Мы идём по восьмидесятой авеню по направлению к Мэдисон. Это всего в трёх кварталах от Мета, но дорога занимает целых полчаса. Полчаса с рукой Эдварда вокруг моей талии. Полчаса с моей рукой на его плечах. Полчаса, на протяжении которых наши лица находятся так близко, что я чувствую, как его волосы касаются моей щеки, когда он наклоняется, чтобы что-то мне сказать. Адреналин из-за падения уже выветрился, и теперь я чувствую себя обессиленной и при этом полной какой-то новой, совершенно непривычной энергии.

Каждые несколько минут Эдвард заставляет меня проверять, заработала ли мобильная связь, или делает это самостоятельно. Каждый раз в ответ мы получаем автоматическое сообщение о том, что сеть занята. Кажется, будто мы брошены на произвол судьбы; как будто мы только что отрезали всё, что связывало нас с реальностью, и остались вдвоём: только мы, наедине бредущие по тротуару, только мы, одни в целом мире.

Наконец мы добираемся до места, где живёт Эдвард – это очень элегантный четырёхэтажный дом из белого камня. Осмотрев его, я перевожу удивлённый взгляд на Эдварда.

- Я, эээ… арендую подвал, - бормочет он, отпуская меня, чтобы достать ключи. Бок, к которому он так долго прижимался, теперь мёрзнет. В стороне от внушительных парадных ступеней виднеется намного более скромная лестница, ведущая к обычной деревянной дверце прямо под основным входом в дом. Она такая узенькая, что мы с трудом умещаемся на ней вдвоём, но Эдвард настаивает на том, что мне нужна помощь. И я рада этому, потому что жжение в колене утихло, превратившись в тупую, пульсирующую боль.

Он открывает дверь, и я неловко запрыгиваю вслед за ним внутрь. Мы оказываемся в узком, тёмном коридоре. Даже несмотря на то, что я практически не могу различить в темноте его черты, дыхание Эдварда отчётливо слышно. Потянувшись, он щёлкает переключателем на стене и смеётся, качая головой, когда ничего не происходит.

- Точно. Света же нет. Ванная там.

И он снова оказывается бок о бок со мной, обнимая меня одной рукой. На этот раз моя собственная рука автоматически обхватывает его за плечи. Тепло тела Эдварда уже кажется привычным и уютным.

Он помогает мне пройти по коридору, проводит в большую открытую комнату слева. Насколько я понимаю, это и есть большая часть его апартаментов. Впереди, под двумя высокими окнами, смотрящими на улицу, виден футон со скомканными простынями. И это единственный намёк на домашний уют. Остальное пространство полностью отдано искусству. В помещении довольно темно; единственный источник освещения – это дневной свет, падающий из окон, и тусклые солнечные лучи, пробивающиеся из дальней части комнаты.

Остановившись в центре этой студии, я осматриваюсь. По всему периметру комнаты к стенам прислонены картины. Иногда их несколько: две или три. Все они яркие и безумные, как те, что я видела в галерее. В середине комнаты стоит несколько столиков на колёсиках, они завалены тюбиками с краской, использованными палитрами, стеклянными банками с кисточками. На полу лежат две тряпки, покрытые пятнами краски. А на мольберте в центре комнаты установлено большое полотно. Стиль этой картины похож на остальные, которые я видела на выставке Эдварда, но цвета не такие тёплые. В отличие от тех, практически воспламеняющихся красок, эти – успокаивающие, прохладные, мягкие. Мне нравится смотреть на них, нравится то спокойствие, которое окутывает всё внутри при взгляде на эту картину.

- Над этим ты сейчас работаешь?

- Да. Нравится?

- Очень. Она кажется… - я умолкаю, пытаясь подобрать правильные слова.

- Какой? – тихо подталкивает меня он; его голос так близко…

- Это будто оазис. Такой красивый и спокойный. Картина похожа на те, что были на выставке, но ощущения вызывает совсем иные.

- Я рисовал её, будучи совершенно в другом состоянии. Думал совсем о другом. – Мы молча стоим рядом ещё пару мгновений, пока я рассматриваю картину: бок о бок, но между нами нет никакой неловкости. Потом, откашлявшись, Эдвард опускает взгляд. – Пойдём, нужно промыть твоё колено.

В задней части апартаментов есть маленькая кухонька справа и небольшая ванная слева. Мы едва можем уместиться в ней вдвоём. Усадив меня на крышку унитаза, Эдвард сначала убеждается, что я нормально устроилась, и только после этого отходит, чтобы найти в аптечке всё необходимое. Над душем есть одно маленькое окошко, и свет, проникающий в него, окутывает всё вокруг голубым сиянием.

