К семи вечера доктор Каллен явственно понимает, что ему нужен кофе.
На широкой сливовой столешнице в соответствии с датой их поступления расположились семь папок с документами. Бухгалтерский отчет за последний квартал (с исправлениями). Тендер на закупку шовного материала и иглодержателей. Смета на обновление комнаты отдыха для ординаторов. Эволюционный доклад мистера Пирса о новых методах коронарного шунтирования, который он должен зачитать на конференции в Аахене в эту среду. Два заявления на увольнение по собственному желанию от младшего медперсонала. Резюме на прием в кардиологическую резидентуру лучшего студента местной медицинской школы.
Доктор Каллен, отложив черную ручку, поднимается из-за стола. В левом углу кабинета призывно отливает металлическим блеском чудо-агрегат от Gaggia – итальянцы знают толк в своем деле.
Кофе мужчина всегда делает себе сам.
Тильда, как крайне вовлеченный в свою работу секретарь, несколько раз пыталась взять эту обязанность на себя, но доктор ей не уступал. Вежливо и терпеливо объяснял женщине, что ему нравится сам процесс, нечто вроде особого ритуала взаимодействия между машиной и человеком.
Негромким характерным шипением отзывается кофе-машина на нажатие выключателя. Аромат свежемолотых зерен вытесняет въедливую отдушку дезинфектантов, давно поселившуюся в стенах клиники. Пусть даже на несколько минут, но это бесценно – в последнее время вне операционного блока этот запах доктора раздражает.
Белая глубокая кружка наполняется темной жидкостью с багровым отливом. Ни молока, ни сахара, ни сливок, мужчине нравился чистый вкус. С недавних пор вопрос любого притворства и укрывательства в его жизни закрыт.
За окном мелким навязчивым бисером летит дождь. Осенняя непогода, сполна войдя в свою колею, не дает ни дня передышки. Все дни одинаково серые, подернутые свинцовой дымкой дождя и изредка – проблесками колючего грязно-белого цвета, неприятного и депрессивного. Все ночи застужены ветрами, облиты черным, беспросветным мраком. Дожди в них тоже не редкость.
В Монако осень совсем другая. Ей будет еще тяжелее сюда возвращаться…
Терпкий, горький вкус привычно согревает. Ясность мыслей, столь ожидаемая, возвращается. И огонек бодрости, требующийся, чтобы решить оставшиеся дела, занимает свои позиции, отгоняя усталость. Доктор Каллен в клинике с семи утра. В восемь и одиннадцать часов – операции. Обход. Личная консультация. После обеда – получасовая демонстрация оборудования операционного блока для коллег из Нью-Йорка, часовая презентация для спонсоров. И разбор, разбор документов. Нескончаемый. К своему логическому завершению движется пятница, а на эти выходные доктору совсем не до работы.
Он возвращается к своему столу. Не отпуская из рук чашку крепкого кофе, делает пометки в медицинском докладе. Предлагает заменить формулировку второго абзаца и обобщить сказанное в первой части неким запоминающимся клиническим случаем. Это должно привлечь слушателей.
Неистовствующий дождь начинает с силой стучаться в кабинет. Мистер Каллен задергивает жалюзи и пробегает глазами по цифрам бухгалтерского отчета. Спорный момент помечает знаком вопроса – общая смета за антибактериальные препараты великовата.
Тендер на шовный материал в полном порядке. Уточняется лишь дата поставки, но предварительные сроки согласованы, накладок быть не должно. Каллен ставит вторую подпись.
Два заявления на увольнение. Старшая медсестра говорила, им предложили места ближе к дому – оба из пригорода. Надо будет попросить миссис Кроуфорд отыскать девушкам замену, но у нее, кажется, было пару резюме…
Резюме. Аделаида Ангерас, двадцать четыре года. С отличием оконченный медицинский колледж и высший балл по клиническим дисциплинам в медицинской школе. Мистер Барнер из кардиологии через несколько лет отправится на пенсию – будет ему интерн. Одобрено.
