Форма входа

Категории раздела
Творчество по Сумеречной саге [264]
Общее [1686]
Из жизни актеров [1640]
Мини-фанфики [2734]
Кроссовер [702]
Конкурсные работы [0]
Конкурсные работы (НЦ) [0]
Свободное творчество [4826]
Продолжение по Сумеречной саге [1266]
Стихи [2405]
Все люди [15365]
Отдельные персонажи [1455]
Наши переводы [14628]
Альтернатива [9233]
Рецензии [155]
Литературные дуэли [105]
Литературные дуэли (НЦ) [4]
Фанфики по другим произведениям [4317]
Правописание [3]
Реклама в мини-чате [2]
Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

Dreamcatcher (Ловец снов)
Эдвард — вор, забравшийся в дом к Белле накануне Рождества. Но охотится он не за обычными ценностями…

Игры судьбы
Что если кто-то, обладающий неограниченными возможностями, решит вмешаться в судьбу человека? А если ставкой в этой игре служит твоя любовь, твоя жизнь?..
Смогут ли Эдвард и Белла снова быть вместе? Что им придётся преодолеть на пути к своему счастью?

Долг и желание / Duty and Desire
Элис, повитуха и травница, больше всего на свете хотела облегчить страдания маленького Питера. Но управляющий поместьем Мейсен имел предубеждение, как против ее незаконнорожденности, так и «колдовской» профессии. Когда врачи Питера признают, что больше ничем не могут помочь мальчику, Джаспер оказывается в ужасном положении и вынужден обратиться за помощью к женщине, чьи способности он презирает.

Белая лебедь
Древний Рим. Последние годы правления Гая Юлия Цезаря. Сестре богатого влиятельного римского сенатора Эдварда Антония Каллона понадобилась новая личная рабыня взамен погибшей.

Вилла «Белла»
Слышишь в полумраке шепот - это я.
Настежь распахну все окна для тебя,
Ветром полосну по коже, как ножом.
Здравствуй, Из, добро пожаловать в мой дом!
Видишь тени, и дыханье за спиной -
Я повсюду наблюдаю за тобой.
Давят стены, стало вдруг трудней дышать,
В эти игры долго я могу играть.

Пираты Карибского моря. В поисках счастья
Прошло пять лет с тех пор, как Уилл Тёрнер отправился переправлять на «Летучем Голландце» мертвых в другой мир. Только один раз в десятилетие он может ступить на землю, чтобы повидать свою возлюбленную и жену – Элизабет. Станет ли она ждать его так долго?

Рояль не помешает
Они встретились в загородном доме его родителей. Что дальше?

Прогулки по лезвию
Чарли Свон смотрит на мёртвое тело своего друга и ему кажется, что нападение дикого зверя тут ни при чём, а Карлайл Каллен врёт.
«Сумерки» от лица Чарли.



А вы знаете?

...вы можете стать членом элитной группы сайта с расширенными возможностями и привилегиями, подав заявку на перевод в ЭТОЙ теме? Условия вхождения в группу указаны в шапке темы.

...что у нас на сайте есть собственная Студия звукозаписи TRAudio? Где можно озвучить ваши фанфики, а также изложить нам свои предложения и пожелания?
Заинтересовало? Кликни СЮДА.

Рекомендуем прочитать


Наш опрос
Как Вы нас нашли?
1. Через поисковую систему
2. Случайно
3. Через группу vkontakte
4. По приглашению друзей
5. Через баннеры на других сайтах
Всего ответов: 9853
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

Онлайн всего: 141
Гостей: 136
Пользователей: 5
Natasha123, sobolevalena14071973@mail, ya-aranid, SDASHA1962, _Luca_
QR-код PDA-версии



Хостинг изображений



Главная » Статьи » Фанфикшн » Литературные дуэли

Первый дуэлянт. Голос сердца

2024-3-29
52
0
0
Анонимная дуэль


Название: Голос сердца

Автор: Валлери
Фандом: Собственное произведение
Тема: война будущего
Жанр: фантастика, антиутопия, драма, экшн
Рейтинг: R
Пейринг: Тони/Эмили

Саммари: Отправляясь на войну, он не знал, насколько высокую цену придется заплатить за благородное стремление обеспечить семью.

От автора: В истории 26 век. Некоторые названия штатов, городов и национальностей намеренно искажены.




Кентукки, Ричмонд, июль 2569

- Теннесси должен быть наш! – отчаянно жестикулируя огромными, накачанными тяжелой работой ручищами, сердился Мартин Олдманн, мой хороший друг и сослуживец по прозвищу «кузнец». На грязном, блестящем от раскаленных жаровен лице сталелитейщика лихорадочно блестели покрасневшие глаза и, несмотря на горящую в них неукротимую ярость, выдавали усталость. – Исторически Теннесси всегда был ближе центру. С какого дьявола техасцы решили забрать его себе?! В Теннесси живет моя тетка, и когда я был маленьким, то проводил у нее каникулы. Я не желаю, чтобы между нашими штатами выросли границы, а я был причислен к врагу!

- А что думают по этому поводу сами теннесситы? – вяло поинтересовался Майки Джоунс, вечно голодный, болезненно худой металлург из соседнего цеха, непонятно как остающийся на ногах, недовольный мизерной оплатой, неспособной покрыть его расходы. Неспособной покрыть ничьи расходы, если уж на то пошло.

- Как и все, хотят независимости, - пояснил Генри Лепра, затягиваясь дешевой сигаретой, которая неизбежно и очень скоро превратит его легкие в гниющую труху. Но разве об этом принято задумываться во время перекура, единственного способа отвлечься от непосильной работы в течение длинного дня? Да еще когда ты молодой, и кажется, что именно тебя-то и не коснется горе. В двадцать шестом веке лекарство от рака нашли, да только медицинская страховка работника военно-металлургического завода не покрывала трудноизлечимые заболевания. Так что любой курильщик автоматически подписывал себе смертный приговор, и вряд ли это положение изменится в ближайшем будущем. – Но кто ж им это позволит, когда с юга давят техасские собаки, а с севера не даем покоя мы? Каждая сторона преследует свои интересы, и мнение теннесситов никто не спросил.

Это была война, не прекращающаяся уже много десятилетий. Человечество всегда отличалось кровожадностью и нетерпимостью друг к другу, но в прежние времена противостояния никогда не становились настолько масштабными, как сейчас, когда перенаселение привело к экономическому, политическому и экологическому кризису и постепенно переросло в военный беспредел. Третья мировая не пошла по сценарию, предсказанному пророками и кинематографистами: ядерное, химическое и бактериологическое оружие было строго запрещено Международной Конвенцией по правам человека и уничтожено в ноль. Но разве это уберегло человечество от мирового геноцида под прикрытием благородного оправдания «борьбы с терроризмом»? Нет.

Когда были уничтожены развитые ближневосточные и азиатские государства, а их ресурсы разграблены, зараза перекинулась в Европу и Африку, а затем расползлась по всему земному шару, постепенно пожирая Индию, Южную Америку, Антарктиду, Австралию и острова. Медленно, но неуклонно кольцо сжималось, пока не добралась и до нашей страны, разделяя штаты подобно трещинам на асфальте, пока великое и самое сильное государство в мире не превратилось в лоскутное одеяло враждующих друг меж другом областей. Бывшие друзья становились врагами, семьи безнадежно распадались. Движимые примитивным инстинктом выживания, люди грызлись между собой за место под солнцем, которого не хватало на всех.

Маленькие зарплаты, голод, болезни и неспособность правительства защитить граждан приводили к бесконечным междоусобицам, которым не виделось конца. Союзов почти не заключали, каждый был сам за себя. Демократия канула в лету, вместо избранного народом президента страна управлялась бизнесменами на местах, сколотившими состояние на торговле наркотиками и устранении несогласных. Армия и полиция, имея плохое централизованное управление, порой не выполняли свои обязанности, оборону местным бандам обеспечивали частные наемные убийцы, и простой люд от безвыходности и ради куска хлеба тянулся на любые рабочие места, с любыми условиями труда и любой оплатой, лишь бы не умереть с голоду.

Сослуживцы могли прирезать возвращающегося с работы руководителя, только чтобы освободить его должность для себя, брат ненавидел брата за инакомыслие, муж выгонял из дома жену из-за нежелания делиться крошкой хлеба. Некоторые еще пытались сохранять человеческое лицо, но только до тех пор, пока сами не оказывались перед перспективой голодной смерти: продукты питания в города завозились нерегулярно и стоили дорого, покрывая нужды только работающей части населения, значимой для страны. Лишь медики да военные оставались привилегированным слоем, элитой. Рабочие, ежедневно гробящие здоровье на оружейных заводах, могли обеспечить сносное существование себе и небольшой семье. Все остальные специальности превратились лишь в способ дополнительного дохода, а безработные не могли оплатить себе даже место на кладбище.

Такой закат цивилизации следовало предполагать еще тогда, когда население приближалось к восемнадцати миллиардам. Была надежда, что продолжительная бойня, сократившая численность человечества до приемлемого максимума, вернет планете счастливые мирные времена, когда всего было в достатке. Но, начав однажды кровопролитную расовую борьбу, люди уже не могли остановиться. Больше никакого прогресса не наблюдалось, технологических открытий не совершалось, во всем мире свирепствовала война, и конец ее был предрешен заранее: деградация и вымирание цивилизации. Даже без применения оружия массового поражения.

- А что джорджийцы, сдались? – Уже несколько поколений не существовало понятия «американец», новые национальности рождались как сорняки, называясь не по расовому признаку, а по месту проживания. Но на этом деление не останавливалось: если восставали какие-то отдельные области или города, провозглашая себя государствами, возникали новые нации: кливлендцы воевали с детройтчанами, граждане Лос-Анджелеса не находили общего языка с жителями Сан-Диего...

- Джорджия все еще сопротивляется. Но техасские собаки отжимают наших в Южную Каролину. Если это им удастся, удержать Теннесси станет сложнее.

- А за Теннесси и Кентукки на очереди, - прорычал Олдманн, ударяя по столешнице громадным кулаком, отчего пепельница подскочила на несколько сантиметров. Бычки рассыпались среди желтоватых кружек, заполненных подобием чая, а на самом деле сомнительным пойлом из горьковатых степных трав. – До каких пор мы будем терпеть проклятых собак на нашей территории?!

На него шикнули сразу с нескольких сторон, и все взоры обратились к Джону Леону, молчаливо докуривающему вонючую сигарету. Загорелая кожа и непокорные рыжеватые кудри выдавали в нем коренного техасца, и то, что он жил и работал в Кентукки, не могло исправить национальной принадлежности к врагу.

Леон не поднял взгляда, хотя напряжение повисло в воздухе. Он сбежал в Кентукки несколько лет назад от войны, которую развязал Техас, подчиняющий себе смежные штаты и тем самым строя новое военное государство, независимое от Вашингтона. Кто мог подумать, что чума доползет и сюда, рано или поздно настигнет самых миролюбивых? И никому не удастся отсидеться в тылу.

- А ты что думаешь, Джон? – из вежливости к сослуживцу поинтересовался Майки. Политические взгляды имели огромное значение во время войны. Никто не хотел кормить врагов и предателей. Место Леона мог занять безработный кентуккианец.

Техасец пожал плечами. Все видели, что безразличие наносное – конечно, ему было не все равно.

- Я не могу осуждать техасцев, там остались мои мать и отец, - тихо ответил он, затушил сигарету и поднялся, чтобы отправиться на рабочее место. Деньги, которые получит, он отправит в Техас, чтобы его родители не умерли с голоду. Если, конечно, границы не перекроют, и платеж пройдет. Риск подарить деньги ненадежной почтовой системе, увы, всегда оставался.

Я догнал друга на гулкой металлической лестнице, ведущей на много этажей вниз, глубоко под землю, в душные и горячие металлургические цехи, где все мы работали, чтобы вечером было что закинуть в желудок.

