Я открываю шкаф и, опустившись перед ним, дотягиваюсь до коробки в дальнем левом углу. Мне нет потребности доставать её на свет, чтобы извлечь именно книгу. В своё время я положила её на самый верх над фотографиями и ожерельем. Я держу книгу в руках уже через несколько мгновений, открываю обложку, за которой тянутся и несколько страниц, и между них на пол у моих колен соскальзывает сложенный лист бумаги. Я разворачиваю его, и оказывается, что он не единственный, что их два с двумя полностью исписанными страницами и ещё немного третьей. Листы просто в клеточку, с потрёпанными краями. Я вижу своё имя и, прислонившись к шкафу, начинаю читать. Письмо, бывшее здесь всё это время, все эти месяцы и весь этот год. Письмо, о котором я не имела и понятия, но могла знать и могла понять хоть что-то сразу, как всё случилось. Или почти сразу. Я медлю несколько мгновений, прежде чем опустить глаза вниз, к той строчке, где есть только моё имя.

Белле.

Если ты нашла это письмо, то наверняка дочитала какую-либо свою книгу и решила взяться за мою. Я не могу знать, когда настанет этот день, спустя неделю или несколько, но если ты нашла письмо, то продолжай его читать. Я не буду говорить, что ты должна убрать его и вернуться к нему через несколько лет. Нет, ты должна прочесть. На случай, если я ещё не сказал всё лично, потому что пока так и не могу. Но ты должна знать. Всё, что касается меня. В большей степени. Ты заслуживаешь знать, Белла. Какая у меня мать, и почему я едва говорю о ней. Причину, по которой это словно душит меня. Она, отец, они оба. Так было не всегда, но теперь это так. Это так намного дольше, чем было иначе. Это так большую часть моей жизни. Было по-другому лишь в течение десяти лет. Именно столько мне было, когда они развелись. Ты уже можешь знать это и что-то ещё от Элис, но я хочу, чтобы ты услышала всё и от меня. Мне было десять, и ничего не предвещало. Тогда я думал так. Теперь не думаю. Теперь мне больше не десять, и я понимаю, что ссоры не всегда являются просто ссорами, когда двое людей помирятся вечером или утром, и всё забудется. Я помню, как отец пожелал мне доброй ночи. Помню, как он оставил включённым только ночник, а потом покинул комнату. Он делал всё это и прежде. Все десять лет моей жизни. Не было ничего, что отличалась бы от предыдущих вечеров или недель. Если бы он не зашёл, может быть, я бы и стал думать всякое, но у меня не было ни единой причины думать, что его больше не будет со мной так, как раньше. Что он подаст на развод, и моя прежняя жизнь оборвётся. Я заснул, а утром пошёл в школу, отца уже не было, но меня это не удивило. По утрам он вставал и уезжал раньше всех, и мы крайне редко завтракали все вместе. Что он покинул и дом и собрал вещи, я узнал, только придя из школы. Всё сказала мама. Одна, без него. Что это теперь только наш дом, не его, и что вечером отец не придёт. Что они остаются моими родителями, но не семьёй друг для друга. Я купился на это, как и должен был, будучи всего лишь ребёнком. Я купился, потому что на следующий день отец приехал отвезти меня в школу и сказал всё то же самое. Что он всё равно мой отец, а я его сын, и это навсегда. Но, наверное, ему стало трудно сохранять это навсегда, встретив другую женщину и создавая новую семью с ней, и заводя второго ребёнка. Элис тут ни при чём, но они любили меня, пока не стали любить меньше или и вовсе перестали, будто, чтобы любить общего ребёнка, нужно неизбежно оставаться вдвоём, а иначе он станет словно сорняком, помехой на пути к другой жизни без воспоминаний о прошлом. Я стал этим сорняком. Мне становилось одиннадцать, двенадцать, тринадцать и четырнадцать, и у отца появилась новая семья, сначала Эсми, а потом и моя сестра. Мать же встречалась с разными мужчинами, и я почти никогда не видел её одну. У неё не было времени или желания заботиться обо мне, как раньше. Будто всего одна ночь, несколько часов, и её кто-то подменил, а мою настоящую маму забрал. Она подавала не лучший пример. Так наверняка думали о ней соседи, но меня это не касалось. Я был сам по себе и не отвечал им, даже когда они обращались ко мне. Я был одет, обут и не знал истинного голода, но раньше она готовила, а без отца перестала. Я так хотел оказаться подальше от неё. И я оказался, прошло много лет, больше двадцати лет, как они развелись, но я всё ещё не знаю, почему. Что стало для него последней каплей. Почему именно в тот вечер. Может быть, что-то сделал я или наоборот чего-то не сделал. Может быть, его разочаровал я, и из-за меня он ушёл. Из-за того, что я становился не таким, каким он хотел бы меня видеть. Но и она отдалилась от меня. У них обоих были свои причины, которые я хочу и одновременно не хочу знать. Я приехал сюда, и однажды я поеду обратно домой, и как у него здесь мне так трудно бороться с вопросом «почему?», точно так же я ощущаю себя, и когда встречаюсь с матерью. Вдруг я никогда не смогу спросить ни у кого из них, или вдруг они не ответят мне, не назовут одну конкретную причину, которая в большей степени определила всё, и я так и буду жить с этим неведением, из-за него не зная себя до конца? Вдруг это действительно я или какие-то мои поступки разрушили всё для них, прежде прекрасные отношения, которые сделалось невозможным сохранить? Вдруг всё это моя вина?

