Глава 16

Ветер свистел в ушах. Все было залито зеленым светом.

— Драко, Драко, ты не убийца, — произнес старик.

— Откуда вы знаете? — быстро спросил он. Ему показалось, это прозвучало по-детски. И почувствовал, как его накрывает волной стыда. Его вот-вот вырвет. Прут в его руках жег руки, он ухватил его крепче и поднял, направив на старика. Старик просил его не делать этого, но не казался при этом напуганным.

— Вы не знаете, на что я способен, — сказал он, на этот раз убедительнее. — Вы не знаете, что я уже сделал!

Он чувствовал родителей за спиной: они заставляли его делать это. Может быть сейчас, если он очень быстро развернется, то сможет их увидеть. Он должен попытаться. Он обернулся, но они исчезли. А на их месте был он: человек-змея.

— Ты разочаровал меня, Драко, — его голос обволакивал — грязный, липкий. — И они умрут за то, что ты меня предал. А ты будешь смотреть. А потом последуешь за ним.

— Нет, — еле слышно произнес он.

Внезапно в зеленом небе материализовался шар и полетел вниз, к башне. Он закрыл рукой глаза, пытаясь защититься от неестественно-яркого света. Падающий шар пронзил его левое предплечье — его скрутило всепоглощающей болью.

И он провалился во тьму, закрывая глаза и крича в голос.

И вдруг кто-то начал его трясти, пытаясь вытащить из темноты, без конца повторяя его имя. Не совсем его имя. Похоже, но не то.

— Дрейк? Дрейк? Проснись. Это просто сон. Проснись!

Он открыл глаза. Серое предрассветное утро. Он лежит на кровати. Она — рядом, ранний свет освещает её сзади, и поэтому кажется, что она окутана таинственной аурой. Пропитанные потом простыни сбились в комок. Предплечье горело. Он вскрикнул и поднес его к губам, почти ожидая, что сейчас там появятся волдыри. Волдыри не появились, тогда он отнял руку и сбросил простыни на пол.

— Блядь.

— Башня? — спросила она.

— Я был там, Грейнджер. Уверен, что был. Это не просто гребаный сон.

— Дрейк…

— Драко.

— … что?

— Так они меня называли. Старик, и… другой тоже. Драко. Как и ты иногда.

— Твоё подсознание наверное путает…

— Нет, — он поднялся и дотянулся до трусов.

— Ты куда?

— На пробежку, — открыл шкаф, достал носки, нейлоновые шорты и футболку.

— Прямо сейчас? Еще даже шести нет.

— По хуй, — произнес он, натягивая кроссовки.

— Не уходи. Останься. Давай я принесу тебе стакан воды. Может, поговорим?

— Скоро буду.

Он кинулся к входной двери и вниз по лестнице на улицу. И сразу побежал, игнорируя боль в мышцах. Холодный предрассветный воздух освежил его, и он начал потихоньку выбираться из липких объятий кошмара.

Он полностью сосредоточился на звуке соприкосновения кроссовок и асфальта и на том, как его горячее дыхание, мешаясь с морозным воздухом, поднимается вверх облачками пара. Ритм бега медленно но верно проникал в сознание, и вскоре он уже ничего не чувствовал: только болели ноги, а легкие горели огнем.

***

Вернувшись в квартиру, он задержался ненадолго в гостиной, согнувшись, опираясь ладонями о колени. Она вышла из кухни, и он тут же взглянул на неё: она приняла душ и снова надела его вещи. Он кивнул: на слова у него просто не осталось дыхания.

— Привет, — сказала она, кидая ему банан. Тот ударился о его плечо. Он скривился, нагнулся за ним и поблагодарил.

— Я бы и стакан воды тебе кинула, но думаю, он может немного расплескаться.

Он выпрямился и постарался дышать размереннее.

— Согласен.

— Тебя не было довольно долго.

— Ага, — он прошел мимо неё в кухню.

На столе стояла полупустая кружка чая, и лежал его распечатанный конверт. Это его немного злило, но она выполнила свою часть договора: сегодня уже воскресенье. Он взял стакан и наполнил его водой.

— Я одолжила твою одежду.

— Я заметил, — и снова наполнил стакан. — Трусики в стиралке?

— Нет. На этот раз я взяла запасные.

