Всё кончено. Он знает. И теперь неважно, насколько близка я была к тому, чтобы вспомнить, насколько близка была к тому, чтобы почувствовать, потому что всё кончено, и он в ярости, и мой мир снова стал серым.

Я должна попробовать ещё раз. Может быть, получится всё исправить. Мне лишь нужно, чтобы он ещё чуть-чуть поверил в мою игру, пока я не смогу выяснить, почему, хоть и всего на мгновение, но мой мир вновь стал правильным. Я вновь стала правильной.

С трудом выдавливаю смешок, но сама слышу, что он звучит фальшиво. Прижимаю ладонь – ту, которую он не припечатал к дереву – к его груди.

- Ох, брось, Деймон. Как будто Елена стала бы…

Прежде чем я успеваю определиться, что именно я никогда не стала бы делать, он прижимает к стволу и вторую мою руку. Кора сдирает верхний слой моей кожи, но она тут же восстанавливается.

- Не смей, чёрт возьми, - предупреждает он.

Деймон всё ещё прижимается ко мне, наши носы практически соприкасаются; на самом деле, соприкасается и многое другое. Он дрожит – настолько злится на меня. Я даже не могу припомнить, когда в последний раз видела его в такой ярости (Металлический стол под спиной. Мокрая и испуганная, замёрзшая и голодная, вдыхающая запахи формальдегида и смерти. Крики, кулаки, впечатывающиеся в плоть. Слишком широко распахнутые голубые глаза, дрожащие руки, протягивающие мне пакет крови. Он пытается улыбнуться – ради меня – но у него не получается) .

- Я позволил тебе повеселиться, но быть твоим грёбаным дилдо – это слишком. Мне наплевать, насколько ты похотлива – это просто не ты. – Он так прав и так ошибается. Наш сеанс ласк – это не я, да (кто?), но дело и не в сексе.

Это ложь. Всё, что связано с Деймоном, имеет отношение к сексу, и, если бы он не остановил меня, уверена, в данный момент я бы находилась где-то между вторым и третьим оргазмом. Но дело не только, и даже не по большей части, в сексе. Прежде чем мы добрались до него, когда мы говорили и поддразнивали друг друга, как раньше, когда он улыбнулся мне той искренней улыбкой (той, которую он хранит только для меня), когда я вспомнила, насколько хорошо нам было вместе, весь мир забурлил, так восхитительно и ужасно вырвавшись из-под контроля.

Всё вернулось. Каждая частичка счастья, радости, страсти (любви), сопереживания, сожаления, ужаса и ярости, которую я когда-либо чувствовала (чувствовала с ним) взорвалась, завертелась в хаосе. Всё это было слишком – слишком больно, слишком быстро, слишком много всего, и о Боже, неужели именно это чувствуют вампиры? Неужели именно это я должна постоянно ощущать? Мне хотелось кричать, и смеяться, и всхлипывать – одновременно. Я не хотела, чтобы это когда-либо заканчивалось.

Всё закончилось спустя мгновение. Горькое спокойствие вернулось.

Прежде чем я смогла задуматься об этом выворачивающем мысли наизнанку безумии, прежде чем смогла проследить, откуда оно исходит и понять, как заставить его вернуться, Деймон накинулся на меня. Он был так зол, и я не понимала, почему, но потом он оказался слишком близко, и я потеряла способность думать. Всё, что я знала – это то, что должна снова найти это круговорот эмоций (тот, который вызывал во мне он, тот, который всегда вызывал только он), а он был так близко и, возможно, если бы я продолжила поиски, если бы я продолжила пытаться, эти чувства (чувства!) снова бы вернулись.

Но поцелуи с ним (почти что секс) не помогли. О, это было приятно. Наши тела идеально подходили друг другу. Но этого было недостаточно, это было не тем, в чём я нуждалась. Но я с готовностью предпочла близость, и прикосновения, и надежду на что-то большее пустоте.

