Там замечаешь вдруг лоскут над головой,
Лоскут темнеющего неба в обрамленье
Ветвей, увенчанных мигающей звездой,
Что с тихим трепетом замрет через мгновенье.

Июнь! Семнадцать лет! Цветущих веток сок -
Шампанское, чей хмель пьянит ваш разум праздным,
А на губах у вас, как маленький зверек,
Трепещет поцелуй, и ваша речь бессвязна.
- Артюр Рембо (перевод M. П. Кудинова)

Вывести Эдварда из дома так, чтобы мама ничего не заметила, было той еще задачей – сердце колотилось как сумасшедшее. Мы бесшумно прокрались по темному лестничному пролету, мой парень, словно ниндзя, шел впереди. Я была поражена его ловкостью. Он никогда прежде не бывал у меня дома, и все же с легкостью маневрировал между скрипучими половицами и опасно острыми, выступающими углами мебели. Я прожила в этом доме всю свою жизнь и до сих пор сшибала мизинцы на ногах и билась локтями по крайней мере раз в неделю. Интересно, у него какое-нибудь супергеройское зрение, о котором он умолчал, или ему уже столько раз приходилось выбираться из домов в кромешной темноте, что он теперь эксперт в этом деле? Он был похож на домушника. Только не пытался украсть серебро, а, как правило, удирал с охапкой девичьих хороших репутаций.

Теперь и меня включили в этот чрезвычайно длинный перечень.

«Прекрати сейчас же, Изабелла. Ты ступаешь на тонкий лед».

Мне не нравились подобные мысли. Они пробуждали во мне неприятное и крайне непривычное чувство ревности. За все семнадцать лет своего существования я не испытывала настолько всепоглощающего желания навсегда стереть определенные моменты из чьей-либо жизни. Конечно, будь такое возможно, я бы сделала Эдварда таким же девственно чистым, какой была сама. Я не выносила саму мысль о том, что он испытывал то, что между нами есть сейчас, с другими женщинами. Я понимала, что это за гранью разумного – расстраиваться из-за девушек, которых больше не было в его жизни, - но мой вероломный разум не переставал подкидывать мне образы их страстных свиданий. Мне требовалась вся сила воли, чтобы не расспрашивать его о них. Они в прошлом, я – будущее. Он не дал мне ни единой причины сомневаться в искренности его чувств ко мне.

Мы благополучно миновали мамину комнату, в которой царила гробовая тишина, и без происшествий выбрались за порог скрипучей парадной двери. Слава Богу, мама припарковала свой древний ржавый Бьюик у обочины дороги, поэтому Эдварду оставалось лишь включить нейтралку и вытолкать свою машину с подъездной дорожки, на что ему потребовалось минимум усилий. В бледном свете луны мышцы на его руках так привлекательно напрягались, что я не смогла сдержать счастливый вздох, сорвавшийся с губ. Он выглядел таким сильным, и мужественным, и неотразимым.

Это противозаконно – быть настолько красивым.

Он облокотился на гладкий серебряный капот своей машины и бросил убийственную ухмылку в мою сторону. Я на все сто процентов уверена, что эту улыбку спроектировал сам Люцифер, чтобы у меня от нее ноги подкашивались. Покачав головой, я засмеялась. Эдвард знал, как сильно он мне нравится. Я не могла бы устоять перед ним, даже если бы захотела. Бросившись в его раскрытые объятия, я поцеловала его со всей страстью, оставшейся в утомленном теле, и тут же безошибочно ощутила чувство утраты, которое неизменно наполняло меня перед нашим неминуемым расставанием. Каждый раз, когда мы прощались, казалось, будто мы больше никогда не увидимся. Мне искренне не прельщал весь этот подтекст современных Ромео и Джульетты, поэтому я просто отбросила одолевающее меня чувство тревоги.

Проводив Эдварда взглядом, я пулей помчалась в комнату, чтобы закончить свой Библейский проект. Моим партнером была прилежная ученица по имени Мария, с трудом говорящая по-английски, и я была уверена, что она уже справилась со своей частью работы. Больше всего мне хотелось упасть на кровать и никогда не просыпаться, но это было невозможно.

Оценка другого человека зависела от моей части проекта, было бы неправильно с моей стороны позволить Марии провалиться. Ее приняли в Академию на миссионерскую стипендию, поэтому она была нацелена на получение высшего балла за презентацию.

