишь?

Я не знаю, что ответить, и просто, взяв Беллу на руки, отношу её в комнату. С нас обоих стекает вода, из-за которой и постельное бельё станет мокрым, но мне всё равно, и, оказавшись в кровати, я укрываю наши тела пока ещё сухим одеялом.

- Мне теперь всегда будет так больно? - спрашивает Белла, тут же прижимаясь ко мне. Она давно не обнимала меня первой, и я уже почти забыл, как это ощущается, и потому, немного ошарашенный, не сразу отвечаю ей тем же, но всё же мои руки дотрагиваются до неё. Я бы и рад сказать, что однажды боль пройдёт, и мы сможем дышать, не испытывая никаких затруднений, и даже вернёмся к, кажется, утраченной жизни, но, возможно, всё это ложь, и потому я снова игнорирую прозвучавший вопрос, вместо этого высказывая волнение о совершенно других вещах.

- У тебя вся кожа красная... Ты хоть понимаешь, что могли возникнуть ожоги?

- Я не хотела резать руки. Пожалуйста, поверь мне... Это получилось случайно.

Я плохо себе представляю, при каких конкретно обстоятельствах всё могло произойти, но и они перестают волновать меня, когда она, и без того отчаявшаяся, ещё крепче обнимает меня, как будто я единственное, что поддерживает в ней жизнь и уберегает от кажущихся неминуемыми слёз, истерики и распада на кусочки. Я не знаю, не зря ли верю Белле, но иначе просто не могу.

- Просто скажи, как тебе помочь. Что мне сделать?

- Я просто хочу забыть всё, что произошло... Ты ведь принимал без меня, да?

- О чём ты? - спрашиваю я, хотя и без этого уже предполагаю, к чему всё идёт. Нужно быть совершенно глупым, чтобы не догадаться, но я вроде бы не такой, несмотря на то, что в последнее время не совершил ничего умного.

- О дозе, - тихо отвечает Белла, но, разумеется, я всё равно её слышу. - Ты принимал?

Мне не нравится этот разговор, и я ненавижу то, какой оборот он принял, и то, чем всё определенно закончится, если я буду честным, но солгать всё равно не могу. Да и какой в этом смысл, учитывая, что она неизбежно меня раскроет?

- Да, когда ты была в больнице. Как только всё случилось. Всего один раз.

- И тебе стало легче?

- Да.

- И мне тоже станет.

- Я так не думаю...

- Просто принеси мне немного. Пожалуйста, Эдвард...

Мы смотрим, друг другу в глаза, и я знаю, что она, вероятно, снова попытается воспользоваться моей никуда не исчезнувшей слабостью, которую я питаю по отношению к ней. Но сейчас я кажусь себе сильнее, чем был до того, как мы потеряли ребёнка, и впервые уверен, что Белла ничего от меня не получит. Никогда прежде я ни в чём ей не отказывал, а сейчас речь не просто о какой-нибудь ерунде, которую легко исполнить. А о том, что до неузнаваемости изменило жизни и обнажило в нас лишь худшие черты, о существовании которых мы и не подозревали, и я знаю, что последствия могут быть разрушительными. Казалось бы, в нашей ситуации хуже уже просто не может быть, но если я что и усвоил за последнее время, так это то, что никогда нельзя знать наверняка, что именно произойдёт в следующее мгновение.

- Прости, Белла, но нет, этого не будет, - всё же говорю я, несмотря на страх перед возможной реакцией. Это глупо, бояться своей девушки, но именно так я и чувствую себя сейчас и ничего со своими ощущениями поделать не могу.

Мне не хочется ругаться, мне нужно, чтобы мы сплотились, но, возможно, мой отказ лишь окончательно разобщит нас и разведёт по разным углам. Но, даже несмотря на существующий риск, я больше не могу во всём с ней соглашаться. Я лучше умру, пытаясь вернуть нас в исходную точку, чем буду смотреть, как медленно, но неотвратимо угасает Белла. Не исключено, что я так и так умру, но у меня больше нет желания позволять всему идти своим чередом. Я чувствую потребность хотя бы постараться вернуть нас обратно на тот путь, с которого мы сошли, наивно полагая, что в любой момент можно снова оказаться на нужной дороге, но вместо этого мы лишь потерялись и уже долгое время блуждаем в темноте. В какой-то момент мне показалось, что впереди загорелся свет, и нам оставалось лишь последовать в его направлении, но прежде, чем мы успели это сделать, он погас, и теперь нам снова нужно выбираться самим.

- Ты не хочешь мне помочь?

- Хочу, но только не так.

- Тебе же стало легче...

- Да, но это не продлилось так долго, как ты думаешь.