Из-за того, что мы так долго находимся рядом, голова и сердце сходят с ума. Я так чутко ловлю всё, что исходит от него: слышу каждый его вздох, каждый шелест его одежды. Растворяюсь в нём, теряя себя: наблюдаю за тем, как сокращаются мышцы на его предплечьях, за тем, как натягивается футболка на его плечах, за тем, как тени ложатся на его щёки и подбородок.

Моё желание практически материально. Вне всяких сомнений, я растаю, взорвусь, если снова не прикоснусь к нему. Не знаю, как люди выдерживают это; как справляются с таким страстным стремлением к кому-то. И если это не взаимно, то, думаю, я умру. Но мне кажется, что он чувствует то же. Возможно.

- Итак, будет больно, но в рану попала грязь, так что её обязательно нужно промыть, - говорит Эдвард, присаживаясь около меня на корточки. Он обхватывает ладонью моё левое колено, пододвигает его чуть ближе к себе, и мне приходится крепко сжать зубы, чтобы не ахнуть – и дело отнюдь не в боли.

Когда он мажет йодом ногу, её начинает чертовски сильно щипать, но, закусив губу, я сосредотачиваюсь на его лице, и это помогает. Его взгляд опущен, и длинные, тёмные ресницы завораживают. Интересно, каково было бы, касайся они моего лица? На скулах Эдварда виднеется несколько веснушек, и мне хочется узнать, темнеют ли они с наступлением лета. Тяжёлая копна его слишком длинных волос падает вперёд, закрывая лоб, и я представляю, как запускаю в них пальцы, откидывая с лица. Мне интересно, как он выглядит с более короткой стрижкой, интересно, подстригался ли он так хотя бы раз.
Пальцы крепко вжимаются в края крышки унитаза в попытке помочь мне сидеть неподвижно, помочь не коснуться его.

Эдвард же без умолку болтает, спокойным, небрежным голосом, пытаясь отвлечь меня.

- В детстве я так часто разбивал коленки, что практически купался в йоде, - говорит он с улыбкой. Слева от его рта, там, где уголок губы изгибается в кривоватой улыбке, видна маленькая ямочка; она настолько мала, что больше похожа на морщинку. – Мама поддразнивала меня, говоря, что мне потребуется пересадка кожи ещё до того, как я вырасту.

Несмотря на бурлящее внутри волнение, я тихо смеюсь. И он тоже.

- Здесь есть пара шрамов, - продолжает он, внимательнее всматриваясь в моё колено. – Много падала?

- Очень, - говорю я. И, немного помолчав, добавляю: - Когда была ребёнком. Но с тех пор как выросла, это прекратилось.

Слова повисают в воздухе между нами. Он больше не улыбается. Лишь напряжённо смотрит на моё колено, как будто вымывание грязи из раны – это самое важное из всего, что он когда-либо делал. Его тёмные, густые брови сведены, и между ними образуется тоненькая линия, которую мне так хочется разгладить кончиком пальца.

- Да, - бормочет он. – Ты уже не ребёнок, верно? – Он будто обращается не ко мне. Скорее к самому себе. Сердце в моей груди стучит так сильно, что он должен был услышать его, почувствовать это биение через мою кожу. Я ничего не говорю: только смотрю на его лицо, на опущенный взгляд. Выкинув комок ваты в маленькое мусорное ведро, стоящее рядом с нами, он достаёт марлевый компресс. И хочет приложить его к ране, но потом замечает, что йод ещё не высох.

- Не стоит закрывать её, пока она влажная, - говорит он рассеянно, глядя на царапину так, будто боится отвести взгляд. А я всё ещё смотрю на него, потому что не могу отвернуться. И вдруг, немного наклонившись, он вытягивает губы и дует на моё колено. Судорожно втянув носом воздух, я задерживаю дыхание, сильно закусив губы, чтобы сдержать те звуки, которые мне хочется издать. Его дыхание тёплое, такое тёплое, но кожа на ногах всё равно покрывается мурашками. И я почти дрожу.

Он снова дует, хмурясь, а потом, решив, что этого достаточно, аккуратно прикладывает компресс к ране. Оторвав несколько кусочков пластыря, он осторожно приклеивает уголки марли к коже, еле-еле касаясь меня кончиками пальцев. Своих длинных, изящных пальцев.

А потом, отстранившись, похлопывает меня по ногами с довольной улыбкой.

- Ну вот, - радостно провозглашает он. – Как новенькая!

