– Никогда не думала, что Фишер любит фей и принцесс, – говорит Лисбон, садясь на диван, пока Джейн уходит в конец трейлера, чтобы что-то найти.

Ее все еще удивляет, что ФБР согласилось купить ему Эйрстрим, не говоря уж о том, что они выпустили его из-под стражи, а ее сделали агентом. Вообще-то даже то, что Чо стал агентом, немного удивляет ее – не потому, что он неквалифицирован для Бюро, а потому что она помнит, как они с Ригсби негативно отзывались об этом месте несколько лет назад.

– Да, и это весьма досадно, что она, будучи ребенком, так и не получила то, что хотела, – говорит Джейн. До нее доносится какой-то шелест, после чего он продолжает: – Вот.

– Что «вот»? – спрашивает она, неуверенная, что он обращается именно к ней.

– У меня для тебя кое-что есть.

Она смеется.

– Ты же уже подарил мне то, что я хотела, когда была маленькой. Много лет назад.

– Да. – Он возвращается. – Но это кое-что другое. Я хотел отдать тебе это раньше, но знал, что ты была занята.

Он садится рядом с ней и передает маленькую картонную коробку, замотанную изоляционной лентой.

– Это же адресовано тебе, – говорит Лисбон, читая бирку. На ней указан номер абонентского ящика в Остине и неряшливым почерком «Патрик Джейн». В месте для обратного адреса стоит пятиконечная звездочка, нарисованная синими чернилами.

– Я знаю. Но это не для меня, а для тебя.

Она достает ключи, чтобы разрезать ленту.

– Подожди, – останавливает он, – еще рано.

– В смысле?

Он смотрит на нее долгое время, после чего отвечает:

– Для меня имеет огромное значение… что ты прошла весь этот путь и отказалась от прошлой жизни, чтобы снова работать со мной.

– Да это пустяки, – врет она, – я не…

– Пожалуйста, дай мне сказать. – На его лице то же выражение лица, что и было в тот день на пляже более двух лет назад. – Я делал многое, что ставило под удар нашу дружбу или предавало твое доверие, но больше я этого не хочу.

Она сглатывает, не в силах говорить. Он же не может извиняться искренне, да?

– Если ты откроешь коробку, – продолжает он, – то содержимое может причинить тебе боль и снова разрушить наше общение.

– Так… ты не хочешь, чтобы я открывала ее? – Лисбон смотрит на него в удивлении.

– Нет, хочу. Но не делай этого сегодня. Или завтра и послезавтра. Я хочу, чтобы ты открыла ее в ближайшее время, но только тогда, когда будешь готова. Ты должна подготовиться.

– Это же не еще один отрезанный язык, да? – пытается пошутить она.

Он не улыбается.

– Нет, не язык… это… нет, я не могу уточнять. Тебе просто надо подготовиться.

– И как я должна понять, что готова, если даже не знаю, что там?

– Я не знаю. – Джейн отводит взгляд в сторону.

Она наклоняется вперед и пытается посмотреть ему в глаза.

– Это законно?

– Прости, Лисбон, но я ничего не скажу.

***

Позже вечером она кладет картонную коробку на кофейный столик в гостиной и смотрит на нее какое-то время, пытаясь представить, что может находиться внутри, отчего ей станет больно и пострадает их дружба с Джейном. Она несколько раз трясет ее, но не слышит и звука.

Она в самом деле надеется, что это не еще один отрезанный язык.

***

Лисбон ожидает, что Джейн поднимет разговор о подарке в течение следующих нескольких дней, но он молчит. Она думает, что в коробке может лежать что-то, что связано с ассоциацией Блейка или с расформированием КБР, но не особо зацикливается на этом, не понимая, как новая информация может ранить ее; и, тем не менее, учитывая, что ей необходимо подготовиться, представляя все возможные варианты развития событий, эти мысли не кажутся такими уж бесполезными.