Он приподнял бровь. Кончики ушей у неё тут же покраснели. Он опустил стакан и начал жевать банан.

— Я прочла твой дневник.

— Вижу, — сказал он, проглатывая банан и закусывая его пригоршней орехов, которые она предусмотрительно положила на стол.

Она переступила с ноги на ногу. Он ненавидел себя за то, как смотрел на неё сейчас, ненавидел себя за то, что пытался отдалиться после всего, что с ними случилось этой ночью. И все же продолжал вести себя как последняя сволочь, потому что так было легче, как и бегать по пятнадцать километров только ради успокоения.

— Я в душ.

— Ладно.

Одежду он взял с собой в ванну и закрыл дверь, прежде чем снять футболку. Он не хотел снова оказаться с ней в постели, не хотел этой близости. Не сейчас.

Выйдя из душа, он понял, что его попытки создать видимость скромности оказались тщетны: у двери её не было. Он приладил волосы ладонью и повесил полотенце. От запаха блинчиков желудок довольно заурчал.

Он прошел на кухню и налил себе ещё один стакан воды. Она положила каждому по три блинчика на тарелку и протянула ему вилку.

— Думаю, горячими они тебе понравятся больше, — сказала она.

— Спасибо.

Он ожидал, что она сейчас скажет «Этой ночью…» или «Дрейк, тот сон…», или «Я прочла кое-что в твоем дневнике…», но она молчала. Просто жевала блинчики, пила чай и время от времени, когда думала, что он не видит, бросала на него короткие взгляды.

Съесть ей удалось лишь два блинчика, третий она переложила в его тарелку. Он взглянул на неё — проверить, не передумает ли она, но она только слабо улыбнулась и демонстративно отложила вилку, и он съел и этот блинчик.

— Вкусно?

— М-м-м.

— Вот и хорошо.

Она собрала тарелки и помыла их. Он откинулся на стуле и вздохнул. После трех стаканов воды и плотного завтрака он чувствовал, что объелся и сейчас лопнет.

— Вообще-то, правильнее поглощать углеводы до пробежки, — сказала она, вытирая тарелку.

— Тогда бы тебе пришлось проснуться пораньше, — ответил он.

Она фыркнула.

— Ты что, фыркнула?

— Да.

— Мило.

— Как скажешь.

Она поставила сухие тарелки в буфет. Стоило ей помочь. Но он как приклеился к стулу. Физическая нагрузка, душ, еда… все это наслоилось, и его тянуло в сон.

— Похоже, тебе нужно поспать.

— Да все нормально.

Она закатила глаза.

— Как скажешь.

Взяла со стола конверт и понесла его в гостиную: наверное, положить в сумку. Вернувшись, протянула ему блокнот и его любимую ручку.

— Я хочу, чтобы на следующей неделе ты снова вел дневник.

— Грейнджер… — он потер переносицу.

— Так надо.

Он вздохнул, передернув плечами от отвращения.

— Но только обязательно пиши в этом блокноте и этой ручкой.

— Зачем?

— Чтобы твои записи были единообразны. Так легче хранить.

— Ладно, но я не собираюсь делать это постоянно. Только на следующей неделе.

— Договорились.

— Ты придешь в четверг?

— Да.

— А запасные трусики прихватишь?

Выражение её лица сменилось от возмущенного к смущенному, и холодновато-насмешливому за пару секунд.

— Пусть это станет для тебя сюрпризом.

Он ухмыльнулся ей.

— Спасибо за завтрак.

— Пожалуйста, — она села напротив его. — На этой неделе я собираюсь поговорить кое с кем, кто может помочь.

— О?

— Ага. Я навела справки.

Он ничего не ответил. Но она не обманулась его молчанием.

— Слушай, — произнесла она, накрывая его ладони своими. — Если я права в своих выводах, твой случай может потребовать… терапии другого рода.

— Ты о чем? — он не сделал попытки высвободить руки.

— Я пока не уверена. Но прежде чем я начну, у меня есть очень важный вопрос.

— Я не хочу другого социального работника, Грейнджер. Или гребаного психотерапевта.

— Я не то хотела сказать.

— Разве?

— Нет. Тебе не придется иметь дела ни с кем, кроме меня. Обещаю.

— Отлично.