Я готовилась всю ночь, как одержимая, поглотив весь свой запас шоколада, чтобы не заснуть. Последовавший за этим выброс энергии привел к мерзкому состоянию одновременной нервозности и тошноты, но конфеты сделали свое дело –глаз я не сомкнула. К тому моменту, как я вносила завершающие штрихи в раздаточный материал по Наоми и Рут, мой мозг превратился в густую кашу. Учить биологию было бессмысленно. Я лишь молилась, что смогу вспомнить все то, что мы изучили в классе. Я понимала, что если не буду внимательна, пострадают мои оценки. А этому нельзя было позволить случиться. Если не смогу поступить в хороший колледж, мне будет некого винить, кроме себя самой.

Я забралась в постель, когда над горизонтом уже показался краешек лучезарной макушки солнца. Проспала от силы минут сорок, прежде чем пронзительная трель будильника грубо вырвала меня из сна. Я была готова раздробить его отбойным молотком. Очевидно, недосып развивал во мне жестокость.

Покидать постель в тот момент было самой изощренной пыткой. Я дохромала до душа, щиколотка давала о себе знать при каждом шаге, и устояла перед искушением принять таблетку Викодина. Я не настолько глупа, чтобы идти в Академию под кайфом от этого безумного лекарства. Зная свой внутренний фильтр, я могла бы случайно послать чуть ли не каждого в школе, а потом боль все равно бы вернулась.

Я затолкала прописанный мне доктором Калленом пузырек в самый дальний угол аптечки. Там уже ютилась куча препаратов, все с истекшим сроком годности – и все мои. Мама была ярым сторонником теории «улыбайся и терпи», или, как я ее называла, «просто помолись и надейся, что оно пройдет само собой». Иногда она принимала лекарственные травы, но даже это было большой редкостью. Не думаю, что она когда-нибудь в жизни добровольно принимала купленные лекарства. Я знала, что она ни за что не найдет Викодин, потому что, я уверена, она не заглядывала в аптечку с тех самых пор, как я стала самостоятельно покупать сироп от кашля. Об этом можно было не волноваться.

Выйдя из дома, я чуть не ослепла от яркого солнечного света. Было ощущение, будто я выползла из темной пещеры. Словно я зомби. Лазарь, восставший из могилы. Волосы спутаны, губы бледные и обескровленные. У мешков под глазами были свои собственные мешки. Страшное зрелище. Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни настолько уставала. Ноги буквально еле волочила, а рюкзак, казалось, весил целую тонну. Пока я, спотыкаясь, преодолевала бесконечные на вид полмили до школы, я страстно, как никогда, желала, чтобы у меня была машина.

Каким-то образом я высидела тест по биологии и даже не заснула во время своей библейской презентации. С утра Лорен так и не показалась в школе, что меня ни капельки не удивило. Эрик, похоже, тоже отсутствовал, хотя я и раньше не замечала его в кампусе. В обед я подумывала улизнуть и подремать где-нибудь под деревом в лесу – я реально была на грани – как вдруг заметила затылок Лорен, влетевшей в пустой класс.

Очевидно, она все же решила показаться. Класс, в который она нырнула, был одной из тех комнат, что оставляли для «Безмолвных Бесед с Богом», но большую часть времени учителя держали их запертыми, чтобы студенты не занимались там всякой ерундой. Если бы на факультете знали, что творится в музыкальном классе после уроков, эти открытые комнаты стали бы для них наименьшей из проблем.

Я поднялась с деревянной скамейки, на которой клевала носом, и пошла за ней. После вчерашнего фиаско у меня еще осталась к ней пара вопросов. Мне хотелось поскорее покончить со всем этим кошмаром, чтобы я могла притвориться, будто ничего не было. Фотоаппарат с непристойными снимками был надежно спрятан в жестяной коробке под моим матрасом. Единственными разумными существами, знающими о местонахождении обличающих фотографий, были я, Эдвард и Всевышний. Я хотела, чтобы так все и оставалось.

Тихонько отворив дверь, я заглянула в класс. Там было темно, поэтому я щелкнула выключателем. Обшитые панелями лампы дневного света ярко загорелись над головой, почти ослепляя меня. Крайне дезориентированная Лорен поднялась из-под парты, принимая сидячее положение.

