19. Долги Эфраиму

На первый взгляд казалось, что наша жизнь вернулась в нормальное русло. С помощью двух подделанных записей Единого школьного округа Лос-Анджелеса Эдвард и Элис снова поступили в Форкс-Хай и готовились к окончанию средней школы. Розали и Эммет прекратили прыгать по всему миру, и Розали с головой окунулась в очередную полную перестройку джипа Эммета. Джаспер продолжил свой марш-бросок по трудам великих этиков с помощью alibris.com.

Больница Форкса, так и не найдя подходящей замены из-за необходимости переселяться в такой маленький городок, приняла меня с восторгом. Я сразу же вернулся в свой старый кабинет, а ночная распаковка вещей на вампирской скорости заставила место выглядеть так, будто я никогда его не покидал.

Эсми занималась тем, что возвращала дому в Форксе жилой вид. Она дважды ездила в Итаку. Первый раз для того, чтобы согласовать доставку тех немногих вещей, которые мы не собирались продавать – мои картины, ноты Эдварда. И второй – продать дом.

Наша семья впервые продавала дом, и я был удивлен, когда Эсми это предложила.

- Ты уверена? – спрашивал я. - Мы могли бы найти управляющего.

У нас их было более дюжины, и каждый заботился об одном из домов, купленных нами за десятилетия и разбросанных по северным штатам и югу Канады. Нам неизбежно придется вернуться в те места, и когда это случится, не нужно будет покупать дом. Такой подход сильно упрощал наши, иногда внезапные, переезды.

Эсми покачала головой.

- Этот, я думаю, лучше продать, - тихо ответила она.

- Но ты вложила столько труда в этот дом. А если нам понадобится вернуться?

По выражению лица моей жены можно было подумать, что я ее ударил. А спустя мгновение она разрыдалась без слез. Сбитый с толку, я, утешая, обнял ее и, покрывая поцелуями лицо, спросил, что случилось.

Прошло несколько минут, прежде чем она успокоилась и ответила. Ее голос был так тих, что только я мог его слышать.

- Карлайл, - прошептала она в складки моей рубашки, - Итака всегда будет местом, где мы чуть не потеряли всю нашу семью. Я больше никогда не хочу там жить.

Спустя две недели мы продали дом.

Жизнь в Форксе медленно возвращалась к некоему подобию нормальной, и пока раны последних семи месяцев затягивались сами собой, мы, общаясь друг с другом, испытывали неловкость. Эдвард каждый вечер и каждую ночь проводил у Беллы, а от нее не было ни слуху ни духу – под домашним арестом, как объяснил Эдвард, что, на мой взгляд, было более чем уместным ответом со стороны Чарли. То, что отец Беллы разрешал Эдварду навещать ее, казалось, растягивало определение «великодушный» до предела.

Поэтому я был застигнут врасплох, когда однажды в дверь моего кабинета в больнице робко постучали. Я сразу узнал запах Беллы.

- Войдите! - крикнул я.

Дверь со скрипом отворилась, и в кабинет проскользнула подруга моего сына. Ее взгляд метнулся сначала ко мне, затем к стене позади меня. Она осторожно подошла к моему столу, и я жестом пригласил ее сесть на один из стульев.

- Привет, Карлайл, - усевшись, тихо сказала она.

- С тобой все в порядке? - спросил я. - Где Эдвард?

- Я не ушиблась, если ты об этом, - на ее лице появилась едва заметная улыбка. - Хотя, я думаю, это справедливое заключение, учитывая, что это единственный раз, когда мы здесь виделись.

Я усмехнулся.

- Да, похоже на то. А Эдвард?

- Думает, я на работе. Миссис Ньютон нужно уйти пораньше, поэтому она спросила, не буду ли я против взять выходной.

- Почему его не прислала Элис?

- Потому что я решила поговорить с тобой наедине и она это видела.

Я не смог скрыть ухмылки. Белла быстро учится. Большинству из нас потребовались годы, чтобы научиться обходить стороной связь между Элис и Эдвардом.

- Молодец, - пробормотал я.

Белла застенчиво улыбнулась мне и снова уставилась в стену. Я вернул на прежнее место картину, которую держал в кабинете до переезда – подлинник Хассама, подаренный мне самим Чайлдом, с видом на парк Бостон Коммон, где мы с молодым художником часто играли в шахматы. Белла молча изучала ее.

- Тебе нравится? - спросил я.

Она кивнула.

- Эдвард сказал мне, что художник знаменит или вроде того?

- Чайлд Хассам. Был такой американский импрессионист, живший на рубеже веков. Мы были друзьями, и он написал это для меня в 1890 году, перед отъездом в Париж. Это парк, где мы играли в шахматы.

С минуту Белла молчала. В конце концов, она, сдвинув брови, взглянула на меня.

- У меня до сих пор это не укладывается в голове.

Я повернулся и посмотрел на картину. Бостон Коммон, конечно, все еще существовал и выглядел так же, как на пороге прошлого века, когда была написана картина. Мода изменилась, но обстановка осталась прежней – безмятежной, зеленой, идиллической. На мгновение я вспомнил смех моего старого шахматного партнера, с которым в пасмурные бостонские дни мы вели наши медленные рассчитанные сражения.