— Но у меня все же есть вопрос.

— Валяй.

И тут он понял, что она не задаст его, пока он не посмотрит ей прямо в глаза. Когда он наконец подчинился, она крепче сжала его пальцы, почти до боли. Глаза повлажнели, но взгляда она не отвела.

— Ты мне доверяешь?

— Да, — без колебаний ответил он. Сердце гулко стучало в груди, но он никак не мог понять, почему.

— Ты уверен?

— Я полностью тебе доверяю, — несмотря всю выпитую воду, во рту пересохло.

Она ослабила хватку. К костяшкам пальцев медленно возвращался их естественный цвет.

— Тогда ладно, — тихо сказала она. Провела тыльной стороной ладони по глазам и встала. — Мне нужно идти.

От неё веяло грустью. Эта грусть проникала в него, отравляя и замораживая внутренности. Он хотел просить её остаться, притянуть к себе, снова уложить в постель и разделить мгновения близости, общие на двоих жар и вздохи, но сдержался.

Она побрела в гостиную, подхватила сумку и повернулась к нему.

— Я вернусь в четверг. Если тебе что-нибудь понадобится — звони. И не забывай про дневник. Это очень важно.

— Ладно.

— Э-э… и спасибо за пьесу.

— Всегда пожалуйста.

— Мне правда понравилось, Дрейк, — имя прозвучало неправильно, но он не стал её поправлять.

— Мне тоже, Гермиона.

Она шагнула к нему и секунду колебалась. Подбородок дрожал.

— И спасибо за ужин, и чай… — она уже всхлипывала. Сделала ещё один шаг и обняла его, укладывая голову ему на грудь и уткнувшись носом в шею, будто хотела запомнить его запах. На его рубашку закапали слезы. Часть его хотела спросить, что не так, но другая не хотела этого знать. Она поцеловала его в шею, прижавшись крепче, и отступила. — Прости за это. Я… — прокашлялась, — не знаю, что на меня нашло.

— Ничего, — сказал он и почувствовал, что в глазах защипало. — Не нужно ничего объяснять.

— Увидимся в четверг, — сказала она. И, сжав на прощанье его руку, ушла.

***

По дороге домой Гермионе удалось немного успокоиться. Она надеялась, что сможет спокойно расплакаться, как только дойдет до квартиры, но в дверях её ждал Гарри, уже занесший руку для стука. Ну почему в последнее время её друзья приходят так не вовремя? Она попыталась было сбежать, но он её уже заметил.

— Гермиона?

— Гарри.

— Я только пришел… что это на тебе?

Она взглянула на одежду Драко, которая была ей явно велика. Поправила сумку на плече.

— Одежда.

— Не великовата?

— Самую малость.

Гарри уставился на неё. Она открыла дверь и жестом пригласила его войти. Достала два стакана, наполнила их огневиски и поставила на кофейный столик.

— О! Намечается то самое воскресное утро!

— Угу, — и сделала большой глоток огневиски.

— Гермиона, что происходит?

— Сначала ты.

— Ну, мои новости не требуют распития огневиски.

— Так даже лучше. Выкладывай.

— Мы с Джинни определились с датой.

— Давно пора, Гарри, — сказала она. — И когда же?

— Десятого августа.

— Прекрасно, — она тепло обняла друга. — В Норе?

— Конечно. Молли бы не позволила праздновать где-то ещё.

— Ты прав. Как подобное вообще могло прийти мне в голову? А Джинни согласилась надеть мамино платье? То, с птичками?

Он в раздумье прикусил щеку.

— Даже не знаю. Скользкая тема. Предпочитаю не влезать.

— Мудро с твоей стороны. Так значит, у тебя будет летняя свадьба? Гарри, как чудесно, — она искренне радовалась. Это было таким облегчением: думать об этом, а не о проблемах, которые не отпускали её все выходные.

— Теперь твоя очередь, Гермиона, — сказал он, возвращая её с небес на землю.

— Для чего? — она теребила край футболки Драко. Она пахла его стиральным порошком. А её собственная кожа пахла его мылом.

— Не начинай, Гермиона. Со мной это не пройдет.

И она заплакала, просто не смогла сдержаться.

— Ох, Гарри… — всхлипнула она.

— Уже полдень. Ты только сейчас вернулась из его квартиры, верно?

