Обязательно к прослушиванию: Tuba mirum

Она осторожно приближается.
Громче, чем звон колокола в самой высокой башне, в мыслях Эдварда звучит сигнал тревоги, но ноги все также отказываются его слушаться. Он должен бежать. Сейчас же. Мгновенно образовавшийся во рту яд, так же как и бушующий огонь в горле, управляют им.
- Я прошу прощения, святой отец, - шепчет Белла. Бархатистость её голоса разрушает строгую церковную тишину. Необъяснимым образом, но она смотрит на белый прямоугольник в основании его шеи, а не на его лицо. - Я, наверное, не должна быть здесь. Дверь была не заперта… и время просто… ускользнуло от меня.
Её сердце отбивает отточенное стаккато, бессвязный гипнотизирующий ритм, который эхом отдается в мыслях Эдварда. Странно, но вместо того, чтобы подстрекать демона, как это делает кислота на его языке, оно действует на него будто течение ледяной реки.
Отвлекаясь от внутренней войны, Эдвард замечает, что ее руки все еще скрещены на груди и плотно обвиты вокруг плеч. На щеках цвета сливок он видит серые пятна тихой печали. Он презирает их. Мягким, самым нежным голосом Эдвард шепчет:
- Почему ты плачешь?
Белла резко опускает голову. Её щеки вспыхивают. Реакция, которую он не может понять без ментального вмешательства.
- Я в порядке, - отвечает она, нервно оглядываясь по сторонам. - Это было просто... я чувствую себя здесь немного подавленной...
Эдвард смущен её ответом, потому что здесь, дома, такая вещь как сочувствие была ему ближе всего, что он знал. Он ничего не говорит, но вместо этого наклоняет голову, наблюдая за формой и движением её губ. Он должен уйти, говорит он себе снова, но все же искушение остаться слишком сильно.
Будто пристыженная, Белла опускает взгляд темных глаз и разговаривает с каменным полом под ногами.
- Мои родители умерли в прошлом году в автомобильной катастрофе. Сегодня была... Сегодня была годовщина... Я не была уверена, что именно мне следует сделать сегодня. Никто даже подсказать не мог. Так что я просто пришла... сюда. В то время мне казалось это хорошей идеей. - Она делает глубокий вдох. - Я не знаю, почему я рассказываю вам.
- Тебя мучает одиночество? - Так долго оттягиваемый вопрос повисает в воздухе. Так или иначе, оба знают, что за этим предположением скрывается все и ничего, что можно связать с ее физическим состоянием.
Белла смотрит на него бездонными, сверкающими в свете свечей глазами. В ее пристальном взгляде Эдвард видит отраженную необъятность собора, игру скользящих мерцающих желтых и темных теней.
- Я только что переехала сюда. Я никого не знаю. - Она колеблется, словно обдумывая правдивость своих слов. - Но да. Отвечая на ваш вопрос, я... одинока... И была одинокой в течение долгого времени. После того как они погибли…
Эдвард кивает медленно и довольно мрачно; одиночество и все его «за» и «против» - то, в чем он действительно разбирается.
- Мне очень жаль, - лишь говорит он, тоже тихо, потому что знает: более подходящих слов ему не найти.
Её брови резко сходятся на переносице.
- Вы действительно священник?
Внезапный и неожиданный вопрос Беллы становится вторым погружением в ледяное озеро. Пораженный, Эдвард безмолвно наблюдает, как меняется выражение её лица, – становится более теплым, - будто туман рассеивается на его глазах, унося с собой бремя скорби. Вместо неё он замечает неожиданный намек на чудо.
Он улыбается, не задумываясь, возможно, даже не ощущая, что немного дразнит её.
Даже без голоса её мыслей, Эдвард знает, зачем и почему был задан этот вопрос. Он слышал его бесчисленное количество раз и ответил так же, как и многим другим. Хотя на этот раз по каким-то причинам он не может объяснить пустоту внутри, которая, кажется, отзывается эхом от его слов, и он чувствует тень той боли, которую ощущал раньше.
- Да, я... я был... некоторое время.
- На вид вам не больше двадцати, - бормочет она, глядя в сторону, крадя у Эдварда единственное окно в ее мысли.