- Ты не обижайся на пацанов, Лев, - попросил я. Прозвище «лев» Джон получил за одноимённую фамилию, а также благодаря своему уму и утончённости, хотя какой из него лев? Тихий и спокойный котенок. Ему бы работать в научной сфере с его образованием, а он рвал жилы в нашем аду. Многие за глаза называли Джона трусом, так как он предпочел вкалывать, а не воевать. Но я не был согласен с такой формулировкой, мне война, как и многим, казалась глупой тратой сил и времени. Почему вместо того, чтобы растить зерно и пасти скот, мы убиваем друг друга? Что мы не поделили? Разве война сделала нашу жизнь лучше? богаче? спокойнее? Нет. Тогда почему мы продолжаем бессмысленно воевать, разрушать, ненавидеть, грабить? – Просто все на нервах, беспокоятся за свои жизни, семьи. Сам видишь, Техас совсем зарвался, обезумел. Все ему мало.
- Они всего лишь борются за свое существование, - объяснил Джон, его голос был наполнен безнадежной грустью. – Как и остальные.
- Но что-то очень уж агрессивно борются, - ощетинился я, уходя в глухую оборону, ненавидел спорить с другом, но и молчать не мог.
- А Нью-Йорк не агрессивно? – парировал Джон и был прав: за последние десятилетия штат Нью-Йорк тоже разросся, подчиняя себе штаты, неспособные ему противостоять. На восток продвинулся до Айовы, на юг до Джорджии. И пошел бы дальше, если бы на его пути не встал Техас. При этом мнения проживающих там людей, находящихся на грани вымирания, в учет не ставились. Если отстраниться, то со стороны мы выглядели не лучше техасцев, обороняющих собственные интересы на территориях бывших США.

Мы невольно остановились. Джон смотрел на меня с прищуром, но не с недоверием, – мы были хорошими друзьями. Пока были.

- Чувствую, что пришла пора делать выбор, - нехотя начал Джон, и я понял, что он собирается сообщить нечто неприятное. В ином случае у него не было бы такого траурного лица.
- Куда теперь подашься? – предположил я в надежде на лучшее.
- Бежать дальше некуда, - скривил губы мой техасский приятель. – В свете последних событий, боюсь, меня уже нигде не примут – внешность выдает. Я враг, и даже здесь, где меня давно знают, замечаю насторожённые, порой злобные взгляды. Неровен час воткнут нож в спину.
Я вздохнул: он был прав.
- Мое место с родными, - заключил Джон. Что ж, это был не самый худший выбор. Худший он озвучил потом: - Работы в моем родном городе нет, а матери требуются дорогостоящие лекарства. Единственное, что мне остается, это пойти на фронт, Айрон.

Айрон – моя кличка. У каждого из нас было прозвище, так удобнее общаться между собой. Мы словно становились ближе, аккуратно избегая национальной тематики, оставались просто людьми, одинаковыми трудягами. Изначально меня прозвали Айрон Мэн – Железный человек, но затем кличка сократилась до простого «Айрон». После тяжелейшей травмы головы правая сторона моего черепа была заменена искусственным материалом, частично пластиком, частично особо прочным титановым сплавом. Некоторое время я пугал знакомых и прохожих, ходя на работу с наполовину стальным лицом, и какой-то ребёнок, показывая на меня пальцем, закричал «Железный человек, железный человек!» Парни услышали это и с тех пор прозвище закрепилось за мной навсегда.

Позже мне пересадили кожу, закрыв пластину, но если внимательно присмотреться к основанию волос, и сейчас можно было заметить давно заживший шрам, а во внутреннем уголке глаза увидеть металлический блеск.

Новость от Джона произвела на меня угнетающее впечатление, ведь с этого мгновения он фактически объявил нас врагами, – вряд ли он собрался воевать на этой стороне.

- Ты меня осуждаешь? – спросил он спокойно.
Я неохотно покачал головой.
- Нет, - сказал полуправду. – Просто не могу себе представить, что однажды ты вломишься в мою дверь, и мне придется стрелять в тебя, чтобы защитить себя и жену.
- Надеюсь, до этого не дойдет, - грустно улыбнулся Леон, мягко похлопав меня по плечу, словно прося прощение за еще не совершённое, но уже запланированное преступление. – У меня есть некоторое медицинское образование. Так что, может, я буду нужнее в тылу или на второй, третьей линии фронта.
- Ох, себя не обманывай, - проворчал я; работа врача и даже медбрата считалась элитной, получить ее было неимоверно трудно, и если бы квалификация Джона позволяла это, он уже давно работал бы в этой сфере.

Джон заспешил в цех, и я, ступая следом, сожалел о скорой утрате друга. Тяжело терять близких на войне - это неизбежное зло, - но терять их из-за убеждений еще больнее. Это вроде как предательство, но ведь не навяжешь техасцу ненависть к родной земле.

По окончанию рабочего дня все мы получали пайки. Деньги только раз в месяц, да и то крохи. Бумажки давно потеряли значение в новом мироустройстве, теперь самой ценной валютой стали продукты. Предметы комфорта вроде стиральных машин, компьютеров, микроволновок были утрачены, так как электричество подавалось лишь столько, за сколько ты мог заплатить, – хватало на кратковременную работу плитки, энергосберегающую лампочку да просмотр старого телевизионного ящика. Примитивная мебель сколачивалась своими руками, одежда обменивалась на лекарства или еду. Палка колбасы, несколько банок консервов, хлеб, вода – вот заработная плата в конце утомительной смены. Ее еще нужно было поделить между членами семьи, и хорошо, если ты жил один или семью имел немногочисленную. Хорошо, если еще кто-то из родственников работал. Тогда еще можно было как-то существовать.

Я жил на семнадцатом этаже прогнившего насквозь многоквартирного дома, практически не сохранившего стекол. Весь квартал, да что там, весь город теперь был похож на район нищего китайского «гетто»: обветшалые высотки, пестрящие лоскутами сохнущего на балконах разноцветного тряпья. Вонючие серые лестницы, которые никто не убирал, так как профессия уборщицы исчезла еще в прошлом веке. Неработающие лифтовые шахты и забитый до отказа, кишащий крысами мусоропровод. И это еще не самое ужасное здание в городе.

Я привычно постучал условным сигналом, и дверь открыла жена – стройная брюнетка с завораживающими каре-зелеными глазами, хрупким станом и изумительно добрым характером. В наше сложное время, когда даже крысы порой использовались как еда, она однажды умудрилась приютить бездомного щенка, чудом уцелевшего в голодающем городе. Мы именно так с ней и познакомились, – я вступился за нее, когда она столкнулась с мародерами.

Эмили опрометчиво вышла выгуливать собаку, чем немедленно привлекла внимание нескольких бродяг. Когда появился я, щенок уже корчился в агонии, а девушка, крича и обзываясь, пыталась вырваться из грязных рук жестоких подонков, чтобы помочь меньшему другу. Еще немного, и она отправилась бы вслед за собакой на тот свет – один из бездомных собирался перерезать ей горло, чтоб не верещала. Я едва поспел, - мне стало жалко девчонку. Тяжёлая многочасовая работа в цеху сделала меня сильным, так что не составило труда разбросать четверых истощённых голодом мужчин и вырвать из их рук девушку. Безутешно рыдающую, я отвел ее к себе, так как она находилась в шоковом состоянии и не могла внятно назвать свой адрес.

- Ну что ты в самом деле, - увещевал я, подогревая на старой ржавой плитке воду, чтобы заварить успокоительный чай. – Этого следовало ожидать. Хорошо сама жива осталась. Спасибо скажи.
- Спасибо, - провыла она сквозь всхлипы.
- Да не мне, - отмахнулся я нетерпеливо. – Случаю. Ведь я мог и не оказаться поблизости. Как ты вообще додумалась вывести на улицу пса, в наше неспокойное время?
- В Аризоне собак не едя-ят! – завыла она еще сильнее, закрывая худое лицо маленькими изящными ладошками. Тогда-то я и обратил внимание, что, в довесок к добросердечию, девушка еще и поразительно красива.

Однако ее слова в тот момент отрезвили меня. Аризона длительное время была спорной территорией Мексики и Техаса, там шли ожесточенные бои. Но вскоре техасцы взяли верх над плохо организованными мексиканцами. Техас поглотил и другие территории, разрастался, пока не стал самым сильным и обеспеченным островком бывшей Америки. Лишь Нью-Йорк и насильственно присоединенные к нему штаты могли составить конкуренцию, но только в вооружении – жилось тут на порядок хуже, так как численность населения была многократно плотнее. Зависть к богатому соседу, а также его нарастающая агрессивность поднимали волну ненависти в ньюйоркских сердцах. Везде на территориях бывших Соединенных Штатов не переносили удачливых техасцев и их добровольных и невольных союзников.

Я не понимал, что могло толкнуть девушку уехать из довольно-таки благополучного района в Кентукки, где безработица и голодомор были массовым явлением. Этот вопрос я ей и задал.

- Мексиканцы вырезали всю мою семью, - пожаловалась она. – А в Ричмонде живут дядя с тетей, вот я и подумала, что нужнее здесь.
- И что? – по печальному тону заподозрив неладное, уточнил я, наливая в старую надтреснутую чашку горячий напиток и подавая девушке. – Так и оказалось?
Она покачала головой, поморщилась, глотнув обжигающей жидкости.
- Тетя умерла два года назад, а дядя медленно деградирует, добивая себя автомобильным самогоном. Он странный и несдержанный, и я его боюсь… но он позволяет мне жить у него, потому что я устроилась на работу. Теперь он хоть что-то ест, а не только пьет. Я все надеюсь, что он бросит алкоголь, но этого никак не происходит.

Девушка подняла заплаканные глаза, и вместо ненависти к опустившемуся дяде я с удивлением увидел в них сострадание – редкое явление в наши непростые времена.

- Каждый вечер, возвращаясь с работы, я боялась, что дядя поступит как те напавшие на меня бродяги – убьет песика. Я запирала Дарси в комнате, а инструменты, которыми дядя Сэм мог вскрыть дверь, прятала. Но щенок скулил и мешал ему спать, и каждый вечер я выслушивала гадости с требованием использовать песика «по назначению». Мне приходилось отдавать почти всю заработанную еду, чтобы убедить подождать, и я надеялась, что со временем Сэм полюбит собаку, перестанет намекать на ее убийство.

Девушка снова заплакала, только теперь беззвучно. Она выглядела невероятно кроткой, и я с изумлением осознал, что тоже начинаю проникаться состраданием к несчастной судьбе обреченного пса.

- Самой главной проблемой стало то, что Дарси гадил в квартире. А где же еще, если на улицу выходить нельзя? Вонь стояла невыносимая, хотя я регулярно чистила дом. В конце концов Сэм приказал мне или убираться вместе с собакой, или избавиться от нее. Я выбрала третий вариант: рискнула выйти на улицу. Результат вы видели… - Девушка аккуратно отхлебнула чай. – Вкусно…

Мне было жаль ее несбывшейся мечты о младшем друге, жаль пса, прожившего всего несколько месяцев от рождения и погибшего так безотрадно.

- Самое страшное, что теперь дядя, вероятно, разозлится еще сильнее, - всхлипнула Эмили. – Он ведь смотрел на песика как на… мясо, - она с трудом глотнула чай. – А я его не уберегла…

- Если тебе страшно возвращаться домой, можешь остаться у меня, – предложил я быстрее, чем успел обдумать это. Но не собирался забирать слова назад, когда девушка подняла потрясенные глаза. – Правда. Живи, сколько хочешь. Я не твой дядя, работаю. И мне не нужны чужие пайки, своих достаточно. Живу один, так что места хватит. Не озабоченный, клянусь, - тут я немного слукавил, девушка-то мне понравилась, и в мечтах я уже успел нафантазировать черти чего. Но это позже. Не сразу. – Обдумай мое предложение. Я буду рад компании, тем более мы оба работаем допоздна и вряд ли будем друг другу мешать. Да и вместе легче справляться. Заболеешь – помогу лекарствами. Заболею я – рассчитываю на уход, - улыбнулся смущённо.

