Глава 1. Одна

Небольшой городок в окрестностях Парижа, Франция, 1852 год

Моя жизнь представляла собой ураган. Дни бежали непрерывной чередой. Распорядок дня превращал мою жизнь в обыденность. Я одевалась, готовила себе еду, выполняла все необходимые хозяйственные работы, но больше не получала никакого удовольствия от жизни. Просто существовала. Множество событий, времена года, друзья и даже семья приходили и уходили, как им заблагорассудится, но, даже когда наступали тяжелые времена, я держала подбородок высоко поднятым.

Мои родители любили друг друга больше, чем я видела или слышала у других. Мой отец, Карлайл, был англичанином, но провел свои школьные годы в горах Италии, влюбился в людей, культуру, и, прежде всего, в язык.

Он – прирожденный студент, поэтому причиной его отъезда из Англии в возрасте шестнадцати лет стало решение продолжить изучение итальянского среди носителей языка. Прошло немного времени, а он уже свободно общался. В двадцать лет в нем снова проявилась неугомонность, и он оставил любимую Италию ради нового приключения. Вот так отец и оказался здесь, в Париже, городе любви.

Сначала ему пришлось трудно. Во Франции настали темные времена, и люди были не столь доверчивы, как сейчас. Оказалось, что весьма трудно выучить язык, если с тобой никто не разговаривает. Но судьба улыбнулась отцу в день, когда он познакомился с моей матерью. Она была простой женщиной, едва сводила концы с концами, работая в пекарне своей тети. Наступало время ужина, и отец просто случайно проходил мимо. Денег у него было немного: все уходило на оплату обучения и жилья, но все-таки нашлось достаточно монет, чтобы купить маленькую булочку для небольшого перекуса. Он пытался сделать заказ моей замечательной тетушке, но не мог подобрать нужного слова, чтобы выразить желание. Вот тогда-то моя мать, моя дорогая, милая мама, Эсме помогла ему. До конца своих дней мне не забыть истории их встречи.

– Petit pain? – спросила она, заметив, как он слонялся по магазину, тыкая пальцем и с забавным акцентом произнося какие-то очень странные слова.

– А? – переспросил он.

– Petit pain¹, – повторила она, подняв булочку, чтобы мой отец увидел.

Тот улыбнулся:

– Oui, mademoiselle².

Она вышла из-за прилавка, дала ему лакомство и поцеловала в щеку.

С этого момента они были вместе.

Отец гордился мной. Он хорошо обучал меня и часто говорил, что поступил правильно, дав мне такое имя. Мать опасалась давать мне итальянское имя, когда пара поняла, что я буду расти среди французских детей. Ему же это не помешало. В момент, когда увидел меня, свою дочь, уже не мог думать ни о каком другом.

Изабелла. Белла. Красавица.

Друзья моих родителей часто рассказывали истории о том, как те заботились обо мне в детстве, водили гулять, покупали лакомства и просто... были счастливыми. Мой отец получил замечательную работу в качестве профессора, так наша жизнь изменилась с достаточно тяжелой на совершенно роскошную. Мы переехали в большой старый дом недалеко от главной площади, где я жила и по сей день.

К счастью, отец учил меня, что книги важнее платьев, и что хорошая голова на плечах заведет меня дальше, чем могла бы светская жизнь. Он обучал всем предметам, но моим любимым всегда был язык, как и у папы, преподающим английский, французский и итальянский языки. Мне весьма понравился английский, так что дома мы с отцом общались на нем. После нескольких лет обучения даже мама присоединялась к нашим беседам.

Отец всегда с готовностью помогал нам обеим, чем мог. Иногда я обнаруживала родителей в нашей библиотеке, сидящих у камина на большом зеленом диване и читающих друг другу.

У меня часто возникал вопрос: а найду ли я когда-нибудь подобную любовь? Это казалось маловероятным с теми жабами³, скачущими от приёма к приёму в попытках пробиться вверх по социальной лестнице. Наблюдение за этим вызывало у меня отвращение.

Родители не заставляли меня искать кого-то, чтобы выйти замуж, никогда ни к чему не принуждали, если я не хотела, но они желали мне счастья.

– Белла mio⁴, – говорил отец, – ищи свое счастье. Если бы я не искал свое, то никогда не нашел бы твою мать, никогда не узнал тебя. Так что, каким бы незначительным это ни было, всегда делай то, что подсказывает сердце.

Конечно же, речь шла о его любви к языку. Если бы в молодом возрасте он не отказался от всего, чтобы поехать в Италию, неотступно следуя своей страсти, то не обрел бы и подобной жизни.

Два года назад отец скончался от тифа.