- А, это ты, - бросила она и снова откинулась назад, словно меня тут и не было.

У нее было это особое умение заставлять людей чувствовать себя ничтожными, словно грязь на подошве ботинка. Если бы за подобные навыки давали медали, она бы каждый раз уносила с собой золото, вне всяких сомнений. Она сумела реквизировать откуда-то пару довольно удобных подушек. Полагаю, она стырила их из класса дошкольников – у них по-прежнему проводился тихий час. Лорен выглядела так, будто вот-вот перейдет в режим «Рип Ван Винкля». Я бы соврала, если бы сказала, что не завидовала ей черной завистью. Мои глаза жадно пробежали по уютному гнездышку, сооруженному Лорен под партами. Интересно, как часто она приходит сюда вздремнуть.

Может, мне тоже прилечь рядышком, всего на несколько минут. Я так устала, что веки грозились вот-вот захлопнуться наглухо.

- Тебе что-то нужно или ты просто собираешься глазеть на меня весь день?

Ее скрипучий голос бестактно ворвался в мои мечты, мучительно возвращая в реальность. В конце концов, я пришла сюда с определенной целью, а вовсе не нежиться на восхитительной подушке с вышитым на ней пушистым утенком.

Откашлявшись, я постаралась придать себе серьезности.

- Мне нужно спросить тебя кое о чем, - начала я, а затем замолчала, покачав головой. – Нет, постой. Мне нужно сказать тебе кое что. Ну, может не столько сказать, сколько проинформировать.

Она посмотрела на меня так, будто у меня не все дома, и я начала сначала.

- То есть, приказать. Тоже не совсем то, что нужно. – Я задумалась. – Постой, о чем я говорила?

Лорен закатила глаза и нетерпеливо махнула рукой, очевидно, желая вернуться к своему занятию.

- Выкладывай уже, тормоз. Я не собираюсь торчать здесь весь день.

Будь благословенно ее ничтожное черное сердечко. До чего же злобная девица.

Я смерила ее настолько зловещим взглядом, что могла бы тут же испепелить, и она с трудом сглотнула.

- Ты скажешь своим родителям, что в следующую субботу я иду с вашей компанией на танцы, - заявила я, скрестив руки на груди. – Не спорь и не перебивай меня. Мы обе знаем, что в этой колоде все тузы у меня.

Она кивнула, покорившись истине моих слов. Впервые за все время наших извращенных и буйных отношений я была у руля. Я понимала, что никогда и никому не покажу те ужасные фотографии – не думаю, что смогла бы считать себя порядочным человеком, если бы сделала такое – но она-то этого не знала. Я была уверена, что, будь она на моем месте, то распечатала бы снимки размером с постеры и развесила бы по всей школе на всеобщее обозрение. Не моя вина, что она меряет людей по себе.

- Ты скажешь им, что я иду на танцы с тобой, - повторила я спокойно, отступая к двери. Мне хотелось поскорее покончить с этим, пока я не сломалась под давлением и не передумала. – Когда моя мама позвонит, чтобы подтвердить планы, что она непременно сделает, ты скажешь ей, что мы у тебя, готовимся к балу, и что я останусь у тебя ночевать. – Я замолчала, взявшись за дверную ручку, но продолжая сверлить ее взглядом. – Ты меня поняла? Все ясно?

Она нахмурилась, удивленная моим тоном. Могу поклясться, ей было невыносимо сидеть там и слушать меня, не имея возможности вставить свои ехидные замечания. Она привыкла, что из нас двоих обычно командует она. Все же любопытство взяло верх, и она зарядила очередь оскорбительных вопросов.

- Какого черта тебе захотелось пойти на танцы со мной? Ты же знаешь, я презираю тебя. Неужели ты не в курсе, что все считают тебя полнейшей неудачницей? Я к тому, что поход с нами на бал не поможет твоей репутации. Она уже настолько ниже плинтуса, что нет пути назад. Весь твой идиотский план абсолютно не имеет смысла, Белла.

При этом на губах у нее растянулась довольная ухмылка. То, что она всерьез полагала, будто я жажду проводить с ней время, было просто уму непостижимо. Я всегда знала, что она звезд с неба не хватает, но и подумать не могла, что она настолько заблуждается. Она снова развалилась на куче подушек, словно осовремененная репродукция Клеопатры. Остается только молиться, чтобы в обозримом будущем ее укусила гадюка.