Но потом… ничего. Только его ярость и моё ничто. Я не понимала. Если бы у меня была ещё минута, ещё немного времени на раздумья, на то, чтобы сложить все кусочки мозаики вместе и понять, почему мир распахнулся и всё, по чему я так скучала, потоком ворвалось в меня, я смогла бы найти путь к себе (к нему). Но всё закончилось, и я не знала, почему. Всё, что я знала – это то, что потрясающая буря эмоций ушла, возможно, навсегда.

Вся уверенность, вся похожесть на Кэтрин испаряется из меня, оставляя в конце концов только гложущее оцепенение, слишком хорошо мне знакомое. Я обмякаю, но не могу сползти по дереву, учитывая прижатые к нему руки.

- Ну? – настойчиво спрашивает он. Но я не могу смотреть ему в глаза. У него на воротнике пятнышко крови, так что вместо этого я внимательно смотрю на него. Готова сделать всё, что угодно, лишь бы избежать необходимости тонуть в его серовато-синем взгляде.

Он оттаскивает меня от дерева, схватив за локти. Вокруг них тут же возникают синяки, похожие на браслеты.

- У меня свободна вся ночь, весь день, весь грёбаный год, - говорит он. – Но, сегодня или на следующей неделе, ты расскажешь мне, что с тобой не так.

Со мной не так то, что всё наконец-то стало правильно, а я не могу понять почему, и теперь нужно объяснять, почему я соврала ему, почему готова была трахнуть его у этого чёртова дерева ради маленького шанса на то, что снова смогу чувствовать. Он не поймёт. Никто не сможет понять.

Медленно, дюйм за дюймом, я поднимаю взгляд на его лицо. В его глазах слишком много синевы, зрачки сузились до маленьких точек, брови нахмурены в ярости и отвращении. Он ненавидит меня (он любит меня), но я должна спросить.

- Как ты понял?

Он презрительно фыркает.

- Тебе далеко до Мэрил Стрип, Елена.

- Но как ты догадался? – Это не должно иметь значения, но имеет. Я должна знать. – Я что, целуюсь не как она, говорю не так? Может, я была недостаточно сексуальна, недостаточно стервозна? Или…

- Дело не в том, чего тебе не хватало, - прерывает меня он. – Хотя нам определённо нужно поработать над твоими навыками соблазнения. Но суть не в этом. – Он отпускает одну мою руку и гладит большим пальцем щёку. – Неважно, насколько противной ты пыталась быть, насколько ты пыталась стать Кэтрин, ты не можешь спрятать всё это раздражающее любопытство и жизнь Елены Гилберт. Я узнаю тебя где угодно. –Вспышка чего-то резкого и яркого мелькает передо мной, но мгновение – и она исчезает. А его ухмылка возвращается. – Но послушай, не расстраивайся. Тебе удалось провести меня на целых две минуты там, в пансионе.

Я вздрагиваю. Две минуты? Нет. Нет. Невозможно, что он всё это время знал, что он играл мною, что он ввёл меня в заблуждение. Он не мог так быстро увидеть меня, когда Стефан и вовсе не заподозрил подвоха.

- Я не верю тебе. Ты всё понял в конце, - говорю я. Не могу поверить ему. Если он узнал меня, а Стефан – нет, никто не узнал, это значит… Я не знаю, что это значит. Ничего (всё).

- Ты права, Елена. Очевидно, я бы взял Кэтрин, которую я ненавижу, на охоту. И, видимо, мне пришлось бы объяснять основы этой самой охоты пятисотлетней машине для убийства. И, конечно же, Кэтрин, сучка, которая, не моргнув глазом, вырезала бы детдом целиком просто потому, что слегка проголодалась, стала бы благодарить женщину за то, что та подарила ей кровь. – Злость в его голосе немного смягчилась. – Естественно, Кэтрин хотела бы рассказать мне, что я не так уж плох, что она хотела меня не только из-за тела, даже когда засовывала свой язык мне в глотку. Да, великолепное выступление, Елена. Браво. Первоклассный вздор.

О. Боже. Он знал. Наш разговор на дороге, всё, что он сказал о том, что скучает по мне – он не пытался задеть Кэтрин, он просто рассказывал мне об этом. Когда он дал женщине упасть – это не было результатом его неуклюжести, он спасал меня от моего же всепоглощающего голода. И когда он поцеловал меня, он целовал меня. На протяжении всего этого времени он знал, что это я. А Стефан – нет.