Иногда она кидает взгляд в его сторону и видит, как он смотрит на нее с беспокойством, но тут же выдавливает фальшивую улыбку, замечая на себе ее взгляд. Она предполагает, что он обеспокоен убийствами Ардилеса и Ля Роша, а услышав про проникновение к семье Ригсби, понимает, что у него есть все причины переживать. Она решает, что не откроет коробку, пока они не поймают того, кто стоит за всем этим. Она будет куда более готова увидеть содержимое без убийцы, который преследует тех, кто ей дорог.

***

К моменту закрытия дела Лисбон уже почти не вспоминает о подарке. Когда они уезжают из больницы, она приглашает Джейна на чай и посмотреть ее новый дом, и когда он говорит «да», она не может спрятать улыбку. Она знает, что у него весьма странные отношения с домами, отчего она никогда не приглашала его к себе во время работы в КБР (не считая того раза, когда он ее гипнотизировал). Она даже не может вспомнить его номер в отеле, но помнит чердак в Бюро, который вроде как был его маленькой гаванью.

Она устраивает очень короткую экскурсию, после чего оставляет его в гостиной, пока уходит на кухню, чтобы сделать чай. Когда она возвращается с чашками, то видит, что он сидит на диване, играя с маленькой стеклянной статуэткой, которую ей подарили, пока она работала в Вашингтоне.

– Думаю, это ворона, – говорит она. – Или ворон. Я не уверена.

– Хм-м-м.

Когда он ставит ворона-ворону на место и берет чай, она понимает, что на нем нет обручального кольца.

Когда он перестал носить его? Он снял его прежде этого плана с похищением, боясь, что с ним что-то случится? Или еще раньше – уже по другой причине? Почему она не заметила?

– Это, наверное, не тот сорт, который ты любишь, – говорит она, делая глоток из собственной кружки и пытаясь не смотреть на его палец.

– Это идеально, – заверяет он, рассматривая кофейный столик.

Она смотрит туда же, вспоминая, что на нем все еще стоит ожидающая ее коробка.

– Я пока не открыла, – говорит она.

– Я знаю. Я бы понял, сделай ты это.

– Это правда настолько ужасно, как ты сказал? – спрашивает она.

Он спокойно смотрит на нее.

– Я никогда не говорил, что это ужасно. Только то что это может ранить тебя.

***

В ту ночь Лисбон снится, что она открывает коробку и находит внутри нее обручальное кольцо.

Она говорит себе, что эта теория не имеет никакого смысла.

***

Разговор с агентом Пайком в «галерее» ФБР напоминает Лисбон о нескольких свиданиях в Каньон-Ривер, которые были неплохими, но изначально обреченными на провал.

В течение многих лет она думала об отношениях как о чем-то, что необходимо сделать, о чем-то, на что нужно найти время – ей хотелось быть счастливой в будущем, и, вероятно, отношения поспособствовали бы этому, но она так и не решилась хотя бы попытаться найти кого-то. Она всегда говорила себе, что это не из-за Джейна (или хотя бы не полностью из-за него), а просто потому что в последние несколько лет ее жизнь была полным кошмаром и она не знала, каково это – иметь нормальные отношения с нормальным человеком. Во времена КБР было достаточно просто погрузиться в работу и забыть об отношениях, втихомолку надеясь, что когда придет будущее, оно будет с Джейном.

В Каньон-Ривер работы, чтобы окунуться в нее, было немного, но она занималась волонтерством и время от времени консультировала правоохранительные органы в близлежащих городках, чего, как правило, было достаточно. Иногда она ходила на свидания, но никогда не могла заставить себя сделать второй шаг.

Во время разговора по телефону с Пайком – в доме после вечеринке – она понимает, что он заинтересован в ней и никак не разуверяет его. Однако повесив трубку, чувствует знакомое неудобство, которое всегда испытывает после свиданий. Она знает, что он привлекательный и что он должен нравиться ей, но не уверена, что может заставить себя на большее.

Пока она ищет еду, Джейн просыпается и приходит на кухню.

