Проносится остаток каникул, отчасти благодаря визиту Калленов и их приглашению моему отцу. Видно, что при встрече с Эсме и Карлайлом Чарли уже чувствует себя более комфортно в компании Эдварда, что помогает мне чувствовать себя более комфортно от того, как они более-менее естественным образом преподносят свои легенды. Оказывается, за тем, как Каллены поглощают свой ужин, а Карлайл представляется другим именем, зная, что Билли Блэк спросит его об этом, наблюдать гораздо менее неловко, чем я себе представляла. Им удается произвести на Чарли впечатление, что, безусловно, засчитывается как компенсация принесенных мной переживаний за внезапное исчезновение. Благодаря чашкам кофе, используемых в основном в качестве реквизита, руки Калленов остаются относительно теплыми при приветствии и прощании.

Посредине обратного пути к квартире Эдварда раздается гудок моего телефона.

– Гм, Эдвард? Розали только что прислала мне сообщение. Она говорит, что ты должен проверить и свои.
Эдвард смотрит на свой телефон и качает головой.
– Что? Они в порядке?
Он протягивает мне аппарат, и я ахаю от удивления.
– Из уст Розали это почти что любовная записка, – поясняет он. – Не думаю, что она была бы столь говорливой, если бы существовала какая-то проблема. Просто ей доставили неудобства, и она хочет расплаты.
– Да, но она всегда называет тебя тормозом? – спрашиваю я, гадая над тем, что же Эдвард так быстро отписывает ей в ответ.
– Только если у нее хорошее настроение, – говорит он, и кончик его рта изгибается в улыбке. – Они с Эмметом наслаждаются охотой, а я уверен, сейчас они практически только этим и занимаются.

Судя по выражению его лица, я решаю, что, наверное, не хочу знать. Это выражение исчезает, когда он убирает телефон и впервые за неделю кажется по-настоящему счастливым. Эдвард начинает напевать бодрую джазовую мелодию, беря меня за руку. Я не могу перестать пялиться на него, преимущественно потому, что не уверена, видела я его когда-нибудь столь счастливым.

– Гершвин? – спрашиваю я, пытаясь прикинуть, была ли эта песня той, которую он, возможно, слышал будучи человеком. Похоже, это что-то из 20-х или сразу после них.
– Гений, – подтверждает Эдвард в идеально созвучном ритме, в то время как мы подъезжаем к его дому. – «Старая проблема? Я непротив. Она не ждет меня за дверью».
Я смотрю на него с потехой, ломая голову над тем, что же случилось с моим капризным парнем, но не желаю испробовать на хрупкость счастье Эдварда, поэтому, когда он, по-прежнему напевая, двигает мне бровями, я просто смеюсь и качаю головой.
– Я лишь хочу наслаждаться временем, которое у нас есть, прежде чем должны будем следить за каждым нашим шагом, – объясняет он. – У меня не настолько скверный характер, чтобы я не мог порадоваться затишью перед бурей.
– Я думала, что ты не можешь читать мои мысли!
– Так бы подумал каждый, кто знает меня, – признается он. – Кроме того, у меня действительно есть чувство ритма. И ты, у меня есть ты, – добавляет он с поцелуем в руку и взглядом искоса, полным такого сладкого желания, что практически заставляет меня забыть, где мы находимся, и только ремень безопасности удерживает меня от того, чтобы наброситься на него.
Улыбка Эдвард становится шире, а сам он продолжает удерживать мою руку, для разнообразия напевая мне серенаду. Каждый раз, когда я слышу его голос, я потрясена тем, насколько богат его тембр, насколько он совершенен по чистоте, насколько он звучен. Во многом лучше моего.
– Ты всегда так пел? То есть понятно, что голоса вампиров, – говорю я, запинаясь на некогда запрещенном слове, – другие, просто, насколько они другие?
– Ну, ты, наверное, заметила металлическое качество тона, – начинает он. – В этом наибольшая разница. Правда, и разница в восприятии на слух на удивление чудесна. Думаю, у меня всегда был неплохой слух на высоту звука, но теперешняя разница в сочетании с разницей в памяти сделали его абсолютным.
– Я слышала, что абсолютный слух, – это скорее проклятие, чем благословление.
– Все не так уж и плохо, – говорит он. – Хотя я настраиваю каждое пианино, к которому прикасаюсь перед игрой. Это как будто сравнивать картину с четкой фотографией: оценить что-то приблизительное можно тогда, когда в достаточной мере попробовал иное. Иногда приближенный вариант сам по себе обладает прекрасным качеством.
– Это облегчение, – бормочу я. – Как думаешь, насколько изменится мой голос?
– Это немного сложнее, Белла. Когда мы превращаемся, в некоторых отношениях под изменением подразумевается усовершенствование. Что касается иного, независимо от того, в каком состоянии ты пребывал как человек, оно зафиксируется и останется таким навсегда. Таким образом, в то время как многие вампиры могут петь красивым голосом и без фальши, едва ли кто из них занимался, будучи человеком, так, как того требует оперное пение. Например, вампиры, не обладающие вибрато на момент превращения, никогда больше его не разовьют; диапазон нот, которые мы можем петь, тоже не меняется, лишь диапазон того, что мы можем слышать. Вампирам подвластно очень быстрое пение, но это не одно и то же, что безупречно разработанный стиль бельканто. Какой бы техникой ты ни обладал до превращения, ты заберешь ее с собой. Далее будут изменения в тоне, практически как переход от деревянных духовых инструментов к медным. Люди, безусловно, заметят, так что перерыв на год твоей новорожденности будет полезным в этом отношении.

Я отдаю предпочтение деревянным духовым инструментам, но и Луи Армстронг занимает в моем сердце особое место. Пока Эдвард напевает, я играю с его изящными пальцами, поражаясь разнице в текстуре нашей кожи. Интересно, какая я ему на ощупь. Предпочитая слушать пение Эдварда, нежели спрашивать, размышляю о вещах, которые мягкие и теплые, пытаясь угадать, что бы он ответил, спроси я его. В какой-то момент я отключаюсь, даже не осознавая, что заснула, пока не слышу, как выключается двигатель машины. К тому времени как я отстегиваю ремень безопасности, Эдвард уже открывает пассажирскую дверь и берет меня на руки, занося в дом.

