Наконец проснувшись, я дезориентирована и понятия не имею, почему в небе так темно: уже наступило раннее утро или дело обстоит поздней ночью.
Между надбровными дугами уныло гудит — эта непрекращающаяся боль служит напоминанием о том, что выпила я слишком много. Через несколько секунд к ней присоединяется тяжесть в грудной клетке — это напоминание об исповеди Эдварда.
Повернувшись набок, я вижу его лежащим рядом со мной. Он спит, дышит глубоко и шумно. Добрую минуту я смотрю на него, а потом от его вида меня начинает мутить.
После — я делаю все на автопилоте. Бреду в ванную. Выворачиваю содержимое желудка. Включаю душ. Становлюсь под поток воды на несколько минут. Сажусь. Притягиваю к груди коленки.
Через некоторое время отдергивается занавеска. Вода теплая, плитка возле моей спины холодная, а возвышающийся надо мной мужчина замер где-то посредине.
Эдвард выключает воду. Несколько раз произносит мое имя, а потом тянет на себя.
— Давай тебя высушим.
Я встаю, но из ванной не выхожу. Он оборачивает вокруг моих плеч полотенце, вытирает, водя руками сверху-донизу. Я презираю и упиваюсь тем спокойствием, которое находит на меня в его присутствии.
Движения его медленные. Приложившись лбом к моему лбу, он шепчет:
— Посмотри на меня.
Дернув плечами, я пытаюсь вывернуться из его объятий.
— Пожалуйста. Я все тебе расскажу.
Я все равно молчу. Но вместо того, чтобы сказать ему «нет», медленно качаю головой. Потому что как бы больно мне сейчас ни было, я хочу знать правду.
Он ждет в гостиной, когда я оденусь. Как вкопанная, сижу на противоположном конце дивана, пока Эдвард нервно дергает ногой и похрустывает костяшками пальцев.
— Не знаю с чего начать… — мямлит он.
Я молчу, чтобы он понял это сам.
Он рассказывает, что встречался с Розали меньше месяца. Может, только месяц — приблизительно август. Ничего серьезного. Когда Эдвард снова сошелся со мной, перестал ей звонить. В конечном счете, перестала ему названивать и она. Пока не наступил декабрь. Она оставила несколько сообщений, пояснив, что им нужно поговорить. Он согласился и через несколько недель, в январе, они встретились.
Он сбивается, заполняя рассказ ненужными подробностями. Например, в какую кофейню они пошли, где она работает, как она ждала, когда они окажутся на улице, чтобы сообщить новости.
— Плевала я, — сердито говорю я. — Мне плевать на все это.
Встав, он открывает окно и зажигает сигарету.
— Рядом с детьми курить нельзя. — Не знаю, почему я так говорю. Просто вырвалось. Как будто хочу, чтобы он понял, насколько сильно будет отличаться его теперешняя жизнь от прежней. Хочу, чтобы он пожалел об этом и каким-нибудь образом разрешил проблему.
Ладонью закрывая тлеющую сигарету, он смотрит на меня.
— Знаю, — говорит он, вместе со словами с его губ срываются клубы дыма. — Я… черт. Я пытался бросить.
Пытался бросить. Хотел измениться. Ради другой. Ради жизни, о которой я не знала до вчерашнего дня.
— Ты уверен, что он от тебя? — Звучит как вопрос, но больше напоминает обвинение. Ребенок не может быть от тебя — хочется мне сказать. С нами такого произойти не могло.
— Практически уверен, что она от меня.
— Практически уверен? — В жилах вскипает кровь, пока я мысленно повторяю эти слова вновь и вновь. — Ты переворачиваешь всю свою жизнь с ног на голову ради того, в чем ты практически уверен?
— Сомневаюсь, что Розали стала бы врать.
— Черт возьми, ты бредишь? — со злостью выпаливаю я.
Он морщится из-за моего тона. Словно удивлен моему гневу.