– Есть чай? – спрашивает он.

– Нет вообще ничего, – качает головой Лисбон. – В следующий раз, когда попросишь одолжить дом у одного из своих мошенников, ты можешь попросить дом, в котором хоть кто-то живет?

– Непременно. Я добьюсь того, что следующий наш дом будет оснащен кучей мороженого и макарон с сыром.

Она улыбается и находит один из нетронутых вчера вечером стаканов.

– У нас хотя бы есть вода.

Пока она наполняет его, Джейн проходит путь от дверного проема и встает рядом, поворачиваясь к ней лицом; одна рука лежит на кухонной стойке. Она смотрит наверх и видит то же самое странное выражение лица, что на пляже и во время их разговора пару недель назад.

– Что случилось? – спрашивает она.

Он отводит взгляд в сторону.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Лисбон.

Она непроизвольно сжимает руки в кулаки.

– Конечно, хорошо.

– Нет, я имею в виду… я знаю, что это было нечестно с моей стороны – вырывать тебя из твоей жизни в Вашингтоне. Я знаю, что тебе пришлось все оставить. Я не хочу и дальше препятствовать твоему счастью.

Он начинает пугать нее.

– Джейн, я решила приехать сюда. Ты не заставлял меня. Мне нравится здесь. Работа в ФБР была отличной возможностью, – сглатывает она. – И я бы не переехала, если бы не хотела снова работать с тобой.

Он встречается с ней взглядом.

– Но ты несчастна.

Она пытается улыбнуться.

– Я в порядке, Джейн. Правда.

Он кивает, но ничего не говорит. В этот момент она принимает решение.

***

На следующий день Лисбон уходит сразу после того, как признается преступник и она заканчивает всю писанину, несмотря на разговор среди коллег о том, что пицца в честь закрытия дела будет с минуты на минуту. Она никому не говорит, куда уходит или что будет делать, – а особенно Джейну – и едет домой, явно чуть превышая допустимую скорость.

Когда она оказывается у себя, она пытается успокоиться с помощью чая, но не особо смотрит за тем, что делает, и в итоге – по привычке – готовит кофе. Она заставляет себя выпить хотя бы половину чашки, прежде чем понимает, что больше не может терпеть.

Она берет ножницы и располагается на полу в гостиной, чтобы разрезать ленту на коробке, орудуя ножницами прямо в центре надписи «Патрик Джейн». Синяя звездочка в месте обратного адреса не кажется случайной, будто кто-то просто проверил чернила. Поднимая крышку, она видит листок бумаги, исписанный тем же неаккуратным почерком, который украшает коробку снаружи.

Мисс Тереза Лисбон,

Я пишу вам эту записку, как меня и просил Патрик. Вы, может, помните меня: мы встречались много лет назад по одному из ваших дел, а также говорили по телефону два года назад, когда вы пытались его найти. Вы знаете, что я и моя семья отправляли вам его письма, как только они приходили к нам, и знаете, что мы никогда не читали то, что было написано – внутри того конверта, который попадал к нам, всегда находился второй – для вас.

По прошествии нескольких месяцев (с тех пор, как мы начали пересылать письма), внутри одного из конвертов мы нашли записку, – для нас – в которой говорилось, чтобы мы попридержали предназначенное для вас письмо. Мы должны были сохранить его, а отдать лишь тогда, когда нас попросят. С того временем все конверты, на которых была нарисована синяя звездочка, должны были откладываться, а те, на которых не было, – отправляться.

Сегодня мне позвонил Патрик и попросил, чтобы я сложила все письма в хронологическом порядке и отправила их на новый адрес в Остине с этой запиской поверх них. Я выполнила его просьбу.

Лисбон откладывает бумажку на пол, пытаясь дышать. Ни одно из ее предположений о содержимом коробки не включало стопку недошедших писем. Она смотрит внутрь и видит аккуратно сложенные конверты, после чего быстро считает их – тридцать. То же количество писем хранится в коробке из-под обуви в ее шкафу – только без конвертов. Половина его рассказов не дошла до нее. И это было его решением.