В девять часов вечера секретарь негромко стучит в кабинет.
Мужчина никак не может вникнуть в план обновления ординаторской и это совсем некстати.
- Извините за беспокойство, мистер Каллен.
Он поправляет бумаги, сочувственно глянув на помощницу. Пятница, поздний вечер, а она все еще здесь.
- Вы уже можете быть свободны, Тильда. Я сам все закрою.
Женщина, аккуратно прикрыв за собой дверь, заходит. Вид у нее растерянный.
- Спасибо, но я по другому поводу. К вам посетитель.
Мучительно стараясь вспомнить, не организовывал ли какой-то встречи на вечер пятницы, Каллен потирает переносицу. От мелкого шрифта документов уже саднят глаза.
- Я назначал кому-то визит?..
- Я не думаю, - Тильда, странно оглянувшись, делает пару шагов вперед. – Это какая-то девушка… и она не в лучшем виде. Быть может, стоит позвонить в полицию?
- Она перепутала корпуса? Ей нужна помощь?
Администрация больницы располагалась в отдельном здании и такие казусы порой случались.
Мужчина поднимается из-за стола, внимательно глядя на Тильду. Но та лишь качает головой.
- Я не думаю… она явно не в себе, мистер Каллен.
Доктор, вконец недоуменный, направляется в приемную. Изабелла не могла прилететь раньше, еще и приехать сюда, в свое люто ненавидимое место в такой час. Кара и вовсе канула в лету больше года назад, она не заявится в больницу. Неужели?..
На кремовом диванчике у светло-голубой стены она кажется тенью. В темном, вымокшем насквозь плаще, с измазанной в грязи подошвой сапог. На бледно-сером лице никакой косметики, тонкие пальцы тревожно сжимают ручку сумки. Ее взгляд останавливается на нем и Каллен видит – черные глаза почти истлели.
- Фелисити.
На свое имя она реагирует тихим смешком. Болезненно морщится, легонько кивнув, и поднимается с диванчика. На его коже поблескивают капли влаги.
- Здравствуй, Эдвард.
От ее глухого, тихого голоса мужчина уже почти отвык. Против собственной воли он хмурится, не в силах не подметить очевидное: анорексию ей победить не удалось.
- Тильда, пожалуйста, принесите из медсестринской плед, - Каллен, оборачиваясь к женщине, самостоятельно открывает дверь в кабинет, - Фелисити, заходи.
Явно изумленная происходящим, секретарь не задает лишних вопросов. Да и не к месту они.
Каллен, контролируя глазами каждый шаг нежданной гостьи, глубоко дышит. Призывает на помощь всю сдержанность и терпение, которые сейчас так необходимы.
Фелисити стоит на ногах на удивление твердо. Идет уверенно, не отпуская своей сумочки. Под глазами – багровые разводы, черты лица сильно заострились, губы сиреневые. Эдвард уже забыл, каково ее такой видеть.
- Присаживайся.
- Ты очень добр.
- Я думал, что больше не увижу тебя…
- Скоро так и будет, братик. Извини меня.
Он наклоняется к ней, мягко убирает с лица мокрые, светлые пряди. Кожа ледяная.
- Фелисити, я смогу тебе помочь. Я благодарен за твое доверие, я рад, что ты пришла сюда… пожалуйста, позволь мне тебе помочь. В этот раз мы справимся.
Его словам, чересчур искренним, девушка кивает. Неглубоко вздохнув, самостоятельно касается гладковыбритой щеки, тоненькую линию ведет тонким мизинцем к подбородку.
- Ты неисправим, дорогой. Я никогда не просила у тебя помощи.
- Я и не призываю тебя просить. Лисса, я сам хочу быть тебе полезным.
Возвращается Тильда, в руках у нее красный плед. Под его тяжестью Фелисити горбится, не пытается скинуть, но и кутаться не намерена. Говорит, ей не холодно.