Прости, Господи. Я не серьезно.

- Я никуда с тобой не собираюсь, - ответила я, удивляясь ее недалекости. – Мне лишь нужно, чтобы ты прикрыла меня, и я смогла бы улизнуть из дома.

Ее угловатые черты лица тут же озарились недобрым намерением, и я поспешила закончить свою речь, дабы пресечь на корню все ее помыслы относительно моего разоблачения.

- Ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, и будешь помалкивать. Ты знаешь, что случится, Лорен, если ты не будешь держать свой рот на замке.

Ее глаза расширились, уловив намек на шантаж.

Я скрестила пальцы за спиной, чувствуя отвращение к самой себе.

Эдвард хотел сводить меня на свидание, и я не могла придумать другого способа выбраться из дома. По правде сказать, это был единственный раз, когда я планировала использовать снимки против Лорен. Я чувствовала себя омерзительно, но ничего не могла поделать. Я хотела осчастливить Эдварда – и если быть до конца честной, сама мысль о ночи, проведенной в городе с моим парнем, казалась божественной. Она полностью затмевала весь тот отрицательный подтекст, что накладывали на нее эти грязные фотографии.

Лорен долго сидела, уставившись на меня, и в конце концов, кивнула в согласии. Тихонько вздохнув с облечением, я развернулась к двери. Не хотелось злоупотреблять гостеприимством или давать ей понять, что я собираюсь удалить эти отвратительные снимки, как только представится возможность. Мне все еще нужно было вернуть фотоаппарат Элис, а я не хотела, чтобы она видела те ужасные изображения.

Выйдя из класса, я осторожно прикрыла за собой дверь. Направляясь в сторону медийного кабинета, я планировала провести остаток обеденного перерыва в тишине и спокойствии. Но тут у меня чуть сердце из груди не выскочило, когда передо мной неожиданно возникла Виктория, возвышаясь, словно озлобленная женская версия Голиафа. Если по сценарию мне выпала роль Давида, тогда у меня серьезный недостаток оружия. Почему поблизости нет ни единой пращи или камня, когда они действительно нужны?

- Что ты здесь делаешь? – спросила она, с ненавистью сощурив глаза. Она была настолько рассержена, что вполне могла начать драку, но я была не в настроении. За прошедшую неделю на мою долю выпало столько травм, что до конца жизни хватит. У меня не было никакого желания добавлять к этому растущему списку еще и «девчачью драку».

- Я просто поболтала с Лорен, и теперь иду на обед, - ответила я сухо. Я до сих пор не могла понять, почему Виктория ненавидит меня с такой лютой яростью. В этом не было никакого смысла. Порой мне казалось, что Академию построили на каком-то древнем индейском кладбище. Потому что я не могла найти никакой другой веской причины, почему половина студентов находит удовольствие в том, чтобы мучить друг друга.

Особенно Виктория. Со всеми остальными она была очень милой. Что такого есть во мне, что выводит ее из себя? Ее в крайней степени абсурдная ненависть стала последней каплей в этой вопиющей неделе. Чем больше я размышляла над этим, тем злее становилась. У нее не было ни единого повода отравлять мне жизнь. Я никогда не делала ей ничего плохого, лишь пыталась подружиться. Теперь это считается преступлением?

Устав от нашего зрительного поединка, она закатила глаза и прошла в класс, из которого я только что вышла, при этом сильно задев меня плечом. Негодование от всей несправедливости ситуации достигло заоблачных высот. Сегодня я не была готова мириться с ее скверным отношением ко мне. Я не выспалась, лодыжка по-прежнему болела, а накануне вечером мне пришлось выслушать целую кучу бреда от моей сумасшедшей мамаши. В тот момент я решила, что по горло сыта этими идиотскими выходками Виктории. Пора с этим кончать.

- Стой, - закричала я. Неожиданный тон моего голоса заставил ее замереть на полушаге, все еще цепляясь за дверную ручку. Она повернулась ко мне и нахмурилась, искажая свои прекрасные черты полнейшим отвращением. Я отшатнулась от выражения брезгливости на ее лице, и напряглась всем телом. Если я выстояла сумасшествие в лице своей матери, то определенно смогу справиться с несчастным подростком.