Я прерываюсь в чтении, потому что не могу вынести всё разом. Потому что всё хуже, чем я думала, что является. Потому что у него нет ответов, и потому он винит себя. Эдвард винит себя за развод. Это не то, что я когда-либо была бы готова услышать. Ни лицом к лицу, ни вот так, посредством оставленного им письма. Если он не вёл себя отвратительно, не дрался в школе и не приносил постоянно неудовлетворительные отметки, а я не могу представить его создающим проблемы, то почему он себя винит? Это как если бы я винила себя за наше расставание, в котором точно нет и не может быть моей вины. Но всё-таки это разные вещи, разные понятия. Ему было десять, и его родители разводились. Мне было восемнадцать, и мы не провстречались и месяца. Я не имею права сравнивать.

Я думаю так слишком часто. Будто не повзрослел с тех пор ни на один день. Но прошли годы. Десятилетия. Скорее всего, если бы я разбудил тебя и сказал всё это вслух, ты бы сказала, что я не виноват и не могу быть виноват, что я был ребёнком, но что если я думаю так, то имею на это право, и ты понимаешь и готова выслушать. Но ты даже ничего не знаешь. Ты спишь и не знаешь, что я спустился вниз и выходил посмотреть на озеро, прежде чем начать писать. Наверняка тебе никто не говорил, как ты прекрасна во сне. Я думал разбудить тебя и заняться с тобой любовью вновь, представляя, как всё было бы ещё прекраснее, чем в наш первый раз прошлой ночью, но ещё рано. Мы ещё не настолько близки. И ты другая. Но я думаю, что люблю тебя. Что бы ни было, я думаю, что буду любить тебя всю оставшуюся жизнь.

Эдвард.
1 июня 2021 г.

Первое июня. Когда мы были в домике на озере. Он написал мне письмо со словами любви, которые я услышала лично лишь несколько дней спустя, только чтобы он всё равно что забрал их, уехав прочь менее, чем через двадцать четыре часа. Я согласилась встретиться с ним до того, как прочла всё это, и нет, я не думаю отказываться теперь, но я не смогу делать вид, что не знаю больше. Я встаю с письмом, оставляя его при себе, прежде чем закрыть шкаф. Я не очень хорошо сплю ночью, часто просыпаясь или почти просыпаясь, но засыпая вновь, и однажды на границе между сном и реальностью мне даже кажется, что телефон издал сигнал, но, приподнявшись и проверив, я понимаю, что мне действительно показалось. Эдвард наверняка спит. С чего ему не спать, как мне? Утром я ем панкейки, смазывая их джемом, папа также ещё здесь и наливает себе вторую чашку кофе, когда обращается ко мне, отложив в сторону вчерашнюю газету.

- Чем планируешь сегодня заняться?

- Я... Я еду в Сиэтл. Через сорок минут.

- Не понял. Ты нам не говорила.

- Да, я туда и не собиралась. Но меня пригласили на обед. Эдвард пригласил.

- Ясно.

- И вы больше ничего не спросите?

- А надо? - спрашивает мама. - Кажется, ты чётко дала понять, что можешь о себе позаботиться, и Эдвард твой парень, не останавливать же нам тебя.

- Да, всё так, но только он бывший парень, мама.

- И надолго он бывший?

Я не удостаиваю это ответом и возвращаюсь к еде. Это легче, чем вернуться к Эдварду, зная всё, что я теперь знаю. Подозревая, что все его проблемы вряд ли испарились полностью, и хорошо, если к ним не прибавились новые. Мне ещё учиться и учиться. Если у него всё не очень нормально, я не смогу быть с ним и подле него так, как он намекал, что ему это нужно. Если ему нужно, чтобы я всегда отвечала на звонки, могла долго разговаривать по телефону, как раньше, и могла приехать в любой момент, то это вряд ли физически возможно. То есть возможно, наверное, но готова ли я чем-то жертвовать? Например, временем с друзьями или сложившимися привычками? Поработать, поплавать в бассейне, вернуться в общежитие, поболтать с Рэйчел перед сном? Я хожу по комнате в трусах и ещё не застёгнутой рубашке поверх бюстгальтера за пятнадцать минут до момента, когда мне надо будет выйти на улицу, что совпадает с раздающимся звонком Эдварда. Я вдыхаю и выдыхаю, чтобы немного расслабиться, прежде чем ответить.

- Да.

- Привет.

- Привет.

- Не передумала? - спрашивает Эдвард. - Я собираюсь выезжать.

- Не передумала.

- А что родители? Ты им сказала?

- А если сказала, и кто-то против, для тебя это имеет значение? По-моему, с моим отцом у тебя всё в порядке. Он уже уехал на работу.

- Для меня всё имеет значение, но в большей степени ты, - ровно говорит Эдвард. - Когда я приеду, мне подождать в машине или зайти?

- Подождать в машине. У нас не свидание, Эдвард.

- Я понял. Необязательно повторять это снова и снова, только если ты не напоминаешь так самой себе. Скоро увидимся.

Эдвард отключается, и я заканчиваю одеваться, в самую последнюю очередь натягивая носки. Я спускаюсь вниз и надеваю уже обувь с верхней одеждой, в то время как мама выходит в прихожую и, подождав, протягивает мне термос с горячим чаем.