- Мне повезло, что ты был здесь, - глядя на закрывающуюся за женщиной дверь, признается. - Я даже не знаю, где ты теперь живешь.
Каллен самостоятельно сводит края пледа у ее рук, придерживает ладонью.
- Я покажу тебе в ближайшее время.
Ее неживое лицо трогает намек на улыбку.
- Уверена, это прекрасное место. Ты женат на Белле?
- Пока да.
- Пока?..
- Не так давно она просила дать ей развод.
Девушка хмурится и морщины недовольства касаются ее лба. Фелисити еще нет двадцати пяти, но анорексия порядочно ее старит.
- Не обижай ее, братик.
Каллен поджимает губы, несильно пожав ее хрупкую ладонь.
- Я искуплю свою вину перед ней. И перед тобой, Лисса. Я обещаю. Пожалуйста.
Она утешающе гладит его волосы.
- Ты ни в чем передо мной не виноват. Не надо.
В приемной звонит телефон. Неуютно двинувшись на своем месте, Фелисити разом серьезнеет.
- Эдвард, я никогда у тебя ничего не просила.
- Лисс…
- Я никогда у тебя ничего не просила, - жестом прервав его, методично повторяет девушка, - но теперь попрошу. Мне нужно уехать и это уже насовсем.
Эдвард с силой сжимает зубы. Выдыхает.
- Фелисити, я сделаю для тебя все, что угодно. Но прошу, послушай меня – если не как брата, то как врача – тебе нужна помощь. Дай себе шанс.
- Нужна, - не споря, она соглашается, - твоя. Эдвард, у меня теперь есть ребенок. Это девочка, ей год. Я оставила ее в Скрантоне, в доме малютки. Забери ее к себе…
Доктору Каллену кажется, это полночный бред. Все, что происходит в его кабинете с той минуты, как Тильда сообщила о странной посетительнице. Переутомление, или попросту кошмар, но не действительное положение дел. Правда мало когда приглядна, но все же не убийственна. Разве нет?..
Но Фелисити смотрит на него уверенно, не отводя глаз. В их утомленном выражении живая, горячая, закаленная сталь. Немощь тела и догорающая искорка здоровья теряются на фоне этого взгляда. Ему вдруг ясно верится, что это не ложь, вопреки здравой логике и профессиональной оценке – Лисса мать этого ребенка. Только мать может так смотреть и так говорить. Просить.
- Я понимаю, насколько моя просьба сложна, братик. И насколько эгоистична. Но я не знаю никого, кому могу доверить ее так же безоговорочно, как тебе. Я убеждена, ты не причинишь ей зла.
Эмоций слишком много. Эдварду мучительно нужна та рациональность, какая включается у операционного стола. Только совсем все иначе, когда речь идет о близких.
- Ты говоришь это так… - он с трудом подбирает слова, не видя никаких достойных. - Ты пропала два года назад, Лисса. Я не знал, жива ли ты еще, хоть и искал тебя… и сейчас я не знаю, что происходило в твоей жизни и с кем ты была. У тебя появилась дочь! И ты снова готова уйти – и от нее, и от меня. Неужели думаешь, что смогу заменить ей мать?
- Белла сможет. Я помню, она любит детей.
Это за гранью.
Каллен поднимается на ноги, не в состоянии больше сдерживаться настолько, насколько это требуется. Злоба вперемешку с отчаяньем так и плещут. Тогда было тоже самое. Тогда он сам ее отпустил. Неужто и теперь отпустит?
- Куда ты поедешь, Фелисити? Что ты будешь делать? Что за необходимость снова исчезать, объясни мне!
- Я не могу, - снисходительная и к его тону, и к резкому взмаху рук, она лишь пожимает плечами, - это все к лучшему, братик. Ты потом поймешь.
- Ни черта, Лисса, ни черта!
Девушка аккуратно откладывает на спинку стула плед. В глазах слезы, но взгляд спокойный. Решение принято давно и его не пошатнуть. В этом она похожа на усопшую мать – то же выражение Эдвард видел на ее лице перед седьмой, последней суицидальной попыткой.