Итак, Деймону всё было известно. Я справляюсь с этим; уже справилась. Это лишь значит, что он козёл, который обманывал меня вместо того, чтобы обозвать хреновой актрисой и остановить, прежде чем всё зашло слишком далеко.

- Ты знал и всё равно продолжал? Даже зная, кто я, ты просто продолжал надавливать на меня, чтобы я поохотилась, чтобы сделала все те вещи?

- Издеваешься? – спрашивает он скептически. – Ты ещё мне что-то высказываешь, потому что я показал тебе, насколько это приятно – быть тем, кем ты на самом деле являешься? Ты потеряла право на нравоучения в ту же секунду, как включила щипцы для завивки.

Я хочу разозлиться на него (я хочу быть с ним всем), но его слова останавливают меня. Он прав. Я даже не поняла этого, а он, не говоря ни слова, показал мне, как стать кем-то другим: как быть одновременно хорошим человеком и вампиром, причинять как можно меньше боли и при этом жить на полную катушку. Я всегда буду помнить об этом. Возможно… даже если я не могу вспомнить, как чувствовать, возможно я хотя бы смогу найти какое-то успокоение в крови, в охоте.

- Я не из-за этого сержусь, - говорю я. – За эту часть произошедшего – спасибо тебе. – И я говорю искренне. – Но остальное…

- Чёрт возьми! – рычит он. – Ты соврала мне, и всё произошедшее всё равно ставится в вину мне, потому что я не уличил тебя во лжи? Иисус грёбаный Христос.

- Забудь, Деймон. Просто забудь всё это. Глупая идея. Я иду домой. – Пытаюсь отстраниться, но он всё ещё мёртвой хваткой держит меня за руку, и я успеваю сделать лишь маленький шажок прежде чем он притягивает меня обратно. Я снова прижата к его телу, и он оказывается слишком близко (недостаточно близко).

- Даже не думай, Гилберт. Ты получила шанс повеселиться – теперь я получаю свои ответы. Почему ты сделала это? – Когда он так близко, есть слишком много того, что отвлекает. Даже несмотря на то, что внутри снова царит всепоглощающая пустота, тело не забыло, как мы провели последние десять минут, и, судя по тому, что я чувствую, то же самое можно сказать и о нём. Мне нужно думать, нужно сформулировать ответ, но я не могу.

- Я скажу тебе, хорошо? Просто отпусти меня и давай поговорим как цивилизованные люди. – Выиграть время. Выиграть свободное пространство. Я могу выбраться из этой ситуации, дать ему ответ, который он поймёт, и убедиться, что он никогда не узнает правды (обо мне, о нём, о нас).

Его взгляд скользит по моему лицу, на одно лишнее мгновение задерживается на губах, как и всегда, прежде чем он снова смотрит мне в глаза.

- Ты же понимаешь, что если попытаешься убежать, я поймаю тебя и нам придётся повторить всю эту сцену, верно? А это будет чертовски скучно.

Я хочу убежать. Каждая клеточка моего тела хочет бежать. Я вырвусь отсюда, и буду мыть волосы, пока кудряшки не выпрямятся, и избавлюсь от лёгкого запаха дыма (и Деймона), которым пропиталась моя кожа. Я хочу притвориться, что ничего не было. Но если я оттолкну его и снова убегу в дом, полный призраков, то ночь за ночью, снова и снова, целую вечность я буду проводить в одиночестве. Пустая и бесцветная. Но если я останусь… может быть, всё будет не так.

- Я не собираюсь убегать, - говорю я с тихой решимостью. Не в этот раз. Во всяком случае, пока нет.

Он отпускает мою руку, но на секунду замирает, как будто готовясь перехватить меня, если я вдруг сорвусь с места. Я этого не делаю. Пройдя мимо него, отхожу на несколько футов. Прислонившись спиной к гладкому стволу, сползаю по нему вниз и усаживаюсь на ковёр из опавших листьев. Он тоже устраивается на земле напротив меня, прислонившись к собственному дереву.