Я удивляюсь тому, как непреклонно звучат мои слова, но ещё больше меня поражает то, что Белла ничего не говорит в ответ, а выражает всем своим видом смирение. Прежде она принялась бы умолять, и меня не пришлось бы долго уговаривать, но я знаю, что эта её пугающая покорность неразрывно связано с отчаянием, когда у человека уже нет сил, бороться с обстоятельствами и другими людьми, если всё складывается не так, как хочется. Даже если Белле и нужно то, в чём она прежде никогда не знала отказа, желание, чтобы никто не трогал, очевидно, превалирует. Мне кажется, что она, быть может, хочет побыть одна, но просто не знает, как сказать об этом, и потому я начинаю отодвигаться, чтобы дать ей пространство, но Белла удерживает меня рядом с собой. Вскоре она всё же засыпает, а я не без труда освобождаю свою руку из её оказавшейся неожиданно крепкой хватки. Я знаю, что мне всё равно не уснуть, и потому иду в ванную, где какое-то время смотрю на отравленную кровью воду, в которой лежала Белла, прежде чем открыть сливное отверстие.

Даже когда от воды, утекающей по трубам, не остаётся и следа, мне кажется, что я всё равно вижу кровавые потёки на стенках ванной, и я мою её до тех пор, пока руки не начинают болеть. Но сна по-прежнему ни в одном глазу, и я принимаю долгий душ, то горячий, обжигающий кожу, то холодный, заставляющий дрожать, довольно часто и резко регулируя температуру. Знаю, что, наверное, истязаю себя так же, как и Белла поступала с собой, но не могу остановиться, одновременно думая о тех далёких днях, когда мы только стали жить вместе и часто принимали душ вместе. Теперь же я один, хотя ещё относительно недавно нам казалось невозможным разлучиться даже на полчаса, мы были беззаботными, юными и очертя голову влюблёнными, и даже сейчас мы совсем не старые, но именно так я и думаю и про себя, и про Беллу. В нашем возрасте вся жизнь впереди, только на нас это утверждение больше не распространяется.

Я то замерзаю, то задыхаюсь от пара и жара, но это мой осознанный выбор, стоять под струями воды, смотреть, как она вращается по кругу, и думать, что подобно тому, как она утекает прочь, и я спустил в канализацию все надежды, мечты, желания и устремления, и не только свои. Я потянул за собой и Беллу, подставил под угрозу и её жизнь, всего один момент слабости, и я разрушил всё хорошее, что было между нами и в наших жизнях, и, что самое ужасное, сейчас даже не могу вспомнить, ради чего. Мне не забыть, что всё произошло из-за стихов и того, что никто не хотел меня издавать, но теперь, когда бы я ни пытался хоть что-то написать, я и двух слов между собой связать не могу. Мозг отравлен, в голове нет ни одной стоящей мысли, а будущее покрыто мраком. Я был сыном, братом, поэтом, любимым, женихом и мог бы стать мужем и отцом, но кто я теперь? Что из себя представляю? Являюсь ли я вообще кем-то, или отныне я просто пустое место?

Кажется, прошла вечность с тех пор, как я в последний раз видел кого-либо из своей семьи, прежде частые разговоры с мамой свелись к необходимому минимуму, но даже в эти мгновения вызывают у меня лишь муку и отчаяние из-за невозможности поделиться тем, что действительно важно. Мне так часто хочется просто взять и всё рассказать, попросить о помощи, но не для себя, а больше для Беллы, но каждый раз меня что-то останавливает. Предполагается, что единственные люди, которые будут любить нас независимо ни от чего, это как раз родители, но при мысли о том, чтобы во всём признаться, я чувствую лишь страх вместо так необходимой поддержки получить лишь осуждение и увидеть, как они отворачиваются от меня. Это не то, с чем я смогу справиться, учитывая все обстоятельства, и потому неважно, сколько раз я был близок к тому, чтобы открыться, даже мысленно мне не удавалось найти нужных слов, и поэтому я так и не обнажил свою душу. Чтобы решить проблему, нужно сначала признать, что она действительно существует, но именно с этим у меня и сложились трудности. Я знаю свою маму и то, что она сделает всё, что потребуется, но даже с ней не могу отставить в сторону опасения и быть честным.

Вполне возможно, что проходит сразу несколько часов до того момента, когда я всё же покидаю душевую кабину и возвращаюсь в комнату. Белла находится в том же положении, в котором я её и оставил, уходя, и я смотрю на неё какое-то время прежде, чем решаюсь вернуться в кровать. Возможно, мне, несомненному виновнику всех наших бед, которым я, разумеется, и являюсь, лучше держаться на расстоянии, спать на диване и в редкие выходные дни стараться как можно реже попадаться Белле на глаза, чтобы дать ей хотя бы призрачную возможность забыть всё случившееся. Но даже ради её блага у меня нет сил возвести стену между нами. А если бы и были, разве можно вычеркнуть из памяти потерю ребёнка, в котором уже была заключена частичка тебя самого?

Я не думаю, что это возможно, и, осознавая, что, мысленно споря с самим собой, всё равно ни к чему новому не приду, я прикасаюсь к тому единственному, что ещё держит меня на земле. Я беру спящую Беллу за руку, чтобы, когда к моей разбитой до самой последней клеточки тела девушке снова придут кошмары, даже сквозь сон сразу это почувствовать и постараться помочь. Возможно, сейчас это единственное, что я могу и даже обязан делать. Быть рядом в тёмные времена, которые сам же и создал.

Предыдущая глава || Следующая глава