Не забываем оставлять отзывы.
Спасибо.

Последующие два дня проходят для меня без пользы.
Пришедший по вызову Эдварда доктор – его личный, как оказалось – Карлайл, осмотрел меня и заверил, что ничего серьёзного со мной не происходит. Лёгкое недомогание.
Им был прописан постельный режим: больше спать, хорошо кушать и ни о чём не волноваться. Легко сказать: «не волноваться» – мой ребёнок один в больнице, без меня.
Утешает то, что рядом с ним Эленика – я ей позвонила в первый же день и попросила получше приглядывать за Энтони. Она согласилась.
Эдвард не было все эти два дня.
Пообещав прийти вечером, он так и не вернулся. Уже два вечера, как его нет.
Наверное, стоило бы позвонить и спросить, что с ним – может быть, он ранен или ещё чего, – но мне не хочется это делать, даже принимая во внимание все те редкие секунды, когда он был похож на нормального человека по отношению ко мне. В какой-то степени это моя месть за боль, причинённую и причиняемую…
Странно, я никогда не таила зла, не пыталась мстить кому-то, видимо, всё бывает впервые.
На следующий день после осмотра Карлайла и здорового сна я почувствовала, как улучшается самочувствие и падает пелена с глаз. Я теперь вижу всё так же четко, как и раньше.
Радуясь этому, не сразу замечаю, что головокружение тоже исчезло.
Когда осознаю, что могу около часа находиться в сидячем положении, прошу одну из моих личных прислужниц – Каллен оставил их в тот самый вечер – достать мне компьютер. Она приносит ноутбук, который, по её словам, находился в одном из кабинетов Эдварда.
Не думаю, что он вообще заметит его пропажу, тем более сейчас, когда его самого здесь нет.
И всё же обращаюсь с техникой аккуратно. Прежде всего проверяю баланс своих счетов и облегченно выдыхаю, видя, что деньги, перечисленные на счёт немецкой клиники, действительно никуда ни делись. Каллен сдержал слово. Браво.
После этого мною овладевает интерес, скорее даже азарт.
Набираю в Google «Эдвард Каллен» и с досадой смотрю, что никаких результатов поисковик не выдал. Пробую просто «Каллен», указываю страну и натыкаюсь на надпись, треплющую нервы:
«Результатов по вашему запросу не найдено».
Это злит меня, и я, с досадой захлопывая компьютер, хмурюсь.
Когда на исходе уже второй день, понимаю, что готова встать на ноги. Пробую, держась за стену и внимательно следя за собственным самочувствием, и у меня получается.
На следующее утро осознаю, что от прежней слабости ни осталась и следа. Прекрасно ощущаю каждую часть своего тела и разума.
Радуюсь тому, что смогу наконец прийти к Энтони, которого не видела уже двое суток и по которому так дьявольски соскучилась.
Но мои мечты о том, что через час смогу увидеть сына, рушит телефонный звонок. В трубке раздаётся бархатный баритон Эдварда, от которого на моём лице появляется жуткая гримаса неприязни. Сама не понимаю почему. Вроде бы он ещё ничего не сделал… Наверное, внутреннее чутьё подсказало.
– Доброе утро, Белла, – голос весёлый, но тем не менее соблазняющий. – Как ты себя чувствуешь?
В ответ хочется сказать что-нибудь колкое, ядовитое, но вовремя прикусываю язык, прикрываю глаза и выдыхаю то, что должна сказать:
– Я готова. Я в порядке.
– Прекрасные новости, – слышу усмешку в его голосе, а потом хлопок двери. Видимо, он садится в машину. Замечательно, он будет здесь совсем скоро. – С удовольствием полюбуюсь на тебя. Оставайся в своей спальне.
– Хорошо, – говорю обречённо, опускаясь на кровать и запуская руку в волосы. Солнце за окном смеётся надо мной, как и Каллен. Для них обоих я просто игрушка. То, что можно с лёгкостью уничтожить, по истечении срока годности.
Впрочем, для подобных мыслей времени нет. Пытаюсь настроиться хоть на какой-то позитив, но мне это совсем не удаётся. Ненавижу спать с Эдвардом…
– Ах да, Белла, – будто бы вспоминая что-то, изрекает Каллен, и я нехотя обращаю внимание на его слова: – Рубашку можешь снять, – звонок обрывается, и слуховые процессоры утопают в длинных гудках.