- На случай, если по дороге захочется пить.

- Тогда захочется и в туалет.

- Тогда остановитесь на заправке. Послушай, Белла, ты рассталась с хорошим парнем, это произошло по какой-то причине, и, если причина в Эдварде, зачем ты мучаешь его и себя? Зачем всё это, родная? Ты же не мстительная, Белла, но если мстительная, а мы просто не знали об этой твоей черте, то это неправильно. Ты ещё можешь простить и быть счастлива с ним. Прощать в двадцать проще, чем в тридцать.

- Мне пора, мам. Но спасибо за чай и остальное.

Я выхожу из дома и понимаю, что Эдвард уже здесь, его машина стоит на обочине, и ощущается всё так, будто ничего не изменилось. По сравнению со вчерашним днём всё действительно, как и было, за исключением письма в моей сумке, из которого следует много чего, но главным образом то, что Эдвард даже не знает, кто он есть, или не знал тогда, но дело со всем этим мне предстоит иметь лишь сейчас. Возможно, предстоит, если я дам понять, что нашла. Я сажусь в машину и сразу тяну на себя ремень безопасности, вставляю его, пока не раздаётся щелчок, и только тогда поднимаю голову, чтобы посмотреть на Эдварда. Он смотрит на мои руки и сумку на моих коленях, прежде чем перевести взгляд к моим глазам и моргнуть. Он выглядит хорошо. Лучше, чем в первый вечер, как по мне. Может, это всё свежий воздух.

- Что?

- Ничего. Просто смотрю на тебя.

- Ясно. Но я отвыкла. Может быть, поедем? Или теперь ты передумал?

- Нет. Ни за что.

Эдвард заводит двигатель, и хотя я действительно отвыкла от того, чтобы он смотрел на меня, сама я смотрю на него. За каждым его действием и за тем, как двигается правая рука, чтобы повернуть ключ, а потом присоединиться к левой руке на рулевом колесе. И даже после, когда мы едем по дороге уже как минимум пару минут, я всё ещё смотрю, пока не задумываюсь, что он наверняка это осознаёт, и что это может отвлекать, и тогда я поворачиваю голову к окну. Здесь так тихо, очень тихо, если не считать звуков, как связанных с машиной, так и не имеющих к ней никакого отношения. Щелчки поворотника, шорох одежды Эдварда, его вдох. Я думаю, долго ли мы будем ехать молча. Долго ли я буду молчать? Всю дорогу до неизвестного мне места? Если мы вообще действительно едем в Сиэтл и какой-то ресторан. Я тоже вдыхаю.

- Как дела дома?

- Нормально. Но дома это здесь или дома это в Такоме?

- Здесь. Там я не была.

- Но хочешь? В гости? Не сегодня, а вообще? По-дружески тоже можно.

- Не хочу.

- Ясно. А почему не хочешь? - спрашивает Эдвард, и в его голосе слышна настойчивость. - Могла бы и приехать на пару часов. Например, на обед.

- Ты не готовишь.

- Но существует доставка. Я помню, мы говорили об этом. Что ты хотела бы жить там, где иногда можно не готовить, а позволить себе доставку. Я не говорю, чтобы ты приехала готовить обед самой себе и заодно мне в моей квартире. Это было бы ненормально.

- Да, ненормально, но здесь многое ненормально. Много всего, чего я не могу понять. И мне кажется, есть разница между тем, чтобы любить кого-то по-своему, и тем, чтобы вообще не любить. И ты мне лгал. Мы встречались всего несколько недель, но ты и тогда успел мне солгать, - мы останавливаемся на светофоре, когда я поворачиваю голову к Эдварду, нащупав письмо в сумке и вытаскивая листы на поверхность. Он несомненно узнаёт их. Понимает, что это, но не факт, что помнит, что именно писал, слово в слово или хотя бы в общих чертах. - Мы об этом поговорим?

- Это моё письмо.

- Да.

- Ты его нашла?

- Найти можно лишь то, что было утеряно, а я его не теряла. Я его обнаружила. Ты помнишь, что писал? - я разворачиваю листы и нахожу в тексте то самое место, то самое предложение и ещё несколько фраз, следующих за ним. - Вот что ты написал. Элис тут ни при чём, но они любили меня, пока не стали любить меньше или и вовсе перестали, будто, чтобы любить общего ребёнка, нужно неизбежно оставаться вдвоём, а иначе он станет словно сорняком, помехой на пути к другой жизни без воспоминаний о прошлом. Я стал этим сорняком. Мне становилось одиннадцать, двенадцать, тринадцать и четырнадцать, и у отца появилась новая семья, сначала Эсми, а потом и моя сестра. Мать же встречалась с разными мужчинами, и я почти никогда не видел её одну. У неё не было времени или желания заботиться обо мне, как раньше. Будто всего одна ночь, несколько часов, и её кто-то подменил, а мою настоящую маму забрал.

- Белла...

- Это называется любить по-своему?

- А что я должен был тебе сказать? - на светофоре зажигается зелёный, и Эдвард нажимает на газ, когда автомобили перед нами проезжают вперёд. - Всё это?

- Да, Эдвард, всё это. Всё, что ты написал. А не те слова, что тебя любят, как умеют и могут, но всё-таки любят,

- Написать проще, чем сказать вслух. Это может ощущаться так, что пишешь не ты, а кто-то за тебя.