Я жду. Он ждёт. Мы так долго сидим, не двигаясь, что всё вокруг снова оживает, забывая о нас, хищниках, ворвавшихся в самый центр этого дикого мира. Сперва раздаётся пение одинокого сверчка, но вскоре к нему присоединяются и все остальные. Ворчат друг на друга совы. Где-то вдалеке олень прокладывает свой путь через кусты.

- Почему? – Это даже шёпотом не назвать; лишь смутное ощущение слова, но, как только оно слетает с его губ, все остальные звуки тут же исчезают.

Подняв шуршащий кленовый лист, потихоньку начинаю отрывать кусочки его мёртвой поверхности, при этом стараясь не повредить хрупкие прожилки. Это лучше, чем смотреть на него. Я не могу смотреть на него. Знаю, о чём он спрашивает, но не готова рассказать ему всю правду. Я даже сама пока не знаю всей правды (всегда её знала). Поэтому я выбираю простой выход (не могу думать о вечности).

- Мне хотелось понять, увидишь ли ты – и Стефан – разницу между нами. Это и раньше было непросто, но теперь, когда мы стали одинаковыми… мне нужно было узнать, стали ли мы идентичными и в остальном, в том, что на самом деле важно.

Украдкой кидаю на него взгляд. Он сидит, откинув голову, наблюдает за колышущимися сверху ветками деревьев.

- Ладно. Допустим, я поверил. И?

- Я не она, - кем бы я ни была, ею я не являюсь. Хотя бы это я могу сказать с уверенностью. Мы не одинаковые. И надеюсь, что никогда не были таковыми (в том, чтобы любить их обоих, нет ничего страшного). Выпускаю похожие на скелет останки листа из пальцев, и он падает на землю.

- Ясное дело. – Наклонив голову, он смотрит на меня. – А теперь расскажи, что случилось с тобой.

Если и есть какая-то надежда на то, что я смогу вернуть себя, я должна рассказать ему. Делаю глубокий вдох…

- Со мной случилось… ничего, Деймон.

Он бьёт ладонью по земле.

- Хватит врать, Елена, - (в первую очередь ты врёшь себе). – Что-то не так. Когда ты посмотрела на меня, твои глаза… Боже, они были такими… - он сам не свой, не может даже озвучить свои мысли. Не знаю, о чём он говорит, но я больше не могу это слушать. Он не понимает.

- Нет. Я не это имела в виду, - я пытаюсь рассказать ему, но слова слетают с губ спутанным клубком. – Проблема в том, что со мной случилось ничего. – Его губы размыкаются, он снова хочет заговорить, но я не даю ему. Мне нужно выговориться, нужно, чтобы он увидел. – Я не… Я не Кэтрин, но и не я. Я никто. – Как объяснить это? Он подумает, что я сошла с ума, что я всё ещё вру. Вампиры не должны быть такими: предполагалось, что я стану чем-то большим, а не наоборот. – Я просто…

- Пуста, - говорит он с тихой напряжённостью.

Моргнув, поражённо смотрю на него.

- Точно. Откуда ты узнал?

- Точно так же, как понял, что ты не Кэтрин, - бормочет он. – И так было с момента обращения?

Я киваю, находя другой лист для превращения в конфетти.

- Мой переключатель сломан. – Это единственное объяснение, в котором есть хоть какой-то смысл. Может, и для Кэтрин всё было так же – может, именно поэтому она заполняет свою жизнь сексом, и жестокостью, и чем-то, что почти похоже на любовь, потому что теперь только так она может снова почувствовать хоть что-то. Может, это какое-то наказание для двойников, ставших вампирами.

- Нет. Не может быть. – Он, как и всегда, самоуверен и напорист, и моё сердце падает.

- Как ты можешь это знать? – Он не может быть уверен в подобном. Не может знать о происходящем больше меня. Всё не может быть настолько просто.

- Когда ты думала, что убила ту женщину, тебе было не всё равно?