Он сказал, что это может ранить ее.

Она берет первое письмо, замечая в углу звездочку и дату двухлетней давности. Она решает, что он, должно быть, всегда планировал отдать ей их. Может быть, даже вживую. Она использует ножницы, чтобы вскрыть конверт, вытягивает из него два листа и начинает читать.

***

Полтора часа спустя Лисбон заканчивает читать пятнадцатое письмо и прерывается: слезы делают чтение невозможным. Она идет на кухню и пытается налить воды, но роняет стакан, и тот разлетается на маленькие кусочки. У нее нет сил взять веник с совком, чтобы убрать беспорядок. В итоге она просто садится за кухонный стол, глядя на маленькие пятнышки на его поверхности, и пытается успокоиться.

Она не должна плакать. Она ненавидит слезы, и ей не грустно, или, по крайней мере, она не думает, что ей грустно. Она начала всхлипывать, читая третье письмо, но ей удавалось сдерживать себя до тех пор, пока она не дошла до пятого.

Все письма, которые она получала в Вашингтоне, были полны подробных запутанных деталей об острове и людях, и лишь иногда Джейн упоминал прошлое. Это были маленькие отсылки к интересным делам или глупостям, над которыми они смеялись или которые им нравились – к тому, о чем она обычно не думала, но о чем было приятно помнить.

Эти новые письма – полная противоположность. Они написаны в том же стиле, в котором читается типичный Джейн, отчего она почти слышит в голове его голос, но они совсем не похожи на старые.

Потому что он рассказывает о своем детстве, о том, как учился воровать, немного об Анжеле и много всего о Шарлотте. Затем он делится тем, что знает о ее собственной семье, – о матери, погибшей в аварии, и об отце, совершившем самоубийство – и пишет, что хочет, чтобы она чувствовала себя достаточно комфортно, чтобы решиться поговорить с ним об этом, но добавляет, что сам поднимать эту тему не будет. Он рассказывает о том годе, который почти не помнит, и она плачет, потому что в их прошлом слишком много боли, и она никогда за все это время, что знает его, не слышала, чтобы он был столь искренним.

Она не может успокоиться, сидя за столом, поэтому бросает эту затею и возвращается к оставшейся половине.

***

Пусть Лисбон не помнит, когда в последний раз плакала так сильно, она не может понять, почему он думал, что письма разрушат ее или их дружбу, и почему он не мог отправить их, пока она жила в Вашингтоне. Она бы прочла их и, вероятно, плакала бы точно так же, но не была бы зла.

Остается лишь три конверта. Он описывает все прошлое в хронологическом порядке, и сейчас она приближается к тому времени, когда он сымитировал (вроде как) свое падение вниз и исчез на шесть месяцев. Тон письма меняется столь резко, что она почти что роняет его.

Тереза,

Когда я покидал КБР, добившись своего увольнения, а ты поспешила за мной к лифту, пытаясь убедить в том, что мы все исправим, я понял, что люблю тебя. Я не сказал этого. Только «ты милая», после чего позволил дверям лифта закрыться и ушел от тебя в первый раз.

Я думал, что смогу забыть об этом, как только уеду, но у меня было слишком много свободного времени на раздумья, и алкоголь усугубил ситуацию. Я слушал твои сообщения на голосовой почте, пока ты не перестала звонить, и пытался убедить себя, что на самом деле не люблю тебя – ведь я поклялся, что никогда не сделаю тебя мишенью.

Когда я наконец-таки увидел тебя в той церкви, ты была на меня так зла, что мне следовало ощутить вину, но я был настолько рад видеть тебя, что даже не мог прекратить улыбаться. Я думал о том, чтобы поцеловать тебя в щеку и сказать, что люблю тебя, но знал, что ты с трудом воспримешь все это в тот момент, и не смог.