Девушка моргнула, а затем опять заплакала. Я уж думал, что обидел ее, но она вдруг снова заговорила.
- Знаете, ваше появление как подарок судьбы, - бормотала она. – Я не стесню, обещаю. Буду хорошей хозяйкой, а еще я медсестра, со мной не пропадете. Вы не пожалеете о том, что приютили меня, клянусь. А если стану в тягость, только скажите – уйду без возражений.

Беззащитная кротость девушки толкнула меня вперед, и скупые мужские слезы защипали в глазах, когда Эмили доверчиво прильнула к моей груди, вздрагивая плечами.

- Ну что ты, право слово, - уговаривал я, украдкой вдыхая аромат душистого шампуня – редкого роскошества в нищенствующем городе. – Не чувствуй себя обязанной. Может, ты для меня тоже подарок? Я одинок, а тут ты со своим песиком…

Девушка зарыдала еще сильнее, подняла голову, глядя снизу вверх. Ее лицо было так близко… даже слишком, но я подавил желание воспользоваться ситуацией и украсть поцелуй.

- Я Эмили, - шмыгнула она носом.
- Тони.
Эми подняла руку и осторожно, почти невесомо коснулась моего правого века.
- Айрон мэн, - сказала еле слышно.
- Как ты догадалась? – поразился я, не в силах выпустить ее тонкий стан из объятий.
- Что?.. – ее аккуратные брови в недоумении сошлись к переносице.
- Так меня друзья зовут. Как ты угадала мое прозвище?
- У тебя бровь разбита, - выдохнула она сочувственно, и мне пришлось отстраниться, чтобы взглянуть в зеркало.

Лоб рассекал пятисантиметровый порез, заканчиваясь аккурат над глазом, – чудом уцелело веко. Даже не заметил, что во время драки мне заехали в лоб, – лицевые нервы на правой стороне были атрофированы, я ничего не почувствовал. Крови совсем немного, – кровеносные сосуды частично были удалены.

- Ерунда, завтра на работе подлатают, - я обнадеживающе улыбнулся.
- Могу и я, - Эмили просияла в ответ – чудесной доверчивой улыбкой, от которой у меня перехватило дыхание. Как заколдованный я наблюдал за тем, как девушка, отыскав в моем холостяцком бардаке нож, нить и спиртосодержащую жидкость, штопала мою смехотворную царапину. Я, не отрываясь, глядел на нее, изучая каждую чёрточку, робкие улыбки, которые она дарила. И влюблялся. Вот так, ба-бах – и готов. Безоглядно.

Она пришла ко мне той же ночью, хотя я вовсе не рассчитывал на такой стремительный поворот.
- Что слу… - начал было я, увидев ее силуэт рядом, но тоненькие пальчики, скользнувшие по губам, прервали фразу на полуслове.
- Тс-с, - приказала она. Одеяло приподнялось, впуская свежесть, а затем маленькое тело, непривычно согревшее мою одинокую постель. - Нехорошо начинать семейную жизнь с ограничений.
- Семейную жизнь? - я шокировано рассмеялся. И это я еще переживал, что слишком спешу? Но немного посопротивлялся для приличия и успокоения совести… может, минуты полторы.

С тех пор мы были неразлучны, просто и естественно втянулись в семейную жизнь. Каждый последующий день в течение многих лет для нас становился особенным. Оттого, что будущее было непредсказуемым и беспросветным, мы проживали новый день как последний.
Поэтому всякий раз, когда я возвращался домой, у меня замирало сердце от улыбки жены.

В доме пахло аппетитно, – рабочая смена Эмили заканчивалась раньше моей, она успевала похозяйничать на кухне. Я подхватил ее в объятия, коротко целуя. На кухонном столе дымились разогретые консервы: непривычно маленькая порция. Я, стараясь скрыть удивление, поморщился, и улыбка Эми сразу погасла: плохой признак.

- Нам уменьшили пайки, - оправдывалась она. – Теперь нормальную зарплату выдают только врачам высшей квалификации, а медсёстры, чтобы получать прилично, вынуждены взять лишние рабочие часы. Я буду приходить домой после полуночи, а уходить на рассвете…

- Ничего, нас же двое, - успокоил я, выкладывая на стол продукты, которые получил за свою смену: батон из серой муки, три банки мяса, упаковка риса и свежее яблоко. Многие наши соседи даже этого не имели, медленно погибали от голода. Когда квартиры освобождались, их место занимали новые соседи, более удачливые и молодые. Но даже они не были застрахованы от обнищания или болезней. Нам с Эмили не на что было пожаловаться.

____________________________________

Кентукки, Ричмонд, январь 2570

В цехах назревал бунт: пайки сократились втрое за год. И надежды на улучшение не было никакой: техасские собаки наступали по всем фронтам, разрушали наши дома, грабили урожаи, убивали жителей. Они уже захватили Теннесси и Арканзас, глубоко на север передвинули границу с Кентукки, претендовали на Миссури и Каролину. Проклятые собаки! Их вооружение было лучше нашего. Ходили страшные слухи, что техасцы принуждают местных мужчин из захваченных районов вступать в их ряды, кидают на первую линию фронта как мясо. Многие не подвергали сомнению, что в обход договоров им помогает Япония поставками сверхсекретных военных технологий. Попадающие в госпиталя раненые солдаты рассказывали, будто техасцы непобедимы, пули отскакивают от них, как от заговорённых. Все это удручало, граница пугающе приближалась, сжимала Кентукки в кольцо.

Я ненавидел техасцев, желал им скорой смерти, несмотря на то, что всего несколько десятилетий назад мы состояли в успешном союзе и многих связывали родственные узы. Это кануло в прошлое. Почти все наши ушли на фронт, – кто добровольно, а кто по призыву. Рабочих рук в тылу не хватало, приходилось брать дополнительные часы, чтобы поставлять армии достаточно оружия. Мы делали все: от автоматов и патронов к ним до гранат и танков. Вот только с едой были большие проблемы: все дороги перекрыты, машины обстреливались, и поставки сокращались изо дня в день. Складывалось ощущение, что правительству наплевать. Верхушка окопалась в Нью-Йорке, а остальные штаты сдавала один за другим, не заботясь о живущих там людях.

Когда смена закончилась, я еле стоял на ногах. Впрочем, как и каждый из нас. Остались только я и Генри. Мартин уже с полгода воевал где-то на передовой, Джон отправился в Техас к родителям еще раньше, а Майки и умер от рака два месяца назад. Да и перекуры устраивать потерялся смысл: сигареты отсутствовали.

Я злобно смотрел на скудную выплату, борясь с кисло-горьким привкусом голода: одна банка мясного паштета, четвертинка серого хлеба, сыр и вода. Необходимо набраться энергии перед самоубийственным завтрашним рабочим днем, но откуда взяться силам при таком питании?

С раздражением и завистью я оглянулся на огромный монитор, по которому круглосуточно крутили одно и то же: патриотические ролики, призывающие в армию и показывающие, как шикарно живут жены солдат, которым выплачивается ежемесячное пособие, способное прокормить большую семью из десяти человек. За каждый военный подвиг солдата – поощрительная премия. За повышение в звании – беспроцентный кредит на крупную сумму. Пошел воевать – обеспечил жену, детей и родителей. Пропаганда, способная поставить под ружье даже самых трусливых и ленивых. И все дураки давно ушли на фронт, поддавшись всемирному умопомешательству, только самые смышлёные остались в тылу, понимая, что реклама солдатской роскоши – лишь манипуляция их сознанием. Никому не хотелось умирать за искусственно насаждаемую идею. Беда в том, что ни та, ни другая противоборствующая сторона не могла или не хотела остановить кровопролитие…

Эмили встретила меня безрадостно: лицо бледное, щеки еще сильнее похудели. Ее уволили три месяца назад, так как больницу, в которой она работала, сожгли вражеские диверсанты. Едой и не пахло в доме, и я, игнорируя виноватый взгляд жены, невозмутимо выложил на стол скудный паек, удовлетворившись стаканом воды. Молчал. Трудно соображать, когда желудок сводят спазмы.

- Ты ешь, тебе нужнее, - предложила Эмили, отворачиваясь от стола и создавая видимость домашней суеты. Я знал, какого мужества стоило ей отказаться. Ненавидя себя за черствость, шагнул вперед и заключил ее в крепкие объятия, не позволяя вырваться. Эми сдержанно разрыдалась, пальцами вцепившись в края ржавой раковины.

- Есть вариант, - предложил я, - попробуем переехать ближе к центру. Индиана, Огайо – выбирай.

- Да кому мы там нужны. Сегодня по Си Эн Эн говорили, что беженцам нигде не рады – своих ртов хватает, - замогильным голосом сообщила Эмили. – Правительство умыло руки: закрылось еще четыре больницы, вскоре станет негде лечить нуждающихся… да и некому, и нечем. Нас бросили здесь на верную смерть. Техасцы никого не пощадят, когда придут на наши земли.

- Тогда мы будем защищаться! – прорычал я в ярости, не в первый раз задумываясь над тем, чтобы тоже отправиться на войну. Я не хотел этого, никогда не желал бесславно погибнуть где-то вдалеке от родного дома, за чужие интересы, но ситуация оставляла все меньше выбора. Или они нас, или мы их. Мое место займет какой-нибудь несчастный безработный, а моя сила, моя воля нужны в бою.

Эмили развернулась, со слезами наблюдая за моим приступом безумия. Конечно, от ее внимательного взгляда не могли укрыться мои мысли, она понимала, к какому сценарию все идёт.

И тогда она выпалила, добивая меня контрольным выстрелом:
- Я беременна!
- Беременна?! – я остановился, прекратив дурацкие метания по кухне и, очевидно, побледнев.
В нашем депрессивном времени, где будущее не прослеживалось даже на день вперед, как можно обрадоваться появлению малыша? Это кошмар, трагедия и для родителей, и для ребенка.
- Беременна… - Я чувствовал, что почти упал.

Эмили помогла мне дойти до стула. Мы затеяли бестолковый спор о том, кто должен поесть. В моем понимании, беременной женщине еда была гораздо нужнее, в понимании Эмили я должен быть сыт, чтобы заработать и принести еще.

Пока мы пререкались, катая по столу паёк туда-сюда, я, разглядывая осунувшееся лицо любимой женщины, медленно «дозревал». Кажется, судьба не оставила мне никакого выхода. Прятаться дома, когда я мог сделать так, чтобы жена и ребенок ни в чем не нуждались - трусость и позор для сильного здорового мужчины. И, даже понимая, что стану пешкой в чуждой мне игре властных верхушек, я обязан был воспользоваться привилегиями, которые сулят женам солдата…

- Сколько?.. – нежно пробормотал я, прекратив разом споры о еде. Поймал любимую женщину за талию, подтянул к себе, ладонь приложил к животу, согревая еще не родившееся дитя, мальчика или девочку. Мне так хотелось быть уверенным, что ребенок родится, он заслуживал жизни, но не такой, какую влачат девять из десяти жителей умирающих городов, а нормальную жизнь, обеспеченную, достойную. Я не хотел рыдать на могиле жены, сгоревшей от истощения. Я мог спасти обоих от гибели.
- Почти три месяца… - ее голос превратился в шёпот. Она смотрела поверх моей головы, будто стыдилась того, что оказалась в положении.
- Почему мне не сказала? – Я рассердился, ведь тем самым она не позволила мне заботиться о ней. Лихорадочно припоминал, где объел, где не помог, не согрел вовремя, и злился на себя за это.

Эмили сглотнула, все еще пряча глаза. Ее тон, когда она заговорила, стал совсем безжизненным:
- Хотела прочувствовать, что это такое – быть матерью. Хоть недолго помечтать. Я знала, что когда узнаешь о беременности, ты примешь решение, которое мне не понравится: или уйдешь на фронт, что не устраивает меня… или потребуешь аборт, и мне придется с Ним расстаться, - она накрыла мою ладонь, теперь мы вместе грели нашего ребенка. А затем убийственно закончила: - Аборт еще успею сделать… плацента стоит бешеных денег, нам на полгода хватит…

- Ты что несешь?! – приходя в ужас от ее слов, заорал я и вскочил с места. Стул опрокинулся, Эмили отшатнулась, будто я собираюсь ее ударить, закрылась руками.
- Ты же понимаешь, что я права, - закричала она резким, сломанным голосом. – По-другому нам не выжить!
- Выжить! – ответил я грубо, сжимая кулаки. Моя ненависть к суровым испытаниям была настолько велика, что перед глазами заплясал огонь. Я не позволю жене и ребенку страдать, не позволю каким-то жалким техасцам уничтожить наш город.
- Ты не пойдешь на войну! – взревела Эми, испугавшись моей жесткой решимости. Ее губы задрожали, влажные глаза наполнились отчаянием. – Ты не бросишь меня одну.