Моя мать пыталась продолжать жить, действительно пыталась, но после его смерти так и не вернулась к себе прежней. Невозможно было понять, в чем дело. Она все еще оставалась моей мамой: заботилась, и, я знала, сильно меня любила. Однако неведомая и невидимая часть ее отсутствовала. Следующие полтора года прошли спокойно. Мать с трудом проживала каждый последующий день, становясь все слабее и слабее. Я думала, что она, возможно, просто чем-то болела, но мама так и не оправилась.

Я наблюдала, как она медленно ускользала от меня, пока тоже не отошла в мир иной.

Похороны прошли тяжело. Мне казалось, я снова и снова прощалась и с ней, и с отцом. Она всегда носила с собой его частичку, а теперь уже не было и этого. Единственным утешением служило то, что я все еще могла сохранить наш дом, убеждая себя, что здесь они всегда будут живы.

Через некоторое время жизнь вернулась в более-менее нормальное русло: я снова смогла встречаться с людьми и заниматься делами. Признаюсь, жить самостоятельно для женщины моего возраста весьма захватывающе, хоть и нетрадиционно. Я доказывала самой себе, что могла справиться без родителей, независимо от того, насколько трудно это оказалось, и достаточно сильна, чтобы оставаться одной.

Даже после смерти они все еще заботились о своей дочери. Отец оставил все имущество моей матери, а та, в свою очередь, – мне. Конечно, этой скромной суммы хватит только на то, чтобы поддержать меня на плаву около года. Несомненно, рано или поздно придется обзавестись стабильным источником дохода.

И вот, через шесть месяцев после смерти матери, я была готова и имела возможность работать, так что обошла все заведения в нескольких минутах ходьбы от дома. Лошади у меня не было, поэтому до любого места работы мне пришлось бы добираться пешком. Но проходили недели, а я так ничего и не нашла. Конечно, можно работать швеей или даже на фабрике, но для содержания родительского дома этого заработка недостаточно. Ему требовался немалый ремонт, а я не в состоянии выполнить его самостоятельно. Чтобы сэкономить средства, я делала столько, сколько могла, даже обходилась без горничной. Обычно для дома такого размера предполагалось наличие хотя бы одной, но я не могла выбрасывать такие деньги, тем более что была в состоянии самостоятельно готовить, убирать и заниматься делами.

Прежде всего, требовалось сохранить дом. Это единственное, что у меня оставалось от родителей. Можно забрать свои вещи, если когда-нибудь пришлось бы уехать отсюда, но это совсем не то же самое. Я до сих пор ощущала их здесь, слышала, как смеется мама или видела читающего отца. Было бы слишком тяжело покинуть все это.

Позавтракав, я сидела на кухне и услышала стук в дверь. Быстро поднялась, не желая казаться невежливой, и поспешила к двери. Завозилась с замком: еще один предмет, пополнивший список вещей, требующих ремонта. Я гордилась своим воспитанием, но иногда проклинала себя, что не научилась решать простые задачи, подобные этой.

Открыв дверь, обнаружила за ней местного жандарма⁵: пожилого джентльмена с очень добрыми карими глазами. Он взял за правило навещать меня, когда мог. Наверное, его беспокоило, что я живу в полном одиночестве.

– Мадемуазель Свон, – весело сказал он.

– Доброе утро, жандарм. Не угодно ли войти?

– Я не смогу остаться, просто хотел зайти и посмотреть, как вы поживаете.

Вопреки себе я рассмеялась:

– Уверяю вас, жандарм, со мной все замечательно. Времена не настолько неблагополучные, чтобы вы за меня переживали.

Это не совсем ложь. Я просто не могла выносить мысль, что он беспокоился о моем благополучии. На его попечении была собственная семья.

– Да, знаю, – немного раздраженно заявил он, всегда действуя подобным образом, когда я по-старушечьи досадовала на него.

– Тогда почему вы хмуритесь на моем пороге в этого прекрасное утро? – поддразнила я.

– Белла, – медленно сказал он, – в окрестностях поступали сообщения о нападениях. Нападениях... на женщин. Я просто хочу, чтобы вы⁶ были внимательны.

– Шарль, – ласково отозвалась я, – я всю жизнь здесь живу, выросла, играя на этой самой улице. Даже не могу себе представить, что где-то здесь может быть что-то зловещее.

– Знаю, что так кажется, но мне хотелось бы, чтобы вы были осторожной. Никуда не ходите в одиночку по вечерам. Пожалуйста, не заставляйте старика волноваться.

Я улыбнулась: утешало осознание, что кто-то еще заботился обо мне.

– Благодарю вас, правда. Я знаю об ужасах, встречающихся в вашей работе, и обещаю прислушаться к предупреждению.

Я произнесла это, ничуть не задумываясь. Окружающие дом улицы знакомы мне едва ли не лучше, чем я сама. Да даже грабежей здесь не было, по крайней мере, лет десять. Мне просто совершенно не хотелось, чтобы Шарль беспокоился.

– Хорошо, что ж, мне пора. Вы собирались сегодня в город? – озабоченно поинтересовался он.