Мы снова уставились друг на друга, и напряженная тишина в холле стала вполне осязаема. Я намеренно понизила голос, не желая устраивать сцен. Буду умнее. Скажу то, что должна сказать, не прибегая к мелочным нападкам и язвительным комментариям.

- В чем, собственно, твоя проблема, злобная гарпия? – прошипела я. Слова слетели с языка прежде, чем я успела затолкать их обратно на задворки рассерженного разума. Вот тебе и умнее…

Виктория двинулась на меня, пылая от возмущения.

- Как ты меня назвала? – в ее голосе слышалось неверие. Я даже не пошатнулась, гоня прочь любой страх. Мне надоело быть козлом отпущения. Пусть покажет все, на что способна. Я не боюсь какой-то рыжей девушки с проблемным поведением.

- Мне следует прибить тебя, никчемная зубрилка.

Она была вне себя от ярости, и, с трудом сглотнув, я попятилась назад. Казалось, она готова ударить меня, а я не была уверена, что смогу оттолкнуть ее. Одно дело – изображать из себя крутую, и совсем другое – подтвердить свои слова действиями. Мои руки напоминали сырные косички. Эта амазонка скорее всего завалит меня меньше, чем за секунду.

Ладно, возможно, мне все же было немного страшно.

Я пятилась до тех пор, пока не уперлась в стену. Я насторожено наблюдала за тем, как она приближается ко мне. Оказавшись прямо перед моим лицом, она остановилась. Ее верхняя губа приподнялась в настоящем зверином оскале. Казалось, будто она готова вгрызться в меня зубами.

- Подожди, - пролепетала я, поднимая руку и отталкивая ее. – Я просто хочу понять, почему ты так сильно меня ненавидишь. Я ничего тебе не сделала, лишь пыталась быть милой, но ты не перестаешь усложнять мне жизнь. – Я чувствовала, как во мне снова закипает гнев, а глаза застилает кровавая пелена. Руки сжались в кулаки. – Почему? Неужели у тебя настолько убогая жизнь, что тебе приходится отыгрываться на ни в чем не повинных людях?

Я ткнула пальцем в ее грудь, и она разинула глаза, не веря в мою дерзость. Теперь она пятилась назад, пока я загоняла ее в угол, как напуганного зверя. Наступила ее очередь прочувствовать беспомощность и страх.

- Ты всего лишь задира и противный человек. Ты превратила мою жизнь в сущий ад, Виктория, и я заслуживаю знать, почему.

От моих суровых слов она застыла словно статуя, и, стыдно признаться, но я ощутила удовлетворение от того, что наконец-то высказала ей все. Трудно было сдержать самодовольную ухмылку. Нет ничего приятного в том, что тебя обзывают последними словами, не так ли? Ну, тебе нравится? Она тут же закрыла лицо ладонями. Плечи задрожали, а из горла послышались сдавленные звуки, будто она задыхалась. Я с ужасом осознала, что довела Викторию Томас – самую стойкую девушку из всех моих знакомых – до слез.

Я чувствовала себя полнейшим ничтожеством. Поистине, презренным человеком. В чем дело? Я тут пытаюсь убедить себя, что лучше всех этих запущенных девчонок, вроде Виктории, но в то же время обзываю ее и довожу до слез прямо в холле нашей предположительно Христианской школы – у двери класса для «Безмолвных Бесед с Богом». В тот момент я готова была сгореть от стыда. Жутко корила себя.

- Эй, - прошептала я, поглаживая ее руку. – Все в порядке. Пожалуйста, не плачь, Виктория. Мне жаль, что я наговорила тебе всяких глупостей. Это было не по-христиански. Прости.

Она посмотрела на меня влажными глазами, и я поразилась тому, что она вовсе не плакала – она смеялась. Она едва не сгибалась пополам от смеха. Фыркнув на мой ошеломленный вид, она оттолкнула мою руку. Указывая на меня пальцем, она едва не гоготала. Рыжие волосы подпрыгивали, создавая эффект бросающей в дрожь ведьмы. Или душевнобольной.

Боже милостивый, что же такое со всеми этими ненормальными? Почему они слетаются ко мне, как мухи на мед?