Мы с Чайлдом, разумеется, разъехались в разные стороны – он в Париж, а я в Мэн – и через несколько лет я уже не мог встретиться с ним из страха, что он увидит мое неизменное лицо и разгадает мою тайну. Но он оставил меня с картиной, которая сейчас была позади меня, чтобы я мог вспоминать наши шахматные дни. Она была подарена еще до того, как он стал знаменитым, и хотя многие посетители моего кабинета узнавали его стиль, мало кто догадывался, что картина подлинная.

Повернувшись к Белле, я откликнулся на ее заявление.

- У тебя до сих пор не укладывается в голове…

- Тот факт, что вы играли в шахматы с автором этой картины в 1890 году.

Она посмотрела на меня.

- И что, вам уже было двести тридцать? В то время?

- Двести сорок шесть.

Она сглотнула, но ничего не сказала, ее глаза вернулись к картине, а между бровями пролегла складка. Вентиляция с глухим стуком отключилась и через мгновение снова заработала. Белла продолжала смотреть на картину, словно ожидая, что та оживет.

Я решил помочь ей.

- Ты пришла сюда не о Хассаме поговорить, Изабелла.

- Нет, - улыбаясь, тихо ответила она.

Она вздохнула, а затем ее карие глаза встретились с моими. По-прежнему было поразительно смотреть на нее, думать о ней как о спутнице жизни Эдварда, и все же по цвету ее глаз и румянцу на щеках видеть, насколько она отличается от остальных членов нашей семьи.

Но это изменится.

Белла взяла с моего стола ручку. Она покрутила ее между пальцами, наблюдая, как слабый свет флуоресцентных ламп с потолка отражается лучами на мой стол. И наконец тихо сказала:

- Вчера появился Джейкоб Блэк.

Джейкоб Блэк? Я сразу узнал имя – правнук Эфраима, один из волчьей стаи. Тот самый, который, как сказала нам Элис, был рядом с Беллой в отсутствие Эдварда.

Удивление, должно быть, отразилось на моем лице, потому что Белла продолжила:

- Он пришел поговорить о договоре, - многозначительно сказала она.

- Договор, - мой голос дрогнул сильнее, чем мне бы хотелось.

Я вспомнил, как мы впервые столкнулись с гигантскими волками и нас всех тошнило от вони. Шерсть у них встала дыбом, когда они рычали на нас, готовые рвать на куски. Это был первый раз – и до последнего времени единственный – когда я искренне боялся потерять жену и детей.

Большая часть стаи жаждала убить нас на месте. Но Эфраим, их вожак, изучал нас со спокойным любопытством и остановил своих братьев. У них не было причин доверять нам, но так или иначе, когда они увидели Эсми в моих объятьях, Розали рука об руку с Эмметом, нервные взгляды Эдварда, рвавшегося защищать каждого из нас, что-то заставило Эфраима замереть на полпути. Эдвард сказал, что произнесенное слово было на языке, которого он не понимал. Как я предполагаю, квилетский. Но хотя Эдвард не смог понять этого слова, он был в состоянии прочитать окружающие его чувства – Эфраим Блэк понял, что мы семья, и это заставило его задуматься. Нам потребовалось больше года, чтобы завоевать их доверие и подписать договор, но осознания Эфраима было достаточно, чтобы выиграть нам время.

И теперь все это опять давало о себе знать. В прошлом году Эдвард сказал мне, что Белла слышала о нас от правнука Эфраима, Джейкоба, который, рассказав ей, фактически совершил серьезное нарушение договора. Я не был уверен, что это означает – он пришел вновь поднять эту тему.

- Джейкоб пришел поговорить с тобой о договоре?

- Да, - Белла внимательно посмотрела на меня. - Он сказал, - она сглотнула, - он сказал, что условия договора гласят – перемирие закончится, если кто-то из вас...

- Укусит, - закончил я за нее.

Ее глаза расширились.

- Вы знаете?

- Белла, я это подписывал, - нахмурился я.

Она сделала глубокий вдох.

- Так…

Я вздохнул. Похоже, у квилетов были все основания в нас сомневаться. Семьдесят лет назад я был уверен, что никогда не стану обращать других. На самом деле, я поклялся в этом после Розали. Мне никогда не приходило в голову, что, поступая так, я обрекаю ее на вечное бремя той ночи, ужас которой должен быть стерт быстрой смертью. Но потом появился Эммет, и выражение абсолютного покоя, скрывавшееся за беспокойством, когда она смотрела на изуродованное тело этого красивого молодого человека, сразу изменило мое убеждение.

Белла Свон была такой же непредвиденной, а перемены, которые она вызвала в Эдварде, столь же абсолютны. Я не хотел нарушать слово, но ради счастья Эдварда я это сделаю.

Взглянув через стол на Беллу, я тихо сказал:

- Как ни посмотри, нам понадобится прикрытие для твоей... смерти. Если я собираюсь изменить тебя, то прежде, чем сделать это, мы уедем, - не говоря уже о необходимости держать ее подальше от цивилизации несколько лет, пока она не утолит свою жажду.

Ее рот открылся от удивления.

- Но вы...

- Не сможем вернуться? - я кивнул. - Боюсь, это просто станет частью плана.