– Я не маленькая, – бормочу я в знак протеста. Голос у меня как у сонного ребенка. – И умею ходить, знаешь ли.
– Ты – моя маленькая, – шепчет Эдвард, и я прислоняю голову к его плечу, до смешного довольная таким выражением нежности. – Просто спи.

Больше я не спорю.



Итак, теперь мы фигуристы, и все наблюдают за нами. Тысячи вспышек света разражаются одновременно, а посередине катка играют разноцветные переплетенные кольца.

– Олимпийские игры? – растерянно спрашиваю я. – Мы музыканты, Эдвард. Какого черта мы здесь делаем?
– Не волнуйся, – с улыбкой говорит он, в то время как под огромным куполом катка раздаются эхом начальные ноты «Американца в Париже» Гершвина. – Мы выясним это.
Мы каким-то образом умудряемся держаться на коньках, выписывая восьмерки, и Эдвард раскручивает меня. Я ужасно боюсь упасть, но он ни на секунду не отпускает меня, так что этого не происходит. И это странно, ведь я на коньках, и сама – лед… нет, теперь это озеро, и купол превратился в темнеющее небо, а вспышки камер – в мерцающие звезды.
Я в качестве фигуристки и озера, чувство того, как холодные лезвия щекочут мою странно теплую поверхность…

– Эдвард? – сонно бормочу я, узнавая прохладную дорожку кончиков его пальцев и просыпаюсь, поворачиваясь к нему.
– Прости, – шепчет он, хотя его пальцы продолжают легонько двигаться по моей коже – теперь по животу и чуть выше изгиба бедра и спины. – Мне надо было позволить тебе поспать подольше, но, похоже, я не могу прекратить касаться тебя.
– Тебе не нужно прекращать. Никогда.

Эдвард продолжает напевать, и я наклоняю лицо к звуку, тотчас вознагражденная его губами и языком, руками, перемещающимися по моему телу по спирали до тех пор, пока я не становлюсь окутанной им. Мы переворачиваемся, и хлопковые простыни скользят по моей голой коже там, где она не прикрыта телом Эдварда. Все, что я когда-либо хотела, находится в этом поцелуе, думаю я, в то время как наши губы создают восхитительное секретное место, о котором знаем лишь мы. Хотела бы я, чтобы мы были маленькими, могли жить в нем вечно и просто целоваться.

Часть моего мозга просто дрейфует, прокручивая эти странные мысли о невероятном ощущении парения, погружения в наши рты и тела, словно мы чудесный океан. Это то, что подразумевает под собой песня: утопать в море любви? Я отрываюсь, когда язык начинает неметь, понимая, что не могу дышать.

– Извини, – шепчет Эдвард, в то время как я делаю глубокий вдох через его плечо.
– За такой поцелуй? – жарко шепчу я ему на ухо, получая в ответ редкую дрожь и восхитительно знакомый стон. – Никогда, никогда не извиняйся за то, что твои губы делают со мной.
Чтобы подтвердить сказанное и подтолкнуть события вперед, я направляю его руку вниз. Больше в указаниях Эдвард не нуждается, и я изгибаюсь напротив него, когда он начинает поглаживать меня.
Я отнюдь не тиха.
– Белла, если ты хочешь спать, мы должны остановиться. – Я останавливаю идиотские замечания Эдварда, накрыв его рот губами, и пододвигаю колени, чтобы предоставить ему лучший доступ.

Он двигается быстро, сильно вонзаясь в меня со стоном, который посылает дрожь от моего уха прямиком к месту его толчков. Он не так осторожен как обычно, но мне все равно этого недостаточно. Проводя руками от бедер к коленям, Эдвард переставляет мои ноги так, чтобы погрузиться в меня еще глубже, и я понимаю, что он чувствует то же самое. Словно каждый дюйм моей кожи ищет соприкосновения с его кожей, и мы обвиваемся с помощью рук и ног, переплетаясь теснее прядей в веревке.

Я прикусываю его ухо, желая на мгновение обладать возможностью оставить на нем отпечаток поглубже. Видимо, это отчасти срабатывает, потому что Эдвард вскрикивает и удерживает нас на месте.

– Не двигайся, – предупреждает он, его прохладное дыхание около уха посылает мурашки по моей шее. – Я еще не хочу кончать.

Меня одолевает извращенное желание подтолкнуть его за край, чтобы увидеть, как красивое лицо Эдварда приобретает то выражение, при котором удовольствие становится совершенно неотличимым от боли. Для меня это сродни зеркальному лабиринту: смотреть на прекрасное лицо Эдвард почти больно, оно – отображение того, что я чувствую, и это всегда подводит меня к грани. На какое-то неопределенное мгновение позволяю ему сдержаться, но его густые брови сходятся в близкой агонии, и я чувствую, как пульсирую вокруг него, тесно сжимая его всеми возможными способами.

– Я никуда не денусь, – жарко шепчу я ему на ухо, поощряюще двигая бедрами. – Не останавливайся.
С восхитительно мученическим стоном Эдвард отпускает себя, и по тому, как он сжимает мои бедра, выкрикивая мое имя, с уверенностью могу сказать, что мне придется скрывать парочку синяков.
– Я люблю тебя, – шепчем мы вместе, и наши голоса уже приобретают призрачную черту любимого воспоминания.

Я не достаточно сильна, чтобы вместить такую красоту, но ощущение Эдварда, обещание еще большего количества вот таких моментов позволяют мне, хоть и не до конца надежно, но оставаться единым целом. Я понимаю, с глубоким резким уколом уверенности, если нечто разъединит нас, память об этом моменте сделает всю мою оставшуюся жизнь по-настоящему невыносимой.

Иногда боль ностальгии наступает незамедлительно.