- Послушай, Скрантон. Я сказала, если ты решишь приехать, это будет в течении трех дней. Потом они включат ее в базу на усыновление.
Душевная боль перерождается в исконно физическую. Каллен умоляюще смотрит на сестру:
- Не поступай так, Лисс. Ни со мной, ни с ней.
- Прости меня. Если это только возможно, прости, братик.
Дрожащей ладонью она вытирает маленькую слезинку. Старается быть смелой, улыбнуться ярче.
Эдварда эта улыбка сводит с ума.
- Я не отпущу тебя.
Ничего не говорит. Легонько целует его в щеку, по-детски привстав на цыпочки.
- Фелисити, я смогу тебя удержать.
- Это будет лишним, Эдвард. Спасибо тебе. За все.
Умом он понимает, что ничего не может сделать. Умом, но не сердцем. Ему, черт подери, уговоры неинтересны, оно к ним глухо. Второй раз в жизни он теряет близкого человека и второй раз руки у него связаны. Она все равно уйдет, уже доказала это в прошлый раз – когда удерживал, едва ли не насильно, то дома, то в больнице, а нашла лазейку… в самый неожиданный момент.
Фелисити. Удачливая. Даже сейчас, в таком состоянии.
Это безнадежно.
- Я люблю тебя, Лисса.
Она медлит у дверей.
- Я тебя тоже, Эдвард. И она полюбит.
На прощание Фелисити улыбается.
….Этой ночью доктор почти не спит. Как только закрывает глаза, видит отражение этой улыбки.




Ветер в октябре уже пронизывающе-холодный. Солнечные дни опадают вместе с оранжево-пурпурными листьями, гранит туч нависает не только перед дождем, но и после него. На прилавках начинают появляться товары к Рождеству.
Самолет Изабеллы садится в одиннадцать часов утра. В девять сорок мистер Родригес ставит на каштановый круглый стол тарелку с завтраком, и Эдвард, уже наливший себе кофе, по аромату узнает любимое блюдо. Тортилья с черной фасолью, авокадо и омлетом под корочкой сладкого сыра.
- Тебе не стоило тратить столько времени, Фабио. Ты же знаешь, овсянки было бы вполне достаточно.
Фабио, смуглый пожилой мексиканец, добродушно улыбается. Его жена, Мария, на заднем плане заканчивает с влажной уборкой гостиной. Они поженились в семьдесят девятом году и с тех пор в любой работе и любой стране были неразлучны – успели пожить и в Мехико, и на Тенерифе, и в Мадриде. А теперь, вот уже почти семь лет, в США. О своем решении доверить им хозяйство Каллен не пожалел ни разу, более честных и исполнительных работников стоило еще поискать.
- Сегодня важный день, Эдвард, - оптимистично докладывает Родригес, - неплохо начать его с маленьких радостей.
- Если она согласится остаться, радость станет неизмеримо большой.
- Вот вам и источник сил для будущих свершений, - подмигивает Фабио.
Взгляд у него теплый. Возвращения хозяйки и он, и Мария по-настоящему ждут. Беллу невозможно не любить, и ореол радости, который неотступно ее окружает, озаряет собой весь дом. По этому чувству они все скучали.
- Спасибо тебе.
- Ну что ты, - Родригес, чье общение с Эдвардом уже давно стало дружеским и откровенным, наливает себе чашку зеленого чая. Присаживается на ближайший стул и рядом ставит вторую кружку – для Марии. От горячей воды клубится сизый дымок. Почти такого же оттенка было вчера лицо Фелисити.
Эдвард, отгоняя прискорбные мысли, делает несколько глотков крепкого кофе.
Всю ночь, обдумывая случившееся и стараясь дать ему хоть немного трезвую оценку, он кидался из крайности в крайность, то ненавидя себя за то, что отпустил ее снова, то принимая правила игры и то, что не удержал бы даже насильно, даже заперев в своей комнате. Порой человек принимает окончательное решение и, как бы не было оно болезненно, остается с ним лишь смириться. Не за этим ли сюда едет и Белла… просто озвучить?