И я больше не могу сдерживаться, не могу позволить ему встать и уйти. Протянув левую руку, я обхватываю его ладонь, сжатую вокруг моего колена. Улыбка исчезает с его лица, и наши взгляды встречаются; его глаза широко распахнуты и полны страха. Я сильнее сжимаю его руку, и в ответ его пальцы впиваются в мою кожу.

Он зажмуривается. И шепчет:

- Чёрт.

Но не двигается. Не отстраняется. На самом деле, он скорее наклоняется ко мне, будто его притягивает невидимый, сильный магнит. Я тоже наклоняюсь вперёд, всё ещё сжимая его руку, всё ещё чувствуя, как он касается моих коленей. Наши лица в нескольких дюймах друг от друга. И когда он наконец распахивает глаза, они больше не кажутся ни испуганными, ни слишком широко открытыми. Он выглядит так, будто хочет поглотить меня. Не знаю, кто именно начинает двигаться первым. Думаю, мы делаем это одновременно. Но это неважно: главное, что расстояние между нами сокращается, и его лицо приближается к моему. Мгновение спустя наши губы соприкасаются. Эдвард нервно выдыхает, и это настолько наполнено напряжением и желанием, что ветерок его дыхания, коснувшийся моей щеки, практически опаляет кожу.

Его ладони скользят по коленям и выше, к бёдрам, отодвигая юбку. Мы оба наклоняемся вперёд, и он встаёт на колени, чтобы оказаться ближе. Первое мгновение полно робости, мы просто замираем, но, когда пальцы Эдварда двигаются дальше, его рот тоже приходит в движение, и всё во мне тут же откликается. Сперва это страстно, полно необходимости насытиться друг другом. Его губы мягкие и гладкие. Он раскрывается, я раскрываюсь.

Затем – языки, и я судорожно выдыхаю, и он стонет. Его руки, метнувшись выше, притягивают меня вперёд, ближе. Мои ноги раздвигаются, и он оказывается между них. Я же зарываюсь пальцами в его волосы, и это очень, очень приятно. Как я и представляла.

Его пальцы впиваются в мои бёдра; я чувствую каждый из них. Так хочется поднять ноги, обхватить ими его за талию, но вместо этого я только наклоняюсь и целую его с ещё большей жадностью. Он целуется как никто другой на планете. Иногда мягко, и обстоятельно, и абсолютно умопомрачительно. Потом – страстно и отчаянно, и я чувствую всё, что он пытался сдержать, скрыть от меня. В каждой его клеточке, касающейся меня, сквозит это: он хочет меня. Купаясь в этом понимании, я торжествую: он хочет меня.

Одна его рука больше не касается моего бедра: он тянется вверх, обхватывает шею, наклоняет мою голову так, как ему хочется. А я хочу, чтобы он брал от меня всё, что пожелает. Сдавшись, дарю ему всю себя. Отпустив его волосы, обхватываю его за плечи, крепко прижимаюсь к его телу, чувствуя, как вжимается в него грудь. Когда мы оказываемся так близко, я выдыхаю прямо ему в рот. Ноги сами обхватывают его бёдра. Ладонь, всё ещё лежащая на моей ноге, сжимается, и Эдвард стонет, тихо, хрипло. Он вздрагивает, и я чувствую, как эта дрожь переходит через его плечи в мои руки.

Насладившись губами, он сжимает в кулак мои волосы и откидывает голову, и я чувствую его рот на своей шее. Закрыв глаза, отдаюсь ему, позволяя брать всё, что ему только захочется. Его губы, и язык, и зубы на моей коже, и они двигаются всё ниже, и ниже, и ниже…

- Эдвард… - Я не хотела произносить это, но была не в силах сдержаться.

И он тут же останавливается, как будто на него вылили ушат холодной воды.

Крепко зажмурившись, он отталкивает меня, судорожно хватая ртом воздух. Я же цепляюсь за него, такая жалкая в своей потребности в нём, но что я могу поделать? Сжав его плечи, я пытаюсь заставить его посмотреть на меня.

- Боже, я не могу, - задыхаясь, произносит он. Неуклюже покачнувшись, поднимается на ноги и отступает, сильно ударившись о створку двери. Я тоже вскакиваю, тянусь к нему.

- Можешь. Всё в порядке, - умоляю я.

- Чёрт, ничего не в порядке, - говорит он с надрывом. Увернувшись от моих рук, запинаясь, идёт к студии. Я догоняю его в тускло освещённом коридоре. И как только мои пальцы касаются его спины, он останавливается и поворачивается к стене, прислоняясь к ней лбом. Тяжело дышит, делая глубокие, резкие вдохи.