Ее лицо сморщилось. Прикусив нижнюю губу, она ничего не ответила, продолжая вертеть серебристую ручку в пальцах и смотреть, как свет танцует на моем столе. Она молчала довольно долго, но наконец перевела взгляд на мое лицо. Глядя на меня не отрываясь, она все еще хмурилась.

- Карлайл? - наконец спросила она.

- Да?

- Почему вы передумали?

Я поднял брови.

- В сентябре. Когда я порезалась? Вы сказали, что оставите это на усмотрение Эдварда. Но вместо этого вы проголосовали против него. Почему?

Что за вопрос. Откинувшись на спинку стула, я некоторое время, не отвечая, просто смотрел на нее. Я никогда не представлял себе девушку, в которую влюбится Эдвард. Но разве кто-нибудь знает такие вещи? Когда я впервые встретил Эсми, ей было чуть меньше, чем Белле. Тогда мне было известно лишь то, что в ее присутствии, даже шестнадцатилетней, я находил радость и покой, которых у меня никогда не было. Только позже я осознал, что источником этого душевного мира было равновесие, которое я ощущал уже тогда: мои слабости были ее сильными сторонами, а мои недостатки – ее отличительными чертами. В глубине души мы были созданы друг для друга.

Когда я смотрел на сидящую здесь, в моем кабинете, хмурую Беллу, я вспоминал спокойную молодую женщину, которая командовала в столовой, полной вампиров, как будто это была ее повседневная аудитория. Я видел непоколебимую решимость девушки, которая была первой в нашей семье, согласившейся с моим мнением о загробной жизни для нашего вида. Я видел силу, я видел безмятежность, я видел любовь – безграничную любовь, которую, я был уверен, мой сын со временем научится принимать.

Изабелла Свон уравновешивала Эдварда.

Я понимал это и в сентябре, но лишь отдаленно. Я навел
Эдварда на мысль, как будет выглядеть моя боль, если я расстанусь с Эсми, но в конце концов позволил ему выбрать наш дальнейший путь и при этом допустил, чтобы он решил еще и за Беллу. И мы все от этого пострадали.

- Белла, - тихо сказал я, - в сентябре я совершил серьезную ошибку. И я должен перед тобой извиниться. Я позволил Эдварду принимать решения не только за нас, но и за тебя. Я позволил ему решать, что для тебя лучше, вместо того чтобы спросить, чего хочешь ты. Мы... - я сглотнул, - мы через многое прошли в этом году. Как семья. Это было нелегко. И я не могу прийти ни к какому другому выводу, кроме одного: вся боль была потому, что нам не хватало члена семьи.

Она понимающе кивнула.

- Не могу представить, каково вам было снова потерять Эдварда.

- Вообще-то, я имел в виду тебя.

Только спустя несколько секунд мое замечание отразилось на лице Беллы. Она покраснела и опустила взгляд. Нет ничего удивительного в том, что у нее на глаза навернулись слезы, и я, едва заменив это, через стол протянул ей салфетку. Она с благодарностью приняла ее, и несколько минут единственным звуком в комнате было ее сопение.

- Спасибо, - наконец сказала она, комкая салфетку и засовывая ее в карман джинсов.

У нее не было причин благодарить меня. Таково было положение дел – положение дел, которое слишком медленно до меня доходило.

- Белла, ты сделала выбор. И я больше не хочу сидеть сложа руки и смотреть, как у тебя этот выбор отнимают, - и, вспомнив ее беспокойство о договоре, я добавил: – Другое дело, если теперь передумаешь ты.

Она быстро покачала головой.

- Я приняла решение.

- Тогда я первый за, - положив руку ей на плечо, я сжал его. – Мне жаль, что этого не случилось раньше. Следовало бы быть умнее.

Белла повернулась на стуле и, нахмурившись, посмотрела на меня.

- Что? - спросил я.

- Вам известно, что вы прямо как Эдвард? Вы оба думаете, что должны быть идеальными. Вы совершили ошибку, Карлайл. Вы все исправили. Дело сделано.

Я уставился на нее, чуть приоткрыв рот. Неужели это действительно так просто? Слегка улыбнувшись, Белла встала со стула и неловко обхватила меня руками. Несколько секунд я стоял в шоке. Мы с Беллой и рукопожатием-то обменялись самое большее пару раз. Ее сердце забилось быстрее, когда я обнял ее в ответ.

- Дело сделано, - пробормотал я.

- Так и есть, - Белла отстранилась от меня и улыбнулась. – Мало того, на самом деле, в данный момент из мужчин Калленов только Эммет не чувствует себя ужасно виноватым из-за того, что он со мной сделал. Вы, ребята, должны успокоиться.

К своему удивлению, я рассмеялся.

Белла взглянула на часы над дверью моего кабинета и вздохнула.

- Я должна идти... я подумала, как забавно будет удивить Чарли ужином, но это значит, что мне нужно зайти за продуктами.

Я кивнул.

- Ты должна это сделать.

У них с Чарли было не так уж много времени – важно, чтобы они хорошо его использовали. Однако я не осмелился высказать эту мысль. Повернувшись, Белла забрала со спинки стула оставленную там куртку. Надевая ее, она все еще хмурилась.