- Я… намного старше, чем кажусь, - отвечает он уклончиво.
Она вновь хмурит брови и выпаливает нечто нелепое:
- Это Святая вода, не так ли?
Ее резкая непочтительность пробивает его стену, и, несмотря на сложившуюся ситуацию, Эдвард растягивает губы в улыбке. Однако притом ему приходится сделать небольшой глоток воздуха. Он чувствует, будто лезвие ножа полоснуло его по пищеводу, и цепляется пальцами за спинку ближайшей скамьи так сильно, что столетнее дерево начинает скрипеть, пытаясь сдержать его напор.
- О, нет, прошу прощения, - Белла запинается, сжимая руки в кулаки, прежде чем засунуть их в карманы. - Я не должна была говорить вам это. И это тоже. Боже, я несу полную чушь, когда волнуюсь.
Обезоруженный и изумленный шокированным, испуганным выражением её лица, Эдвард хочет рассмеяться, но на этот раз уже более громко, даже несмотря на то, что внутри он так и не избавился от огненной боли, которая расцветала в груди и подбиралась к его горлу.
- Тебе нет нужды просить у меня прощения, - выдавливает из себя Эдвард, глотая подступившую к языку раскаленную лаву. - Я слышал кое-что и похуже. Правда.
- Да, верно.
Как будто проверяя силу его контроля, кожа Беллы вспыхивает ярко-розовым отливом цвета крови вперемешку со смущением. Легкие Эдварда снова сжимаются, заставляя задержать дыхание так сильно, как сжаты в кулаке четки-розарии. Тем не менее, Эдвард клянется, что он может попробовать ее, и молча проклинает Бога и самого себя.
- Нет, правда. - Эдвард прочищает горло. - Все нормально. Более чем нормально.
- Но я даже не знаю вашего имени.
На один-единственный такт сердца он пораженно замирает – всё вокруг него замирает.
Кажется, он не может найти твердую почву под ногами, находясь рядом с этой человеческой девушкой. Он никогда не чувствовал себя настолько вышедшим из-под контроля, настолько неуправляемым. Несмотря на это, под второй удар её сердца, он отвечает тихим шепотом почти машинально:
- Эдвард, Меня зовут Эдвард.
- Отец Эдвард? - Белла кидает ему неуверенную улыбку, и её глаза снова устремляются к белому прямоугольнику у основания горла. Эдвард может только смотреть. Что-то в ее губах, которые образуют кривую при звуке его имени, заставляет на мгновение забыть про очарование крови, текущей прямо под ее кожей. Он хочет услышать, как она повторяет его.
- Верно… - шепчет он.
Эдвард делает паузу, потому что впервые за все десятилетия, проведенные в черном облачении, такое обращение раздражает его.
Его губы вновь двигаются без позволения, и он может слышать только слетающие с них обрывки фраз.
- Или просто… Эдвард, если предпочитаешь, то Мэйсен. Это моя фамилия.
Белла смотрит на него немного странно - выражение, которое он не в силах распознать и понять, - прежде чем тихо отвечает тем же:
- Я Белла Свон.
Один угол рта поднимается в болезненной, но абсолютно искренней полуулыбке.
- Рад познакомиться с тобой, Белла Свон.
После нескольких секунд тихого и не очень удобного взаимного исследования они идут по длинному коридору церковного прихода. Неторопливые шаги Беллы потихоньку замедляются, будто она не хочет уходить, и Эдвард не может не заметить, что узел в груди, где когда-то покоилось его сердце, начинает сжиматься. Все, что произошло с ним, начиная с появления Беллы, её существования остается для него загадкой. Болезненной, но заставляющей чувствовать себя человеком. В то время, как его горло царапает и тлеет в ее присутствии, в то время, как монстр внутри обнажает сочащиеся ядом зубы, он хочет побыть рядом с ней еще всего лишь несколько минут. Такие неправильные и совершенно опасные, как для нее, так и для него – еще всего лишь пару коротких минут.
Перед тем, как переступить порог и окунуться в темноту ночи, Белла останавливается и мельком бросает на Эдварда вопросительный взгляд.