- Конечно. Я не могу просто так убивать людей…

- Когда твой переключатель повёрнут – можешь. И так и поступаешь. Потому что это ничего не значит. – Я поднимаю на него взгляд, отвлекшись от уничтожения листа. Он смотрит на меня, но я уверена, что мысленно он не здесь. Проходит мгновение, и его взгляд снова обретает осмысленность. – Когда та женщина упала на землю, ты выглядела так, будто кто-то сказал тебе, что Рождество отменили. Тебе было не всё равно, а вампиры с выключенными чувствами не могут беспокоиться. В том-то вся суть.

Он так уверен. Так уверен. А если кто-то и знает, каково это – использовать переключатель… что ж, я помню, каким был Деймон, когда только появился в городе. И он был прав, казалось, ни одна смерть не имела для него значения. До того момента, пока он не впустил чувства обратно.

Но сломанный переключатель – моя единственная теория. Это, по крайней мере, имеет смысл, основано на том, что я знаю и понимаю, хотя бы в маленькой степени. Теперь я даже не представляю, что со мной может быть не так, как это можно исправить (ответ прямо передо мной. Нужно лишь взять его, но я не знаю, как). Если бы это был переключатель, может, я могла бы найти его, научиться включать чувства. Но теперь передо мной лежит лишь унылая, серая вечность.

- О, - произношу я еле слышно. – Ты когда-нибудь слышал о подобном? Может, такое случалось и с другими вампирами?

- Нет, - признаёт он. Значит, это во мне что-то сломано. Не в переключателе. Только во мне. Я обхватываю себя руками. – Но до прошлого года я не слышал и о двойнике Петровой. А ещё об оборотнях и гибридах. Не существует, знаешь ли, пособия по всему этому сверхъестественному дерьму. Может, некоторые вампиры становятся такими после обращения.

Киваю, но не верю ему. Он пододвигается ближе. Мне же нужно, чтобы он сохранял дистанцию между нами. Теперь он всего в футе от меня: я могу протянуть руки и коснуться его (сделай это).

- Давай попытаемся понять твою «логику». – Да, он на самом деле изображает в воздухе кавычки, потому что он та ещё сволочь. – Ты думала, что, одевшись как Кэтрин и сделав вылазку на тёмную сторону, ты сможешь… что? Найти путь к жизни с помощью стервозности и распутности?

- Что-то вроде того, - бормочу я. Теперь, прозвучав из его уст, это звучит глупо. Но раньше казалось разумным. Почти. Вроде.

- Ха, - он показывает пальцем на высохшую кровь на внутренней стороне моего запястья, - и это не сработало. – Это не вопрос. – Ты обрела лишь голод и похоть.

(Скажи ему, скажи, что это не так, скажи, что ты получила то, что хотела, но потом оно исчезло, скажи, как он вернул всё на свои места, напомнил тебе, каково это было, напомнил тебе, кто ты)

Я не спорю с ним. Не могу. Я не готова. Не знаю, что это значит, не знаю, почему из-за него весь мир взорвался. Поэтому решаю вместо этого спорить с ним. Потому что этим мы всегда занимаемся. Это – то, кем мы являемся.

- Это нечестно. Ты сам предложил поохотиться, даже зная, кем я на самом деле была. И ты первый меня поцеловал.

- А ты первая двинулась к югу от экватора, - огрызается он.

Я вскакиваю на ноги, сжав руки в кулаки. Мне не нужно всё это (это всё, в чём я нуждаюсь).

- Ты получил ответы. Знаешь, почему я сделала это. Знаешь, что со мной не так. Мы закончили?

- Нет. Мы не закончили. Сядь на место, Елена. – В его голосе нет ни следа усмешки. Ни шуток. Ни криков. Ни претензий. Это тихая, настойчивая просьба. И я не могу отказать ему. Может, и не хочу делать это. Так что я сажусь. И выжидающе смотрю на него.

- Почему ты не пошла к Стефану? Почему не рассказала ему? – Тем же тоном, что и до этого, мягким и жёстким, вопрошающим и настаивающим.