— А зачем ей врать? Если ребенок не от меня, тогда зачем?
— Потому что она просто могла так поступить и все! — почти кричу, почти плачу я. — Я считала тебя своим мужчиной, но эта особа отняла тебя у меня. И ты ей позволил. Потому что ты чертов трус. — Теперь я еле шевелю губами, щеки мокрые от слез.
Он оторопело смотрит на меня. Но не отходит от окна, не пытается затянуться сигаретой.
— Скажи, что я должен сделать, — шепчет Эдвард, и кажется, будто мне это показалось, пока он не добавляет: — Скажи, как все исправить.
— Нет. Тебе ведь этого не нужно.
— Я сделаю тест на отцовство.
— И что потом? Если ребенок твой, ты меня бросишь? Сбежишь и будешь играть в счастливое семейство вместе с Розали?
— Нет. Я этого не хочу, — решительно произносит он. — Этого не случится.
— Если не сегодня, то когда-нибудь — да. Розали станет матерью твоего ребенка. Твоего первенца. На ее месте я представляла себя. Представляла, что так у нас все и будет, но ты лишил меня такой возможности.
— Белла, да я вообще не хотел детей.
Он произносит это так легко. Уничтожает все мечты о будущем, которое я планировала для нас. Подтверждает, что он эгоистичный ублюдок. А может, мне нужно было услышать эти слова и понять, что в его будущем нет места мне. Что и ей не следовало быть в его будущем. Но что сделано, того не воротишь. И коль уж я для Эдварда на втором месте, то и делить его с другой женщиной отказываюсь.
— Пошел ты. — Мои слова произнесены нарочито медленно. Я не кричу, хотя хотелось бы. Пусть он не думает, что я свихнулась от злости, но пусть знает, как мне ужасно больно.
Странно, но приняв эту боль, мне легче принимать решения.
Я хожу по квартире, заканчивая с тем, что следовало сделать вчера. Собираю жалкие остатки достоинства и объявляю ему, что все кончено. Собираю по возможности всю одежду. Игнорирую его мольбы остаться. На этот раз, когда он преграждает мне путь и хватает меня за руку в попытке остановить, я даю ему пощечину.
И только потом, когда ухожу, гадаю: надолго ли поселилась в сердце эта жгучая боль?



— Ты же сегодня приедешь? Пожалуйста, скажи, что придешь.
Я зажимаю между ухом и плечом телефон, пытаясь застегнуть последние чемоданы.
— Недоумеваю, почему ты считаешь эту затею хорошей, — говорю я Анжеле. — Я действительно не хочу со всеми прощаться. Большинство из них мне даже не нравится.
— Эй, Белл. Ты даже со мной попрощаться не жаждешь?
— Ну, с тобой-то я точно попрощаюсь. Ведь ты же и везешь меня в аэропорт.
— Ты просто обязана явиться на свою вечеринку в честь отъезда. Тебе нужно напиться… и возможно, пропустить рейс и остаться здесь, в Нью-Йорке.
— Ты же понимаешь, что мой отъезд во благо. Я обязана покинуть город на какое-то время, — непоколебимо говорю я, вспоминая причину, по которой сбегаю.
Прошло чуть более года с последней встречи с Эдвардом. Уйдя от него, я направилась в квартиру Анжелы, где поведала ей всю правду. Сначала она хорошенько потрахала мне мозги, но, как настоящая подруга, осуждать не стала. Вместо того, разозлившись, она поехала к Эдварду домой и забрала оставшиеся вещи, чтобы этого не пришлось делать мне.
После моего ухода Эдвард еще долго пытался со мной связаться. Он звонил, поджидал у дома Анжелы, иногда возле моей работы. Но я оставила без внимания каждую из его попыток. Ни разу не сдалась. Отдалиться от него было сложнее, чем я могла себе представить, но мне пришлось.