В понедельник занятия начинаются снова, и маленький клочок бумаги, приклеенный возле дверей классных комнат для занятий оперой, информирует о том, что мне достается лишь второстепенная роль в следующих оперных сценах: я стану сестрой Констанс из неизвестной мне ранее оперы «Диалоги кармелиток» Френсиса Пуленка. Если это подразумевает меньше общественной драмы и больше времени для изучения итальянского, то я обеими руками «за». Даже если это означает, что самые злобные из всех когда-либо повстречавшихся мне человеческих девушек получат несколько довольно хороших сцен, вроде Цветочного дуэта из оперы «Лакме». Которая по-прежнему остается одной из самых прекрасных вещей, услышанных мною, несмотря на то что, что заставляет думать о рекламе «British Airways». Из-за этого я немного ревную. Кристина играет Виолетту на протяжении первого акта «Травиаты». На самом деле, я могу представить ее, вполне на «отлично» справляющейся с этой ролью. Просто потому, что она отвратительная сучка, не значит, что она не умеет петь хорошо. Вдобавок у нее будет меньше времени на веб-сайт.

Я надеюсь.

Во время урока по вокалу с доктором Джорджем он удивляет меня извинениями.

– Прости, что не смог присутствовать на твоем выступлении, – говорит он, протягивая мне слегка скомканную карту. Со всеми этими вампирами я даже не заметила его отсутствия. – Давай, открой ее. Я был бы там, но мои патроны из Италии попросили об услуге, и в последнюю минуту мне пришлось лететь в Бостон, чтобы спеть на благотворительном концерте. Со временем ты поймешь, что с такими вещами ничего не поделаешь, а если достигнешь успеха, то будешь вынуждена привыкнуть к хаотическому расписанию. Это приятная проблема – быть востребованным.
Я нахожу странным тот факт, что они пожелали его отсутствия, но, думаю, на протяжении многих лет доктор Джордж видел Аро достаточно раз, чтобы заметить отсутствие признаков старения при встрече.
– Это часть работы, – говорю я, открывая карточку. Она очень красивая, с тоненьким электронным метрономом внутри и моим выгравированным именем. – Спасибо.
– Пользуйся ею – вот и вся благодарность, – советует он, листая свою учебную папку. – Начнем, что ли? Вперед к следующему приключению?
– Профессор, мы можем кое-что обсудить? – спрашиваю я, слегка нервничая. Понятия не имею, как он отреагирует, но мне нужно это знать. – Я хочу поговорить о стратегии.
Он прекращает пролистывать подшивку и смотрит на меня поверх оправы очков.
– Стратегии… – произносит он изумленным, полувопросительным тоном. – Что ты имеешь в виду, дитя?
– Я имею в виду, что в Вольтерре будут ожидать от меня хороших результатов. То есть на самом деле хороших. А пребывание в опере стало для меня неким откровением во многих отношениях. Я просто чувствую потребность всерьез сфокусироваться на становлении, не знаю, может быть, коммерчески жизнеспособной, причем как можно скорее. Я к тому, что не хочу тратить время впустую.
Пока я продолжаю еле связно бормотать, доктор Джордж начинает улыбаться мне, с виду весь такой хитрый, словно поймал меня за опустошением чьего-то тайника и теперь хочет половину моей добычи.
– Так-так, – говорит он, снимая очки. – Сцена тебя сильно увлекла, не так ли? Приятно находиться среди ярких огней, правда?
– Скажем так, я полна мотиваций для быстрого совершенствования, – сознаюсь я, и он кивает в знак согласия. – На чем мне необходимо сосредоточиться?
– Ну, ты молода, но когда это юные певцы оставались у нас без работы, – размышляет он. – Если ты правильно разыграешь свои козыри, внешность и молодость решат исход дела в твою пользу, особенно для таких произведений как «Ромео и Джульетта» или «Манон», где история предусматривает девушку-подростка. Я имею в виду роли тех пуччинских субреток, которым могло бы подойти твое либо колоратурное, либо лирическое сопрано.
– Хорошо, и я хочу улучшенное высокое «до», – добавляю я, припоминая разговор с Аро. – Как много времени уйдет на то, чтобы получилось более насыщенное звучание?
– А вот это единственное, чего нельзя делать второпях, – говорит он. – Это случится, когда случится. Но у тебя есть отточенные навыки, и если будешь придерживаться их, рано или поздно это произойдет. Правда, я могу дать тебе более сложный репертуар на оставшийся семестр. Для начала, давай разомнемся.
Он подходит к пианино и исполняет полторы гаммы, намного быстрее, чем я когда-либо раньше пела. Поначалу я стараюсь изо всех сил, чтобы не отстать, но потом начинаю набивать руку.
– Это было хорошо, – подбадривает он. – Ты должна выйти из привычной среды, чтобы продолжать усовершенствование. Еще раз.
Я пытаюсь снова, норовя повторить все точно так же, но доктор Джордж мгновенно останавливает меня.
– Никогда никому не подражай, даже себе. Ты – искусство, и ты – художник. Да, есть техника, но она – инструмент, а не сама работа. Меня не волнует, сколько раз ты пела эту нотную линейку прежде, сколько раз ее пел кто-то другой или когда она была написана. Ключ к тому, как сделать ее интересной – это делать ее новой, каждый раз. Что лучше, оригинал или копия?
– Оригинал, – на автомате говорю я, зная, что именно это он хочет слышать.
– Почему? – спрашивает доктор Джордж.
Это сложнее.
– Не уверена почему, но это правда, – говорю я, думая о каждом захватывающем выступлении из когда-либо виденных мною и тех, которые по неведомым мне причинам таковыми не являлись. Это заставляет вспомнить о старике со скрипкой и о том, почему я хотела его слушать. – Поэтому некоторые исполнения технически совершенны, но все равно скучны? А некоторые небезупречны, но по-настоящему интересны?
– В яблочко. Всегда твори, Изабелла, всегда, – говорит он, и какой-то молниеносный момент выглядит так же божественно, как вампир, хотя я знаю, что он такой же человек, как и я. – В этом деле ты – художник, ты – искусство. Когда зовет покровитель, ты связана обязательствами, да? Уважай тех, кто уважает твое дело достаточно, чтобы финансировать его. Но твоя первая обязанность – всегда это. Жизнь коротка, искусство вечно.
Когда Эдвард входит в класс, доктор Джордж роется среди своих файлов, бормоча что-то о том, насколько сильно итальянцы не желают слушать ничьи оперы, кроме своих. Мы едва успеваем обменяться быстрыми улыбками, прежде чем профессор шлепает на пианино какие-то ноты, указывая мне подойти и послушать, когда Эдвард начинает играть.
– Смотри, вот ранний Верди для тебя. Это ария из «Фальстафа», и на данный момент она идеальна для твоего голоса; тебе не взять ее силой, но ты можешь поступить хитро и позволить ей просто парить. Это образ Нанетт, и для того, чтобы достичь своей цели, она использует маскировку, не грубую силу. Нанетт хочет увидеть танцы фей, поэтому притворяется их королевой. Понимаешь, иногда маленькие хитрости имеют большое значение.