Я не намеревался признаваться тебе и в твоем кабинете. Я намеревался лишь выстрелить и продолжить наш план, но стоило мне произнести те слова, я знал, что больше никогда не смогу убедить себя в том, что это неправда.

Когда ты позже попыталась поднять эту тему, я хотел больше всего на свете сказать их вновь, но не мог подвергать тебя большей опасности. Не мог и забрать их, не мог отрицать то, что сказал их. Я надеялся, что если скажу, что «забыл», ты поймешь, что они были правдой, а я лишь хотел защитить тебя. Я попытался донести их до тебя, когда держал тебя за руку. Я надеялся, что ты поймешь: я не мог сказать их, пока Кровавый Джон не был мертв или пока я не мог быть уверен на сто процентов, что он не сможет добраться до тебя.

Сейчас это так.

Я люблю тебя так сильно, что ты даже не можешь представить.

Патрик.

Лисбон больше не плачет, но все еще трясется и чувствует головокружение – такое, что трудно читать. Тем не менее она открывает следующее письмо.

Тереза,

Самая ужасная ссора, которая у нас была, касается списка подозреваемых Кровавого Джона. Я прошу прощение за это сейчас, даже спустя два года. Я должен был послушать тебя. Прости, что я позволил тебе уехать. Что позволил тебе рисковать своей жизнью, зная, что опасность была везде.

Не думаю, что говорил это, но я нашел тебя лишь потому, что продолжал названивать на твой мобильный, а ты продолжала сбрасывать мои звонки… до тех пор, пока ты не перестала. Я почувствовал облегчение, а потом услышал голос, который, я знал, принадлежал Кровавому Джону. Он сказал, что ты не можешь подойти к телефону. Все после этого не отложилось в моей голове. Я не был в ужасе, потому что не мог думать.

Я помню, как нашел тот дом и тот труп, и тебя, с его меткой на твоем лице, но не мог провести параллель с тем, что увидел в собственном доме много лет назад – в голове все еще была пустота. Я помню, как проверил твой пульс – ты была жива – и позвонил девять-один-один, а врачи заставили меня отпустить твою руку, чтобы загрузить тебя в машину. Я помню, как кричал, что мне нужна вода – и мне дали ее – и пытался стереть с твоего лица кровь. Он коснулся тебя. Он оставил на твоем лице, на твоих губах свою метку.

Прости, мне не следовало поднимать эту тему. Уверен, ты не хочешь думать об этом, а мне становится плохо, когда я вспоминаю тот вечер.

Я начал вновь думать лишь после того, как доктора сказали мне, что ты была невредима. В тот момент я ощутил облегчение и ужас – все одновременно. Они приставили к твоей палате охранника и приказали мне пойти домой. Сказали, что некоторое время ты пробудешь без сознания. Я ездил по всему городу до самого утра.

Когда ты проснулась, я хотел признаться в своей любви. Но не признался, зная, что он мог сделать еще более страшные вещи, необъяснимые вещи, а это было только предупреждением.

Я желал, чтобы был способ сказать те самые слова и обезопасить тебя в одно и то же время.

Патрик.

Лисбон не уверена, что может продолжать чтение, но ее пальцы сами по себе открывают последний конверт. Письмо значительно короче, а шрифт – неразборчивее.

Тереза,

В тот день, когда мы остановились, чтобы посмотреть на закат, – и который, я уверен, был последним – я должен был признаться тебе. У меня нет объяснений, почему я этого не сделал. Ну, не считая того факта, что совершенно не мог представить, как ты отреагируешь, и сомневался, что смогу оставить тебя после признания. Из-за того, что я промолчал, все события, должно быть, выглядели как какой-то обман. Пожалуйста, поверь мне, когда я говорю, что это не так. Я имел в виду каждое слово и, более всего, я не хотел причинить тебе боль.

Я не думаю, что могу продолжать в том же духе. Я безумно скучаю по тебе и хочу увидеть тебя. Мне плевать, если из-за этого я рискую свободой. Я люблю тебя и мне надо сказать тебе это в лицо. Мне надо, чтобы ты в это поверила.