- Доброе утро, мистер Каллен, - улыбчиво здоровается Мария, подходя к столу. Она так и не стала называть его по имени, аргументируя тем, что попросту не в состоянии обращаться к хозяину столь панибратски. Фабио говорил, ее воспитывали в большой строгости и полном подчинении, это ростки тяжелого детства. И потому такой дружбы и порой даже наставничества, которое давал ему Родригес, между ними не наблюдалось. Однако Эдвард глубоко уважал Марию и она, кажется, это уважение чувствовала.
- Я заказала вам букет в «Флорес и Фелл», он будет готов к двадцати минутам одиннадцатого.
Каллен благодарит ее, допивая кофе. Ключ-карту от машины кладет в карман.
- Мы приедем около часа.
- Обед будет в духовом шкафу. Мы собираемся уйти в половину первого, Эдвард, это не слишком поздно?
- Думаю, в самый раз.
- Хорошо, - Фабио легонько похлопывает его по плечу, - тогда до встречи. И удачи.
Эдвард в ответ нервно усмехается.
- Пригодится.
В глубине гаража знакомо отблескивает фарами черный Lexus LX. Первое время он казался громоздким, но затем комфорт смягчил неудобства размеров. Да и легко в нем встанет детское кресло теперь…
Активируя зажигание, Каллен сам себе качает головой. Этот разговор и эти мысли неизбежно вернутся, по-другому не может и быть. Но сейчас, в самое ближайшее время, ему необходим трезвый рассудок. Белла не должна пожалеть о своем решении вернуться в США.
Цветочный салон по дороге к аэропорту. На фоне стремительно темнеющего, наливающегося мраком неба Эдвард сворачивает на тесную парковку.
Линда, сегодняшний дежурный флорист, подает клиенту небольшой, нежный букет с продуманной композицией. Бледно-каштановые розы в окружении лиловатых роз кустовых, белый ваксфлауэр и светло-кремовая эустома, оттененная веточкой эвкалипта. Атласная лента и серебристая крафтовая бумага. Как смогли они настолько угадать с составляющими, остается для Каллена загадкой.
- Идеально, - выдает вердикт он. И уже на полпути к машине думает, что, возможно, идею флористам подсказала Мария. Этим букетом она олицетворила Изабеллу.
В субботу в аэропорту людно. Эдвард, уточнив номер рейса, останавливается в непосредственной близости от ворот прилета. Жену он увидит первым, в момент ее столкновения с рядком ожидающе-встревоженных лиц встречающих с именными табличками. Но как только она повернет налево, к выходу… не пропустит.
Самолет приземляется. На синем табло его номер окрашивается желтым, сопутствующая надпись возникает слева. И больше никакие посторонние мысли Эдварда не беспокоят, сами улетучиваются. Они не виделись восемь месяцев. Последний раз говорили по телефону две недели назад и Каллен опасался перезванивать, дабы не поколебать ее решимость.
«Эдвард?»
На операционном столе только что скончался его пациент – инфаркт случился слишком обширный. Одинокая пожилая женщина беззвучно плачет в коридоре, не проявив к нему даже толики ненависти, смело выслушав и кивнув. Это был ее сын и это только ее горе. Эдвард понемногу абстрагируется от печального финала, к сожалению, они случаются. Нужные бумаги почти заполнены, осталась одна подпись – анестезиолога, он как раз сейчас подойдет. И тут этот звонок… с французского номера. До этой секунды доктор и не представлял, как соскучился по ее голосу. По всему, что вместе с ней существует.
«Здравствуй, Белла».
Волнение не унять, как не унять и радость. Эту щемящую, сильную эмоцию, которую она наверняка слышит. Изабелла проницательна – всегда была и будет.
«Я надеюсь, ты не на операции сейчас, и я не отвлекаю тебя. Я могу перезвонить позже».