Доктор Джордж кажется всецело воодушевленным, когда быстро демонстрирует одну из высоких, парящих строчек. Он воспроизводит эту удивительную имитацию застенчивой молодой девушки, и на ум моментально приходит Багз Банни, исполняющий партию Брунгильды в парике со светлыми косами и медном бюстгальтере. Песня действительно великолепна.

– Прислушайся к словам, Изабелла, такие изящные, они помогут тебе придерживаться этого прекрасного парящего направления, если думать о них: sul fil d'un soffio etesio scorrete, agili larve; «мерцает мгла глубокая волшебными тенями». Ты можешь представить себе это? Мифологические существа, которые выполняют твои распоряжения?
– Едва ли, – говорю я, улыбаясь Эдварду.



Позже на этой неделе я прослушиваю голосовое сообщение из отделения акушерства и гинекологии, напоминающее мне о предстоящей встрече, которую Элис устроила, кажется, целую вечность назад. Только я намереваюсь перезвонить им, телефон звонит, испугавший меня настолько, что я даже слегка подпрыгиваю на месте. При виде имени на экране я почти выпускаю его из рук.

– Не смей даже думать о том, чтобы отменить встречу, Изабелла Свон. – Ее голос звучит по-другому, так, если бы он проходил через какой-то усилитель. Но он, несомненно, принадлежит ей.
– Элис! – кричу я, и на глазах наворачиваются слезы. – Ты в порядке! Слава Богу, я так волновалась. С Джаспером тоже все хорошо? Подожди, у вас все в порядке?
– Успокойся, я в порядке, – смеется она. – У нас сейчас все отлично, в основном. Не хочу, чтобы ты увиливала от встречи только потому, что Эдвард – вампир. Ты можешь извлечь из нее немало полезного, так что не проворонь свой шанс.
– Что ты имеешь в виду «в основном»? – интересуюсь я, даже не думая собираться на одну из таких встреч.
– У Джаспера было немало моментов «Удар Халка!», пока он окончательно не восстановился, но с учетом всех обстоятельств, дела идут вполне прилично, – говорит она и замолкает. – Эй, почему я вижу, что ты по-прежнему не собираешься? Белла!
– А что это изменит? Черт возьми, Эдвард же вампир. Не похоже, что я могу от него забеременеть. К тому же он все еще предохраняется, потому что беспокоится о яде.
– Ну ладно, а ты в курсе, как гормоны и цикл заставляют твой голос меняться в течение месяца?
– Откуда ты знаешь? – содрогаюсь я. Я слышу об этом не в первый раз, но похожие мысли заставляют меня брезгливо морщиться. Рене все время говорила о такого рода вещах, но они никогда не перестают смущать меня.
– Я слышала, как об этом говорили певицы. Во всяком случае, важно то, что я увидела: если ты перейдешь на противозачаточные таблетки, а соответственно на четырехпериодовый цикл в году, то у тебя уйдет меньше времени на то, чтобы убедить Аро в своей готовности к изменению. Частично это для того, чтобы слегка изменить твой голос, но в основном – для того, чтобы сократить количество «неудачных» дней из-за твоего цикла.
– Подожди, ты можешь видеть это? – спрашиваю я, приосаниваясь. – Что еще ты видишь? Как скоро я добьюсь согласия Аро на превращение?
– Ну, если я не ошибаюсь, следование совету доктора Джорджа может занять три года, – задумчиво говорит она. – Гормоны еще два. Конечно, есть и другие факторы. Ребята, вы очень нуждаетесь в моем наставничестве. В одну минуту это десять лет, в следующую – четыре, на следующее утро – десять лет. Эдвард каждый раз рассуждает по-другому, становится одержимым и все портит. Эй, легок на помине.
Легок на помине Эдвард стучится в двери комнаты для практических занятий, едва дождавшись, пока я открою ее. Я переключаю на громкоговоритель, и измененный смех Элис заполняет комнату на полную мощь моего телефона.
– Привет, Эдвард, ну ты и сталкер. Перестань волноваться, я не сержусь на тебя. Джаспер поначалу – да, когда все узнал. Мне потребовалось некоторое время, чтобы убедить его в том, что я не страдала так сильно, как он.
– Почему мы больше не слышали ничего от Эммета и Розали? – спрашивает Эдвард, выглядя более взволнованным, чем обычно позволяет себе. – Все в порядке?
Я замечаю какое-то изменение в выражении его лица по мере того, как он слушает Элис. Оно не совсем незнакомое, но ему сложно дать определение.
– Все отлично, Эдвард, – сладко протягивает Элис. Кажись, она в своем репертуаре, если не больше. – Ну, будет лучше, как только подтянуться все остальные. Роуз и Эммет действительно хорошие охотники, и это помогло. Джаспер потерял очень много крови, прежде чем его изменили, и мне кажется, это сделало его крайне жаждущим. А тут еще его дар.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Эдвард нетерпеливо и слегка раздраженно.
Так-так, он не умеет читать мысли по телефону, по крайней мере, не с этого расстояния. Это хорошо. Хотя, судя по всему, Эдвард от такого не в восторге, и мне приходит в голову мысль о том, что ему настолько комфортно с Элис только потому, что он все это время читал ее мысли.
– Все дело в эмоциях. Мне стоит невероятных усилий держать Джаспера спокойным, особенно, когда мы все чувствуем то же, что и он, – объясняет она. – Но этот этап не продлится слишком долго. Думаю, через пару месяцев он будет в состоянии контролировать перепады настроения, и у Роуз появится немного время для себя.