- Я не могу касаться тебя так, Изабелла. Это совершенно неправильно, - говорит он пустым, хриплым голосом.

- Но я хочу, чтобы ты это делал. Что в этом такого неправильного? – Продолжая сжимать его плечо, я немного наклоняюсь, пытаясь разглядеть лицо, но он слишком низко опустил его.

- Ты в высшей школе! Я твой учитель, чёрт возьми! Ты слишком маленькая. – Кулаки Эдварда вдруг врезаются в стену по обе стороны от его головы, и я испуганно подпрыгиваю.

- Ты не мой учитель, - говорю я, отчаянно пытаясь не дать ему развить эту мысль. – На самом деле нет. – Он невесело хмыкает, но я продолжаю говорить. Глаза горят, и, кажется, что я не выживу, если он оттолкнёт меня. Теперь, зная, как всё может быть, жить без него невозможно. – И я совсем не маленькая. Мне восемнадцать.

Наконец выпрямившись, он смотрит на меня. Его лицо – это боль и злость. Потянувшись, он хватает меня за плечи, но это совсем не похоже на недавние прикосновения. Он держит меня, останавливает, чтобы я не приближалась. Сжимаю ладонями его запястья, но он не двигается, и я не могу подойти к нему.

- Это всё равно мало. Кроме того, вряд ли это можно назвать основным препятствием, и мы оба это знаем.

Всё, что я могу – это смотреть на него. Изо всех сил пытаюсь сдержать слёзы, но одна всё-таки катится по щеке.

- Что ты имеешь в виду? – шепчу я.

Когда я начинаю плакать, его лицо наконец смягчается, но он всё равно не притягивает меня к себе. В выражении его лица теперь видна тоска… и, кажется, раскаяние.

- Ты Изабелла Дуайер, - говорит он мягко. – Дочь Филиппа Дуайера.

- И что? – Я плачу, и голос дрожит от слёз. Всё вокруг расплывается. – Мне на это наплевать!

- А им нет. Они не позволят нам быть вместе, и ты это знаешь.

- Это не их дело. Решать всё равно нам с тобой.

Он вздыхает; его взгляд полон грусти и усталости. Прямо передо мной он будто постарел на десять лет.

- Всё вокруг – это их дело, Изабелла.

Он снова смотрит в пол тем загнанным, горьким взглядом, который возникает каждый раз, когда затрагиваются определённые темы. Я тяжело сглатываю.

- Никому не обязательно знать, - шепчу я. – Я знаю, что у тебя есть… обязательства.
Всё его лицо искажается от отвращения, и я тут же жалею о своих словах.

- Я не буду поступать так с тобой, - говорит он с напряжённым, злым лицом. – Боже, я не могу даже обсуждать с тобой эту тему.

- Ты не делаешь ничего плохого, Эдвард, - настаиваю я. – Пожалуйста…

Скольжу руками вверх по его предплечьям, отчаянно нуждаясь в том, чтобы он снова подпустил меня к себе. Если я смогу просто прикоснуться к нему, думаю, он всё поймёт. Эта энергия между нами слишком значительна, слишком сильна, чтобы её существование можно было отрицать. Его злость тут же утихает, и лицо меняется; такое ощущение, что он вдруг обессилел. Голова наклоняется ещё сильнее, так, что подбородок практически ложится ему на грудь. Локти немного сгибаются, и этого достаточно: я могу оказаться ближе, и тут же пользуюсь этой возможностью. Делаю шаг вперёд, в его объятия, обхватываю Эдварда, притягиваю его к себе. Он, будто сдавшись, тоже обнимает меня и вздыхает.

- Пожалуйста… - повторяю я, и мои губы практически касаются его шеи. Он тяжело вздыхает, но потом поворачивает голову – совсем чуть-чуть, так, чтобы вновь коснуться моих губ – своими. И это так прекрасно, что мне хочется разрыдаться от облегчения. Не может же он отказаться от такого? И, кажется, он и не собирается больше отталкивать меня. Его руки, едва касавшиеся меня, теперь крепче прижимают к себе. Тянусь к его плечам, встаю на носочки, чтобы стать выше, и он помогает мне, поднимает, пока мне не удаётся обнять его за шею. После чего я целую его от всей души. Наш поцелуй сладок и глубок. И я уверена: Эдвард тоже чувствует эту бесконечную жажду и желание.
На одно короткое мгновение мы отрываемся друг от друга и, перед тем как вернуться к поцелую, наклонив голову в другую сторону, он шепчет моё имя: «Белла…»

В его устах оно звучит так естественно. Застонав, я крепче обнимаю того, кто должен стать моим. Я просто не смогу сделать ещё хоть один шаг в этом мире, если его не будет рядом. Раньше дело было в его искусстве, и красоте, и том безумном чувстве, которое он вызывал во мне. Но после произошедшего сегодня всё изменилось. Думаю, он единственный, кто сможет заполнить до этого пустующие части меня… если он просто позволит себе сделать это.