Спустя три месяца слез, заливания горя алкоголем, отказов уступить Эдварду и предоставить ему маломальский шанс исправить ситуацию — хотя хотелось — он сдался и оставил меня в покое.
— Это меня убивает, — признался он моему голосовому ящику. Эти слова стали последними, что он мне сказал. Отчасти я была рада. Мне хотелось, чтобы он на собственной шкуре прочувствовал ту боль, которую причинял мне все пять лет.
Полгода проведя в хандре, в итоге я начала собирать себя воедино. Анжела предложила обратиться к психотерапевту, но я остановилась на йоге и вине. Не так затратно.
Я находилась в поисках какой-нибудь паршивой квартирки с одной спальней, чтобы освободить квартиру Анжелы. Мои усилия казались тщетными, пока в галерее до меня не дошли слухи о том, что летом кто-то получит возможность поработать в Испании. Я работала как проклятая и продолжала вытеснять из своих мыслей Эдварда, поэтому теперь о нем больше не думала. Пока сосредоточиться на себе. Пора заняться собой, вернуться к жизни — той, с которой я покончила в тот день, когда познакомилась с ним.
— Слушай, — начинает Анжела, прервав мои размышления. — Я всем сказала, что ты появишься в баре около девяти. Это не обычные вечерние посиделки, которые ты не терпеть не можешь. Всего лишь дружеская вечеринка. Будут знакомые, с которыми тебе точно стоит попрощаться перед отъездом на несколько месяцев. Согласна?
Я вздыхаю в трубку как можно громче, чтобы она поняла, насколько не рада я ее идее.
— Ладно.
— Господи, сколько же сил понадобилось, чтобы тебя уговорить.
Рассмеявшись, мы попрощались до вечера.
Убедившись, что все нужные мне вещи собраны, я еду на встречу с мамой, намереваясь после расправиться с последними делами перед сегодняшней вечеринкой.
Повернув за угол и проходя мимо пекарни, в которой я никогда не бывала, и химчистки, в которую хожу постоянно, вижу его.
Эдварда.
Он сидит за столом в ресторане. Но он не один. На руках он держит маленькую девочку, поднимает ее над своей головой, потому опускает и целует в животик. Я смотрю, не понимая, что замерла аккурат посреди тротуара. Несколько человек врезаются в меня, и я подхожу к двери, ведущей в химчистку. Взглядом замечаю блондинку, Розали, которая сидит с ним рядом. Она улыбается Эдварду и малышке, оживленно хохоча вместе с ребенком.
В груди сжимается так сильно, что кажется, будто я вот-вот перестану дышать. Вот он сидит тут, словно никогда не разбивал мне сердце. Словно никогда не становился частью моей жизни. Как странно видеть его таким. Что еще удивительнее — мне хорошо. Я не завидую его и его семье, потому что он улыбается, а значит все, через что мы прошли, того стоило. Если он обрел свое счастье, значит, возможно, горе, слезы и все дерьмо были не зря. Я ненавижу себя за подобные мысли, но, наверное, все случается не просто так.
Смотрю еще минуту, внимательно разглядывая Эдварда. Волосы у него короче, а взгляд радостнее. Джинсы на нем и черная футболка испачканы белой краской. На предплечье у него новая татуировка, но отсюда ее не видно. Я вижу только чернила. Я вижу только его.
Презирающая любовь часть меня — та, что с разбитым сердцем — пытается найти хоть крупинку ненависти. Потому что когда я представляла подобный исход, то могла представить лишь ненависть. Но теперь не могу. Не могу и не стану завидовать его счастью.
Чтобы он не заметил меня, я иду в обратном направлении. Потому что одно дело — увидеть его, а вот говорить с ним я точно еще не готова.
Напоследок бросив через плечо взгляд на него, я пытаюсь запомнить каждую деталь. Потому что впервые за все знакомство с Эдвардом чувствую, что он больше не принадлежит мне.
И, похоже, мне наконец-то спокойно при этой мысли.

---