Я мог бы многое сказать: и что у нас не осталось другого выхода, и что я давно собирался это сделать, просто тянул, ожидая подходящего случая, и что нет ничего важнее еще не родившегося ребенка, и что необходимо когда-то брать ситуацию в руки и формировать свое будущее, иначе его вообще не будет… но вместо тысячи слов я привлёк жену к груди, крепко обнял, чтобы она почувствовала себя хоть капельку защищённой. Так мы и стояли некоторое время, голодные, обречённые и отчаявшиеся.

- Я не хочу хоронить тебя, - плакала любимая, разрывая мне сердце. Сколько раз я ей уже клялся, что останусь в тылу? Десять? Двадцать? Не сдержал, получается, обещания.
- Этого не случится, - все, что мог теперь сказать. – Может, меня не отправят на передовую? Вторая и третья линия фронта не так опасны, - и тут же вспомнил, как теми же самыми словами отмахнулся от меня Джон Леон. И где он сейчас? Удалось ему осуществить задуманное?
- Себя не обманывай, - невольно повторила Эмили мой ответ Джону.

______________________________________________

Фронтовая граница где-то между Миссури и Иллинойсом, август 2570

Солнце нещадно палило в спину, и пучок высохшей травы, намотанный на голову, не спасал от адского пекла. Оставаясь на позиции, я периодически вытирал грязным рукавом пот с лица и шеи, мечтая о вечернем купании в бочке. Сжимая калаш, исступленно всматривался в дальний конец поля, но в мареве поднимающегося с потрескавшейся земли горячего воздуха не мог различить передвижение врага. А может техасские собаки, также как и мы разморённые беспощадной жарой, сделали перерыв?

Позади нас был город Эвансвилл, мы стояли насмерть. Причем в буквальном, к сожалению, смысле. Граница еще неделю назад находилась возле Провиденса, но наши линии обороны техасцы смели волна за волной. Будто беспомощные младенцы, солдаты наступательной армии Нью-Йорка, призванные освободить Провиденс и Мэдисонвилл, не только не добились поставленной цели, но бежали как трусы. Наша войсковая часть, последняя надежда Эвансвилла, встретила техасских собак массированным заградительным огнем, на время приостановив бойню. Увы, раненых не удалось спасти: поле, пролегающее между нашей линией обороны и техасской, обстреливалось слишком интенсивно. Ничего не сумев сделать, мы в отчаянии наблюдали, как не добравшиеся до родных окопов ньюйоркские солдаты медленно умирают от ран, потери крови и палящего солнца, как на вражеском конце поля живых забирают в плен, чтобы наверняка пытать. И знали, что тем временем техасские собаки группируют новые войска, чтобы смести последний защитный барьер и взять город.

Так мы сдавали города врагам. Ничего не могли поделать. Ввязавшись в войну, я стал со временем понимать страхи вернувшихся с передовой выживших солдат: техасцы в самом деле производили впечатление непобедимых воинов. И вскоре мне предстояло убедиться в этом лично, – первая и вторая линия фронта смяты, незаметно я оказался на передовой, и мне придется столкнуться лицом к лицу с неумолимо приближающейся смертью. Преодолеть слабость и страх, победить… или умереть, так и не увидев жену и ребенка.

После моей гибели ей будут выплачивать пособие еще пару месяцев… а затем она вновь начнет высыхать от голода. Так что мне нельзя умирать. Я должен выжить, чего бы мне это ни стоило.

Откинувшись на спину, я глотнул из фляги теплой вонючей воды, прищурился в бинокль, разглядывая нашу тыловую кухню, возле которой суетились рядовые бойцы. Втянул носом воздух, стараясь абстрагироваться от горького привкуса тлеющей после взрывов земли и тошнотворного запаха гниющих трупов, разбросанных на нейтральном (пока) поле. Слабый ветерок приносил аромат овсянки с синтетическим мясом. Каждодневный рацион не отличался разнообразием, но количественно кормили на фронте лучше, чем на заводе.

Невольно я вспомнил Эмили: как она там сейчас? Последнее ее письмо я получил еще в апреле, в нем она рассказала, что переехала в Индианаполис, и что все хорошо: продуктов хватает, поставили на медицинский учёт, относятся со вниманием. Я заскрипел зубами, вспомнив еще раз слова врача: если родится мальчик, материнское пособие будет платиться до его совершеннолетия, вне зависимости от того, погибнет ли отец. Они что, планируют вести войну вечно? И мой еще даже не рожденный сын уже сейчас отмечается в табеле как будущий солдат. Мне хотелось увезти семью на необитаемые земли, найти для нас тихое место за полярным кругом. Увы, мирного острова не существовало на обезумевшей Земле, а в космос человечество уже давным-давно не летало.

Я сжал калаш, качая головой: этот русский автомат – лучшее наследие, которое осталось нам от цивилизованного прошлого. Калаш да примитивные винтовки с пушками, танки-коробки времен почти доисторических – остальное сгинуло вместе с высокотехнологичными заводами, да вместе с умами, которые могли тот опыт повторить. Человечество систематически занималось пропагандой мирного образа жизни и десятилетиями уничтожало оружие и знания о его производстве, в итоге к началу новой мировой войны людям оказалось нечем воевать. Кто знает, а не было ли это сделано специально, чтобы сокращение численности населения прошло без вреда для окружающей среды, в которой еще хотелось жить просвещённым потомкам? Если это так, то тому, что это задумал и организовал, все удалось…

Я вяло проверил затвор: все было в порядке. Хотел попросить сигарету у лежащего в трех метрах от меня Ленни, молодого паренька из Буффало с такими светлыми волосами и ресницами, что он казался седым, но передумал, не желая помереть от рака. Я еще ребенка увидеть хотел.

- Ничего? – спросил я у Ленни, засовывая в рот травинку, чтобы отвлечься от навязчивой никотиновой зависимости.
- Третий день пошёл, - буркнул парень.
- Не надо было дожидаться, пока они соберутся с силами, - проворчал я, недоброжелательно косясь в сторону полевого командира. – Надо было идти в контратаку, а теперь что… теперь они уже подлечились и наверняка свежих бойцов подтянули.
- Перебьют нас всех, - Ленни сказал это очень тихо, но в полуденной тишине, когда даже насекомые попрятались от пекла, я хорошо его расслышал.
- Отставить унылые мысли, - я выплюнул раздражённо травинку, и Ленни заглох, послушно уткнувшись в бинокль.

Я, в свою очередь, вновь посмотрел в сторону тыла. Стояла пыль столбом, от грязной старой машины отделился человек с сумкой через плечо и бегом направился в нашу сторону.

- Почта! – возликовал я, и неподвижные фигуры солдат, лежавших через каждые три-четыре метра друг от друга и слившиеся со степным фоном, беспокойно зашевелились, завертели головами.
- Почта… почта! – раздавались радостные возгласы тех, кто ожидал писем из дома. В этом месяце я должен был стать отцом, так что мое волнение трудно было переоценить. Я даже привстал, рискуя получить пулю в затылок, и не сводил глаз с храброго почтальона, спешащего к простреливаемой насквозь передовой.

- Уинстон, Джордж! – перечислял курьер, ввалившись в неглубокий окоп, по которому можно было передвигаться максимум на четвереньках – глубже в иссохшей степи было не вырыть.
- Здесь! - К нему тянулись руки, передавали мятые белые квадратики через головы.
- Роджерс, Мэт!
- Я!
- Хэнсон, Бенджамин!
- Тут он, давайте сюда!
- Ричардсон, Стив!
- Нету…
Повисла тяжёлая пауза.
- Погиб две недели назад…
- Дальше, - кивнув, продолжил почтальон, убирая белый квадратик обратно в сумку. – Уайт, Тони.

Я выхватил конверт, почти приплясывая, не сразу даже заметив, что письмо не одно, их целая пачка, – долго же они шли, родные. Два, три… четыре письма написала мне Эмили, по одному каждый месяц. И они только сейчас добрались до адресата.

Не обращая более внимания на радостные восклицания солдат, я уединился к тем счастливчикам, которые уже читали послания. Перебрал письма по датам, открыл самое первое…

«Тони, дорогой, как же давно мы с тобой не виделись, мне кажется, целую вечность! Как ты там, надежда есть на то, что ты вернёшься хотя бы в августе, к рождению малышки? Вроде, говорят, что у нас будет девочка, но это еще не точно.

Надеюсь, ты не ранен?! Хотя, был бы ранен, мы бы уже увиделись… Молюсь каждый день, чтобы война закончилась, и ты вернулся живым и здоровым, но новости пугают. Вскоре больше не будет Америки, только Техас останется. Пленных они не берут, чтобы местные жители не устраивали нападений в спину. Ох, Тони, это все настолько страшно! Ричмонд пал, нашего прежнего дома больше нет… Мне так жаль, любимый…»


Я пропустил переживания Эмили, зная, что позже перечитаю письмо подробнее, и не единожды. Сейчас меня интересовало не мрачное будущее, которое жене мерещилось из-за вполне объективного страха, а состояние здоровья ее и малышки. Поэтому я обратился сразу в последний абзац:

«Мой живот уже заметный, стало неудобно наклоняться, так что соседка по квартире помогает мне с готовкой. Она тоже беременна, и пока мужей нет, мы решили жить вместе, чтобы поддерживать друг друга, и чтобы легче было ждать, - знаешь, вдвоем не так трудно справляться, да еще и есть с кем поговорить. Ее квартира рядом с моей.

Чувствую себя хорошо, познакомилась в родильной клинике с замечательными санитарками, которые проводили мне обследования и процедуры. Приглашают работать. Я озадачена: устроиться прямо сейчас или после родов…»


Я заскрипел зубами от невозможности ответить жене немедленно: нет, нет и нет. Незачем тратить силы на работе, тем более недостатка ни в чем она не имеет. Успеет еще наработаться за всю жизнь!

Открыл следующее письмо:

«Тони, дорогой, не пришло от тебя ответной весточки, это так страшно! Говорят, вас почти взяли в окружение?! Пожалуйста, только не это! Откажись воевать, сбеги, но не допусти плена, – я твоей смерти не переживу, тем более знания, что тебя наверняка долго пытали! Недавно в больницу, рядом с которой я живу, привезли двух раненых техасских солдат, хотели допросить, когда те придут в сознание. Буквально через несколько минут в больнице прогремел взрыв. Говорят, техасцы сами себя подорвали, не оставив ни клочка. А ведь был такой шанс раскрыть секрет их непобедимости!

Моя соседка узнала одного из них, – говорит, этот парень жил от нас через два дома. Теперь гадаем, то ли сам дезертировал (но почему?!)… то ли его принудили стрелять в своих? Это возможно? Часто такое у вас случается? Не хочу представлять, что подобное может произойти с тобой, не могу поверить, что я тебя отпустила…»


Я вновь перемахнул в конец письма, беспокойство Эми, как всегда, было преувеличенным.

«Безумно соскучилась… Так хочется, чтобы ты увидел, какой я стала, – ты бы меня не узнал! Прибавила двадцать три килограмма, круглощекая неуклюжая толстушка с огромным животом, но на тоненьких ножках. Даже интересно, понравилась бы я тебе такой?»

Я счастливо улыбнулся: конечно, она бы мне понравилась! Знание того, что мое самопожертвование во всем идет Эмили на пользу, доставляло радость сердцу. В груди стало тепло, когда, на секунду прикрыв глаза, я представил жену пополневшей и физически здоровой. Круги под ее глазами, которые я помнил, исчезли без следа. На улыбающемся лице светится румянец.