Я качаю головой, но не отвечаю. Что я могу сказать? Я выбрала Стефана. Я люблю(ила?) Стефана. Но когда я проснулась, когда мир изменился, это перестало казаться правильным. То, чего я хотела, больше не имело значения. Эти вещи перестали быть важными. Он был важен, но всё было по-другому. И быть с ним, учитывая всё это, использовать его безграничную доброту и благодетель, когда я ничего не могла дать взамен? Я не могла так поступить с ним. Это было неправильно.

Молчание отдаёт горечью. Наконец, он снова говорит:

- Мы… - он останавливается, качает головой. – Он мог помочь тебе. Он хорош в этом, умеет слушать людей и помогать им справляться с проблемами. Думаю, всё дело в тех выпусках «Доктора Фила», которые он постоянно смотрит. Но если он смог помочь Кэролайн стать полноценным вампиром, значит, он способен проделать это с кем угодно. – Он выдыхает короткий смешок. – Очевидно, кроме себя.

- Но он не мог увидеть во мне вампира. Никто не мог. – Если быть честной, я сама не позволяла им сделать это. Стефан, Мэтт, Джереми – все они винили себя в произошедшем. Мне больше всего на свете нужно было, чтобы они увидели, что я осталась прежней, чтобы они вспомнили, как вести себя со мной, как просто улыбаться мне. Поэтому я отчаянно притворялась старой доброй Еленой и одновременно обеими руками отталкивала их, чтобы они не смогли увидеть, что скрывается за этой маской.

Может быть, Кэролайн всё понимала, но, учитывая её взаимоотношения с Тайлером и Клаусом, ей было чем заняться и кроме этого. А Деймону я до сегодняшнего дня не позволяла приближаться к себе.

- Мне нужно было, чтобы все думали, что я осталась прежней. Нужно было, чтобы они не… - Я смотрю на небо. Приближается рассвет. Оно не посветлело, но я чувствую запах солнца, похожий на сожжённый гамбургер.

- Тебе было нужно, чтобы они не что? – спрашивает он.

- Не оплакивали меня. – Это не помогло. Они всё равно оплакивали. Или, может, просто чувствовали вину за ту роль, что сыграли в моём обращении; не знаю точно. Ничего из того, что я делала, не помогало, но я всё равно продолжала играть. Не желая добавлять к их чувству вины ещё и свою неправильность, я в одиночку пыталась справиться с происходящим.

- На этом месте и возникают все грёбаные проблемы. – Оторвав взгляд от неба, я шокировано смотрю на него. – Ты не мертва. – Он беззаботно машет рукой. – Ну, биологически, конечно, мертва, но это всё формальности. Ты жива в тех смыслах, что имеют значение, так что перестань вести себя так, будто лежишь на дне чёртовой реки.

Я смеюсь, но это самый безрадостный звук изо всех, что я когда-либо слышала.

- О! И почему же я не подумала об этом? Проблема решена. Ты просто чудотворец. – Как будто всё так просто. Как будто он знает, каково это. Как будто он может помочь (а разве не может?).

- Пятёрка за попытку проявить сарказм, три с минусом за исполнение. Но я ценю твои старания, потому что, чёрт возьми, уже давненько не видел этого.

В глазах будто вспыхивает пламя, и красный жар омывает голову.

- Иди к чёрту, Деймон. Ты не знаешь, каково это. Я старалась изо всех сил, и…

- Нет, - говорит он равнодушно. – Запереться в доме – это не «старание», Елена. Прятаться ото всех, кто любит тебя – это не «стараться изо всех сил». Если так ты собиралась жить, завершать обращение и вовсе не стоило. – Он поворачивает голову в сторону, скривив рот. – Чёрт. Это прозвучало неправильно. Я не…

Обрываю его. Жёстко.

- Да, Деймон. Я уже два месяца нахожусь в таком состоянии. И только из-за того, что мне нужно немного времени, ты думаешь, что стоило забить на всё и умереть? Снова? – Мой голос становится громче, он звенит, разносясь между деревьями. – И сколько ты жил, когда обернулся, когда думал, что Кэтрин мертва?

Он молчит. Думаю, я чётко описала свою точку зрения, но эта победа не так уж и важна. Он рисует что-то в грязи кончиком пальца.