- А договор? - спросила она.

Ах да. Проблема все еще оставалась. Что ж, как я уже сказал, нам нужно будет увезти Беллу подальше от цивилизации. И если нарушение означало, что мы больше никогда не будем желанными гостями на Олимпийском полуострове... будем решать проблемы по мере их поступления. Семьдесят лет назад мы заключили договор, который был маловероятен с самого начала – возможно, еще будет место переговорам.

Хотя я в этом сомневался.

- Мы что-нибудь придумаем, - вздохнув, сказал я. – Все уладится… как-нибудь.

Секунду Белла выглядела смущенной, затем улыбка скользнула по ее лицу и постепенно превратилась в усмешку. Она ничего не сказала, просто стояла и улыбалась мне.

- Что? - наконец подсказал я.

- Именно это и сказала Эсми. Год назад. В тот день на бейсбольном поле. Слово в слово, - она усмехнулась. - Вы двое целиком и полностью на одной волне.

Все понятно.

- Частенько, - я мягко улыбнулся ей и добавил: - У вас с Эдвардом когда-нибудь будет так же.

Она снова нахмурила брови.

- Надеюсь, - тихо сказала она.

- Я знаю это.

На мгновение она потупилась, и я увидел, как вспыхнули ее щеки. Но когда Белла подняла глаза, то все еще улыбалась.

- Спасибо, Карлайл.

- Непременно. И спасибо тебе, – я кивнул на дверь. - А теперь иди удиви Чарли.

Белла усмехнулась. С секунду она как будто собиралась снова меня обнять, но потом неловко отпрянула и пожала плечами. Вместо этого, она помахала мне рукой.

- Пока, Карлайл.

- Рад был видеть тебя, Белла.

Она исчезла. Слушая ее шаги в коридоре, я в изумлении откинулся на спинку стула. На моем столе было пять фотографий 5 х 7, по одной на каждого из моих детей. Это были стандартные портреты, которые, казалось, каждый американский подросток делал в выпускном классе средней школы, хотя мои родные принимали участие в ритуале только в каждой второй школе, которую посещали, или же всякий раз, когда мода в предыдущем наборе была устаревшей.

На четырех фотографиях в камеру глядели улыбающиеся лица. Однако пятая была черно-белой и изображала Эдварда, который задумчиво смотрел вверх, взгромоздившись на простой табурет для художников. Его лицо было напряжено, а в глазах застыла боль. Это была завораживающая фотография, отличный портрет моего старшего сына, но столь превосходный только потому, что в совершенстве отражал боль, с которой тот прожил большую часть своей жизни.

В течение шести месяцев он был счастлив, и мы все радовались вместе с ним, даже несмотря на то, что его отношения с Беллой оказались хрупкими и опасными. А потом у нас земля ушла из-под ног. Но теперь все, пусть и ненадежно, встало на свои места.

На стоянке послышалось глубокое хриплое ворчание древнего грузовика Беллы, тормоза протестующе заскрипели, когда она выехала со своего места. Я взял фотографию Эдварда и, глядя на нее, повертел в руках. После столетия жизни Эдвард обрел радость, и когда я слушал, как Белла с грохотом уезжает домой, я поклялся, что так будет и дальше.



Вечер застал меня за столом в кабинете, где я перебирал сегодняшнюю добычу. Каким-то образом в доме, полном людей с идеальной памятью, мы с Эсми, казалось, были единственными, кто помнил, что надо забирать почту. Там был обычный ассортимент журналов: Car and Driver для Роуз и второй для Эдварда – они никак не могли поделить экземпляр, Architectural Digest для Эсми, GamePro для Эммета и моя обычная ежедневная доза медицинских журналов. Я подписался почти на каждый медицинский журнал в США и Европе и в среднем получал по два в день. Под ними лежало множество выписок по банковским счетам и счета с кредитных карт на все наши имена и псевдонимы. Еще ниже – небольшой конверт, адресованный мистеру Эдварду Каллену, с обратным адресом в Сиэтле от Джейсона Скотта, эсквайра. Озадаченный, я отложил его в сторону. Я спрошу Эдварда об этом позже.

Я как раз потянулась за The American Journal of Psychiatry, когда услышал на лестнице шаги Эдварда. У каждого из членов моей семьи была своя походка, и это значило, что мы могли различить друг друга просто на слух, не прибегая к другим чувствам. Ритмичный шаг вверх по лестнице и землистый запах подсказали мне, что Эдвард вернулся домой на свой ночной перерыв. Он появлялся на пороге нашего дома каждый вечер, когда Чарли выгонял его ровно в половине десятого, а потом снова исчезал, чтобы присоединиться к Белле, как только она ложилась спать. Она, наверное, была единственной старшеклассницей в стране, ложившейся спать строго в одиннадцать.

Я ожидал, что шаги Эдварда, как обычно, свернут к его комнате, но этого не произошло. Они направились к двери моего кабинета и внезапно стихли. Несколько секунд он просто стоял у меня за дверью, спокойно дыша и не делая попыток ни войти, ни уйти.

Когда он простоял там полный оборот секундной стрелки моих часов, я сосредоточил свое внимание на двери и подумал, что он должен войти.