– Когда я опять увижу ее, мало мне не покажется, так? – спрашивает Эдвард, гримасничая. – Чудесно. Я в долгу перед Роуз.
– Ох, у нее, безусловно, накопились претензии к тебе, – говорит она, хихикая. – Но к тому времени она успокоится. Ты купишь ей машину, которую она всегда хотела.
– «Бугатти»? Элис, мы обеспечены, но таких денег, чтобы швыряться ими направо и налево, у нас нет. Она хочет машину, которая стоит больше миллиона долларов.
– Я знаю, но не волнуйся об этом. Я классно оттянулась, тестируя свой дар на фондовой бирже, и открыла счет специально для папочки-вампа, чтобы сделать тетушку-вампа счастливее, компенсируя то, что ей приходится иметь дело с маленькими истериками Джаспера.
– Папочка-вамп, серьезно? – недовольно протягивает Эдвард, поморщившись. Если бы взгляды могли убивать телефоны, мой разлетелся бы в тот же миг, когда Элис начинает смеяться над ним. – Отлично. Смейся надо мной. Как бы там ни было, полагаю, фондовая биржа – полезный способ попрактиковаться.
– Я испортила гитару Роуз, пытаясь поиграть на ней, так что мне пришлось заработать немного денег, чтобы возместить ущерб. Теперь это что-то вроде хобби, зарабатывать деньги. Считай это моим способом отблагодарить тебя за то, что помог мне остаться с Джаспером и за то, насколько гребано удивительно блестящие теперь у меня волосы. Боже, я такая красивая. Это так круто, Белла, тебе понравится. Ну, в свое время. Рано, если вы, ребята, будете делать то, что я вам говорю.
Мы с Эдвардом мельком обмениваемся взглядами. Элис-человек была впечатляющей и немного властной. Элис-вампир попросту пугает.
– Элис? – говорю я, но она нетерпеливо обрывает меня, буквально слизывая с языка мои слова.
– Я рада слышать ваши голоса, ребята. Эдвард, я перезвоню позже, чтобы кое-что обсудить. Чуток отстойно, что ты не читаешь мои мысли отсюда, но мы можем быстренько поболтать, после того как Белла уснет.
– Элис, у нас есть проблемы покрупнее, чем нрав Розали, какой бы ужасающей ни была эта мысль.
– Я уже знаю, Эдвард, и знаю, что ты решил сказать. Звонок для тебя, не для меня. Ну, мне необходимо внести исправления к нашим академическим отпускам, так что это для меня, но в основном для тебя.
– Элис, должен ли я напомнить тебе, что старше и у меня больше опыта в таких делах?
– Ох, смирись уже. Я вижу гребаное будущее и нахожусь в плохом настроении из-за жажды крови. Просто делай то, что я говорю, и никто не пострадает.
Я кусаю щеки, пытаясь сдержать смех, в то время как Эдвард прожигает хмурым взглядом телефон. Он на самом деле выглядит так, словно хочет причинить ему вред.
– Не могу поверить, что она повесила трубку! – жалуется он с оскорбленным видом. – Не могу поверить, что она заставляет меня купить Роуз машину за миллион долларов.
– Не трогай мой телефон, – говорю я, выхватывая аппарат из-под раскаленных лучей его взгляда.
Услышав жужжание, я смотрю на новое сообщение.

Если ты отменишь встречу, я выпью твою кровь. Целую и обнимаю. Элис.



– Эдвард, репетитор из тебя отстойный, – всерьез разочарованная, я бросаю карандаш. – Как бы я хотела, чтобы Джаспер был здесь.

Прошло несколько недель после первого звонка Элис, но с тех пор как мои оценки по теоретическим основам начинают понемножку съезжать вниз, я все больше скучаю по Джасперу. Ситуация была не столь плачевной, как в начале года, но без его магического вмешательства некоторые предметы кажутся практически неподъемными. Но, конечно же, это ничто по сравнению с трудностями, с которыми пришлось столкнуться другу из-за меня и вампирских магнитов в моей крови.

– Это смешно, – говорит он, совершенно сбитый с толку моей вспышкой раздражения. – Я вампир, что по определению означает – я хорош во всем, Белла. Впрочем, это ведь даже не сложно! Ты просто не стараешься.
– Именно это я и имею в виду! Ты говоришь точно так же, как и доктор Коппа, когда я спросила его об этом теоретическом аспекте…
– Доктор Коппа – гениальный человек, ты должна быть более внимательной на его уроке.
– А, может быть, вам с доктором Коппа никогда не приходилось сталкиваться с такой проблемой, потому что это настолько просто, что у вас совершенно отсутствует какое-либо сочувствие к тем из нас, простым смертным, кто немного медленнее соображает! Джаспер никогда не заставлял чувствовать себя тупицей из-за того, что до меня не доходило все сразу, он всегда знал, как помочь.
– Ну, тогда тебе очень не повезло, что Джаспер, скорее всего, убил бы тебя прямо на месте, чем занялся с тобой учебой, а ты застряла со мной, отстойным Эдвардом!
– Прекрати смотреть на меня волком! Боже, ты всерьез пугаешь меня. – Так и есть. Это немного жутковато, но в то же время необыкновенно горячо. – Непонятно, хочешь ли ты прямо сейчас убить меня или трахнуть.
На этих словах его лицо резко меняется, а глаза прищуриваются. Вампирские уловки в действии, эффект «плохого мальчишки». Знаю, звучит странно, но поделать с собой ничего не могу.
– Что ты сказала? – осторожно интересуется он, и мне кажется, только что решился исход дела.