- Нисколько. Я не прожил ни одного дня за полтора века. – (Это значит, что он не жил, пока не… нет. Нельзя думать об этом. Только не сейчас). – Именно поэтому я желаю тебе лучшей участи.

- Я пыталась, Деймон. Как могла. И это не сработало. Ничего не работает. – Может, я всё придумала. Может, ко мне ничего не возвращалось. Может, эта искра, этот прилив эмоций был лишь выдумкой (настоящим, всё было таким настоящим).

Он, замерев, наблюдает за мной. Идеально неподвижен, даже глаза устремлены в одну точку. Но потом он медленно качает головой.

- Есть ещё кое-что, что ты не пробовала сделать, - говорит он неохотно.

- Скажи. – Чем бы это ни было, я попробую. Я должна продолжать попытки. И если не смогу, значит, выкину красивое голубое колечко в карьер и позволю солнцу снова выжечь во мне эмоции.

Он улыбается, и эта улыбка ласкова, и безнадёжна, и полна надежды, и несёт в себе ещё тысячу эмоций, названий которым не придумали.

- Стефан. Тот, которого ты никогда не переставала любить, помнишь? Тот, кого ты любишь. – Сперва я решаю, что он бросает мне в лицо мои же (жестокие, резкие, правдивые и лживые) слова. Но это не обвинение, просто констатация факта. Подняв ярко-оранжевый лист, он вертит его черенок в пальцах, всё быстрее и быстрее. – Ты не пробовала его.

Сердце бьётся где-то в горле (его же сердце открыто мне). Он не может предлагать это. Деймон не может говорить мне, чтобы я возвращалась к его брату. Но именно это он и делает. И всё потому, что он думает, будто Стефан может помочь.

Я сглатываю. Качаю головой.

- Не могу. После того, как я относилась к нему… сбежала, выбросила его, будто ненужный мусор. Он никогда не примет меня обратно. – Я уже не понимаю, о ком именно говорю.

- Он справится с этим. Поверь мне. – Оранжевый лист больше не вертится. Он улетает в сторону, а Деймон поднимается на ноги. – Стефан лицемерный, унылый сукин сын, но он любит тебя. И ты любишь его. – Слова с трудом продираются сквозь сжатые зубы, как будто каждое из них физически ранит его. Но он говорит серьёзно. Действительно верит в них, даже если не хочет произносить. – Любовь – единственное, что помогло мне вернуться. Если что-то и сможет излечить тебя, так это она.

Любовь вернула его. Моя любовь. Любовь, которая (была) безответна.

Может быть, он прав. Может быть, мне нужна именно любовь, может, на протяжении этих месяцев я болталась в серой пустоте, потому что пряталась и притворялась тем, кем более не являюсь. Но если я вернусь к Стефану, если позволю той любви по капле просочиться обратно, может быть, я смогу вспомнить. Смогу найти свой путь назад. Как это сделал Деймон.

Он протягивает мне руку. Когда я принимаю её, поднимает меня на ноги.

- Может быть, - медленно говорю я. – Может, я недостаточно старалась. – Но этого должно было оказаться достаточно, разве нет? Если кто-то является твоей половинкой, разве это не всегда так, разве это зависит от того, что ты меняешься (он не увидел меня, не узнал, но…)? Всё так запутано.

- Ещё не поздно начать, - говорит он. Пытается улыбнуться, но сдаётся на полпути. И не отпускает мою руку. – Ты всё ещё Елена Гилберт. Он поможет тебе вспомнить, кто ты… кем ты была. И поможет понять, кем ты можешь быть. – Он целует тыльную часть моей ладони, его губы мягкие и холодные, а глаза – нежные и сияющие (Я люблю тебя, и именно поэтому не могу быть с тобой эгоистичным).

Мир тает, и сдвигается, и меняется, всё вокруг ярко, лихорадочно вспыхивает, но потом он отпускает мою руку. Я тянусь к нему, пытаюсь найти правильные слова, но уже слишком поздно. Цвет только-только начинает потихоньку окрашивать мир, когда Деймон разворачивается и уходит.