«Уже точно известно, что у нас будет девочка. Неделю назад пришлось полежать на сохранении. Ты только не пугайся, все будет нормально!»

Не выдержав, я прервал чтение и вскрыл четвертое письмо, пропустив третье, – мне необходимо было знать, нетерпеливо, срочно, что с ребенком все в порядке. На ладонь вывалилась крошечная фотография, которую делают в автомате. На ней я, чувствуя обжигающие слезы в иссохших от солнца, песка и пороха глазах, увидел Эмили, а в ее руках завернутую во много слоев ткани как будто бы куклу со сморщенным личиком. В первую секунду я был даже немного разочарован: почему-то ожидал сразу увидеть улыбающуюся малышку с широко раскрытыми глазами, тепло-зелеными, как у жены. Мне пришлось напомнить себе, что девочке не более дня от роду, и тут же я проникся к ней горячей симпатией, как к крошечной моей частичке, ради которой я здесь воюю за то, чтобы ее настоящее и будущее стало светлее. Теперь, когда моя семья увеличилась на одного человечка, я тем более себе поклялся выжить и победить.

Я был так очарован, что не сразу понял, отчего звуки внезапно оборвались, а на мою голову, руки и фотографию падают комья. Перед глазами резко поплыло, заколебалось поле, в горле застрял песок, не давая вздохнуть. Бен кричал что-то, поднявшись во весь рост и показывая в сторону врага пальцем, но я не слышал ни единого слова. Будто во всем мире отключили звук. И тут же земля с опозданием содрогнулась.

Резко обернувшись и вытянувшись в окопе, я, не успев понять, сильно ли контужен, ладонями и всем телом почувствовал новые взрывы. Они раздались на нейтральном поле, а также позади нас. Я сорвал калаш с предохранителя, испытывая растущую внутри ярость. Звуки возвращались, слава Богу, я не оглох, не ранен. Не чувствовал нигде боли. Только злость. Ненависть к врагу. Желание сражаться за жизнь и свободу.

Они выступили плотной шеренгой на той стороне поля: черная форма, одинаково высокий рост, как будто их подбирали по определенной схеме. Слева Стив кричал «Не высовываться! Не отступать! Готовьтесь!», справа верещал впавший в панику Ленни, лежа на спине, зажмурив глаза и прикрывшись сверху автоматом. Совсем молодой, неопытный, не ожидал, что окажется на передовой. Не закаленный боями мальчишка. Я, в отличие от него, в разведку ходил, участвовал в партизанских вылазках и нескольких боевых столкновениях.

Еще один взрыв сотряс землю, окатил бойцов мелким удушливым песком. Фотография мешала, и я, коротко поцеловав оба крошечных лица, засунул драгоценность в нагрудный карман, поближе к бешено стучащему сердцу. Письма в суматохе потерялись, рассыпались белыми лепесточками по изъеденной бомбежками земле.

Было страшно, чего скрывать. Я боялся смерти, как любой нормальный человек. Не хотел пыток. Или медленно умирать от ран. Мечтал увидеть свою малышку, обнять еще хотя бы раз жену, но этого, увы, могло никогда теперь не случиться. Схватив бинокль, я остервенело прижал его к глазам, наблюдая за устрашающей процессией: десятки, нет, сотни неистребимых бойцов, с одинаково искаженными злобой лицами, с минометами наперевес, которые они держали словно пушинки. Отборные убийцы шли на нас, точными попаданиями поднимая перед нашим окопом стены песка и пыли. И всякий раз, когда завеса оседала, расстояние сокращалось.

- Не стрелять! – вопил Стив, рукой подавая условный сигнал тем, кто издали не слышит. – Подпустить ближе!
- Готовьтесь! – приказал он, когда страшные фигуры уже можно было разглядеть без бинокля.

Еще два взрыва прогремели совсем рядом, меня окатило горячими брызгами, залепило правый глаз. Я вытер, увидел на рукаве кровь. Повернулся: Ленни, бездумно хлопая неосмысленными глазами, не мог вдохнуть. Из его слабеющих рук выпал калаш, обнажая длинную, прорезанную осколком рану, рассекающую ребра. Кровь вытекала и тут же загустевала, пузырясь.

И это стало толчком к атаке, я больше не смог выжидать. Заревев, как дикий гризли, выбросил над окопом руки с автоматом, нажал на спусковой крючок. Будто б дополняя мой звериный рык, свирепо застрочила очередь, такие же раздались слева и справа.

- Пли! – запоздало крикнул Стив и тоже прицелился.

Наступил ад. Мины рвались тут и там, но не думаю, что для кого-то сейчас это имело значение, – адреналин стёр страх, оставив лишь испепеляющую ненависть. И единственное стремление: уничтожить врага, не подпустить близко.

- Справа заходят! – Я видел равномерно бегущие фигуры, в их синхронности было нечто зловещее. И направил туда автомат.
- Ложи-ись!!! – И мы дружно опустили головы, прячась от минометного огня. Мой окоп внезапно покачнулся, земля осела и стала рыхлой под руками, но я был не задет.

Перекатившись чуть правее, я с новыми силами открыл огонь. Фигуры не падали, как мы ни старались, размеренно бежали вперед широкими слаженными шагами. Иногда останавливались, чтобы одновременно, как по сигналу пальнуть. У меня возникло странное ощущение сюрреализма происходящего, и я дернул к глазам бинокль.

- Чертовщина какая-то, - пробормотал, отчетливо увидев изодранную в клочья форму техасского солдата. На его груди и руках зияли отверстия от пуль, но на здоровье это никак не сказалось. – Бронежилеты?! Броня! У них на всем теле броня! – заорал я, пытаясь перекричать грохот сражения.

- В голову стреляйте, в голову! – подхватил Стив, передавая команду бойцам.

Я прижал к глазам бинокль, с удовлетворением увидев, как один из техасских собак рухнул с пулей во лбу.

- Снайпер! Нам нужны снайперские винтовки! – вопил Стив в переговорное устройство, пока мы из калашей отчаянно пытались прицелиться в головы врагам. Нашли их слабое место, да толку никакого, цель для автомата мала. На них ведь еще и шлемы были, пробить которые не с первого раза получалось.

Они побежали зигзагами, уворачиваясь от пуль, – ага, испугались, бестии! Кто-то всунул мне в руку ствол, и я обнаружил снайперскую винтовку, доставленную из тыла. Нашел мишень, приблизил цель, нажал на гашетку… уничтожил противника. Перезарядил. Снова. И снова. Пыль выедала глаза, жгуче-солёные слезы мешали видеть. Взрыв оторвал меня от земли, отбросил в сторону. Не чувствуя боли, перевернулся. Не выпуская винтовку из рук, продолжил стрелять по прыгающим фигурам, которых не становилось меньше. Рядом со мной заработал миномет, но не причинил видимого вреда ни одной «собаке», они в самом деле были будто заговорены, надвигались, а если кто-то и падал, сраженный в голову, его место тут же занимал другой, такой же высокий и бессмертный. Жуткое зрелище, и я начал понимать, что живым из этого боя никому из нас не выйти, – солдаты были обречены уступить превосходящему нас в количестве, вооружении и защите противнику.

Конец оказался не такой болезненный, как я представлял: удар поддых, будто земля грубо стряхнула меня с поверхности. Действительность изменилась: надо мной было небо, в глазах колючая пыль, в ушах звон. Дыхание прерывалось клокочущими хрипами, в легкие будто вонзились тысячи игл. Приподняв голову, я завыл, увидев вместо ног месиво из крови и костей. Хотел двинуть рукой, ползти в сторону тыла – вдруг успеют спасти? – но не смог даже пошевелиться, рук не ощущал, или их тоже не было. От шока не понимал, где находится боль – просто не мог дышать, как выброшенная на берег рыбина. Медленно уплывал в иной мир. Сознание потемнело, жизнь стала казаться неважной. Неизбежность смерти мягко тащила в ад…

- Вон еще один, - голоса были мне не знакомы.
- Живой…
- В мясо…

Повернул голову с трудом, острыми колючками шею пронзила судорога. Между дымящимися телами бродили чужие солдаты. Или свои? Один из них наклонился надо мной: знакомые черты загорелого лица, светлые рыжеватые вьющиеся волосы…

- Лев? – выдохнул я, теряя силы.
Его глаза на мгновение недобро сверкнули.
- Айрон?
- Вот ты и пришел в мой дом… - выдавил я слабеющим голосом.
- Прости, - извинился он без сожаления. Уголки его губ дёрнулись в грустной полуулыбке, слишком короткой, чтобы быть искренней. Джон присел, придерживая мою голову рукой.

Сознание таяло – последние мгновения моей стремительно кончающейся жизни.

- Эмили… - прошептал я, угасая.
- Все будет хорошо, - пообещал Джон и крикнул кому-то в сторону: - Эй, сюда! Еще один живой!

Словно в кошмарном сне, вспомнились строчки из письма Эми: «Недавно в больницу, рядом с которой я живу, привезли двух раненых техасских солдат… Моя соседка узнала одного из них, – говорит, этот парень жил от нас через два дома… Его принудили стрелять в своих?..»

Только не в плен!

- Не надо, Лев. Не надо…
Показалось, будто Джон дружески треплет меня за плечо.
- Выживешь. Подлатаем.

Без ног? Я покачал головой, – или попытался, ничего уже не чувствовал. Лишь невесомость и покой.

Убежать в смерть не получилось: в реальность вернула волна боли. Я заорал так, что почувствовал, как сосуды полопались в глазах. Мне показалось, я горю живьем: запах паленой человеческой плоти, аж затошнило. Не понимал, где нахожусь: знакомые палаточные стены, цветы на полках, которые видел не раз. Только не мог вспомнить, где именно. Рванулся вперед и, к моему удивлению, это получилось – спина оторвалась от поверхности. Вращая глазами, я сидел на длинном железном столе, вокруг люди. Кричат. Что-то требуют. Незнакомцы.

Рука одного мощно пригвоздила меня обратно:
- Лежать!
- Реакция есть!
- Давление поднимайте.
- Подключай!

Ничего не понимал. Тела не чувствовал, боли тоже. Словно плыл в засасывающем водовороте, потеряв ориентир. Повернул голову, выкинул вперед руку – это получилось столь легко и мощно, что чуть не упал со стола. Металлическая опора подо мной заходила ходуном.

Не чувствуя пальцев, схватил самого ближайшего докторишку за халат и дернул к себе. Его глаза дико вытаращились:
- Отпусти… больно… - прохрипел он.
- Где я?! – прорычал свирепо.
- В Эвансвилле. – Властный голос за спиной, рука этого человека держала меня в лежачем положении. – В полевом военном госпитале.

Точно, в госпитале. Теперь я узнал цветы и стены, не раз навещал здесь бойцов.

Выпустил рыпающегося доктора, посмотрел вверх, встретившись со стальными глазами. Рыжеватые локоны, смутно знакомый загар…

- Город наш? – уточнил, как в кошмаре вспоминая бегущие черные фигуры неистребимых техасских солдат.
- Наш, наш, - невозмутимо ответил человек, военный, судя по форме, виднеющейся из-под белого халата.
- Мы отбили атаку? – Не мог поверить в успех, мысли были сумбурны, как при тяжёлом болезненном бреде.
- Отбили, Айрон. – Он назвал мое имя, и я вспомнил лицо. Это Джон, друг не станет мне лгать. Конечно, отбили. Я в тылу, вокруг знакомые лица, все хорошо. И расслабился. Позволил себе погрузиться в покой.

________________________________________________

Фронтовая граница между Иллинойсом и Индианой, ноябрь 2570

- Заживление: сто процентов.
- Нервные окончания активированы.
- Двусторонняя нейросвязь установлена.
- Усилить мозговое кровообращение.
- Проверим сцепление! Можешь пошевелить рукой?

Сегодня большой день: я был взволнован тем, что смогу подняться с постели. Много недель без движения, когда не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, порядком достали.