«Нет!»
Слишком резко. Пугающе резко. Он выдыхает, старается вернуть голос в прежнее русло.
«Нет, не стоит».
Повторяет. Еще раз выдыхает.
«Все только что закончилось. Я могу говорить. Как ты?»
Ее тихонький, смелый вздох касается трубки. На том конце какой-то шорох и молчание. Секунд в десять.
«Я хочу приехать, Эдвард».
Без сомнений, почти жестко. Убежденно и жестко даже. Прежде впадавшая в слезную истерику от одной лишь мысли о том, чтобы вернуться сюда, теперь сама говорит. Каллен ощущает, как напрягается и позванивает все внутри него.
«С тобой все хорошо, Иззели? Я сам прилечу завтра же, если тебе нужна моя помощь».
Это знакомое, никем прежде не озвучиваемое имя заставляет ее голос задрожать. «Наши слова», так она их называла. Как будто в другой жизни…
«Все нормально. Я сама. Только я… только я хочу знать, не будешь ли ты возражать?»
Ножом по металлу и металлом по стеклу. До белизны костяшек Эдвард сжимает в руке синюю ручку. Да как только она?..
«Я больше всего этого хочу».
Откровение срабатывает. В голосе Беллы проскальзывает облегчение.
«Спасибо».
На следующее утро в сообщении она присылает дату и время. Каллен ожидает этого момента так же, как дети ожидают Рождество. И это, наконец, он.
По оживлению в толпе встречающих сразу понятно, что ворота открываются. Первые пассажиры, растерявшиеся на пороге толпы, покидают зал.
Эдвард замечает ее сразу. Говорят, после долгой разлуки чувства становятся острее, ощущаешь присутствие того, кого ждешь. Пусть даже и неосознанно сперва.
Пальто в цвете берлинской лазури. Черная горловина джемпера, проглядывающая из-под него, и такие же черные сапоги. Темно-каштановые волосы окаймили лицо. Они вьются больше, чем он помнит.
Белла оборачивается, сжав пальцами ручку своего бордово-бежевого чемодана – у нее на губах помада ему тон в тон, только матовая. Такой у нее никогда не было.
Она его видит. Как и предполагалось, только лишь отвернувшись от основной толпы, на пути к выходу. Выражение давней грусти и сегодняшней радости в ее чертах соединяются воедино. Уголок ее губ трогает нечто похожее на горько-сладкую улыбку. Эдвард не в состоянии сдержать собственную. Он смотрит на жену и не может насмотреться. Она другая. Быть может, уже и не его вовсе, здесь лишь для того, чтобы расставить точки над «i», но сам он всегда ее будет. Всепоглощающая, ясная, уже почти болезненная любовь ни на грамм не охладела. Усилилась.
Изабелла останавливается возле Каллена, смущенно оглядев цветы и непривычный фасон иссиня-черного пальто. У нее все такие же ярко-карие глаза и пушистые темные ресницы, которые подрагивают, едва она в недоумении.
- Добро пожаловать домой, Иззели, - первым начинает Эдвард. Не прекращает улыбаться, правда, искреннее теперь. И немного грустнее.
Белла очень старается улыбнуться честно. Но все же больше это похоже на вежливость.
- Здравствуй, Эдвард, - как знакомо – а будто сто тысяч лет назад было – она прикусывает губу. С легкой настороженностью смотрит ему в глаза. – Я рада видеть, что с тобой все в порядке.
Мужчина позволяет себе чуть больше. Осторожно привлекает жену к себе, тепло поцеловав ее волосы. И духи, и шампунь она сменила, ни единой нотки запахов Эдвард не узнает.
- Я счастлив, что ты приехала, - шепотом признается он. Встречающие, прибывшие – все это на заднем плане, далеко. Здесь только Белла. И что бы там ни было, он сделает все, дабы второй раз ее не потерять.
По-женски трепетно Изабелла прикасается к своему букету.