- И так это и ощущалось? Ты это тогда ощущал? Что как будто диктуешь кому-то, у кого такой же почерк, как у тебя?

- Нет. Нет, я ощущал не это, - на пару секунд Эдвард бросает взгляд на меня, но очень скоро возвращает его к дороге, так что я успеваю заметить лишь то, как нахмурены его брови, а губы поджаты. - Это было совсем не тем. Это был я, всё ещё я, а тебе было восемнадцать. Восемнадцать. Я не мог представить себя сидящим или стоящим перед тобой и говорящим всё это, глядя в твои глаза. Может быть, ты решила бы, что это слишком для тебя, выросшей в полноценной семье, где все друг друга любят и могут разговаривать друг с другом, даже если злятся, обижены или разочарованы. Тебе кажется, что ты была готова к правде, ко всей правде, и я тоже думал так, а в другое время переставал думать, что ты готова, и это словно раздирало меня на части. Как и мысль, что я уеду и не скажу тебе вообще никак.

- Что слишком для меня?

- Оказаться во всём этом ещё больше. Узнать всё и, возможно, задуматься, что у тебя нет глобальных семейных проблем, а мои проблемы гораздо сложнее того, что чей-то отец меня ударил, а мой отец всё видел, и хорошо, что не видела мать, а то кто знает, что она бы подумала о ситуации в целом со стороны своего профессионального опыта.

- Она не знает? Не знает обо мне? Твоя мама не знает, что я есть?

Эдвард чуть увеличивает скорость, пользуясь тем, что впереди никого нет. Мы как раз проезжаем мимо таблички с названием города, и я думаю, что если обо мне не знают, то это, конечно, не трагедия, но всё равно нечто неприятное. Ведь если он говорит, что приехал из-за меня и главным образом ко мне, и если по его словам ему тоже пришлось тяжело, то насколько же у него не лучшие отношения с матерью, если она предпочитает не замечать или заметила всё, но не стала спрашивать, или если он скрыл то, что было между нами? Проходит как будто несколько минут до того, как Эдвард говорит, качая головой:

- Она знает о тебе. Только не знает, сколько тебе лет. Она не настолько сильно отсутствует в моей жизни, как может показаться, Белла.

- Значит, она не знает ничего о моём возрасте, но знает, откуда я, и может думать, что я застрявшая в городке без перспектив женщина лет тридцати, которая прозябает за кассой, пробивая покупки?

- Нет. Она не может думать так. У нас не лучшие родственные отношения, но всё-таки она меня знает. Знает, что ты умная, а не меркантильная, потому что знает меня, как и то, что я понял бы, если бы кто-то хотел лишь мои деньги, а не меня самого, и держался бы от этого человека подальше.

- Я взяла твои деньги, - громче говорю я. - И воспользовалась им, несмотря ни на что. Это не меркантильность?

- Нет. Я сам дал их тебе, ты ничего не просила и не требовала, и не манипулировала мной. Быть меркантильной это совсем другое.

- Ладно, - мой голос переходит практически на шёпот. - Если твоя мама не совсем отсутствующий человек в твоей жизни, то каким образом она присутствует и как часто?

- Стала чаще, - отвечает Эдвард, и ход машины немного замедляется из-за скопления других автомобилей впереди. Может быть, авария. А может быть, у кого-то сломалась машина не в самом удачном месте. - На самом деле она переехала жить в мой район, что совершенно нерационально с точки зрения расстояния до её работы, но она переехала и стала заходить вечерами. Не каждый день, но раза три в неделю случается. Включая один из выходных, когда иногда мы ужинаем вместе. Но я думаю, она проверяет меня. Когда звонит или просто приходит. Моё состояние, знаешь. Чем я занимаюсь и как провожу вечера.

- А как ты их проводишь?

- Хочешь знать что-то конкретное?

Мы вообще почти останавливаемся в потоке, и Эдвард поворачивает голову ко мне, перемещая руки по рулю вниз с напряжённым вздохом, который мне не составляет труда услышать. Я не отворачиваюсь, только провожу рукой по сумке и качаю головой, потому что мне рассказала Элис, но ему не стоит знать об этом. В смысле это может всё упростить, и ему не придётся говорить ничего из того, что я услышала от неё, можно будет только сказать, что всё позади. Но это нечестно по отношению к нему. Притворяться и изображать неведение.

- Я понимаю, мой вопрос может быть некомфортным и неприятным для тебя, но ты выпиваешь?

- Нет. И так понятно, отчего ты спрашиваешь, поэтому я скажу, что это действительно происходило. Я справлялся с жизнью, в которой не было тебя, пока не перестал, и здесь нечем гордиться. Я и не горжусь. Но мама, по-моему, впервые в своей жизни действительно испугалась, что со мной в таком состоянии что-то случится. Не когда я трезв, а когда выпил, и на ум может приходить всякое. Я смутно помню, как она говорила про алкоголиков, с которыми ей случалось работать, и как смотрела на меня, когда...

- Когда что?

- Когда мне становилось плохо при ней, находящейся в квартире. Это было унизительно. Я не очень хочу говорить об этом в данный момент. Я схожу посмотреть, что там случилось, ладно? Вот, возьми ключи, - Эдвард заглушает двигатель и вытаскивает связку из замка, протягивая мне, и я беру её в правую руку. - Когда я уйду, поставь себя на сигнализацию.