- Я должна перекреститься, прежде чем уйти, верно? - шепчет она, перебирая потертый ремень сумки, брошенной через плечо. - Простите. Я не праведная католичка. И совсем не знаю, что мне делать.
Удивленный, Эдвард снова улыбается, его плечи едва заметно подрагивают, и он пристально всматривается в мерцающий алтарь.
- Не волнуйся об этом. Думаю, он не будет возражать.



Снаружи льет дождь. Осень полностью вступает в свои права и, катаясь на волнах хлесткого северного ветра, направляется к озеру. Температура воздуха колеблется около нулевой отметки.
Конечно, холодная погода никак не отражалась на состоянии Эдварда, хотя и вызывала в нем необъяснимое раздражение к его собственному замороженному внешнему виду. Но по сравнению с простым природным ненастьем, Ад на земле, который ожидает его в течение нескольких следующих месяцев, будет более мучительным.
Немудрено, что кухня, каждый обеденный стол в ней и каждая кровать в приюте этим вечером были заняты.
Когда он толкает дверь и, рискуя, делает маленький глоток воздуха, то сразу же ощущает сотни врывающихся в его ноздри ароматов. Здесь смешиваясь, циркулируют запахи кипящего тушеного мяса, пота, дешевого виски и, что еще хуже, множество других горьких ядов. Но прежде всего, подавляющий все остальное и захватывающий все его внимание и концентрацию сильнейший аромат ее тела и ее проклятой крови. И даже при том, что он еще не видит ее, Эдвард знает, что Белла здесь.
Он задается вопросом: почему он здесь?
Эдвард не знает, почему, но как только он начал идти, ноги сразу же потянули его сюда.
Прислонившись к стенке, его янтарный взгляд с тревогой сканирует комнату, задерживаясь на каждом человеке, на каждой женщине, на каждом ребенке. Их лица источают усталость и в большинстве случаев выглядят намного старше своих лет. Многие здесь больны: телом, мыслями и, прежде всего, духом. Это печальная, гнетущая сцена, хотя Эдвард, конечно, видел и похуже.
Без сомнения, он видел нечто ужаснее.
Смотря немигающим взглядом на слезящиеся глаза и впалые щеки, его мысли отправляются на шестьдесят лет назад. Невероятно четко и ясно - еще один талант, присущий его виду, – Эдвард воспроизводит в памяти события давно ушедших дней.
Невидимая пыль окутывает его гранитную кожу, и, не осознавая, его губы начинают двигаться, бормоча тихие молитвы и прошения – такие же жалобные, как и несколько лет назад. В его ушах звук отчаянного крика на полудюжине разных языков. Вокруг него ужасающий грохот выстрелов из огнестрельного оружия.
В течение доли секунды Эдвард растворяется посреди переполненной обители. Он тонет в воспоминаниях, которые отказываются исчезать, вновь переживая зловоние и острую боль от льющегося дождем пепла, адского огня и самородной серы. В этот день его зеленый «Jeep Willys» прошел через ворота Аушвиц-Биркенау*. В этот день, одетый в новую рясу, он молился за души мертвых и умирающих. День, когда в порыве отчаяния, он полностью опустошенный дал клятву Богу и себе, что никогда не сорвется.
Слабый щелчок, раздавшийся с другого конца комнаты, и открывающаяся дверь на кухню привлекает внимание Эдварда, и он устремляет свой взгляд на вход. Не догадываясь о его присутствии, в дверях появляется она, вдруг изгоняя все его воспоминания. С другой стороны, разумеется, возвращается огонь, присущий только ее появлению и поглощающий его целиком. Инстинктивно, против воли Эдварда, хищник внутри него свивает руки в кулак, выпуская охотничьи когти, пока демон, таящийся в его глубинах, насмехаясь, подговаривает его сделать вдох.
Едва его ногти впиваются в плоть, он отскакивает назад от опасного края при резкой боли, кажущейся ему теперь некой минутной отсрочкой, дарованной Господом. И вдруг он словно освобождается от пут, притягиваемый и отталкиваемый невидимой и нежной силой тока. Наблюдая за Беллой, как она порхает от стола к столу, подавая маленькие корзинки хлеба, огонь и все, находящееся в комнате, медленно отступают на задний план. Улыбка, расцветающая на её красивом молодом лице, приковывает взгляд. Эта мягкая, изящная улыбка совсем не свойственна той взволнованной девушке, которую он встретил в нефе. От неё невозможно отвести взгляд.