Она кивнула. Он обнял её за плечи.

— Он… он ударил тебя?

Она вскинула голову.

— Что? Нет! Конечно нет.

— Тогда… что… Гермиона… ты…

— Да. Именно.

— Гермиона, — тихо, но осуждающе (или все таки сочувственно?) произнес он.

— Знаю, Гарри. Знаю. Поверь. Знаю. Но ничего не могу поделать. Не могу ничего поделать со своими чувствами.

— Эх, Гермиона, — он притянул её ближе, позволяя ей плакать на его плече, ничего больше не спрашивая. Немного погодя, она взглянула вверх, убрав с лица прилипшие пряди волос. В её голове промелькнула очень неприятная мысль.

— Гарри… ты бы сюда не пришел только для того, чтобы объявить дату свадьбы. Ты мог бы сказать мне завтра на работе. Или отправить мне сову, пригласить на ужин и сказать там.

— Нет, я просто… — он сам себя оборвал. — Ладно. Ты права. Меня Рон попросил прийти.

— Любопытный, сволочь, — пробормотала она.

— Гермиона, он просто беспокоился.

— Да ну на фиг, беспокоился он. Любопытная сволочь, — она встала и начала ходить туда-сюда.

— Только не начинай снова. Сядь уже.

— Какое он право имеет посылать тебя ко мне? Как какого-то сторожевого пса. Что он тебе сказал?

— Гермиона, я бы не его месте поступил так же. Драко Малфой…

— Ты ещё не понял? — она остановилась и обернулась к нему, вцепившись в подлокотник дивана. — Он уже не тот, каким мы его знали.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, Гарри. Я проводила с ним много времени, я разговаривала с ним, я…

— Спала с ним?

— Не твое дело, — едко ответила она. Уже зная, что он все понял по одежде и по тому, как она покраснела.

— Гермиона, слушай…

— Гарри, ты не…

— Нет, послушай меня, — он положил руки ей на плечи. — Гермиона, я, правда, доверяю твоим суждениям. Всегда доверял. Ты самая умная, самая добрая и самая здравомыслящая из всех, кого я знаю. И если ты говоришь, что он изменился — я тебе верю. И если ты говоришь, что тебе нравится… быть с ним — я убежден, что ты поступаешь наилучшим образом. Но послушай… ты знаешь, куда это может тебя привести?

— Не знаю, — полушепотом, всхлипывая, призналась она. — Я уже ничего не знаю, Гарри.

Он подвел её к дивану, но сидеть она не могла. Он вздохнул и начал ходить с ней.

— А что… со снами? Стало хуже?

— Намного, — она кратко рассказала о дневнике и о кошмаре этой ночью.

Он выругался сквозь зубы.

— Пока он был на пробежке, я зачаровала его ручку и блокнот. Все, что он напишет, отобразится здесь, — сказала она, доставая блокнот из сумки. Открыла первую, пока ещё пустую страницу. — Так я смогу следить за его состоянием до четверга.

— Гермиона, мы должны идти в Совет.

— Нет.

— Гермиона…

— Еще не конец месяца, Гарри.

Она разочаровано вздохнул.

— Ладно. Какой у тебя план?

— Я собираюсь кое с кем переговорить. Она прошла через то же, через что и мне приходится проходить.

— Кто это?

— Я прочла об одной ведьме, которая стерла воспоминания своего любовника, но что-то пошло не так. Я хочу с ней поговорить: может быть, она скажет мне что-то полезное.

— Я с тобой.

— Нет, Гарри.

— Но…

— Нет. Это совсем не опасно. Она просто уставшая старая женщина.

— А если она скажет, что ничем не может помочь?

Гермиона задумалась, глядя в потолок, и глубоко вздохнула.

— Тогда мы пойдем в Совет. Обещаю.

— А если она скажет снова стереть ему память? И никогда не появляться в его жизни?

По её щекам потекли слезы. Она неотрывно смотрела в угол комнаты.

— Тогда я так и сделаю. Я просто хочу помочь ему, Гарри.

Он скрестил руки на груди и покачал головой.

— Не нравится мне все это.

— Знаю.

— А что, если…

— Слишком много «если». Я все понимаю.

Они обменялись взглядами, синхронно выпив огневиски. Слегка закашлялись, опуская бокалы на стол.