- Может быть, ты не пойдёшь?

- Боишься оставаться одна?

- Нет, я... Я не об этом.

Эдвард смотрит на меня, наверняка понимая, что я имею в виду, но не могу сказать, что я боюсь за него в случае, если он выйдет и исчезнет из поля зрения, а так и будет, если он пройдёт хотя бы десять метров вперёд. Он только кивает и говорит:

- Если не вернусь через шесть минут, то разрешаю вызвать полицию, но я вернусь.

Эдвард покидает автомобиль, и, сразу закрывшись в нём, я смотрю вперёд через лобовое стекло вслед удаляющемуся силуэту, а ещё запоминаю время. Оно тянется медленно, словно медленнее, чем обычно, по крайней мере, для меня, пока я нахожусь тут одна. Автомобили перед нами немного продвигаются вперёд, появляется некоторое пространство, и можно ехать, но я не могу даже при наличии ключей. Здесь точно не механическая коробка передач, а автомат, которым я не умею пользоваться. Сзади, к счастью, пока ещё не сигналят, но вскоре движение по нашей полосе вновь прекращается, а по встречной полосе машины едут одна за одной. Я думаю, что, скорее всего, у кого-то действительно сломалась машина прямо посреди полосы, и приходится объезжать затор по встречке. Наконец Эдвард появляется в зоне видимости, и я снимаю автомобиль с сигнализации. Эдвард садится за руль, быстро закрывая дверь, принеся на воротнике несколько белых крупиц, которые являются именно ими, а не снежинками. В любом случае они тают у меня на глазах и полностью становятся невидимой жидкостью на чёрной ткани, когда я спрашиваю.

- Что там? Ты что-то увидел?

- Да. У семьи сломалась машина, я предложил их отбуксировать. В автосалон. На машину ещё действует гарантия. Наверное, сначала я должен был спросить у тебя, но ты ведь не возражаешь?

- Нет.

Как только позволяет дорожная ситуация, Эдвард останавливается перед сломавшейся машиной, и другой водитель прикрепляет буксировочный трос к своему автомобилю. Потом они о чём-то разговаривают, наверное, о том, что должен делать другой водитель, хоть его автомобиль и не на ходу, а после Эдвард идёт обратно с женщиной и мальчиком и открывает им правую заднюю дверь. Мальчик забирается в машину первым, его мама следом за ним, и я здороваюсь с ними, на что мальчик лет восьми отвечает уверенным «здравствуйте». Женщина говорит то же самое и представляется Камиллой, а её сына зовут Марк. С их появлением в машине мы с Эдвардом больше не разговариваем, он только включает музыку и смотрит на меня или назад, спрашивая, не нужно ли прибавить тепло, но чаще мужской взгляд всё-таки обращён ко мне. Я отдаю термос новым знакомым, выпив из него совсем немного, и спустя время Марк просится у матери в туалет. Приходится свернуть на заправку, благо она попадается через семнадцать минут. Мы с Эдвардом остаёмся один на один.

- А ты в туалет не хочешь?

- Нет.

- Думаю, мы можем и опоздать в ресторан к двум.

- Ты забронировал столик?

- Да, на два часа, - отвечает Эдвард, - я был уверен, что к этому времени мы уже доберёмся, но теперь понимаю, что вряд ли. Как тебя кажется, ты понимаешь меня сейчас лучше или всё ещё нет?

- Я не уверена. Ты сказал, что пытаешься стать лучше меня на протяжении всего этого времени. Как мне следует это понимать? Что означают данные слова, какой смысл ты вкладываешь в них?

- Они означают, что я хожу к психотерапевту. Что-то около восьми месяцев. Не к маме, разумеется. Это было бы, вероятно, худшей идеей на свете.

- Ты ходишь к психотерапевту?

- Хожу, - проводя руками по рулю, тихим голосом произносит Эдвард. - Раз в три недели. Сначала было раз в полторы.

- И каково это? - спрашиваю я. - Ты ему о чём-то рассказываешь?

- Рассказываю. И он это она. Там, куда я пошёл, мне предложили самое ближайшее время приёма у женщины. Я согласился. Подумал, что всегда смогу передумать и выбрать другого психолога, но остался у неё. Иногда она задаёт задания, и это заставляет меня чувствовать себя так, как будто я снова оказался в школе, а я не сильно любил школу. Сами занятия в основном да, но не атмосферу между ними.

- И что за задания?

- Со стороны ничего особенного, пожалуй, - Эдвард переводит взгляд на меня и обнаруживает, что я смотрю на него, и либо это, либо что-то ещё вызывает у него глубокий, очень слышный вдох. Я ощущаю, как в тот же миг и у меня поднимается грудная клетка от того, что лёгкие расправляются, едва в них поступает новый кислород, вытесняя прочь углекислый газ. - Обычно это записывать свои мысли и ощущения в присутствии разных людей после того, как встреча с ними подошла к концу. О чём мы говорили сегодня, кто говорил больше, в какой день это было, и если это тот человек, на которого я обычно злюсь, то есть моя мама, то я должен каждый раз подводить итог, вызвало ли что-то из её действий или слов негативные эмоции во мне на этот раз. И если да, то что именно, и как я реагировал, дал ли ей понять, что мне что-то неприятно, или промолчал.