Машинально облизываю губы, догадываясь о своих действиях лишь по тому, что Эдвард смотрит на мой рот. Его взгляд заставляет мой и так ускоренный пульс резко подскочить, и я понимаю, что он может его слышать. Не знаю, что это значит для будущего наших отношений, но злой Эдвард – ужасно сексуальный Эдвард. Наверное, мне следует почаще лезть на рожон.

– Я сказала, – очень часто дыша, – трахни меня, сейчас же.
Ну, в принципе, правильно, если слегка отредактировать.
– Не думаю, что это такая уж хорошая идея прямо сейчас, – опасно тихо говорит Эдвард. Он смотрит на мою грудь. А я дышу тяжело.
– Почему нет? – спрашиваю я, медленно приближаясь к нему. – Ясно, что нам обоим необходимо снять напряжение, а я слышала, что секс в гневе может быть неплохой забавой.
– Не тогда когда вампир злится на человека, Белла, – говорит он, но не отстраняется от меня. Теперь он опускает взгляд на мою рубашку. – Не тогда когда человек не хочет пострадать.
– Значит, успокойся, – услужливо предлагаю я, скользя руками под его рубашку. – И наслаждайся моей яростью. Это все твоя вина, мистер Совершенство. Если бы ты не был таким чертовски красивым, талантливым во всем и таким гребано сексуальным, я бы не сердилась из-за того, что должна тратить драгоценное время на домашнее задание вместо того, чтобы доставлять тебе удовольствие.
– Белла, это не разумно, – говорит он, в то время как я расстегиваю его джинсы. И замолкает, когда я крепко его целую.
– О-о, – говорю я, отстраняясь с легкой улыбкой. – Хорошо, я понимаю, что ты хочешь сказать. Но мы оба все еще нуждаемся в разрядке, так что я тоже успокоюсь.
Я целую Эдварда снова и освобождаю его член, который как бы приветливо мне машет.
– Здравствуй, мой дружок. На тебя я совершенно не сержусь.
Эдвард смеется надо мной, отчего я тоже начинаю хихикать, не забывая при этом поглаживать его. Закатывая глаза от удовольствия, он запускает руки мне в волосы.
– Белла, так ты говоришь, что тебе приятнее говорить с моим пенисом, чем со мной?
В ответ я лишь хмыкаю – разговаривать с полным ртом невежливо.



Оставшиеся недели семестра пронеслись на удивление быстро, учитывая еще и поездки в Форкс каждый второй уикенд. Поглощаться Эдвардом слишком легко, в прямом и переносном смысле. Неудивительно, что без помощи Джаспера некоторые из моих оценок начинают плавно скатываться вниз, но я слишком сосредоточена на вокале и попытках как можно быстрее выучить итальянский, чтобы уделять этому внимание больше, чем едва выполнять требования других предметов. Я удивлена своей довольно неплохой игрой на пианино, даже если ее техника навлекает на себя много критики со стороны Эдварда. Я вообще перестаю играть в его присутствии, вместо этого выбирая учебу с Анжелой, если у нее есть время. Явный случай того, как слепой ведет слепого, но это чуточку лучше того, чем не заниматься совсем.

Предсказание Элис о воздействии противозачаточных таблеток на мой голос оказывается абсолютно точным. Я едва ли замечаю в нем небольшие изменения, чего не скажешь об Эдварде и докторе Джордже. В записи слышно, что мои ноты немного богаче, с более зрелым звучанием, и это определенно обнадеживает.

Последние две недели семестра включают все виды экзаменов: от тех, которых я всегда ожидала, письменных академических по теории и истории музыки до экзаменов по вокалу и игре на фортепиано, метко и ужасающе именуемые Жюри. Каждый специалист-исполнитель должен выступить перед полным преподавательским составом данного факультета, а все учителя по вокалу печально известны использованием судейства с целью косвенно покритиковать методы обучения конкурентов. В случае доктора Джорджа это включает практически каждого числящегося в штате преподавателя по вокалу. Мое Жюри по пианино идет более гладко, чем, припоминается, это происходило в конце осеннего семестра, но Жюри по вокалу занимает гораздо больше времени, чем ожидалось. Невзирая на обязательную подготовку нескольких выбранных песен, для студентов нормальным считается спеть одну или две выборки. Я, в конечном счете, исполняю все до единой пьесы из своего репертуара, а учителя сидят почти с каменными лицами на протяжении всего выступления, отчего я излишне настораживаюсь, не в силах полностью войти колонну. Одна из профессоров, Сьюзан, хорошо дружит с доктором Джорджем, они сидят рядом и широко улыбаются, пока я пою. Я стараюсь сфокусироваться на их лицах, чтобы нервы все не испортили, по крайней мере, пока я не дойду до Верди.

Это уже третья из восьми песен, заготовленных мной для экзамена, и до этого момента я показывала высокий уровень, исполнив первые две песни исключительно славно, попадая в ноты и слова, но не очень передавая эмоции этой музыки. Есть нечто спасительное для меня в творчестве Верди, и вместо того чтобы защититься от твердых, неотзывчивых лиц других профессоров, я начинаю ощущать знакомое притяжение от играющего на пианино Эдварда и позволяю музыке захватить себя. Я слегка ошибаюсь в первой строфе, но колонна полностью завладевает мной, и ничто более не важно.

Я смутно замечаю, как формальная улыбка доктора Джорджа сменяется искренней, но это лишь приятный штрих в сравнении с красотой и грацией, вызванных этим чувством. Время протекает одновременно вяло и задорно, и на меня накатывает стыд от такого открытия, в конце последней песни каменные лица жюри приобрели различные формы страсти: возбуждение, похоть, ревность, ненависть. Я немного потрясена такой метаморфозой, и опять защищаюсь, когда мы покидаем сцену, мысленно отгораживась от всего, кроме Эдварда. Я интересуюсь у Эдварда о выступлении сразу после ухода со сцены.