Он делает шаг вперёд, и я оказываюсь прижата спиной к стене. Его рука скользит вниз, по бедру, касается попы, обхватывает заднюю часть ноги. Сейчас всё изменится. Он поднимет меня, и поможет обернуть ноги вокруг своей талии, и прижмёт к стене. В какой-то момент этого станет недостаточно, и он перенесёт меня на футон в комнате, уложит на него. Снимет эту дурацкую школьную форму и возьмёт меня. И я хочу, чтобы он это сделал. Так сильно хочу. Хочу каждую частичку его, которую он подарит. И в ответ отдам Эдварду каждый сантиметр своего тела: стоит ему лишь захотеть. Ведь у него уже есть моё сердце. Было с самого начала.

Но всё это так и не происходит. Вместо этого звонит мой телефон.

Он приглушён сумкой, лежащей на полу там же, где я бросила её, войдя в квартиру.
Отстранившись, Эдвард даёт мне соскользнуть вниз, на пол. Но я не хочу, чтобы он останавливался. Потянувшись, обхватываю его лицо ладонями, заставляя посмотреть на меня. В его глазах плещется усталость.

- Тебе нужно ответить, - говорит он.

- Нет…

- Связь не работает, Изабелла. Нужно ответить.

И тут я вспоминаю. Отключение электричества. Занятая сеть. Телефон снова работает.
Эдвард отходит от меня, и я тут же опускаюсь на пол. В любом случае после всего, что было между нами, я вряд ли смогла бы удержаться на ногах. Пока я копаюсь в сумке, ища телефон, руки нещадно дрожат. Номер на экране местный, но я его не знаю. И всё равно отвечаю, не давая ему перейти на голосовую почту.

- Алло?

- Изабелла. – Голос Фила – это полный облегчения выдох.

- Папа? – Я впервые называю его так, не напомнив себе о такой необходимости.

- Где ты? Феликс не смог найти тебя в школе.

Покачав головой, я закрываю глаза, пытаясь сосредоточиться. Школа, и Феликс, и лимузины… всё это кажется таким далёким. Я мельком смотрю на экран телефона. Уже пять часов вечера. Занятия в школе давным-давно закончились.

- Эм, у нас была школьная экскурсия. В музее.

На том конце провода раздаётся тихий вздох Фила. Он звучит практически… обеспокоенным. То, что Фила может на самом деле заботить моё местонахождение, кажется таким непривычным...

- Из-за этого отключения энергии весь город просто сошёл с ума. Где ты? Я отправлю за тобой машину.

- Нет! То есть, я уже почти дома.

- Ты что, на улице? Одна?

- Нет, я не одна. – Наклонив голову, позволяю упавшим передо мной волосам закрыть лицо. И слышу, как Эдвард, вздохнув, уходит от меня. – Я с другом и уже почти дошла до дома. Машина не нужна.

- Ты уверена? – настаивает он. И его забота приятна: он ведёт себя практически как родитель. Я пытаюсь представить, где он сейчас: в своём огромном офисе с окнами от пола до потолка или, может, в переполненном конференц-зале. Миллионы долларов замирают, не доходя до него, пока он нашёл минутку для того, чтобы позвонить мне. И сейчас он кажется ближе, чем когда-либо.

- Уверена. Уже совсем скоро буду дома. Тогда и увидимся.

- О… - теперь он звучит смущённо. – Меня сегодня не будет дома. Сегодня слишком много времени было потеряно – об этом стоит позаботиться. Но я уверен, что твоя мама будет рада тебя видеть.

И тёплое ощущение внутри тут же исчезает. Мама, скорее всего, и не заметила, что меня не было.

- Конечно, - говорю я, пожав плечами. – Увидимся… скоро.

- Береги себя, Изабелла.

- Обязательно. – Об этом мне не нужно напоминать.

Повесив трубку, я ещё минуту сижу на полу, глядя на телефон в своих руках.

- Нам пора идти.

- Эдвард…

- Просто… - Он останавливается, и я смотрю на него. Крепко зажмурившись, он сжимает переносицу. – Поговорим об этом позже. А сейчас нам нужно отвезти тебя домой пока они не выслали поисковый отряд.