- Тебе не стоило.
- Ты этого заслуживаешь.
- Тогда спасибо.
Самой себе пойдя на уступку, девушка некрепко прижимается к нему. И как-то облегченно-успокоенно выдыхает, когда Эдвард накрывает ладонями ее спину. Отвечает на эти объятья.
Он чувствует щеку Беллы на своей рубашке, слышит ее негромкое дыхание, навевающее столько воспоминаний. Он чувствует себя вновь живым – не излечившимся, не воскресшим, а именно живым, словно бы никогда она не уезжала, словно бы никогда и не было боли.
И только три минуты спустя, когда она отстраняется – первая, вернув себе контроль над ситуацией – Эдвард вспоминает о настоящем. Разочарованный тем неприятным чувством пустоты, когда она на отдалении, едва держит лицо.
- Поехали домой, - забирая у нее чемодан, их обоих разворачивает к выходу. Идет на полшага позади и видит, что у Беллы слегка подрагивают плечи.
На подземном паркинге прелый запах, шум и тяжелые отблески желтых фар проезжающих автомобилей. Изабелла вполне решительно садится на переднее сиденье машины, пока Каллен разбирается с багажом. Нереальность и действительность бьются копьями до самой крови. Эдвард ощущает эту жизнь с двух ракурсов – как «до» и «после», что иногда замысловато переплетаются в одно. Это жутко.
В салоне, где темно и почти тихо, Белла терзает собственные пальцы. Эдвард не торопится ехать, инстинктивно чувствуя, что нужно дать ей время.
В конце концов, когда он сам уже намеревается что-то сказать, девушка начинает:
- Я буду честной, Эдвард. Я тебя не простила. По крайней мере, не до конца.
Она откидывает с подзагоревшего на щедром солнце лица прядь волос, утаив в глубине локона светлый маникюр. Оборачивается к мужу – то ли бывшему, то ли настоящему – поджав губы.
- Только я все равно чувствую… что-то мне подсказывает, что нам стоит попробовать с начала.
Она панически боится, что Каллен перебьет, но он молчит. Это придает Изабелле уверенности.
- За эти восемь месяцев у меня было достаточно времени, чтобы подумать и решить, что я… я по-прежнему люблю тебя. Только я совершенно не знаю, Эдвард, я правда не знаю, что мне теперь с этим делать.
В темных глазах пробегает искра – и не одна, а почти сверкающее пламя. Действительно любит – как отчаянное поражение признает, но не отказывается. Пронзительно смотрит, просит слушать и почти призывает – верить. Пусть и сама на грани безумия – эта Белла куда больше похожа на ту, которая отсюда бежала.
- Единственное, о чем я тебя прошу: не торопи меня. Иначе я не справлюсь.
Так загнанно, и так смело смотрит. Так любяще, но с такой болью. Умоляюще. Грозно. Честно.
Эдвард ласково прикасается к ее руке – с просьбой, ожиданием разрешения. И лишь когда подается ему навстречу, пожимает, огладив пальцами. На безымянном у Беллы больше нет кольца – и она с тихим недоверием встречает, что свое он не снимал.
- Я весь твой, любовь моя, - сокровенно признается Эдвард, не отводя взгляда и не тая больше ничего, - я заслужу твое доверие и никогда впредь… не уничтожу его. Я благодарен тебе за этот шанс, я люблю тебя, Иззели. И я никогда не стану тебя торопить.
Изабелла смотрит ему в глаза почти минуту. Напряжение на ее лице сменяется болезненной мягкостью. Вдох выходит неровным.
Ответно пожав его руку, Белла отворачивается к окну. Делает вид, что просто пристегивает ремень безопасности, но на самом деле вытирает с лица влагу.
После долгого расставания видеть ее слезы для Эдварда выше всяких сил. Но сегодня его утешения она точно не примет.
- Поехали домой, - немного оправившись, как-то неловко пододвинув цветы на своих коленях, говорит Изабелла. Все еще смотрит в боковое окно.