- Ты что, издеваешься? – она пыталась отдышаться, раскрасневшаяся от истеричного смеха. – Позволь, я объясню, чего ты заслуживаешь, Изабелла Свон. Ты заслуживаешь каждого свалившегося на тебя несчастья. Ты отвратительна, и я ненавижу тебя. Я надеюсь, вся твоя семья сгорит заживо. – Я была в шоке, а она лишь улыбнулась, скрестив руки на груди. – Да, это правда. Я не выношу тебя. Я искренне верю, что ты олицетворение всего подлого и мерзкого в этом мире.

Я даже дар речи потеряла. Излившийся из ее рта поток желчи настолько меня ошеломил, что мозг просто не мог связать хотя бы пару вразумительных предложений. Никогда прежде со мной так не разговаривали. Слова ненависти, что она только что извергла на меня, обычно приберегают для каких-нибудь злобных диктаторов, вроде Гитлера или Сталина, или даже для самого дьявола. Но не для меня. Я всего лишь девушка.

Я открыла рот и снова закрыла, словно рыба, выброшенная из воды, от чего вид у меня стал еще более идиотским. Наконец, собравшись, я сделала глубокий вдох и прошептала дрожащим голосом:

- Почему? Из-за чего ты так люто меня ненавидишь?

Она посмотрела на меня, как на умалишённую.

- Ты прекрасно знаешь, почему, - прошипела она. Она была похожа на ядовитую змею, готовую прикончить меня – и все же я не могла придумать ни одной причины, объясняющей ее нездоровое отвращение ко мне. Она прожигала меня таким презрительным взглядом, что было ясно: она могла бы без раздумий перешагнуть через мой труп и пойти дальше.

Совершенно сбитая с толку, я покачала головой.

- Я правда понятия не имею, о чем ты говоришь, - ответила я смущенно. Она с издевкой усмехнулась, а я озадаченно пожала плечами, совершенно не понимая, что ее так отвращает во мне.

Ее брови подскочили вверх, и из горла вырвался гавкающий смешок.

- Ты реально такая тупая? – спросила она, а затем кивнула, будто отвечая на свой собственный вопрос. – Да, полагаю, что так оно и есть. – Широко и мерзко улыбаясь, она выдала следующую порцию обидной информации. – Причина, по которой я ненавижу тебя каждой фиброй души, заключается в человеке, с которым ты у меня ассоциируешься - в твоей тупой шлюхе матери.

Я едва не задохнулась от возмущения. У меня могут быть личные проблемы с матерью, но я ни за что не позволю этой дрянной девчонке так о ней говорить.

- Забери свои слова обратно! – прокричала я с таким жаром, что слова эхом разнеслись в ограниченных пределах коридора. – Моя мать не шлюха.

Виктория засмеялась, поразительно ожесточенно для своего возраста.

- О, еще какая. Ты невероятно наивна. Твоя мать подстилка и разлучница. Мир был бы лучше, если бы она не родилась.

Во мне бурлила ярость. Уже было неважно, что она почти на голову выше меня и значительно сильнее. Теперь я понимала, что чувствует Эдвард, ввязываясь во все эти драки. Пульсирующий во мне гнев пугал своей мощью. Я надвигалась на нее как дикая кошка, оттесняя к стене.

- Заткнись! – завопила я, колотя ее своими бессильными кулаками. – Не смей говорить такое о моей матери!

Виктория рассмеялась мне в лицо и с силой отпихнула меня. Я упала на спину, взвизгнув от неожиданности и поморщившись, когда копчик пронзила боль. Она возвышалась надо мной словно праведный ангел мести, тыча мне в лицо свой указующий перст, будто собиралась вынести приговор по каждому аспекту моей жизни. Гневные вздохи резко вырывались из ее груди.

- Ты знаешь, что это правда, - прошептала она, на мгновение прикрыв глаза, словно от боли. – Я ненавижу тебя, потому что из-за твоей матери мой отец бросил нас. – Я перестала дышать, потому что ее слова оборвали что-то внутри меня.

Когда ее зеленые глаза снова встретились с моими, взгляд их сделался холодным и бесчувственным, словно это были блестящие осколки нефрита.

- Мне плевать, кто в этом виноват. Я только знаю, что каждый раз, когда я вижу твое лицо, все, о чем я могу думать – это она, и как непоправимо она разрушила мне жизнь. – Она выпрямилась и глубоко вздохнула. – Я даже смотреть на тебя не могу. Ты мне омерзительна.

Я просто сидела там, глядя вслед ее удаляющейся фигуре, и оплакивала свое растоптанное кровоточащее сердце.