Я грустно смеюсь.

- Это вряд ли.

Но когда он протягивает мне руку, я принимаю её, позволяя поднять меня на ноги. Он закидывает сумку мне на плечо. Не смотрит на меня, старается не касаться, и ужас уже впивается в мой живот. Поправив гольфы, я подтягиваю их повыше, чтобы закрыть повязку: не хочу, чтобы кто-то, увидев её, стал задавать вопросы. Не то чтобы есть люди, уделяющие мне достаточно внимания для того, чтобы заметить такую мелочь, но всё же.
Эдвард указывает на дверь, и у меня нет выбора: приходится идти. Он следует за мной вверх по лестнице, выходит на тротуар.

- Что ж… Ист-Энд-авеню, верно?

Я просто киваю. Напряжённо смотрю на него, мысленно умоляя перевести на меня взгляд, но он этого не делает, внимательно следя за тем, чтобы смотреть в другую сторону. Я знаю, что смогу переубедить Эдварда, если смогу дотянуться до него. Он чувствовал то же, что и я – в этом нет сомнений. Стена, которую он воздвиг между нами, мне не по душе, но я понятия не имею, как можно её разрушить или хотя бы немного уменьшить.

Он провожает меня до дома практически в полной тишине. Говорит что-то только когда ему нужно уточнить направление или напоминая мне следить за машинами. Он больше не касается меня и не приближается ближе, чем на фут. С каждым шагом, приближающим меня к дому, становится всё сложнее дышать. Я паникую, полна отчаяния и не знаю, что делать. Может, сегодня нужно просто оставить всё как есть. Завтра, когда он увидит, что я серьёзна, что я правда хочу его и не изменю своего мнения, может, он поговорит со мной и мы вместе придумаем, как нам быть вместе.

Мне наплевать на все препятствия. Наплевать на то, что Фил скорее предпочтёт арестовать его, чем позволит нам быть вместе. Наплевать на его сомнительные связи с богатыми женщинами намного старше Эдварда. Наплевать на то, что я всё ещё учусь в школе, а он преподаёт мне. Всё это не имеет значения. Нужда в нём сделала меня отчаянной, не даёт почувствовать стыд. Я буду ждать его так долго, как он попросит – если так будет нужно, подожду и до выпуска из школы. Или буду брать всё, что доступно на данный момент. Буду пробираться в его комнату по ночам. Или встречаться в каком-нибудь отеле. Я готова на всё. Нужно просто заставить его увидеть это.

Когда мы доходим до моего дома, Сантьяго стоит у входа, прижав мобильный к уху и рявкая в него приказы. Повернувшись, он видит меня, и всё его лицо выражает искреннее облегчение.

- Мисс Дуайер! Слава Богу!

- Привет, Сантьяго. Всё в порядке. Со мной всё хорошо. – Мой голос звучит слишком небрежно. Сантьяго подозрительно смотрит на Эдварда, который откашливается и делает шаг назад.

Я резко разворачиваюсь к нему, пытаясь не дать панике отразиться на лице.

- Эдвард…

- Увидимся завтра на занятиях, Изабелла, - говорит он. Его взгляд на долю секунды встречается с моим, но кажется, что он где-то далеко. Эдвард безучастен, и бесстрастен, и уже уходит от меня.

- Хорошо. Завтра, - шепчу я.

Больше ему ничего не нужно. Развернувшись на пятках, он быстро уходит в ту же сторону, откуда мы только что пришли. Его спина сгорблена, а руки засунуты в карманы. Я же с усилием сглатываю комок в горле. Завтра мы увидимся, и этого должно быть достаточно. Я не сдамся и не отступлю. Когда-нибудь ему придётся увидеть, что мы можем быть вместе. Что как-то мы сможем быть вместе.

- Мисс Дуайер, только что получилось подключить генераторы энергии в вашем доме, но работает только один лифт. Идите за мной, и мы доставим вас до квартиры.

Я позволяю Сантьяго взять мою сумку, подхватить меня под локоть и проводить внутрь. Вскоре я оказываюсь в лифте, который начинает медленно поднимать меня вверх, домой.