- Только медленно.
Я поднял руку – она подчинилась беспрекословно.
- Вторую? – предложил врач. В его пальцах находился сложный пульт управления, с помощью которого он корректировал работу моего нового тела. И, черт возьми, хотя я еще ни разу не видел его, но был рад, что оно у меня снова есть. Последнее воспоминание, сохранившееся в поврежденной во время сражения памяти – мои раздробленные ноги.

Я легко и непринужденно поднял вторую руку, да так, что инерция даже сдвинула кровать. Движения мышц, трения кожи об одежду не ощущалось, но руки охотно действовали по приказу мозга.
- Полегче… - пробормотал врач, фиксируя мои показатели. Терпения не хватало, чтобы дождаться полной свободы действий. Сердце горело надеждой, что снова буду ходить.

Перед лицом висела опорная перекладина, и доктор Хэнсон предложил мне опробовать ее. Молниеносно обхватив шест и подтянувшись, я впервые увидел биопротезы, заменившие ноги. Пошевелил пальцами, подвигал коленями – превосходно! Мне не терпелось вернуться в строй, – доктор Хэнсон сказал, что если быстро освоюсь, осуществить это можно будет на этой неделе. Как раз формировался новый батальон из таких же калек, как я, способных, благодаря металлическому каркасу на теле, заменить десяток обычных бойцов. Четыре месяца больничного заточения, во время которых происходило «сращивание» моего тела и искусственных частей, не прошли даром: накопленная внутренняя энергия искала выход.

- Айрон, ты сможешь, - подбадривал меня Джон, хотя поддержка мне явно не требовалась, все работало безупречно. Я легко спустил ноги с кровати, не заметил, как встал. Протезы были феноменальным достижением человеческого гения. Грохот, сопровождающий шаг, подсказал, что благодаря большой доле металла тело стало в два раза тяжелее, но веса я совершенно не ощутил. Я вообще мало что чувствовал – мозг передавал команды напрямую конечностям, при этом к отсутствию тактильных ощущений мне еще придется привыкнуть.

Занятия длились несколько часов, пока я не научился идеально управлять новым телом. Джон все время находился рядом, подсказывал, давал советы, хотя многие не одобряли нашей дружбы, – считали, что чрезмерно близкое общение плохо скажется на моем боевом духе и будущей службе. Я должен был думать лишь о войне, не забивая голову ненужными вещами.

Это было легко: ведь ничего, кроме сражений, я не помнил. Война началась еще до появления на свет моего деда, продолжалась до моего рождения и сейчас не закончилась. Я знал, что был рожден бойцом, и то, что не погиб, потеряв руки и ноги, значило очень многое. Мог пожалеть об утрате, если б остался на всю жизнь инвалидом, ненужным балластом стране, себе и близким, но судьба распорядилась иначе, и я был счастлив остаться в строю, пусть в новом, не совсем полноценном обличии. Последние месяцы я прожил в убеждении, что создан для большего и переживу теперь любых врагов. На мониторе, украшающем стену моей больничной палаты, круглосуточно показывали вести с фронтов, и головокружительный успех нашей великолепной техасской армии лишь укреплял в каждом солдате уверенность в собственной непобедимости и силе. Всем, кто волею судьбы оказался временно недееспособен, не терпелось вернуться на фронт, отомстить за нанесенные раны, за уничтожение наших городов, полей и людей.

У меня к оркам – так уничижительно мы называли противника, чуть переделав изначальное, не менее унизительное «йорки», – была еще и личная вендетта. В голове при пробуждении застряло имя Эмили, но я не знал, кто она такая, не помнил, как выглядит. Джон просветил меня в детали трагедии.

- Вы жили в Ричмонде, – сказал он, опуская глаза под гнетом тяжких воспоминаний. Это было еще тогда, когда я лежал беспомощный и неспособный двигаться. – Орки оттеснили нас в Сомерсет, а когда мы отбили их наступление и вернулись в Ричмонд, там не осталось никого живого. Даже женщин и детей не пощадили… оставили лишь пепелища и развалины. Боюсь, Эмили уже нет в живых.

Ярость накрыла меня с головой, - хотя я не помнил лица Эмили и не знал, сколь многое нас связывает, не мог простить врагам ее смерти.

- Ты в этом уверен? – Ведь оставался еще шанс, что жители могли спрятаться в старой шахте метро или вообще эвакуироваться из города заранее.
- Я видел руины своими глазами, - шепотом поведал Леон, покачивая головой, - там не мог выжить никто, Айрон.
- Ты был там?
- Да, был, - коротко ответил Лев, стыдясь смотреть на меня, хотя я не мог винить его за жестокость вражеской армии.

С тех пор я поклялся, что отомщу за смерть девушки, и отныне жил одной этой надеждой. Даже если представить, что Эмили была бы жива, уже не было смысла в моем к ней возвращении, я больше не был полноценным мужчиной… Я стал смертоносной машиной, непобедимым солдатом, в создание которого вложена огромная сумма денег и в памяти которого нет любви, только война. Мое место – на поле боя. Цель – уничтожение врага. Любой, кто встанет на пути у армии стилфайтеров – мертвец. Неисчислимые полчища стальных солдат, неукротимыми волнами движущиеся на север, юг, восток и запад, не остановятся, пока не встретятся на другой стороне земного шара, и только тогда, когда не останется тех, кто в состоянии им сопротивляться, закончится война. Это наша святая миссия.

____________________________________________

Огайо, Индианаполис, сентябрь 2571

- Напра-во!
- Расступиться на три метра!
- Неплотной шеренгой, движения рав-ны!
- Цель – город Индианаполис! – Эти голоса звучали в голове, команды подавались напрямую мозгу, телом управлял сейчас не я. От дисциплины зависели наши жизни. Батальон должен действовать как единый механизм, слаженно и быстро. Этого можно достигнуть только руководством извне.

Батальон двигался синхронно, в едином ритме: раз-два, раз-два, раз-два, раз-два. Неустанно работали могучие ноги, толкая вперед две сотни послушных бойцов, безжалостных карателей. Незачем думать – в операторской подумают за нас. Мы контролировали лишь длину прыжка, находили оптимальное место приземления: некоторая свобода действий. Остальное – конечную цель, время и место нападения – выбирал оператор, военный с большим опытом в тактике и стратегии боя. В длящейся десятилетиями войне перелом наступил именно благодаря таким, как я, практически неуязвимым солдатам. Кроме силы, выносливости и защиты, от других бойцов нас отличала абсолютная преданность, произрастающая из благодарности за продленную жизнь, за подаренный шанс еще послужить стране. Нас не выкинули на обочину истории, не оставили медленно умирать от ран и голода, как происходило с солдатами в других частях света. Нам вновь дали в руки оружие, и мы мстили противнику за все.

Никто не мог встать на пути стилфайтера, любой, кто не сложит оружие, погибал. Но даже и тогда мы никого не щадили, ведь враг, оставленный за спиной, мог оказаться поопаснее врага на противоположной стороне боевого поля. Не допустить диверсантов в тыл, сохранить секрет наших побед – одна из главнейших составляющих успеха. В мире, где превосходство вооружения одного противника над другим давно утрачено, крайне важно было не допустить утечки информации. Иначе мы могли потерять все, чего достигли за десять последних кровопролитных лет – уверенности в полной тоталитарной победе над всем миром. Так что любой, кто становился свидетелем нашей тайны и мог передать знания потенциальным противникам, автоматически уничтожался. Мужчины и женщины, старики и подростки. Лишь маленькие дети, еще неспособные анализировать и запоминать, имели шанс. Их отправляли в специальные лагеря, где растили из них новых солдат, воинственных и непримиримых.

Это могло показаться жестоким и даже безнравственным, но не после того, что враги сделали с нами, с нашими домами. Никогда не забуду хроники сожженных городов, пустые оконные квадраты разрушенных зданий. Больницы, переполненные ранеными, нарвавшимися на мины. Все это требовало обязательного возмездия, и мы не церемонились с захватчиками и убийцами. Такова цена войны, она не терпит ни слабости, ни сострадания.

- Скорректировать движение! Два градуса северо-северо-запад. – Властный приказ, и все две сотни стилфайтеров одновременно изменили направление. Впереди уже показались первые дома некогда красивого и величественного города. Предрассветная тишина была обманчиво безмятежной, - скорее всего, на подступах к стенам нас ждет беспощадный минометный обстрел.

Я на бегу проверил крепления одежды: шейный хомут, пояс, манжеты. Да, издали мы, должно быть, выглядели, как обычные солдаты, но это было не так. Высокопрочный материал, используемый при пошиве, создавал лишь видимость военной формы. На самом деле это был особый скафандр, предохраняющий, - нет, не от пули, от зоркого глаза. Враг не должен был узнать, что прячется под ним. Голову прикрывали пуленепробиваемые шлемы, уязвимые части: лицо, защищенное прочным, хоть и пробиваемым пулями крупного калибра пластиком, и мозг, который ничем невозможно уберечь от сотрясений. Но прежде, чем враг понимал, куда нужно целиться, он уже был мертв.

По команде батальон сгруппировался и бросился в бой, стремительно преодолевая оставшееся до города расстояние. Грохот разрывающихся снарядов возвестил о начале ответного огня. Свист пуль наполнил пространство, разрушил мирное утро. Слева от меня отбросило взрывной волной бойца, но он молниеносно вскочил на ноги и вновь кинулся в атаку, невредимый. Я даже имени его не знал – некогда было познакомиться и подружиться. Не было привалов, походных кухонь, вечерних песен, - стилфайтеры были идеальными солдатами, не нуждающимися в общении, еде и отдыхе. Одна капсула, принятая внутрь, заменяла пищу и давала на сутки энергию. Это существенно облегчало обеспечение ежедневного военного быта, – если нет потребностей, то нет и проблем. Удобства и вовсе были излишни: мы не чувствовали твердости земли, даже если на нее приходилось ложиться. Переброска из одного места дислокации в другое происходила молниеносно: мы могли развивать скорость автомобиля, нам не нужны были «крылья» или «колеса». Некогда было остановиться и поразмышлять о своей судьбе, узнать истории тех, с кем бился бок о бок, - мы были созданы для войны, а не для дружеских вечеринок. Раз-два, раз-два, раз-два, раз-два, - стелющиеся двухметровые шаги приближали нас к цели для короткого победоносного сражения.

Удар потряс мою грудь, но остановил всего на долю секунды, - затем я открыл огонь по укрепленному рву, за которым прятались стрелки.

- За Эмили!!! – рычал, выпуская снаряд за снарядом и яростно наблюдая, как земля взлетает вместе с телами врагов. Стрельба прервалась, но жалости не было, только стремление убрать с пути противника. Подталкиваемый приказом, я, не колеблясь, бежал вперед. Ожесточенное сопротивление вскоре было сломлено, враг уничтожен.

Войдя в город, мы разбрелись по улицам для финальной зачистки. Я переключил оружие на огневой залп и стал поливать ближайшие здания. Старая обтрескавшаяся краска тут же занялась, теперь из горящих окон проблематично будет нас обстреливать. Таким образом продвигаясь вперед, я расчищал дорогу следующему за нами батальону медиков – они займутся ранеными и пленными. Позже на месте развалин мы построим новый город… а может и нет. Мне было все равно, думать об этом – не моя задача.

Город затих в преддверии своего падения, только слышен был позади треск голодного огня, поедающего здания вместе с попрятавшимися партизанами. Справа от меня дом был капитально разрушен, из горы бетонно-кирпичного мусора торчал лишь остов первого этажа. Я решил не доламывать развалины и прошел дальше, но напрасно: в спину прозвучал одиночный выстрел, потом второй. Пуля царапнула по металлическому корсету, издав неприятный скрип. Я развернулся, остервенело нажимая на спусковой механизм. Маленькая фигурка быстро юркнула в проем окна, но огонь догнал ее, и жизнь прервалась вместе с болезненным криком.

- Будьте бдительны. Будьте бдительны. Внимательно прочесывайте брошенные здания. Проверяйте подвалы и чердаки. – Эти приказы размеренно звучали в моей голове вот уже в течение девяти месяцев, подсказывая и направляя. Я слышал их тысячу раз, но они не стали фоном, по-прежнему принуждая к слепому действию. – Ходите по двое для безопасности. Подчиняйтесь. Исполняйте.