Патрик.

***

Лисбон снова на кухне, где ей удается выпить воды, не разбив стакан. Все в комнате выглядит темнее, словно везде был выключен свет, и она не может найти ибупрофен, чтобы избавиться от головной боли.

Ее мобильный лежит на стойке, в нем – два голосовых сообщения. Она не помнит, чтобы он звонил. Оба сообщения от Джейна.

«Чо привнес старую привычку из КБР, – пицца в честь закрытия дела – но я нигде не могу тебя найти. Я надеюсь, что ты не прячешься где-то, занимаясь писаниной. Возвращайся и присоединись к нам, Лисбон».

«Кажется, никто не знает, где ты, и я… переживаю. Пожалуйста, позвони мне и скажи, что ты в безопасности».

Ее руки все еще дрожат, но ей удается набрать номер. Прежде чем кто-то берет трубку, проходит семь гудков.

– Привет?

– Я звоню слишком поздно? – спрашивает она, не узнавая собственный голос.

– Нет, все нормально, – заверяет ее Ван Пелт. – Вы в порядке, босс?

Она почти начинает плакать (снова) при слове «босс».

– Все хорошо, спасибо. Просто хотела убедиться, что вы с Ригсби без проблем добрались до дома.

Это правда: она хочет знать, что они в порядке. Так же это лучше, чем «Я только что открыла что-то, что в прямом смысле является коробкой Пандоры, и теперь не представляю, что мне с этим делать, ведь я ни с кем не могу это обсудить».

– Да, без проблем, все замечательно. Снова большое спасибо и… – на заднем плане слышится голос. – О, и Уэйн тоже говорит спасибо.

– Передавай ему привет.

Она делает очередной глоток воды и слушает, как Ван Пелт выполняет ее просьбу.

– Так как ФБР? И как Джейн? Он же не влип в неприятности за то что помогал нам, да?

Она сглатывает.

– Нет, не влип. Он… в порядке. Как и всегда.

***

На следующее утро Лисбон приходит на работу раньше обычного, но на столе ее уже ждет свежий кофе – именно такой, какой она любит. Несколько минут спустя в комнату входит в Джейн и идет в ее сторону. Она использует всю оставшуюся энергию, чтобы на ее лице не осталось никаких эмоций, прежде чем поднимает голову.

За долю секунды его улыбка исчезает.

– Ты открыла коробку, – говорит он.

Все, что она может сделать, – кивнуть.

***

Лисбон ловит Джейна за подглядыванием во время утреннего инструктажа, и он тут же отводит взгляд. Она поставлена в пару с Фишер, которая интересуется, все ли у нее в порядке. Она отвечает, что не выспалась, что отчасти правда, и Ким, кажется, знает, что дальше развивать тему не стоит.

Позже днем она идет к одной из комнат для допросов, считая напольные плитки, когда сталкивается с агентом Пайком.

– Привет, я не успел вчера поговорить с тобой после закрытия дела, – говорит он, улыбаясь.

Она не может выдавить улыбку в ответ.

– Прости. Появились кое-какие неотложные дела, требовавшие моего вмешательства.

Он, кажется, не замечает боли в ее голосе.

– Ну, я просто хотел поблагодарить тебя и остальных за помощь нам. Мы были бы более чем счастливы вновь поработать вместе и, может, отплатить тем же.

– Ладно. Конечно.

– Еще мне стало интересно, – продолжил он, – согласишься ли ты сходить поужинать со мной?

Она даже не размышляет над ответом.

– Мне жаль, но я не могу, – отвечает она. – Ты кажешься отличным парнем, но я…

– Все в порядке, – кивает он. – Не переживай.

***

В конце дня Лисбон находит записку, написанную почерком Джейна, на своем столе.

Я знаю, что тебе нужно время. Пожалуйста, дай мне знать, если и когда ты захочешь поговорить.

Она сворачивает и прячет ее.