Утренние занятия на следующий день проходят будто мимо меня. Все до сих пор обсуждают отключение электроэнергии, хотя всё было исправлено ещё вчерашним вечером. Но я не слышу этих пересудов. Мне просто хочется найти Эдварда. Но, естественно, пока его нет в школе, ведь он ведёт курсы только у нашей группы. Они начинаются после физики, и на уроке я абсолютно бесполезна. Не знаю, что скажу ему. Он убедил себя, что мы не можем быть вместе, зато я убеждена, что это неизбежно. Единственное, на что мне остаётся надеяться – это что у меня получится прийти к классу раньше остальных и обсудить всё наедине. Когда есть лишь мы двое, всё совсем по-другому…

За десять минут до окончания урока я поднимаю руку и шепчу на ухо учителю, что у меня месячные, что мне срочно нужно в медпункт. Он без лишних вопросов отпускает меня.
Я как можно быстрее иду по пустым коридорам, стараясь не переходить на бег, молясь, чтобы он уже был в аудитории. И резко останавливаюсь перед закрытой дверью. Когда Эдвард здесь, он обычно оставляет её открытой. К двери прикреплён лист бумаги.

«Занятия по восприятию искусства отменены».

Я задыхаюсь и пытаюсь сдержать слёзы, снова и снова перечитывая это объявление. Нельзя позволять себе думать об этом. Нельзя допускать, что это значит то, что оно может значить. Пока нет.

Развернувшись на месте, я бегу обратно, но сворачиваю направо, к кабинету администрации.

- Миссис Кантвелл, - задыхаясь, говорю я, ворвавшись внутрь. – На двери аудитории, где должно было проходить восприятие искусства, висит объявление.

- Да, Изабелла, - говорит она, не поднимая взгляда от монитора. – Мистер Каллен сказался больным. Идите в комнату для самостоятельных занятий.

Я молча киваю, как будто она ответила на вопрос, который на самом деле занимает мои мысли, и выхожу из кабинета. Я не могу оставаться здесь и теряться в догадках. Мне нужно увидеть его.

До звонка ещё есть время, так что коридоры пусты. Я быстро направляюсь к главному входу Спенсера. Никто не увидит, что я ухожу, кроме охранника у дверей. Он, должно быть, попросит у меня пропуск или что-то вроде того, но ученики постоянно уходят из Спенсера пораньше: спешат на занятия с репетитором, на сеанс у психотерапевта, на прослушивания – охранник прекрасно это понимает и даже не смотрит на меня, когда я пробегаю мимо.

К дому Эдварда я подхожу взмокшая и запыхавшаяся, но мне на это наплевать.

Спотыкаясь, спускаюсь к двери в его квартиру и стучу. Ничего не услышав в ответ, долблю по двери кулаком. Думаю, тело уже знает, что произошло, даже если разум до сих пор отказывается это осознавать.

- Я могу вам чем-нибудь помочь?

Подняв голову, я вижу женщину, которая стоит на ступенях парадного входа надо мной. Сделав шаг назад, оглядываю её: женщине около сорока лет, это ещё одна безупречно сохранившаяся светская жёнушка Верхнего Ист Сайда. Я уже тону в них. Она довольно симпатичная, но очень напряжённая и слишком лощёная.

Её взгляд скользит по моему телу: вниз, потом вверх. На лице женщины – безразличие, но во взгляде сквозит неприязнь. Я еле сдерживаю порыв одёрнуть свою плиссированную юбку. Чувствую себя глупой маленькой девочкой из-за того, что пришла сюда. И выгляжу как глупая девчонка. Горло перехватывает, и мне приходится сглотнуть, прежде чем я выдавливаю:

- Эм, я ищу Эдварда Каллена.

Она довольно долго молчит; просто смотрит на меня. Хочется поёжиться, но я неподвижно замираю на месте, изо всех сил вцепившись в ремень сумки.

- Он ушёл, - наконец говорит она, отрывисто и резко.

- Ушёл? – повторяю, ненавидя свой голос за то, что он звучит так тихо слабо.

- Посреди ночи собрал вещи и уехал. Без предупреждения. Хотя, - она изящно фыркает и наконец отводит от меня взгляд, - думаю, он и не должен был предупреждать меня.

Я ненавижу её намёки. Ненавижу то, что они, скорее всего, являются правдой.

- Он сказал, когда вернётся? – с трудом выговариваю я.

И она смеётся; этот грубый, невесёлый звук режет слух. Заставляет меня чувствовать себя наивной и совсем юной.

- О, он не вернётся. Такие, как он, никогда не возвращаются.

Мне хочется разорвать её на кусочки за то, что она так говорит об Эдварде, но я не могу. Не могу даже дышать. Ушёл. Ушёл и не вернётся. Он уехал. Его нет.

Почувствовав, как дрожь охватывает тело, я понимаю, что нужно срочно уходить отсюда.