Опускаю взгляд на своё тело, подмечая, что я всё ещё в рубашке Эдварда. Делаю несколько вдохов-выдохов, силясь успокоиться. Пальцы дрожат мелкой дрожью, когда я расстёгиваю пуговицы поочередно, пытаясь делать это медленнее. Будто бы можно оттянуть подобные моменты с этим человеком!
Нельзя.
Невозможно.
Нереально.
Такие как он всегда получают то, что хотят любой ценой. Убивают, насилуют, пытают, манипулируют – у них нет ничего святого, а человеческая личность для них не имеет никакого значения. Только собственные желание, только собственная мощь – они тщеславны, потому что живут в мире, который создают сами.
Они покупают людей, острова, дома, машины, яхты – они всесильны.
Наивно думать, что я смогу сбежать от Эдварда. Он скрывает от меня кто он такой, и, наверное, это к лучшему. Предпочитаю не знать, раз уж так нужно, чем быть застреленной, подобно несчастной Ален. Что она ему сделала?
Рубашка расстегнута, и оголяет мою грудь.
Пытаюсь успокоиться и замечаю, что в комнате душно. Встаю, открываю окно и вдыхаю свежий воздух. Любуюсь тем, как птицы летят стайками за горизонт. Балкона в этой спальне нет, хотя в других были. Жаль, не успела на них выйти. Думаю, они такие же дорогие, как и вся обстановка в комнатах. А ещё на этих балконах, как ни странно, чувствуешь себя свободной – одно из немногих мест в доме, где можно позволить себе подобную роскошь.
Жаль, я не свободна…
Среди этой дороговизны я чувствую себя лишней.
Странно, почему люди к этому стремятся?
Ни я, ни мой отец никогда не пытались «отхватить» что-то большее, чем имеем. Мы не гнались за большими деньгами и высокооплачиваемой работой. Мы жили так, как живётся, и были счастливы. У нас было всё необходимое для жизни, но без экстравагантных изысков, подобно выдержанного, неизвестно сколько времени, коньяка или фирменного блюда прямо от шеф-повара французского ресторана…
Ухмыляюсь сама себе, отстраняя подобные мысли, убираю непослушные локоны с лица и решаю умыться, перед тем как встретить Эдварда.
Направляюсь прямиком в ванную и придирчиво разглядываю своё отражение в зеркале. Снимаю рубашку, чтобы было лучше видно.
Тело совсем не изменилось, наверное, даже стало лучше, отлежавшись на шёлковых простынях под невесомыми пуховыми одеялами. Принцессы в замках спали так же, как спят в этом доме.
Понимаю, что волосы видели и лучшие времена, и подумываю над тем, чтобы принять душ.
Настраиваю тёплую воду и блаженно погружаюсь под её лёгкие и приятные струи.
Намыливаю волосы и тело, неспешно смывая шампунь, стараюсь, чтобы кожа выглядела лучше прежнего. Увлечённая этим занятием, не слышу открывшейся двери и вздрагиваю, когда над моим ухом появляется бархатный знакомый баритон.
– В душе, значит, – удовлетворённо произносит он, и его руки скользят по моей обнажённой спине вслед за тёплыми струями. Они холоднее воды, и это заставляет меня чувствовать себя некомфортно.
– Я почти закончила, – шепчу негромко, не зная, могу ли сбросить его руки с себя, прежде чем выйду отсюда. Мне это позволено?
– Зачем же, Белла, – мягко смеётся он, и его руки исчезают. – Примем душ вместе.
– Может, не стоит? – говорю, словно напуганный оленёнок Бэмби, из сказки, которую я читала Энтони. И мне действительно страшно. Пробирает дрожь. Я не хочу делать ЭТО в душе. Кровать – оптимальный вариант!
– Почему не стоит? – томным голосом шепчет он. – Очень даже стоит.
– Чем тебе не угодила спальня? – вижу, как пиджак и рубашка оказываются на мраморном полу.
– Тем, что в ней нет тебя сейчас, – отзывается мужчина, и вместе с этими словами чувствую его руки снова на своей талии. Они скользят вниз, и я ахаю от холода, доставляемого ими.
– Я не делала подобного в ванне, – неловко произношу я, когда он разворачивает меня к себе, вжимаясь страстным поцелуем.