- И ты даёшь ей это понять?

- Случается. Когда меня напрягает то, что она приходит убедиться, всё ли у меня в порядке. Имеется в виду, живой ли я. Но вообще она ходила со мной на сеанс пару раз. И мы разобрались в наших проблемах. В целом.

- Да?

- Да. Я говорю тебе правду, Белла, и в том письме всё тоже было правдой. От начала и до конца. В тот день я многого не мог сказать тебе вслух, и прошло несколько дней прежде, чем я сказал, на мой взгляд, главное, но это главное было самой искренней вещью, какую я говорил кому-либо за многие годы. Я готов...

В этот миг открывается задняя дверь машины, означая возвращение наших попутчиков, и, конечно, Эдвард больше ничего не говорит. Мы возвращаемся на дорогу по направлению к Сиэтлу и спустя почти два часа, когда мне начинает становиться слегка дискомфортно от сидения практически в одной позе, и возникает желание выйти, наконец приезжаем к автосалону. Эдварда благодарят за помощь, на что он говорит, что дождётся, пока что-то прояснится. Точнее, мы дождёмся. К настоящему моменту времени я уже хочу и в туалет, и пить, и немного есть, и иду в здание с целью хотя бы посетить уборную, замечая тут и импровизированную кофейню, но, даже не интересуясь, мне и так понятно, сколько там стоит хотя бы круассан. Выйдя из туалета, через окно салона я наблюдаю, как Эдвард сворачивает буксировочный трос и убирает его в багажник. Сломавшейся машины нигде не видно, как и её хозяев. Скорее всего, её уже отогнали в гараж для ремонта, и они находятся там же.

- Мисс? - я поворачиваюсь и вижу мужчину слегка за тридцать или в возрасте тридцати, он одет в костюм по всем правилам, белая рубашка, пиджак и брюки чёрного цвета, и галстук к ним в тон. Мужчина вполне красивый, но не так, как Эдвард. - Не хотите ли посмотреть наши автомобили?

- Нет, я не ваш клиент. Ваши клиенты у вас в гараже, и ещё он может быть вашим клиентом, - я указываю на Эдварда снаружи. - И, поверьте, кредит вы также не сможете мне предоставить. Но, если бы вдруг, чьи у вас машины?

- Японские. Toyota. Считаются самыми безопасными в мире.

- Правда?

- Да, мисс. Это крупнейшая японская автомобилестроительная корпорация с почти столетней историей. По итогам рейтинга от компании, которая специализируется на оценке безопасности автомобилей, корпорация занимает первое место по надёжности своих машин. Если вы хотите, я могу показать вам ту машину, которая является лидером среди всех остальных. Просто показать, не более.

- Нет, не стоит, но спасибо. Я просто жду парня, и мы здесь не для того, чтобы что-то купить. Я не оспариваю надёжность ваших автомобилей, но у ваших клиентов один из них уже сломался, и мы просто сопроводили их сюда.

- Белла, - я поворачиваю голову на голос Эдварда, остановившегося в нескольких шагах от меня с правой рукой, засунутой в карман, тогда как левая опущена вдоль тела. Эдвард смотрит на меня слишком внимательно и серьёзно, чтобы я могла проигнорировать исходящую от него напряжённость, от которой становится словно душно даже в столь обширном пространстве. - Мы можем ехать. Здесь всё в порядке?

- Да. До свидания.

Мы вместе проходим через автосалон в сторону выхода, но на улицу я ступаю первой, а Эдвард за мной. Его машина стоит в нескольких метрах, припаркованная в соответствии с разметкой очищенных от снега машиномест, и я сразу иду в сторону пассажирского сидения, открывая дверь, сразу как Эдвард отключает сигнализацию. Внутри стало чуть прохладнее, чем было, но всё равно здесь теплее, чем снаружи, и я вижу стаканчик на вынос в держателе в своей дверке, а на приборной панели что-то, завёрнутое в пергаментную бумагу.

- Ты флиртовала с этим менеджером?

- Что?

- Я о том парне в салоне.

- Тот парень в салоне просто надеялся продать мне некий самый безопасный и надёжный японский автомобиль, но он явно ошибся насчёт меня. Я не тот клиент, который ему нужен, да и, быть может, надёжность тех автомобилей преувеличена.

- Нет, под надёжностью подразумевается не то, что автомобиль никогда не сломается, а то, насколько выше вероятность уцелеть и серьёзно не пострадать в результате аварии по сравнению с автомобилями других марок. Я купил тебе горячий шоколад и слойку с малиной, - говорит Эдвард, отвечая на пока невысказанный мною вопрос и заводя двигатель. - Поешь.

- Ты что, купил это в автосалоне?

- Ну да. Ты пошла в туалет, а я зашёл сюда, пока они решали там организационные вопросы. Я купил всё и вернулся к машине.

- Думаешь, мы уже не успеем в ресторан?

- Нет, можем успеть. У нас есть ещё семь минут.

- Тогда я просто выпью шоколад.

- Как считаешь нужным, - Эдвард недолго смотрит на меня, прежде чем выехать с парковочного места и поехать в сторону выезда с территории салона, - но мне приятно, что ты не спрашиваешь, заплатил ли я пять долларов или около пятидесяти.