- Спасибо, - шепчу, делая шаг назад. Она пожимает плечами, уже устав от меня, и уходит вверх по лестнице, в свои прекрасные покои наверху, где её, возможно, дожидается какой-нибудь подрядчик или массажист, готовый заполнить ту пустоту, что оставил после себя Эдвард.

Не знаю, сколько занимает дорога до Спенсера. Я даже не помню, как дошла до него. Просто неожиданно оказываюсь перед зданием и смотрю на каменную лестницу. Эммет курит, прислонившись к косяку двери. В окутавшем меня тумане, я задумываюсь о том, как ему прощается подобное поведение в середине учебного дня, но не могу найти ни слов, ни силы воли, чтобы спросить его.

- Привет, Из, - машет он мне рукой. Я ничего не говорю в ответ. Все силы уходят на то, чтобы удержаться на ногах. Эммет, прищурившись, смотрит на меня. – Что случилось?
Я лишь качаю головой. Открываю рот, чтобы заговорить, но не издаю ни звука. Хочется кричать и выть, но вместо этого – молчу. Тоска потихоньку накрывает меня, и я не знаю, что делать.

- Роуз, - шепчу я. Это правильно. Поэтому я и пришла. Я в беде, и мне нужна моя лучшая подруга.

Эммет пожимает плечами.

- Не думаю, что она сегодня здесь. Вчера ночью она засиделась допоздна. Эй, ты в порядке? – потянувшись, он сжимает моё плечо и наклоняется, чтобы заглянуть в моё лицо.

Нет. Я не в порядке. И больше никогда не буду в порядке. Не знаю, что сказать. Мне нужна помощь. Чья-нибудь. Но Роуз здесь нет, а Эммет ничем мне не поможет.

И тут под поднятой рукой Эммета показывается личико Элис.

- Элис, - шепчу я. – Он уехал.

Она выходит вперёд, обойдя Эммета. Подняв руки, обхватывает меня за плечи.

- Я знаю. Все уже шепчутся об этом. Он уволился.

Судорожно втянув носом воздух, я сгибаюсь пополам. Эммет делает шаг вперёд, но Элис лишь отмахивается от него.

- Всё в порядке, - говорит она ему. – Я справлюсь.

Эммет с облегчением уходит. Мы с Элис остаёмся наедине.

- Элис, я не…

- Шшш, милая, - она помогает мне выпрямиться, обнимает рукой за плечи. – Продержись ещё немного. Пока мы здесь. У тебя дома кто-нибудь есть?

Я качаю головой. Глаза горят. Элис только кивает и ведёт меня на улицу, где мы ловим такси.

Полчаса спустя мы сидим в моей комнате, на кровати. Элис до сих пор обнимает меня. И только здесь я наконец сдаюсь. Я плачу. Вою. Кричу. Сердце раскалывается на кусочки, и я знаю, что оно больше никогда не станет целым.

Целую вечность спустя Элис просит всё рассказать ей. Это занимает у меня около часа, ведь каждые несколько минут приходится прерываться из-за текущих по лицу слёз. Но когда я заканчиваю рассказ обо мне и Эдварде, о нашем притяжении, о тех мгновениях между нами, в которые мне казалось, что он тоже хотел меня, обо всём, что вело ко вчерашнему дню, когда его желания стали кристально ясны. Рассказываю ей и о Мими Вейгерт, и о женщине в том доме. Рассказываю обо всех своих подозрениях насчёт Эдварда и тех богачках. Элис почти шипит от злости.

- Элис, как он мог уйти только из-за того, что я всего на несколько лет младше него? Пройдёт год, два – и никого бы этот факт не заботил. – Из-за всех пролитых слёз я говорю хрипло, резко, отрывисто.

- Из, - говорит она мягко, гладя меня по голове. – Не думаю, что дело было в твоём возрасте.

- Тогда почему?

- Из-за Мими Вейгерт. Или кого-то ещё. Они явно помогли ему пробиться наверх. Он не мог быть с тобой и продолжать удовлетворять их потребности.

Закрыв глаза, я вздрагиваю от её слов, вспоминая, как умоляла его, как обещала, что буду хранить его секрет – по той же причине. Здравые рассуждения Элис кажутся мне ударами прямо в живот. Он не мог отказаться от тех удобств, которые они ему обеспечивали. Меня было недостаточно для того, чтобы он рискнул вызвать их гнев.

Моё сердце вновь разбивается – я и представить не могла, что такое бывает, - и я снова ломаюсь.

Элис ничего не говорит. Только обнимает меня, шепчет что-то успокаивающее и гладит по волосам, пока я плачу, и плачу, и плачу.