– О чем вообще они думали? Хочу ли вообще я это знать?
– Не волнуйся, ты получишь оценку «отлично». Они не разбрасываются самыми низкими и самыми высокими отметками просто так, Белла.
– Да, но это по-прежнему поражает, – говорю я, сбитая с толку. – Четверо из них казались абсолютно, не знаю, безучастными, поначалу? Затем они стали все такие странные, и я не понимаю почему.
– Подумай об этом, – настаивает он, но прежде чем я могу сформулировать ответ, к нам подходят два дружелюбных члена жюри.
– В целом ты молодец, Изабелла, – говорит доктор Джордж, обнимая меня за плечи. – Поначалу ты заставила меня слегка поволноваться, но с Верди все прошло безупречно. Правда, тебе необходимо взять под контроль сценическое поведение. Не могу поверить, что ты вот так просто упустила это из вида.
– Сценическое поведение? – спрашиваю я, немного оскорбленная предположением о том, нечто такое священное, как колонна, может быть включена или выключена как переключатель света. – Это не то, над чем у меня имеется полный контроль, доктор Джордж.
– Есть способы, ребенок. Не груби – ты хочешь знать, как стать коммерчески успешной, не так ли? Это ускоренный путь, малышка. Ты хочешь встать на него или нет?

Я смотрю на Эдварда, и он одобрительно кивает. О чем бы ни думал доктор Джордж, он с этим согласен, или, во всяком случае, в этом есть какая-то ценность. Элис говорила, что следование его совету могло бы сократить ожидание стать вампиром на три года, чтобы мой замороженный возраст был ближе к возрасту Эдварда. Я намерена добиться цели через два года, если не раньше.

– Да, сэр, – говорю я, выставляя подбородок. – Ускоренный путь, пожалуйста.
– Ладно, мы можем обговорить это за обедом.



Последнее практическое занятие по опере включает в себя заключительную групповую оценку одиночных выступлений, и, судя по всему, сегодня мне предстоит исполнить арию, впрочем, как и Кристин. Оценивается не только наша игра, но и ощущаемая ценность наших устных рецензий на выступления других студентов. Доктор Адана славится проставлением минимально проходных баллов, если студенты поносят хорошие выступления или хвалят ошибочные, в результате люди твердо настроены на честность. Известно, что в процессе выполнения этих упражнений погибла не одна дружба.

Я последовала новому совету доктора Джорджа входить в колонну задолго до того, как пальцы Эдварда коснутся клавиш, наигрывая вступление арии Верди. Это начинается за несколько часов до начала занятия – мыслительной практикой, как и упражнениями с Эдвардом в материальном мире. Люди пытаются заговорить со мной, но я едва способна взаимодействовать с ними, стараясь изо всех сил удержаться в нужной зоне. Целый плейлист на моем айподе поддерживает меня в нужном настроении и помогает избегать людей. Половину списка составляют записи Эдварда, играющего мои любимые фортепианные произведения. Я понятия не имею, когда он записывает их, но, думаю, он добавляет их в мой плейлист, пока я сплю. За каждую новую запись я целую кончик одного из его пальцев, а затем – улыбающиеся губы.

Я смотрю на эти улыбающиеся губы, когда наступает моя очередь петь, и я знаю, что колонна здесь, дожидается меня, хотя Эдвард еще не сыграл и ноты. Я чувствую ее. Это почти что конструкция – столь же реальная, как дом или машина, проницаемая, если вы обладаете правильными ключами. Доктор Джордж знает свое дело, так что я незаметно вхожу в Верди, словно в собственный грузовик. Знаю, что добилась большого успеха, когда те же девушки, посвятившие целый вебсайт моим повсеместным неудачам как человека и певицы, были вынуждены приятно отзываться о моем выступлении, в противном случае они бы рискнули оценками. Вероятно, они и так поставили их под удар, не перебори я тошнотворное нежелание и дав им честные критические отзывы об их выступлениях. Признаюсь, это доставило мне удовольствие.

Анжела заклеймила их бесталанными ведьмами, но в ней главным образом говорила верность. Никто из этих девушек не прошел бы прослушивание в консерваторию или оперу, не будь у них таланта. Я в самом деле не могла сказать ничего плохого о выступлении Цветочного дуэта, так что, нахваливая их голоса, я притворилась, будто они абсолютно незнакомые мне люди. Фактически таковыми они и являлись, а доктор Джордж предупредил меня, что если все пойдет хорошо, то мне придется мириться с кучей подобной дряни на протяжении всей жизни, так что мне стоит учиться милосердию на ранних этапах.

Когда Кристина поет «Быть свободной» из «Травиаты», я даже закрываю глаза. Как бы я ни ненавидела эту девушку, песня чрезвычайно мощная, и Кристина достойно исполняет ее. Разумеется, я слышала эту арию раньше, но никогда – в живом исполнении, и меня обуяло почти иррациональное желание выучить именно эту арию, сделать ее своей. Я достаточно знаю итальянский, чтобы понять смысл этой песни – радость свободы и любви. Мне претило, что столь изысканная музыка исходит от человека, которого я недолюбливаю всеми фибрами души, однако неприязнь не переходила на саму песню. Пользуясь телефоном, я ищу слова песни, пока Кристина еще поет. Слова почти совпадают с моим приблизительным переводом и отражают квинтэссенцению того, что я хочу от музыки, – свободной, полноценной жизни и любви. В частности, реплика Альфредо из самой оперы, заставляет слезы навернуться на моих глазах.

Знание смысла слов привносит новое понимание арии, и я тронута до слез. Я даже нервничаю, обеспокоенная, что доктор Джордж скажет мне, что эта ария слишком большая для моего типа голоса, и я ищу в телефоне, находится ли эта ария в моем fach. Так или иначе, я совсем не понимаю назначение этого fach, поскольку люди часто не соглашаются с тем, какие произведения к чему относятся, за исключением банальных ролей, так что я просматриваю певиц, с которыми меня в прошлом сравнил доктор Джордж, и я обнаруживаю, что «Травиата» связана с именем каждой из них в видео на ютубе. Интересно, Аро нравится эта опера, и я делаю мысленную пометку выяснить этот момент. Я почти что не пекусь, нравится ему она или нет. Я спрошу у Аро. Мой сотовый вибрирует, и я замечаю сообщение от Элис.