Дверь распахнулась, и Эдвард вошел. Как обычно в эти дни, шел он так, словно ему постоянно было больно, ссутулив плечи и немного опустив голову.

После голосования мы еще не разговаривали. В тот вечер он улетел с Беллой, а когда днем позже вернулся, то отмахнулся от всех наших попыток обсудить голосование и его последствия. Среди домашних хлопот после нашего возвращения и возросшей нагрузки в больнице, бывшей результатом моего семимесячного отсутствия, мне действительно не удавалось надолго пересечься с ним, чтобы поднять этот вопрос. Два раза, что он охотился за последние несколько недель, он ходил с Эмметом, и оба раза я был на смене в больнице.

Хотя, если честно, мне не более чем ему хотелось сдирать коросту, которая в данный момент кое-как связывала наши отношения. Я знал, что он зол на меня и обижен тем, как я проголосовал. Поэтому я смирился с его желанием избегать меня, зная, что в конце концов мы поговорим. Мы всегда так делали.

- Я не избегаю тебя, - тихо ответил Эдвард на мои мысли. – По крайней мере, не нарочно, - он кивнул в сторону моего стола. - Что ты делаешь?

- Вскрываю почту, - ответил я. - А потом я собирался писать, - и указал на книгу в кожаном переплете, лежавшую на столе.

Эдвард громко сглотнул и перевел взгляд на дневник. Мне не нужен был его дар, чтобы точно знать, о чем он думает.

- Ты не прощен за это, ты знаешь, - мягко сказал я.

В ночь своего возвращения Эдвард рассказал мне о своем потрясении в Рио и о том, что стало с дневником, который я ему подарил. Было бесполезно пытаться скрыть свою реакцию от Эдварда, и поэтому на несколько мгновений я позволил себе полностью почувствовать гнев и боль. Хоть я и помнил каждое слово, написанное в дневнике, хроника первого года с Эсми была одним из моих самых ценных воспоминаний. Представить, как мои слова клочьями валяются на улицах Рио, было, мягко говоря, больно.

Когда мы сидели вместе на кровати Беллы, Эдвард, слушая мои мысли, заплакал. Я обнял его и заверил, что он не может разозлить меня, просто уничтожив один из моих дневников. Он яростно покачал головой, но тем не менее принял объятия.

Прерывистое дыхание вернуло меня в кабинет, и я поднял глаза, чтобы увидеть напряженное лицо Эдварда, его кулак был прижат ко рту.

- Эдвард?

Глядя в пол, он шумно сглотнул.

- Ты не мог бы перестать думать об этом, пожалуйста?

Кивнув, я внимательно посмотрел на него. Он все еще выглядел чрезвычайно потрясенным, выражение, к которому я все больше и больше привыкал. Хотя наше с ним общение за последние несколько недель было в лучшем случае кратким, невозможно было не заметить, что он не вернулся в то состояние, в котором пребывал до насыщенного событиями дня рождения Беллы. В нем всегда чувствовалась тревога, как будто он ожидал, что в любой момент весь мир развалится на куски.

Однако я не мог винить его, учитывая, что мы оба были близки к этому.

Эдвард фыркнул при этой мысли, но продолжая смотреть себе под ноги, пробормотал:

- Белла приходила к тебе в больницу?

Ах. Так вот почему он хотел поговорить.

- Да, - осторожно ответил я. - Вы разговаривали?

Все еще хмурясь, он кивнул.

- Она беспокоится о договоре, Карлайл. И я тоже.

Договор. Я вздохнул. У меня не было на это правильного ответа. Мы были связаны соглашением, которое заключили, и это соглашение было довольно конкретным. Я подозревал, что если мы больше никогда не вернемся на Олимпийский полуостров, то все будет хорошо – волки в первую очередь заботились о защите племени и его земель. Но если я укушу Беллу, условия договора позволят волкам убить любого из нас, где бы мы с ними ни встретились. Хотя, вне сомнений, в настоящее время мы превосходили их числом, и нас станет еще больше, когда Белла будет обращена...

Эдвард побледнел.

- Ты действительно предлагаешь нам с ними сражаться?

- Я вынужден рассмотреть и такую возможность.

Руки моего сына сжались в кулаки, и он принялся ходить взад-вперед перед моим столом.

- Я не хочу драться с ними, Эдвард. И сделаю все, что в моих силах, чтобы до этого не дошло.

Много лет назад мы смогли договориться с Эфраимом – наверняка мы могли бы договориться опять?

Он фыркнул.

- У меня есть серьезные сомнения.

- Пусть они при тебе и останутся, - я встал, обошел вокруг стола и положил руку на плечо Эдварда, из-под которой он, что неудивительно, вывернулся. – Я же, насколько смогу, буду добиваться самого мирного решения этого вопроса.

Эдвард долго молчал, а потом решительно прошел мимо стола к окну. Ночь была темная – луна только что взошла, и чернильное небо было усеяно звездами. Мой сын смотрел на них, стиснув зубы. Каждый мускул его тела был напряжен – по движению плеч я видел, что он расстроен. Он молчал и я тоже; он просто смотрел в ночное небо, а я, в свою очередь, смотрел на него.

Легкий стук – и голова Эдварда мягко опустилась на оконное стекло.