Я сохраняю молчание и просто смотрю в окно. Мы оказываемся у рынка Пайк-Плейс, и Эдвард паркует машину. Отсюда видно набережную и колесо обозрения на берегу залива, одним словом, все те места, где мы гуляли с Элис, когда она впервые приезжала ко мне. Я беру с собой опустевший стаканчик, чтобы выбросить в урну, и выбираюсь из автомобиля после Эдварда. Он подходит ко мне, обогнув машину спереди, и при других обстоятельствах я думаю, что он бы взял меня за руку, но обстоятельства не те. А может быть, и не взял. Он выглядит задумчивым, глядя чуть в сторону, и мне хочется что-то сказать. Но вряд ли уже то, что я солгала про Джереми и верю письму, и что если он действительно ощущает себя лучше, то, может быть, я согласна попытаться простить. Ресторан, в который мы приходим, снаружи вовсе не выглядит им. Никакой вывески, только розовая дверь. Но он так и называется. Розовая дверь. Два слова написаны в правом верхнем углу меню, расположенного у входа для ознакомления. Из окон также видна набережная, и столик ещё нас ждёт. Учитывая, сколько внутри людей, я не думаю, что его бы смогли держать ещё хотя бы минут десять. Когда я возвращаюсь в зал, помыв руки, то вижу, что Эдвард пришёл из уборной раньше и листает своё меню, тогда как второй экземпляр лежит напротив. Я занимаю место за столом и, открывая папку, смотрю на Эдварда. В отсутствие верхней одежды на нём тёмно-синяя рубашка в белую точку, застёгнутая на все пуговицы и плотно облегающая его тело. У него как будто стало больше мышц, но, может быть, так мне только кажется.

- Ты что-то хочешь спросить?

- Да. Карлайл тоже знает про твои сеансы?

- Нет. Он вроде другой, ведёт себя отлично от того, как всё было раньше, и я даже не знаю, не говорить же мне ему что-то вроде: «привет, пап, я без приглашения, и в последний раз, когда мы разговаривали, мы наорали друг на друга, но я учусь терпимости и прорабатываю жизнь после твоего ухода совместно с психологом. Ну, что ты думаешь?».

- Всё равно он вроде должен знать, - отвечаю я. - Если ты хочешь всё наладить. Ты же хочешь? Или ты и твой психолог об этом не говорите?

- Нет, говорим. Мы говорим обо всём. Не про то, что я ем или во сколько встаю, конечно, но про людей в моей жизни да.

Я сосредотачиваюсь на меню на случай, если кто-то подойдёт принять заказ в ближайшие несколько секунд, но думать о словах Эдварда значительно мешает концентрации. Он может не восстановить хотя бы подобие нормальных отношений с отцом ещё очень долго, тогда как подобное для меня вообще немыслимо. Да, немыслимо потому, что мои родители и сейчас по-прежнему в браке, который счастливее, чем у многих, но я размышляю ещё и о том, не сказать ли Эдварду про инфаркт. У них всё сложно, нет ничего простого, но он не равнодушный. Скажу, и это может их сблизить, изменить всё очень быстро в его голове и не только в голове, или скажу, и с той же долей вероятности может оказаться, что я влезла, куда не просили.

- И что ты сам думаешь насчёт отца?

- Что он сам не особо-то и приветствует то, что я здесь. Ни одного вопроса про то, как я.

- Ясно.

- Что тебе ясно?

- Что ты думаешь о себе, но мир и его жизнь, их жизнь не крутится вокруг тебя, Эдвард, - говорю я не слишком уверенно, колеблясь и взвешивая каждое слово, но всё-таки продолжая отвечать. - Но Элис тебе помогала, несмотря ни на что, а ты не знаешь, каково было ему, и уверена, если бы он не приветствовал твой внезапный приезд и совсем не желал тебя видеть или слышать после всего, что ты тогда сказал, то есть такая вещь, как не открыть дверь, понимаешь? Я собиралась быть на твоей стороне, я чувствовала, что должна быть на твоей стороне, но у многих вещей есть предел... У меня есть предел, Эдвард. И теперь я не должна тебе...

- Да, ты не должна быть на моей стороне. Потому что я расстался с тобой, уехал, и всё изменилось. Теперь у тебя отношения, и ещё ты защищаешь моего отца, хотя и сама не жила тут всё это время и точно не можешь...

- Простите за ожидание. Вы определились с выбором и готовы сделать заказ?

- Да, - я обращаюсь к подошедшей официантке, - я попробую ваши спагетти и фрикадельки, будьте добры. И в самом конце чёрный чай. Спасибо.

- А вам, сэр?

- Вашу рыбу дня и картофельное пюре. И тоже чёрный чай. Моё меню можете забрать.