- Эдвард!
Вяло и неохотно, Эдвард поворачивается влево только для того, чтобы найти улыбающегося пожилого человека, как всегда одетого, как и он, в черное.
Заставив себя улыбнуться, он вежливо опускает голову.
- Отец Карлайл.
- Всегда так официально, - старый священник смеется, протягивая морщинистую руку в приветствии. - Мы находимся в двадцать первом столетии. Вы ведь знаете об этом, верно?
- Да, я знаю какой сейчас год, - отвечает Эдвард, улыбаясь еще более широко от шутки, которую понять суждено только ему одному.
Карлайл просто качает головой и смотрит на него, размышляя над чем-то. - Я не ожидал увидеть вас здесь после полуденной исповеди. Приют не относится к вашим обязанностям…
- Я…
- Просто решили навестить Сэта? - предполагает Карлайл, хотя его мысли заняты еще кем-то.
К удивлению Эдварда, мысли Карлайла не содержат наказания или обвинения в нечистоплотности. Вместо этого, есть только озабоченность и упрямое стремление к спокойствию для прибывшего сюда молодого человека. Снова Эдвард остается пораженным способностью этого человека к дружбе и состраданию, и внезапно он чувствует себя обязанным признаться в своей величайшей лжи.
- Конечно, - отвечает Эдвард, прочищая горло. Тем не менее, глаза выдают его, следуя за девушкой, которая, не по вине, но по Божьему возмездию и, несмотря на все праведные рассуждения, вдруг стала центром всего его существования.
- Джейк говорит, что мальчик великолепен на кухне, - продолжает Карлайл.
- Я знал, что так будет. - Эдвард кивает. - Я никогда не видел человека с более доброй душой.
Пожилой священник почти лукаво подмигивает и добавляет:
- Говорит, и что Белла тоже прекрасно помогает кухонным работникам .
Без предупреждения, словно по волшебству, пробивающиеся сквозь стены из шлакобетона, бессвязные мыслей повара вспыхивают в голове Эдварда. Он видит размытые и отчетливые человеческие образы новых помощников. По неизвестной причине, это... раздражает его, как мало видит человек, каким узким мысленным взором он обладает. Большее беспокойство вызывает то, что повар представляет её на кухне с меньшим количеством одежды…
Эдвард вновь сжимает кулаки так сильно, что костяшки пальцев начинают трещать. Но прежде чем он может увидеть большее, что-то более важное, которое могло отразиться на его реакции, Карлайл заговаривает снова.
- Сегодня днем я говорил с Беллой. Она сказала, что столкнулась с вами в церкви этой ночью. Сказала, что вы с ней разговаривали.
Это редкий случай, когда таланту Эдварда мешают, но мысль и слова, по-видимому, прибывают из ниоткуда, и теперь он остается ошеломленным и безмолвным. На время он забывает о мыслях повара Джейкоба, вызвавшие пожар в его горле. Случается один из немногочисленных моментов, когда с его лица слетает всякая предосторожность, и Эдвард распахивает рот, являя жест, более человеческий, чем его натура.
Карлайл видит выражение Эдварда – явное удивление и что-то скрытое под глубоким слоем, что-то сродни раскаянию - и смеется. Хохочет так, что в уголках глаз, испещренных паутинками морщин, выступают слезы.
- Я знал об этом, - он откашливается, и его смех почти маскирует пронизывающую его острую иглу понимания и беспокойства.
Все, что знает Эдвард, кажется, рушится рядом с ним. Будто он находится в свободном падении, будто его устойчивое и предсказуемое существование теперь не что иное, как шум и хаос. Выражение его лица меняется, плечи опускаются. И отчаянная мольба, вырывается из горла раньше, чем он может остановить её.
- Боже, что же я делаю?

* комплекс немецких концлагерей и лагерей смерти, располагавшийся в 1940—1945 годах к западу от Генерал-губернаторства, около города Освенцим.

Добро пожаловать на Форум. Благодарим Варю за редакцию!