- Эдвард? – позвал я шепотом.

Некоторое время он не отвечал, а его плечи медленно вздымались вслед за вдохами и выдохами. Когда он повернулся ко мне, его лицо было искажено гневом и болью.

- Почему, Карлайл?

Если что-то присутствует в жизни человека почти девяносто лет, то просто становится второй натурой. Да, Эдвард мог читать мои мысли, но временами мне не нужен был его дар, чтобы прочесть, что думает он. Его лицо затянуло болью, от которой у меня самого все сжалось внутри.

- Потому что время пришло, Эдвард, - тихо сказал я ему, вспоминая решительную молодую женщину, которую видел в своем кабинете всего несколько часов назад.

Она хотела нашего образа жизни, она знала нас такими, какие мы есть, и все же никогда не убегала. Она бросилась в пасть льва, чтобы спасти Эдварда от верной смерти, уверенная, что он ее не любит. Белла Свон любила моего сына так же, как он любил ее, и мне этого было достаточно. Белла рисковала жизнью ради него. Не раз. Он, несомненно, должен был увидеть хотя бы это.

Рука Эдварда метнулась вперед так быстро, и я не успел понять, что произошло, когда раздался громкий треск и на пол обрушился дождь из стекла. Мы оба смотрели, как стеклышки друг за другом, тонкой струйкой текут из оконной рамы, тихо падая на потертое дерево. Пока сыпались осколки, Эдвард молчал, открыв рот только после того, как осел последний.

- Она несколько раз чуть не умерла из-за меня.

Ветер свистел в пустой оконной раме и трепал полы рубашки Эдварда. Его руки сжимались и разжимались, комната наполнилась звуком его прерывистого дыхания, а плечи неровно вздымались и опускались.

Я шагнул вперед, положил руку ему на плечо и слегка сжал пальцами ключицу.

- Эдвард, - прошептал я, - ты должен забыть об этом.

Он проворчал что-то неразборчивое, но не сделал попытки отодвинуться. Мы стояли перед пустым окном, слушая, как ветер с воем врывается в мой кабинет и шуршит бумагами на столе. Мысленно я перенесся из своего маленького кабинета в ночь больше года назад, когда был пассажиром в «Вольво» Эдварда, мчавшегося в темноте по изгибам шоссе 101. Я вспомнил жесткую хватку его пальцев на руле, его неестественную напряженность. Но лучше всего я помнил его самообладание. Эдвард, мой сын, который был когда-то самым темным ангелом мщения, теперь возвращался не убивать, не калечить, а позволить мне уладить этот вопрос мирным путем. Гуманно.

Той ночью, стоя в темноте и наблюдая, как мой сын помчался пешком к нашему дому – или не к нашему, а скорее, к дому Беллы, - я полностью осознал, какую перемену произвела эта обыкновенная девушка в моем сыне. Я видел ужасную боль на его лице, когда он вслушивался в извращенный разум человека, чью жизнь чуть не отнял всего несколько часов назад. Но из-за Беллы он остановился. Так что в ту ночь именно я, а не Эдвард прятался в тени, поджидая добычу. Когда мужчина, шатаясь, вышел из бара, я набросился на него и потащил в темный переулок, впервые за три столетия обхватив рукой человеческое тело и зажав ему рот рукой, чтобы добраться до яремной вены, но не зубами, а пятнадцатью дозами пропофола.

Когда мужчина мертвым грузом навалился на меня и я легко потащил его к машине Эдварда, я не мог сдержать восхищения. Перед лицом своей природы, перед лицом желания защитить Беллу всем, что имел, он, однако, сбежал с Беллой и оставил этого человека в покое. Он считал себя ее защитником, и в то время я был просто благодарен ему за контроль и сострадание. Но я знал, что пока они остаются неравны, мой сын никогда не сможет позволить себе спуститься со своего места защитника и потому никогда полностью не осознает любви Беллы к нему.

Мускулистое плечо под моей ладонью дрожало, поднимаясь выше с каждым вдохом Эдварда, пока он переваривал все, что слышал в моей голове.

Эдвард сглотнул и, опустив глаза в пол, снова стиснул зубы.

- Ты тоже этого хочешь, - сказал я через мгновение.

- Да, и это делает меня эгоистом.

Он повернулся ко мне, одним быстрым движением выскользнул из-под моей руки и прижался всем телом. Глаза у него были цвета охры, но они потемнели, когда он взглянул на меня и потом снова уставился в пол.

- Нет, - осторожно ответил я, подавшись к нему. - Эдвард... сын... это делает тебя человеком.

Он снова фыркнул, не поднимая глаз.

- Я не человек. И никто из нас.

Один шаг уничтожил разделяющую нас пропасть, но Эдвард даже не попытался встретиться со мной взглядом.

- Посмотри на меня, - мягко приказал я.

Он неуверенно сверкнул на меня глазами.

- Сынок, - тихо начал я, - ты попросил меня избавиться от человека, который представлял угрозу для Беллы, вместо того, чтобы убить его на месте. Ты выследил зверя за тысячу миль, чтобы убедиться, что он никогда не причинит ей вреда. Ты перевез нашу семью через всю страну, потому что боялся за безопасность Беллы, но ты чуть не умер от боли.