– Это не проблема, все нужно попробовать, – ухмыляется он, убирая мои намокшие волосы с лица. Перевожу на него открытый взгляд. И снова ахаю – от восхищения. Вода мочит бронзовые локоны и стекает по бледным скулам, отчего лицо Эдварда становится ещё красивее, нежели прежде.
Снова отмечаю про себя, что в плане внешности и телосложения – а он стоит передо мной полностью обнажённый, словно древнегреческий бог Адонис – ему может позавидовать любая модель мужского пола, потому что он идеален. Было бы точно так же с характером и внутренним миром…
– После этого я смогу уйти? – спрашиваю, пока длинные пальцы исследуют каждый закуток моего обнаженного тела. – До вечера, разумеется.
– До вечера, – соглашается он. – Но к восьми ты снова должна быть здесь. Шофёр заберёт тебя от дома, как в прошлый раз.
Стискиваю зубы от подступающего гнева, когда Эдвард подбирается к самым сокровенным моим местам, и подавляю в себе желание залепить ему пощечину или ударить чем-нибудь тяжёлым по голове.
– Расслабься, – советует он, и я сдавленно киваю, мечтая лишь о том, чтобы всё это поскорее кончилось.
– Отлично, – похоже, он доволен. Слышу его слова как раз перед тем, как снова ощущаю боль.
Вот чёрт!
*******
– Эленика, в какую палату перевели Энтони? – стою посреди больничного коридора, спрашивая медсестру о том, где находится мой сын. Она улыбается, видимо, тоже радуясь, что я наконец-то соизволила прийти. Чувствую себя виноватой не только перед Тони, но и перед ней.
– В девятой, мисс Мейсен, – мягко говорит она, указывая нужно направление. Благодарно киваю и разворачиваюсь к той двери, на которую она указала.
– Он очень ждал вас, – произносит медсестра вслед, и от этого я стискиваю зубы. Как мне оправдаться перед Тони? Почему меня не было столько дней?
После секса с Эдвардом до сих пор остались неприятные ощущения, и они занимаю мою голову, пока я следую по коридорам к заветной двери. Ненавижу Каллена!
Впрочем, отогнать эти мысли удаётся довольно быстро. Едва я замираю на пороге синеватой палаты, как все мысли, помимо сына, вылетают у меня из головы.
Внимательные небесные глаза смотрят на меня. В них радость, неверие и какая-то сдержанность. Вокруг моего малыша больше нет того огромного количества приборов, как в тот последний раз, когда я его видела. Теперь лишь одна тонкая прозрачная трубка тянется от его локтевого сгиба к экрану одного небольшого монитора. Не знаю его назначения. Мне плевать.
Делаю пару несмелых шагов, изумляясь такому взгляду от собственного ребёнка.
– Солнышко, Энтони, – пробую произнести что-нибудь, но язык плохо слушается.
– Привет, мам, – он отвечает и радостно, и серьёзно одновременно. На миг забываю, что здесь делаю.
А потом у меня сдают нервы. Буквально. И быстро.
Кидаюсь к его кровати, не унимая бегущих слез, и опускаюсь на колени, принимаясь целовать его ладошки и прижимать их к щекам.
– Прости меня, малыш, прости меня, – помню, что ему нельзя волноваться и нервничать, но ничего не могу с собой поделать. Я слишком долго отсутствовала. Я боюсь, что он не примет меня в следующий раз. Этот страх пронизывает мою душу, заставляя сердце биться сильнее, и делая внутреннее состояние неприемлемым.
Возможно, какая-то часть моих слёз направлена на то, что сегодня мне пришлось вынести с Калленом. При нём ведь плакать запрещено…
– Успокойся, мамочка, я в порядке, – рассеянный детский голос слышится над моим ухом, отчего я натягиваю на лицо улыбку, всё ещё не выпуская его рук из своих. – Я в порядке, мне не больно.
– Это хорошо, – выдыхаю, вжимаясь лицом в простыни, чтобы как-то остановить слёзы. – Я рада, что тебе не больно.
– Почему ты плачешь? – малыш действительно удивлён. Не знаю, что ответит ему на этот вопрос. Почему я плачу?