Официантка уходит, всё записав, и мы с Эдвардом вновь остаёмся вдвоём. Он молчит, как и я. Я не хочу даже говорить. Из-за ощущения, что вся эта его психология не помогает ему так, как надо, или не помогает одновременно во всём, как будто охватывая лишь одного человека за определённый промежуток времени, а проблемы-то у него сразу с двумя. И с матерью, и с отцом. И когда они займутся Карлайлом, есть мать физически ближе, и с ней есть возможность встречаться чаще и на регулярной основе? Поедет ли Карлайл куда-либо, чтобы также пойти на совместный сеанс, или чтобы Эдвард мог бы просто изложить эмоции от встреч для психолога в письменном виде? Карлайл точно не поедет, если не будет ни о чём знать ни от Эдварда, ни от своей бывшей жены. Но кто знает, когда они общались в последний раз. Тогда, когда разводились? Я не имею понятия, что сказать в ответ на всё, правда, не имею, и мы едим в тишине. Не считая, разумеется, играющей в зале музыки и разговоров других людей или звуков звяканья столовых приборов как у нас, так и за остальными занятыми столиками. Потом Эдвард просто оплачивает обед, и мы возвращаемся из Сиэтла в Форкс. Только на одной из улиц уже родного города я перестаю смотреть в окно после трёхчасовой поездки, наполненной лишь формальными вопросами вроде того, не нужно ли заехать на заправку, если мне хочется в туалет, и говорю, достаточно подумав о многом за это самое время.

- Ты прав, я не живу тут постоянно, но всё-таки я приезжала и продолжаю приезжать, и...

- И для тебя немыслима сама мысль о том, чтобы быть вот так отделённой от своих родителей, но не всем в жизни так везёт, Белла.

- Я знаю, что не всем. Я не пытаюсь обесценить твои чувства, Эдвард.

- Так и не обесценивай, - просит он, слегка повернувшись лицом, но прежде, чем продолжить, поворачивает голову обратно к дороге, но опускает руку на подлокотник очень близко от моей руки, которую я держу на коленке. Настолько близко, что мне будет достаточно совсем немного пододвинуть свою для соприкосновения с кончиками пальцев, но главным образом меня волнуют взгляд, целеустремлённый и глубокий, и твёрдость голоса в сочетании с ним. - Ты та женщина, что мне нужна, другой у меня нет и уже не будет, и, несмотря на всё твое прошедшее время, я чувствую, ты любишь меня так же сильно, как и любила, если не сильнее. Прошлое не стереть, но у нас есть... У нас может быть будущее, Белла. Совместное будущее. Ты можешь расстаться с тем парнем?

- Ты спрашиваешь или говоришь мне это сделать?

- Я спрашиваю. Я не могу тебе указывать, - не успеваю я осознать, как именно это могло произойти столь скоро, как именно Эдвард уже оказался на моей улице вместо предыдущей, как он уже тормозит напротив дома. - Я никогда тебе не указывал и не стану начинать. Но тебя что-то держит? Рядом с ним тебя что-то держит?

- Нас всех что-то держит. Тогда ты сказал, что находишься там, где должен, и не ответил, когда я спросила, закрываешь ли ты дыры внутри себя.

- Именно в тот момент я и не был обязан тебе отвечать.

- И сейчас тоже не обязан, но ты всё ещё держишь их открытыми, все, что связаны с Карлайлом, и я не верю, что ты хочешь всё так оставить. Ты всё равно думаешь о нём, о вопросах для него в твоей голове, ты видишь его, и невозможно не думать о чём-то, когда это происходит. Невозможно чувствовать лишь безразличие.

- Я и не чувствую, но он это он, а ты это ты, и на нас с тобой мои взаимоотношения с ним никак не влияют. Отчего ты так о нём беспокоишься? Моё детство и то, что его не было рядом, то, как он словно перестал являться моим отцом, есть частичная причина того, что я сделал с тобой и как поступил, и он вообще не должен быть источником...

- У него случился инфаркт, - больше не думая, говорю я и смотрю на Эдварда. Он замолкает, прикасается к рулю и качает головой, медленно моргая. Я даю ему время, прежде чем тихо продолжить. - Я решила, что ты должен знать. Я бы хотела такое знать. Мне жаль.

- Когда?

- Я не уверена, но, может быть, весной. Я встретила его в аптеке летом, и выглядел он не особо здоровым. Я задумалась, а вдруг он умирает, и он сказал, что нет, что уже... не умер.

Эдвард сильнее стискивает руль, обхватывает его ладонями, сжимая руки в кулаки до побелевших костяшек. Я не знаю, что теперь. Прикоснуться ли к нему или нет? Я хочу, так хочу, но хочет ли он? Хорошая ли это идея? Хочет ли он, чтобы я его касалась? Нужно ли ему это от меня и тем более сейчас?

- Белла.

- Мне уйти? Ты хочешь остаться один?

- Нет, я не хочу, чтобы ты уходила.

- Хорошо. Всё будет... То есть всё уже хорошо. Я уверена, он...

- Он сейчас на работе. Наверняка знает весь город. Или почти весь, - Эдвард отворачивается к окну. - Мне бы сказали, только если бы он умер. Просто потому, что не осталось бы выбора. Мы не близки, это реальность. Факт.

- Это необязательно навсегда. Ты можешь всё наладить, ты можешь пойти к психологу и с ним, и он поможет вам обоим стать ближе, чем сейчас. Ты всё... Ты хочешь ненадолго зайти? - Эдвард резко поворачивает голову ко мне. - Если тебе пока не хочется возвращаться домой так скоро.

- Хочется не особо, но я должен.

- Тогда ты поедешь?

- Я бы всё-таки зашёл, если ты не передумала за эту пару секунд.

- Нет, - выдыхаю я. - Пойдём.

Я выхожу из машины, не зная, что доподлинно делаю. Но, наверное, в глубине души всё-таки знаю. Или надеюсь узнать, когда мы переступим порог.

Предыдущая глава || Следующая глава