— Ты гриффиндорка до кончиков ногтей.

— Потому что спокойно хлебаю огневиски?

— Потому что делаешь все это ради него. Несмотря ни на что. Но раз уж ты упомянула, у тебя очень крепкий огневиски.

Она хихикнула, но сразу посерьезнела.

— Гарри, то, что мы сделали, было неправильно.

— Гермиона, Совет месяцами это обсуждал. Решение принималось не с бухты-барахты. И даже ты согласилась, что это лучше, чем Азкабан.

— Конечно, лучше, чем Азкабан. Только даже так — это слишком. Мы даже не уверены, виновны ли они, Гарри.

— Ну имелись же определенные доказательства.

— Косвенные!

— Они отказались от Веритасерума.

— Это ничего не доказывает.

— Гермиона, мы не могли полагаться на случай, учитывая, как быстро Пожиратели Смерти снова подняли голову.

— Знаю я, знаю, — вздохнула она.

— Слушай, план был не идеальный. Я это признаю. Но он не так уж ужасен, верно? В том смысле, что Блейз, Панси и Нарцисса вполне счастливы… вроде.

— Это не оправдание.

— Не оправдание чему?

— Как ты вообще можешь у меня это спрашивать? — срываясь на крик, она взмахнула руками и попала Гарри прямо по носу.

— Эй, осторожнее! — сказал он, подбирая очки с пола.

— Извини. Слушай, вопросы этики обсудим позже. Но кое о чем нужно позаботиться немедля. Давай я тебе кое-что дам.

— Что?

Она подошла к закрытому сундуку в углу и, тихо что-то прошептав, открыла его при помощи палочки. Достала оттуда чистый пергамент и протянула Гарри.

— Если вдруг со мной что-нибудь случится, я тебе напишу.

Он кивнул.

— И все же я бы пошел с тобой, — и, сложив пергамент, положил его в карман.

— Мы не всегда получаем, что хотим, Поттер, — она ухмыльнулась ему.

— Я предпочитаю брать от жизни по максимуму.

— Хочу тебя ещё кое о чем попросить.

— Валяй.

— Следующие несколько дней я не буду ходить на работу. Скажусь больной. Расскажи всем, что у меня ничего серьезного, но болезнь очень заразна. Что-то вроде… ослиного гриппа.

— Ух ты.

— Вот, такой реакции я и хотела. Так сможешь?

— Угу.

— Спасибо, Гарри. В самом деле. И я правда с нетерпением жду свадьбы.

— Как и я. Ну что ж, пожалуй, я тогда… позволю тебе ввязаться в то, во что ты там хочешь ввязаться. Спасибо за выпивку, Гермиона.

Он сжал её плечо и оставил наедине со своими мыслями.

***

Дневник. Воскресенье.

Вечером я снова попытался пробежаться. Но мышцы так болели, что я едва одолел два километра. Решил, что лучше будет вернуться и посмотреть футбол.

От бега выносить это становится легче. И от выпивки, и еще, как оказалось, от секса.

И думал, что «это» — отчаяние от невозможности вспомнить свою прошлую жизнь, или неустроенность настоящей, но все не совсем так. «Это» я не могу до конца понять, но адреналин, физическая усталость, алкоголь или секс его облегчают. Просто чувство, блуждающее по телу. Не по венам, как кровь, а по всему телу. По нервам? Я чувствую «это» каждой порой. Что-то вроде энергии, но без направления, не имеющей выхода. Это пузырится и бурлит во мне, но оно бесполезно, бессильно, глупо, зациклено на самом себе, оно… нейтрализовано? Не знаю, как описать. Иногда «это» как зуд, но зуд внутренний, будто меня изнутри покусали насекомые. Иногда «это» — будто я вдохнул полной грудью и никак не могу выдохнуть. Это сводит с ума.

Когда я с тобой, оно немного отступает. Потому что ты часть того мира, которому я принадлежу. Если ты понимаешь, о чем я.

Я собираюсь в постель, Грейнджер. И надеюсь, что если мне приснится поезд, ты будешь смотреть на меня так, как смотрела прошлой ночью.

***

Гермиона снова и снова перечитывала его записи, пока не заснула, прижимая зачарованную записную книжку к груди.