Я оглянулся, убедившись, что остался один, – мой случайный напарник ушел дальше. Но не стал окликать его: справлюсь сам. Пули против меня бессильны. Перебросил миномет за спину, вытащил автомат: против партизан он подходит лучше. И осторожно шагнул в оконный проем первого этажа, лишь мельком взглянув на чье-то обуглившееся тело, слишком маленькое, чтобы принадлежать мужчине. Секундная жалость была моментально подавлена во имя Эмили, ее когда-то тоже не пощадили. Жизнь за жизнь, жестокость за жестокость.

- Помните, женщины и дети тоже могут быть врагами. Забудьте о сострадании, это война, - вторил моим мыслям голос оператора.

По обломкам я взошел на бугор из разбомбленной мебели и штукатурки. Надо мной сияло чистое небо: крыша отсутствовала. Слева слышал осторожные шаги, справа – звук бряцанья оружия. Это ловушка, меня окружали.

- Отойдите на безопасное расстояние, - внушал голос, улавливая нейросигналы моего мозга и корректируя поведение в зависимости от ситуации. «Картинка», зримая моими глазами, также передавалась в операторскую, где находились живые люди, действующие согласно приказу: элитные тыловые «войска». Мы были силой, они – интеллектом. – Действуйте издалека. Воспользуйтесь огнеметом для уничтожения всех диверсантов разом. Не рискуйте понапрасну. Помните, ваше тело принадлежит нам, врагу оно не должно достаться. Служите своей стране.

Я отступил назад, – судя по шорохам, партизан было много. Не было никакой необходимости рисковать, можно снаружи спалить все здание. Но я опоздал, к моим ногам прилетела и тут же разорвалась граната, я потерялся в поднятой взрывом пыли.

Начал стрелять наугад, ориентируясь на крики. Слышал многочисленное царапанье пуль о корсет. Кажется, бросили еще и дымовую шашку, чтобы лишить меня зрения и возможности спасения, – ни черта было не видно.

- Бей его, бей!
- Умри, мразь! За наших мужей, детей и родителей! Техасская гнида!
- Стреляйте точнее!
- Сердце слева, Лора, слева!
- На нем броня! – кто-то закричал визгливо, женщина.
- В голову цельтесь, в голову! – Эти слова совпали с ударом в лицо. Защитное стекло треснуло, я окончательно ослеп, заблудился в лабиринте развалин.

- Назад! Отступить! – надрывался бестолковый оператор, в начавшемся сражении слово «назад» не совпадало с понятием «выход». Я исступленно метался, как запертый в клетке зверь, спиной натыкаясь на стены и хаотично стреляя по сторонам, левой рукой защищая лицо от шальных и направленных пуль.

Ответные выстрелы не причиняли вреда, но раздражали изрядно. Я рычал, наступал и искал партизан, радуясь каждому предсмертному крику. Еще один мощный удар по лицу, и пластик разлетелся, проясняя картину: несколько женщин, прячась за полуразрушенными самодельными баррикадами, вели огонь. Я пошел на них, поднимая автомат, и был встречен градом пуль, бивших в грудь и мажущих мимо, все более редких по мере того, как патроны у противника заканчивались. Две пули-убийцы обожгли бровь и щеку, но не смогли проникнуть сквозь металлический барьер, - мне повезло, что попали в искусственную часть черепа. Горячая кровь залепила глаз, потекла по подбородку, но кожей шеи я ее уже не чувствовал. Заревел от ожога, нажал на курок, а затем вздрогнул, чуть не выронив оружие.

Лицо. Одно в толпе, измазанное грязью и копотью, но знакомое. В воспоминаниях пустота, но сердце вдруг болезненно заныло, словно в него по рукоятку вогнали ржавый нож. Палец дрожал на курке, но голос из груди уже вопил во всю глотку: не делать того, зачем пришел – не убивать. Он был столь громким, что на время перекрыл приказы командира. Я по-прежнему не помнил своего прошлого, но знал его из рассказов Джона, видел на бережно хранимой фотографии. И особенно отчетливо представлял после нашего последнего разговора с другом…

- На фронт? Уже завтра? – с очевидной грустью, сжимая напряженный кулак, спросил Джон накануне. Это было через десять дней после того, как я впервые встал на ноги. Некогда было отлеживаться по больницам, я нужен был в строю.
- Отомщу оркам! – прорычал я, ударяя стальной рукой по поверхности стола, за который мы присели. Пластиковая прозрачная поверхность издала тонкий стон от удара, но, к счастью, не треснула. – Отомщу гнидам! За Эмили!
- Да… да… - отвел Лев взгляд, нервно вычерчивая пальцем узоры на столешнице.
- Ты одобряешь? – потребовал я ответ, мне не понравилась его невнятная реакция. Разве Джон не патриот? Техас – его родина. И моя тоже, хотя я и забыл детство.

Он поднял глаза, в них плескалась решительность, но какая-то неестественная.
- Так держать, солдат! – поднял он вверх кулак, как делали все техасцы. – Ты нужен стране! Победа будет за нами!
Я удовлетворился его слабой поддержкой, широко улыбнулся:
- Покажем оркской мрази, как нужно воевать!
- Ты прости меня, Тони, - сказал он вдруг очень тихо, снова опуская взгляд, словно не мог выдержать моего воинственного патриотизма. – Прости за все, друг.
- Ну что ты, - успокоил я его, думая, что он переживает за мои потерянные конечности, за то, что не смог уберечь от травмы. – Ты же меня спас от смерти.
- Да, да, - снова повторил он, так словно сам в это не верил. Кусанул губу, покачал головой. Вновь напряженно сжал кулак, так что хрящи побелели. А затем нерешительно вынул из нагрудного кармана фотографию и протянул через стол: - Это было в твоей военной форме, когда мы тебя обнаружили. Я сохранил. Это против правил, но я не смог… Не думал, что отдам, но… кажется, это тебе нужно.

Я уставился на незнакомое лицо девушки, держащей маленького ребенка. Не узнал, но догадался мгновенно. Голос задрожал:
- Эмили?
Джон кивнул.
- А это кто? – я разглядывал ребенка, внутри начал подниматься гнев – они убили не только девушку, но и дитя.
Друг пожал плечами: он не знал. Я мог только предполагать, что этот новорожденный – мой сын. Или дочь. На обратной стороне не было никаких надписей.
- Вот звери! – прорычал я, разрываемый ненавистью к убийцам. – Твари, ничтожества! Женщин и детей за что?!
Джон вздрогнул от яростного всплеска моих эмоций. Его лицо застыло в болезненной гримасе.
- Это война, Айрон, - тихо ответил он, его голос почудился мне смутно виноватым. – Или они нас, или мы их. Побеждает сильнейший.
- Вот именно, – подхватил я его слова, убирая фото в нагрудный карман моей защитной формы. Это фото отныне будет моим личным талисманом, я пронесу его через всю войну. – И я отомщу за смерть Эмили и ребенка, клянусь тебе! Клянусь!


И вот теперь я столкнулся с тем, чего абсолютно не ожидал: зеленые глаза, как будто выходцы из прошлого - навсегда, я думал, утерянного, - смотрели на меня с выражением безграничного шока, красивые губы приоткрылись в беззвучном крике. В руках маленький пистолет – смехотворная защита, учитывая сложившиеся обстоятельства.

Я застыл недвижимо, боясь вдохнуть. Словно пошатнулась земная ось, и я переместился во времени, оказавшись там, где не могу быть – не в Индианаполисе, а в Ричмонде, не в две тысячи пятьсот семьдесят первом году, а на два года раньше… Одна лишь мысль кружилась в голове, помимо навязчиво повторяемой трели оператора: Эми жива!!!

- Стреляй, стреляй! – орали вокруг, но девушка медлила. В её глазах – ужас узнавания. Полные губы в шоке шептали:
- Тони?.. – и повторяли уже уверенней: - Тони!
- Эмили? – автомат вывалился из рук, повис на ремне и с грохотом ударился о броню.

- Внимание! Критическая ситуация! – верещал голос в послушном мозгу. – Немедленно уходите оттуда! Любые контакты с местным населением запрещены! Помните: даже женщины и дети могут быть врагами. Уничтожьте всех или уходите!

Я воспротивился приказу поднять автомат, делая это сознательно. Делая это впервые. Единственное, о чем мог сейчас думать: Эмили жива. Но, черт возьми, почему она на стороне врага?!

- Эмили?! – выпалил я, испытывая всевозрастающую злость. - Почему ты стреляешь в меня?!
Ее лицо побелело от ответного гнева.
- Адресую тот же вопрос тебе, Тони! Ты пришел забрать мою жизнь. Ты предлагаешь мне умереть, не защищаясь?
Сжав кулаки, ненавидя, я показал на партизан пальцем:
- Почему ты за них? Почему предала страну?
- Я?! – возмутилась она яростно, вновь прицелилась мне в лицо, хотя, очевидно, нажимать на курок не хотела и не собиралась. Слёзы наполнили ее красивые усталые глаза, голос был соткан из отчаяния: - Это ты, Тони! Ты предал меня! Ушел защищать, а сам… убиваешь…

Я, оторопев от ее слов, молчал. Партизаны притихли, проникшись горем девушки и не мешая нашему странному диалогу. Да и стрелять им больше было нечем, патроны кончились, – беззащитные мишени, реши я их перебить.

- Позывной «Айрон», ответьте! Ответьте и выполняйте приказ! - И только голос в моей голове надрывался, мешая сосредоточиться на словах Эми, понять, что произошло с моей жизнью. Осознать, в чем ошибся. Кому поверил. Что натворил по незнанию.

- Разве это я пришла разрушить твой дом? – заплакала Эмили. - Посмотри вокруг, взгляни на себя, что с тобой стало! Ты предал страну, встал на чужую сторону! Я думала, ты умер. Потом сказали, ты попал в плен. Пугали, что вернешься чужим, убийцей, забудешь меня, как и другие предатели, не счесть, сколько их уже было. Но я не верила! Думала, ты не такой, писала письма, ждала, любила. И кто передо мной сейчас? Как ты мог перебежать на сторону Техаса, Тони?! – Ее последний крик повис в прогорклом воздухе, эхом разошёлся меж стен, как похоронный звон колоколов.

Далёкие редкие автоматные очереди не нарушали гнетущую атмосферу, а напротив, подчёркивали ее жирной чертой: в городе шла полным ходом зачистка, стилфайтеры по плану уничтожали всех потенциальных врагов. Детей и женщин… и я впервые отчетливо представил ужас своего положения, задумался над тем, кто я есть. Понимание пришло в одно мгновение, - стоило взглянуть во влажные от горьких слез глаза. Все мертвые враги, я осознал, могли быть бывшими друзьями…

- Немедленно покиньте это место! – истерично вопил оператор, приказывая двигаться назад. – Ваше тело принадлежит нам! Подчиняйтесь! – Я снова и снова противился принуждению, хотя это было нелегко: будто борешься сам с собой, с собственными сильными желаниями и мышечными сокращениями. Это как держать ладонь над огнем: инстинкт требует отдёрнуть руку, но, превозмогая боль, усилием воли можно продолжать пытать себя. Трудно, но реально.

- Убей его, Эмили, - требовала одна из партизанок, женщина в нелепом головном уборе серебристого цвета и старой поношенной одежде. Она тихо плакала, держа на коленях голову умирающей от ран девочки, лет шестнадцати или даже меньше…

Меня затошнило от этой картины – от самого себя, от той добровольной слепоты, в которой я жил целый год, жил и ненавидел, и уничтожал, и не скорбел над убитыми. С момента пробуждения я испытывал лишь благодарность за своё спасение, не задумываясь над тем, почему память пуста. Теперь я будто прозревал… и непонятно было, почему этого не случилось раньше, как удалось зомбировать мое сознание настолько, что я ни разу даже не задумался, прав или неправ.