Хороший план. Еще пять лет в твою пользу.

Пять лет. Пять лет? То есть в запасе уже восемь лет, минимум десять – столько Аро по своим меркам планирует заставить нас ждать. Минимум. Тошнота подкатывает к горлу от мысли, как долго Аро действительно планирует утаивать от меня это и как долго хочет нас в рядах своей стражи. Мыслями я уношусь к арии и задаюсь вопросом, как много понадобится мне времени, чтобы запеть так. По меньшей мере год, думаю я, уже ощущая разочарование. Песня требует именно тех качеств, которыми в данный момент я не обладаю, – гибкостью и поразительно высокой нотой, приблизительно до или выше. Надеюсь, больше года это не займет.

Когда приходит время давать оценку выступления Кристины, доктор Адана вызывает меня первой. Он кажется раздраженным и любопытным.

– Мисс Свон, каково ваше мнение? Или вы были настолько поглощены своим телефоном, что не уделяли внимание исполнительнице?
– Я искала слова песни, – признаюсь я. – Выступление вышло потрясающим. Великолепная, полная высокая нота, изменчивые подобно ртути колоратурные пассажи, вполне полные и быстрые, плавные и прекрасные, – несдержанно добавляю я. Кристина выглядит самодовольной и стервозной, а мне по-прежнему хочется врезать ей по лицу, но это совершенно неважно в сравнении с моей нуждой изучить эту музыку, и одолеть ее, как и арию «Фальстаф».
– Ладно, а что там со словами? – задает контрольный вопрос доктор Адана, очевидно, неубежденный тем, что я не играла в какую-то игру. Как будто можно играть одновременно с такой офигительной музыкой в одном помещении.
Я читаю слова прямо с экрана телефона, даже не нажимая на кнопку, и преподаватель заметно расслабляется, раз я не соврала. Все кажутся удивленными моим энтузиазмом, включая Эдварда. Брови парня выразительно изгибаются, и я пожимаю плечами, беспомощная перед лицом новой одержимости. Честно говоря, кто угодно мог исполнять эту арию – вероятно, я отреагировала бы аналогично.
– Я просто… влюбилась в эту песню, а Кристина неплохо с ней поработала, – бормочу я позже, когда мы наедине. – Боже, какая песня! Я просто обязана выучить ее. Меня убивает, что я еще не готова для нее.
– Это все объясняет, – смеется Эдвард. – Не могу поверить, что у тебя нашлись слова об этой ужасной женщине. А вот песня, да, насчет нее я могу понять. Должно быть слово для такого рода одержимости выучить конкретное произведение, как страсть к путешествиям для описания порывов странствования. Мной часто завладевали некоторые произведения, и я, правда, очень счастлив, что никогда не должен спать. Для навязчивой идеи, кстати, это неплохая ария. Это одна из любимых арий Аро.
– Знаю. Элис сказала, что это потребует пять лет нашего ожидания.
– Пять? – Эдвард кажется решительным, но неудивленным. На нем рабочая мина – лютое, расчетливое выражение, к которому я привыкла. – Это приличный период времени. Он поможет.

Я знаю, что он обсуждает с Элис планы по выживанию в Вольтерре и что дискуссия проходит в их скоростных, точно молния, вампирских умах. Обычно я чувствую себя при этом выброшенной за борт, хотя большая часть его системы предварительного планирования исключает всех, кроме него и Элис. Как-то услышав некоторые из более жестоких методов Эдварда по защите меня, я решила, что предпочту не знать, пока большинство безусловно возмутительных вариантов не будут отметены. Не думаю, что такая позиция соотносится с позицией страуса с головой в песке и словами «не хочу знать», но после одного, весьма подробного, описания Элис режима питания Вольтури, я действительно не хочу знать о них некоторые подробности.

Мысль о том, что я способна привнести ненасильственный вклад в решении нашей дилеммы, дает мне возможность перенаправить значительную часть нервной энергию.

– Я хочу выучить эту арию, Эдвард. Я рада, что она позволит нам заработать нашу свободу от Вольтури, но дело не только в этом. Дело в ней самой и не только. Я хочу научиться петь так. Она так идеальна, так прекрасна, особенно фраза Альфредо – то же чувствую я о нас, то, что ранее я не могла облечь в конкретные слова.

Я пытаюсь вспомнить точные слова и достать телефон, где они есть, но Эдвард накрывает мою ладонь своей. В его темных глазах я нахожу отражение моим чувствам – сильному желанию, безотлагательности нашей ситуации, но больше всего – мощной, двойной связи между нами. Словно нас спустили в крохотном суденышке в опасный океан, неизборожденный Эдвардом, не то что мной, где нас поджидают бури и предупреждения драконов, написанных на единственно доступных нам картах. Большинство из этого даже не кажется мне реальным и уж тем более разумным. Любовь и музыка – единственное, что обретает смысл, и я цепляюсь за них, за эти единственные весла.

«Любовь – это пульс этой вселенной, таинственный, меняющий, мука и радость моего сердца», – говорит Эдвард, переплетая наши пальцы, перемежая теплую плоть с холодной.
– Я знаю.



Конец первого акта.

Здравствуйте, дорогие читатели, которые, как мы ещё надеемся, остались. В жизни произошли некоторые перемены, поэтому со второго акта переводом этой чарующей истории буду заниматься я. Однако не забудьте поблагодарить Оксану (Scully), эта глава почти полностью переведена ею.

Для героев наступают непростые и опасные времена. Угроза нависла не только над совместной вечностью, но и над творческими планами Беллы. Предположения, теории о том, как они выпутаются из такой ловушки, с радостью буду ждать на форуме. А в следующий раз мы встретимся с ними уже в Вольтерре. Также не пройдите мимо восхитительных арий, предложенных автором.