Ты потратил полгода, пытаясь позаботиться о том, чтобы угроза, о которой ты даже не подозревал, была устранена, а затем, когда ты подумал, что все это было напрасно, ты побежал в Вольтерру. Если забыть, что это напугало меня до полусмерти, - я повысил голос, и мои губы слегка задрожали, - это не поступки того, кто потерял человечность. Демон не знает ни печали, ни одиночества, ни горя. Бездушное существо не испытывает такой боли.

Челюсть моего сына напряглась, и он открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но я глубоко вздохнул и опередил его.

- И уж точно не испытывает любви.

На долю секунды я отвел глаза от лица Эдварда, и едва я продолжил, его взгляд снова упал на пол.

- Я уверен, что у меня есть душа, Эдвард. И я знаю это благодаря тебе. Не будь у меня души, то не было бы и части, способной так любить тебя. Я не смог бы любить Эсми, Розали, Эммета, Элис, Джаспера и Беллу. У демонов нет семей. Они не любят. И что еще более важно, они уж точно не в состоянии принять любовь других. Белла любит тебя даже больше, чем я был готов признать. И ты любишь ее. Не будь у тебя души, ты не был бы способен на это. Я тебя уверяю. Но ты должен научиться принимать в ответ ее любовь. Вы должны быть равны.

- И мне потребовался целый год, чтобы понять это, - прошептал я. - Ну, во всяком случае, это заняло большую часть года. Шесть месяцев боли, гнева, грусти, беспомощности перед лицом смерти сначала моего пациента, а потом и моего ребенка. Но ты спросил «почему», - я судорожно вздохнул, - а именно поэтому.

Эдвард громко сглотнул и, ничего не сказав, отступил на шаг. Я смотрел на него, на то, как его глаза снова метнулись к половицам, и задавался вопросом, понял ли он меня.

Немного ошарашенный, он кивнул. И наконец, глубоко вздохнув, произнес всего два слова.

- Спасибо, Карлайл.

И к моему большому удивлению, он в мгновение ока преодолел разделяющее нас расстояние и обнял меня. Я стоял в шоке, не двигаясь, пока наконец не ответил на его объятие.

- Что бы ни случилось, сынок, - прошептал я.

Эдвард прерывисто вздохнул и неловко отступил от меня. Мы оба на мгновение задумались, как будто не знали, что делать. Я смотрел, как ветер через окно треплет волосы Эдварда, разметав их вокруг его напряженного лица. Интересно, он все еще сердится на меня?

- Нет, - ответил он, но на этот раз его голос был более мягким и задумчивым. - Я все еще злюсь, - он бросил взгляд на разбитое окно. - Но я не сержусь на тебя. Я просто злюсь.

- Я могу чем-нибудь помочь?

Он сглотнул и покачал головой.

- Не думаю.

Он медленно пошел через комнату к двери, но вдруг остановился, глядя в сторону окна.

- Я все еще не хочу, чтобы она это делала, - пробормотал он.

- Знаю, - мягко сказал я, возвращаясь на свое место и глядя через стол на Эдварда. - Но этот путь – ее выбор, и я буду его уважать.

Из груди Эдварда вырвалось рычание, но он почти сразу подавил его. Отведя взгляд, он откашлялся.

- Я спущусь вниз, - объявил он мгновение спустя, - и поиграю немного, пока не вернусь к Белле.

«Поиграй немного», - подумал я.

Эсми вытерла пыль с рояля в фойе сразу после нашего возвращения, а через несколько дней мы его настроили. Однако прошло две недели, прежде чем Эдвард сел за него не только для того, чтобы просто быстро пробежаться по клавишам. Импровизации, которые получались теперь, были более меланхоличны, чем прежде, медленнее в темпе и минорнее. Розали жаловалась, что он не играет ничего веселого, а Джаспер и Эммет поддразнивали его из-за шума. Но где-то в глубине души я знал – они, как и я, были благодарны за то, что ужасная тишина, поглотившая наш дом в Итаке, исчезла.

Я кивнул.

- Так и сделай, - ответил я. – Мне нужно кое-что закончить. Затем, возможно, я спущусь и послушаю. Да, кстати, - я потянулся к столу, - для тебя есть почта.

Одной рукой я схватил сразу журнал Эдварда и письмо и бросил их ему. Он быстро просмотрел оба и кивнул, увидев письмо.

- Кто такой Джейсон Скотт? - спросил я.

Эдвард пожал плечами.

- О, так официально зовут парня, работающего на Джаспера в Сиэтле. Поскольку, когда мы сюда приехали, наша библиотека еще не заработала, я подумал, что надо бы попросить его сделать мне новые водительские права.

Я нахмурился. Библиотека была нашим эвфемизмом для верхнего этажа дома, где мы хранили оборудование, с помощью которого периодически подделывали записи и подтасовывали базы данных – необходимое зло, позволяющее нашей семье оставаться в надежном подполье. Часть оборудования отправилась с нами в Итаку, и поэтому потребовалось некоторое время, чтобы привести все в порядок. Но, переехав, мы ничего не меняли в наших личных данных – все придерживались того же возраста и той же роли, что и тогда, до отъезда.

- Ты... потерял... старые? - вопрос был абсурдным.