***

В течение следующей недели она не говорит с ним ни о чем, кроме работы, и всегда работает с Чо или Фишер. Она не замечает, чтобы он продолжал смотреть на нее, но видит, что он почти перестает улыбаться.

По вечерам она перечитывает письма снова и снова, пока не знает их так же хорошо, как и те, что получила в Вашингтоне. Она считает, сколько раз он употребил слово «люблю» и всего его производные в последних трех письмах (шесть раз) и пытается представить, как он пишет самое последнее – в письме за неделю до его возвращения. Помимо этого она покупает снотворное и пьет кофе еще больше обычного.

Она должна думать о том, что ей делать. Она понимает, что должна находится в противоречии с самой собой, вспоминая абсолютно каждый раз, когда он причинил ей боль и то, сколько раз она рисковала, при этом смотря отвратительно снятые шоу, чтобы понять, как ей поступить (раз рядом нет реальных людей, с которыми она может поговорить).

Но она не испытывает противоречий. Она любит его, она влюблена в него и знает об этом уже очень давно. Она не может заставить себя чувствовать неуверенность. Поэтому, думает она, целью этой недели является подготовка к тому, чтобы не заплакать, когда наконец начнется разговор. Она устала от слез.

***

Он отвечает на звонок после второго гудка.

– Лисбон?

– Джейн, ты… – она запинается. – Ты можешь приехать? Нам надо поговорить.

– Пятнадцать минут, – говорит он и вешает трубку.

***

Она подмечает, что проходит четырнадцать минут и тридцать секунд, прежде чем слышит стук в дверь и идет открыть ее. Она не улыбается, и он тоже серьезен.

Она говорит ему, что сделает чай, и он кивает, следуя за ней на кухню. Они молчат, пока она ищет коробку с заваркой и наливает воду в чайник. Перед тем как включить плиту, она останавливается и поворачивается к нему лицом.

– Джейн… – начинает она. – Почему ты не отправил мне эти письма раньше?

Он неожиданно поднимает голову, словно это не тот вопрос, которого он ожидал. Ей становится интересно, как он собирался начать разговор.

– Я думал, что должен позволить тебе… двинуться вперед, – в итоге говорит он, глядя в пол. – Но затем я не смог, и мне жаль. Я…

Она прерывает его.

– Я не злюсь, Джейн.

– Правда?

– Правда, – говорит она. – Я злилась, когда ты исчез, и злилась, когда переехала сюда, но сейчас я не злюсь.

Долгое время он молчит, и она идет вперед, пока не оказывается достаточно близко, чтобы коснуться, заставляя его поднять на нее глаза.

– Ты хочешь знать, имел ли я это в виду, – констатирует он.

– Имел?

– Да. Я люблю тебя, – он не колеблется.

Она думает, что сказать следующие слова будет трудно, но это не так:

– Я тоже тебя люблю.

Он начинает улыбаться, и это первая настоящая улыбка, которую она видит за последнюю неделю.

– Правда?

Она смеется.

– Как ты можешь не знать этого, Джейн?

И он обхватывает ее лицо, вырисовывая большими пальцами круги на ее скулах, и нежно целует, и, черт побери, она поклялась, что не заплачет. Она крепко жмурится и пытается на трястись, потому что не хочет, чтобы он прекращал целовать ее.

И он не прекращает еще очень долгое время.

***

Позже она делает обещанный чай и садится рядом с ним на диване в гостиной, так близко, как только возможно. Он берет ее за руку и переплетает их пальцы, и она знает, что он смотрит на коробку на кофейном столике перед ними, куда вчера вечером она сложила все письма. Сложила, но не закрыла ее – чтобы она служила напоминанием.

Она больше ничего не хочет скрывать. Она хочет, чтобы это действительно происходило.

– Тереза? – он поворачивает голову, и она чувствует его дыхание у себя в волосах.

– М-м-м?

Он сжимает ее ладонь.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Я знаю, – говорит она. – Я знаю.