– Да, мне нужно прикупить парочку вещей... – Я заметила этот взгляд на его лице. Вы обнаруживали подобный практически у любого отца на свете, когда его дочь планировала сделать что-то глупое. – Не волнуйтесь, я отправлюсь сейчас и должна вернуться до полудня, – беспечно продолжила я, отчаянно пытаясь заверить, что, по крайней мере, попытаюсь быть благоразумной.

– Да, да. Ну, желаю доброго дня, мадемуазель Свон, – сказал он и развернулся.

– Доброго дня, жандарм, – проговорила я ему вслед, закрыла дверь и подготовилась к своему короткому походу в город.



Пройдясь по магазинам, я медленно брела по улицам, пользуясь возможностью и наслаждаясь майским солнышком.

Я очутилась на главной городской площади. Мне нравилось здесь, как правило, она была заполнена счастливым народом, идущим по своим делам. Иногда я находила скамейку, садилась и наблюдала, как приходили и уходили люди.

Сегодняшний день оказался вовсе не таким радостным.

Была большая толпа, но все стояли на месте. Я подошла, чтобы попытаться получше рассмотреть, но пожалела об этом.

Установили виселицу. Сегодня – день казни.

Та сторона, откуда я вышла на площадь, оказалась довольно близко к деревянной конструкции. Видна была очередь мужчин в кандалах, стоявших в ожидании смерти. Я вздрогнула, увидев, как сопротивляющийся человек провалился сквозь люк и повис в петле. Глаза защипало от слез, и я отвела взгляд. Я просто не понимала подобного наказания, хоть и знала, что, возможно, некоторые из них заслужили его. Не стоило оставаться и наблюдать, ведь я здесь мимоходом. Ничего общего со мной подобное не имеет.

Разворачиваясь, чтобы уйти, я услышала, как надзиратель выкрикнул следующее имя:

– Судьи признали Эдварда Каллена виновным в краже и убийстве и приговорили его к повешению.

«Каллен», – подумала я, это, вне всякого сомнения, не французская фамилия. Насколько могла судить – английская. Они же не станут казнить здесь британца, не так ли?

Не могу сказать, что заставило меня обернуться.

Даже на расстоянии я потерялась в головокружительных зеленых глазах этого мужчины с угловатой, но мужественной челюстью, с густыми, но ровными бровями, и грязными, взлохмаченными красновато-коричневыми волосами.

Мои глаза обвели остальное тело, и дыхание участилось. Он был высоким и худым. Руки согнуты, создавая впечатление об их комфортных объятиях...

О чем ты думаешь! Он убийца!

Я ничего не могла понять.

Мысли неслись с неимоверной скоростью, удары сердца участились. Даже зная, что он был убийцей, я почувствовала подавляющую волну грусти, большую, чем когда-либо. Этот мужчина... как можно обречь на смерть кто-то, подобного ему? Он казался таким нежным и искренним. То есть, он не сопротивлялся, как тот, другой. Я продолжала смотреть на его лицо, только так могла подавить рыдания, и, наконец, мы встретились взглядами.

Он выглядел полностью удовлетворенным. Как этот человек принимает свою скорую гибель? Я тут схожу с ума из-за мужчины, которого даже не знаю, а он почти улыбается.

Я должна была что-то сделать... что угодно. Нельзя стоять и смотреть на происходящее.

И тогда... неожиданно, подобно молнии, в моей памяти мелькнули слова отца.

Так что, каким бы незначительным это ни было, всегда делай то, что подсказывает сердце.

А это определенно не было незначительным.

Это единственное, что я могла сделать.

Я начала проталкиваться сквозь толпу, а когда палач накинул ему на шею петлю, закричала: – Подождите!

---

¹ Petit pain – (франц.) маленький хлебец с румяной корочкой (здесь и далее – примечание переводчика).
² Oui, mademoiselle – (франц.) Да, мадемуазель (обращение к незамужней девушке).
³ В оригинале использовано слово «toad», переводится и как жаба, и как отвратительный, мерзкий человек. Здесь игра слов.
⁴ Mio – (итал.) моя.
⁵ Жандарм – полицейский во Франции.
⁶ Несмотря на обращение жандарма к Белле по имени, остается вежливая форма – на «вы». На «ты» французы обращаются к близким знакомым, детям и животным, на «вы» – ко всем остальным, а уж тем более это правило щепетильно исполнялось во Франции девятнадцатого века. Обратиться на «ты» к малознакомому человеку – показать свое неуважение.

---

Огромное спасибо за проверку и редактирование главы amberit.

Поделиться своими впечатлениями вы можете на ФОРУМЕ.

Так же на форуме будет разыгрываться ВИКТОРИНА, участвуя в которой вы можете получать маленькие сюрпризы, а, набрав больше всего правильных ответов, выиграть и главный приз - последнюю главу перевода раньше всех остальных читателей.