Эдвард коротко усмехнулся.

- Там, где я их оставил, - ответил он. – Но они уже неправильные.

В одно мгновение он вскрыл конверт ногтем и сунул мне в руки маленький кусочек пластика. Мой взгляд скользнул по тексту, ища ошибку, которую я мог допустить, делая предыдущие документы, сперва в нашем адресе, фотографии Эдварда, в сфабрикованной дате рождения, помеченной девятнадцатью годами ранее. Наконец мои глаза добрались до верхней строчки, и у меня перехватило дыхание.

Каллен, Эдвард Карлайл.

У меня раскрылся рот от удивления. Когда я поднял голову, Эдвард ухмылялся. Я сглотнул быстро подкатывающий к горлу комок и бросил ему крошечный документ.

Он поймал его двумя пальцами и пожал плечами.

- Как ты и сказал, - пробормотал он, - это хорошее напоминание.

Он засунул права в карман джинсов и повернулся к двери. Голос ко мне вернулся, когда он был почти на пороге.

- Эдвард, - позвал я.

Остановившись, он повернулся и, приподняв брови, взглянул на меня через плечо.

- Я люблю тебя.

Мой сын на мгновение опустил взгляд, а когда поднял голову, на его лице появилась едва заметная улыбка, а глаза в темноте засияли.

- Я знаю, Карлайл, - тихо ответил он, его пальцы коснулись кармана, куда он только что спрятал права. - Поверь мне, я знаю.

А затем он кивнул мне и ушел.

Спустя долю секунды я услышал, как по полу гостиной скрипнула скамейка для пианино, и вскоре из фойе по лестнице начала подниматься музыка. Какое-то время я сидел неподвижно, слушая, как движутся по клавишам пальцы Эдварда: переливая арпеджио, ударяя по аккордам, скользя по гаммам и глиссандо, они вплетали его заботы в мучительную мелодию. Музыка была столь же навязчивой, сколь и прекрасной, закручиваясь в темной минорной тональности, но с малейшими намеками на какой-то более светлый контрапункт, скрытый глубоко под ее фразами. Музыка Эдварда неистово извивалась сама по себе, и пока я слушал, я знал – она течет к его пальцам из самых глубин.

Из его души.

Оторвав взгляд от пустого дверного проема и переведя его обратно на стол, я вернулся к своему открытому дневнику, несколько страниц которого перевернул все еще дувший в окно ветер. Подавшись немного ближе к столу, я взял одну из авторучек, пролистал страницы вперед, пока не добрался до чистой, и начал писать.

12 апреля 2006 г.

Выписывая пациента из больницы, вы отпускаете его со списком рекомендаций. Не двигайтесь слишком резко, вы можете порвать швы. В эти дни делайте упражнение такое-то количество раз и увеличивайте постепенно настолько, чтобы чувствовать себя комфортно. В течение нескольких дней вы можете ощущать тошноту. Небольшое кровотечение – это нормально. Примите ибупрофен от боли. Запишитесь на прием у медсестры.

Для физических проблем существуют пути решения. Инструкции. Путь к исцелению.

Когда твоя семья прошла через ад, таких указаний нет. Ты ходишь весь пришибленный какое-то время, стараясь не делать резких движений, чтобы не разбередить рану. Некоторые вещи не работают так, как раньше. Ты обнаруживаешь, что при отсутствии ясного пути ничего нельзя сделать, чтобы ускорить исцеление.

И поэтому ты просто ждешь.

Наши раны еще не зажили – ни в коем случае. Каждое действие Эдварда наводит на мысль, что мы не можем вернуться к тем, какими когда-то знали друг друга, и хотя эта мысль беспокоит меня, я подозреваю, что это его собственная тихая мудрость. Я вижу вещи такими, какими хотел бы их видеть, но своей упрямой решимостью он напомнил мне, что надо уважать их такими, какие они есть.

Я солгу самому себе, если не признаю, как боюсь того, что гнев Эдварда не утихнет; что они с Беллой не смогут прийти к общему мнению и я буду вынужден изменить ее против его воли. И я боюсь, что мы так или иначе пойдем против тех, благодаря кому наша семья до сих пор существует. Но, в конце концов, мы все та же семья, какой бы раненной и неуверенной она ни была. И я обнаружил, что на пороге нового этапа я все еще надеюсь – то, что завело нас так далеко – любовь? стойкость? глупая удача? – будет вести нашу семью до конца, чем бы это ни закончилось.

Я благодарен за возможность быть отцом и мужем. Я благодарен за каждого члена моей семьи, за то, каким образом каждый из них вытаскивал меня из моего одиночества, и за поддержку, которую они мне дают просто одним своим существованием. И хотя мне в некоторой степени хотелось бы похоронить и забыть эти ужасные семь месяцев, проведенные в Итаке, я благодарен за них и за уроки, которые они мне преподали.

И конечно, я благодарен Эдварду, моему сыну… моему другу. Для него я всегда буду делать все, что в моих силах. Может, его и считают упрямым, но я не могу больше оставаться в стороне, когда его радость так близка. Я твердо убежден, что несмотря на все, случившееся в этом году, для моего любимого сына все кончится хорошо.

Именно так должно быть.

С. С.