Потому что я боюсь его потерять, боюсь не услышать, как он говорит «мамочка», как зовёт меня, как растёт, как улыбается…
Но сказать Тони этого я не могу. Он слишком мал, чтобы понять это. Мал, несмотря на всю ту взрослость, что ему пришлось принять в себя из-за болезни. Поэтому ограничиваюсь лишь одной фразой, в которой надеюсь передать весь смысл своего душевного состояния:
– Я виновата перед тобой, Энтони.
– Ты не виновата, мне Эленика сказала, почему тебя не было. Ты работала. Чтобы принести денег для тех, кто меня лечит.
Отрываюсь от больничных простыней, и, стараясь не заострять внимание на том, каким тоном произношу слова «работала», отвечаю сыну:
– Да, малыш, да. Работала. Из-за денег. Но теперь я здесь. Я с тобой. Я не хочу уходить…
– Ты ведь ненадолго уходишь? – мой собственный ребёнок, который испытывает боль, который находиться в больнице, в окружении незнакомых людей, пытается меня утешить. Замечаю, как он повзрослел за эти два дня. Какое мужество и храбрость появились в нём во время моего отсутствия…
– Как же я люблю тебя, Тони, – отпускаю его руки, приподнимаясь и целуя его в лоб. Он улыбается мне, хотя в улыбке проскальзывает грусть.
– Я тоже люблю тебя, мамочка, – проговаривает он, и его ладошки поглаживают мои щёки, стирая с них слёзы. Вымученно улыбаюсь, глядя на него.
Небесные глаза полны заботы и нежности. Заботы обо мне.
Никто не заботится сейчас обо мне, кроме Энтони. Только он. Он – всё, что у меня есть. Я сберегу его даже ценой собственной жизни!
Сейчас, когда я вижу эту детскую улыбку, эту любовь, исходящую от маленького хрупкого создания, я понимаю, что всё что делаю с Эдвардом – делаю не зря.
Мой малыш заслуживает жизни, заслуживает права на эту жизнь. Пусть Каллен сколько угодно терзает меня, причиняет боль – я всегда буду знать, зачем я на это согласилась. Ради него – моего Энтони.
– У меня для тебя есть кое-что, – вытираю слёзы, нежно глядя на него, и достаю из сумки новую книжку со сказками. – Думаю, тебе понравится.
– Спасибо, – он благодарит искренне, но всё же что-то не договаривает. Пытаюсь понято что, и поэтому кладу книжку на кресло у стены.
– Что с тобой, Тони? – спрашиваю я, гладя его белокурые локоны.
– Ничего…
– Солнышко, расскажи мне, – надеюсь, что он послушает меня, потому что иначе я изведусь от догадок.
– Я не хочу, чтобы ты уходила, – хмурясь, говорит он и отводит взгляд. – Без тебя мне плохо.
– Мне тоже, малыш, – целуя ещё щёчки, произношу я. – Но я должна. Ты знаешь почему.
– Знаю, но всё равно не хочу, – упрямо повторяет он.
– Сейчас я здесь, милый, – прижимаюсь своим лбом к его, успевая поцеловать нежную кожу. – И буду здесь до самого вечера. А утром снова приду.
– Я скучаю по тебе, мамочка, – он поднимает руки, обхватывая ими мою шею. Ответно прижимаю его к себе, слегка приподнимая с кровати. Он удовлетворённо сопит, уткнувшись мне в шею, и чувствуя его дыхание, во мне зреет новая уверенность, что я способна вынести любые превратности судьбы на благо моего ребёнка.
– Я тоже скучаю, Тони, тоже, – не разжимаю его рук, понимая как необходимы и ему, и мне эти объятья. Целую его в макушку, поглаживая затылок и спинку моего мальчика.
– Прочитай мне что-нибудь, – просит он, всё ещё не отпуская меня из объятий.
– Сейчас, – аккуратно выпутываюсь из его рук, и, достав книжку, сажусь на кровать, позволяя ему прижаться к себе, а затем начинаю читать сказку о Красавице и Чудовище, невольно олицетворяя Эдварда и себя в образе главных героев.
Мы слегка не подходим – я не красавица, а он чудовище лишь внутри, но никак не снаружи…
Впрочем, думаю, смысла это не меняет.
Утешает лишь то, что сейчас со мной мой малыш. Я глажу его локоны и целую его щёки. Он любит меня. И пока я нужна ему, я буду рядом, я вынесу всё что угодно, и сделаю так, как будет нужно.
Он – главная цель моего существования.
И это никогда не изменится!