Сумбур в дырявой голове обретал ясность. События медленно выстраивались в ряд, проистекали одно из другого, давая невероятные ответы: вот я на поле боя, думая, что попал в плен; а вот в стенах родной больницы, рядом Джон, которого считаю другом. Вот Леон переживает за мою жизнь, помогает поправиться. Я верил всем его словам. И вот он уже виновато прячет глаза, просит прощения, не объясняя причин… а я и не интересуюсь, – в голову не приходит, что друг мог причинить мне какое-то зло.

Подняв руку к чудом уцелевшему шлему, я нажал обратную связь:
- Оператор, необходима корректировка данных.
- Слушаю вас, - в голосе готовность содействовать, явное облегчение, что я ответил на многократный призыв.
- Вы уверены, что Индианаполис нуждается в зачистке? Не может быть ошибки?
- Абсолютно достоверная информация. Откуда сомнения, солдат?

Я неотрывно смотрел на Эмили, читая в ее глазах отчаянную надежду. Она не хотела верить, что я враг, не хотела стрелять. Не знаю, как я оказался на противоположной стороне, - наверное, об этом стоило спросить Джона, не моргнув глазом назвавшегося моим другом. Кем он на самом деле был? лжецом? подлецом? волком в овечьей шкуре? Была ли моя память повреждена случайно? или я оказался в искусственно созданной новой реальности, благодаря которой стало возможно собрать армию таких, как я, предателей-солдат, забывших, кто они на самом деле? Не потому ли нам запрещали общаться между собой, делиться историями жизни и ранения? Чтобы мы не смогли случайно раскрыть правду? И не потому ли «элитные техасские войска» оставались в тылу, на безопасном расстоянии управляя обманутыми местными солдатами, брошенными в братоубийственные бои против близких?

- Расскажите обстоятельства моего пленения, - твёрдо потребовал я у оператора, желая умереть на месте, но не смотреть в глаза Эмили; стыд поглощал, давил, проникал под кожу, в ноющее и кричащее от боли сердце. Я не искал оправданий: омерзительное чувство гадливости к самому себе, предательства распространилось внутри, тошнотворное ощущение обманутости. Как лоха развели. Не мог поверить, что целых девять месяцев убивал своих, преданный лучшим другом. Теперь его просьба о прощении открылась истинной стороной, обрела смысл…

Долго не было ответа, будто на том конце не знали, что сказать. Затем молчание прервал голос нового оператора – не того, кто был со мной обычно:
- Не слышу вас. Повторите. Не слышу вас.
Я повторил. Но, кажется, мой вопрос был слишком неудобным, чтобы удостоить его ответом.
- Внимание: потеряна связь с бойцом номер два-два-восемь-пять-четыре, позывной «Айрон». Срочно всем солдатам: найти и обезвредить. Есть основания подозревать его в измене, вероятность дезертирства: девяносто два процента. Внимание…

Я с омерзением зашипел и отступил на шаг, споткнулся, испытывая сильнейшее потрясение. Медленно поднял руку и включил звук на максимум, чтобы Эмили и остальные слышали каждое слово. Глаза женщин округлились, а Эмили, поднявшись на нетвёрдых ногах, сделала шаг вперед, обходя баррикаду. Так близко… я боялся того, что она меня коснется. Я много месяцев прожил в убеждении, что мщу за ее смерть, а оказалось, что по трупам шёл навстречу и мог даже не заметить, как она попадет под мой «каток». Столько зла совершил, что не было никакого смысла продолжать жить дальше… только умереть. Я мог сдержать обещание – погибнуть, защищая.

- Прости, - прошептал я Эмили, глядя сверху вниз и чувствуя то, что давным-давно уже не чувствовал – обжигающие слёзы и тошнотворный ком стыда в горле. Адресовал слова и другим обречённым: – Простите…

Снял миномет с плеча, повернулся спиной к горстке несчастных женщин, лицом к проему окна, сквозь который - я в этом не сомневался, - вскоре ворвутся каратели.

- Отставить, солдат! – немедленно отозвался разозлённый оператор, «вдруг» без помех услышавший меня. – Выполняйте приказ. В противном случае вас ждет принудительное уничтожение. Выбор за вами: хотите жить – возвращайтесь назад. Здание зачистят другие солдаты.
- Да пошёл ты, - устало сплюнул я, в последний раз используя обратную связь: пусть знают, так просто я теперь не сдамся. Я отлично стрелял – положу не менее десятка стилфайтеров, прежде чем меня прикончат. А может, и больше.

- Внимание всем бойцам: отмена операции. Отмена операции. Уходите из района на безопасное расстояние.
Противно пискнул в мозгу сигнал, ритмично, словно второе сердце, отсчитывая секунды в порядке убывания…
- Отступить. Включён режим самоуничтожения.

Я зарычал, впадая в бешенство, что мне не позволят даже такой малости, как самозащита, не дадут кровью искупить свое предательство. Просто ликвидируют, как пришедшую в негодность машину.

- …будет приведён в исполнение через сто восемьдесят секунд. Две минуты пятьдесят девять, две минуты пятьдесят восемь…

Рядом заплакала Эмили, дёргая меня за рукав. Я ощущал рывки, но не чувствовал прикосновения пальцев.
- Тони… - бормотала она с болью. – Тони…
- Эми, уходи. - Я не мог смотреть ей в глаза, не хотел видеть осуждение. – Забудь меня. Попробуйте прорваться или спрятаться. Здесь небезопасно. Уходите!
- Нет… - ее голос дрожал. – Я только нашла тебя… не могу вот так расстаться.
- Слишком поздно. - Я испытывал обречённость и стыд, и хотел понести наказание за все отнятые жизни. - Я уже не тот, что был раньше.
- Не бросай меня снова… - рыдала девушка, которую я так и не вспомнил, лишь узнал благодаря фотографии, неохотно отданной другом-лицемером, да почувствовал сердцем… плачущим, кричащим, истекающим кровью сердцем, оставшимся единственной живой точкой внутри моего искусственного тела.

Наверное, Джон посчитал, что опасности давно нет, раз Эмили мертва. «Я был там», - с ненавистью вспомнил я его слова, он точно знал, что никого не оставили в живых. Он был в Ричмонде, видел уничтоженных жителей и после этого спокойно мог смотреть в мои глаза, лживо рассказывая, будто бы я родился в Техасе…

Женщины гудели, обсуждая, чем я мог бы реально помочь. В основном сходились на том, что необходимо доставить меня невредимым в штабной центр, чтобы обороняющиеся узнали, наконец, с чем имеют дело. Да только не понимали, что город в плотном кольце: никому из нас не выбраться.

- Уходите все! – заорал я, до них никак не доходило, что через две минуты они погибнут, если все еще останутся рядом со мной.

- Две минуты ноль пять, две минуты ноль четыре… - таймер безжалостно и равнодушно отсчитывал секунды моей жизни.

- Они его убивают! – закричала Эмили так яростно, что даже меня поразила. Я обернулся.

Одна минута пятьдесят четыре, одна минута пятьдесят три… все ближе конец. Страшно умирать, но еще тяжелее – жить в образе убийцы. Одна минута сорок девять…

- Ведите его в подвал! – нашлась женщина с нелепым головным убором – присмотревшись, я понял, что это многослойная фольга, облепленная вокруг котелка наподобие шлема. – Там нет радиосигнала, связь должна прерваться.

- Тони, пожалуйста! – умоляла Эмили, чувствуя мое сопротивление. – Если правда хочешь помочь, пойдем со мной, живой ты принесешь больше пользы.

Лора кивнула, и я удивился выражению глаз остальных: в них не было ненависти, которую я заслуживал. Эти несчастные женщины, коих я спокойно расстреливал всего несколько минут назад, готовы были помочь – искренне, сочувственно. Эмили дергала меня за собой, и я неохотно поддался на ее отчаянные мольбы, двинулся следом за исчезающей процессией.

Одна минута ноль одна, одна минута ровно, пятьдесят девять секунд… Спотыкаясь на обломках, мы бежали к лестничному пролету, откуда стали спускаться вниз. Видимо, это убежище давно и успешно использовалось, женщины отлично знали дорогу. Сорок пять секунд…

Пыльная неприметная дверь поддалась, и мы толпой ввалились в темное сырое помещение, пахнущее мочой и потом. Здесь был очень слабый свет, но, приглядевшись, я был шокирован: повсюду стояли, сидели, лежали десятки детей, стариков и женщин. Они все смотрели на меня с неописуемым ужасом.

Сорок одна секунда… Дверь плотно закрыли. Тридцать восемь секунд, тридцать семь…

- Не помогло! – заорала Эмили, намертво вцепившись в мой рукав, как будто намеревалась вместе погибнуть.
- В шахту! – скомандовала Лора, показывая дорогу – никто из насмерть перепуганных людей женщине не воспрепятствовал. По-видимому, ей здесь доверяли.

Тридцать пять, тридцать четыре… Мы бежали настолько быстро, насколько позволяло скопление людей. Я не сразу увидел небольшой, диаметром около метра, провал в метро, сделанный, очевидно, попавшим в здание снарядом, – туда мне и нужно было попасть вслед за Эмили и Лорой. Они полезли первыми. Внутри было не очень темно, в подземном туннеле горели лампы. Пятнадцать, четырнадцать… теперь меня подгонял не только инстинкт самосохранения - кому же хочется умирать, - но и страх за других людей, которые, если я не потороплюсь, пострадают. Девять, восемь… мимолетная задержка благодаря помехам, и опять: семь, шесть…

- Не-е-ет! – закричала Эмили так громко, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Это был отчаянный вопль женщины, прощающейся навсегда. Думала ли она, что в маленьком пространстве старого туннеля умрёт тоже? Или так сильно боялась за меня?

Пять, четыре… Лора, едва дотягивающаяся мне до плеча, неловко пыталась водрузить на мою голову свою нелепую серебристую шляпу. Три… отсчет прекратился, будто связь отрезало стеной. Я слышал только свое частое захлебывающееся дыхание. Мы, трое, смотрели друг на друга полными ужаса, круглыми глазами. Время вышло… наступила полная тишина.

- Всё?.. – едва выдохнула Лора.
- Да… - неуверенно согласился я и поднял руку к голове, но Лора сильно ударила меня по пальцам.
- Жить надоело, дурень?
- Скорей сними с него броню, в ней заложена бомба… - нервно захныкала Эми.

Обе женщины буквально напали на меня, слабыми пальцами пытаясь отодрать плотно прилегающий скафандр с особо прочными креплениями, который и взрывы-то не могли толком повредить. Идеально защищающая «кожа».

- Стойте, - просил я, опасаясь причинить боль, если начну физически сопротивляться. – Да стойте же вы! – рявкнул громко. Отодвинул рукой, даже не почувствовав веса двух человеческих тел. - Это не броня…

Обе испуганно вытаращились, а когда я взялся на шейный хомут, невольно отступили.

Вздохнул. От страха, что Эмили сейчас узнает правду - что со мною стало - сердце почти остановилось. Нажал скрытую кнопку, ослабив ткань. Снял и бросил на гнилую землю перчатки. Эмили вздрогнула, увидев стальные искусственные пальцы. Следила, как они ловко расстегивают «бронежилет». А затем я закрыл глаза и развел ткань в стороны. Немного послушал наступившую мёртвую тишину - женщины даже дышать перестали - и скинул скафандр с плеч, обнажая титановую грудь, под которой билось живое сердце, один из немногих уцелевших внутренних органов.

Я чувствовал, как при дыхании натягивается кожа в верхней части шеи, соединенная с металлическим каркасом – искусственно созданным телом, которым я мог управлять как настоящим. Чувствовал, как без шейного хомута труднее стало держать голову вертикально. Но прочие ощущения, вроде прохлады от движения воздуха по коже, напряжения мышц, были мне теперь недоступны. Я продолжал существовать, мой разум был спасён и пересажен в стальное тело, могучее и неуязвимое, но я больше не был человеком. Создание человеческого гения – идеальный солдат из нерушимого сплава, стилфайтер, не знающий пощады и страха. Киборг, управляемый извне.

Лишь быстро стучащее сердце все еще принадлежало человеку, да разум, потерявший контакт с оператором и наконец-то способный мыслить самостоятельно. Я с ненавистью к себе ждал приговора любимой некогда женщины…

Она не сказала ничего… лишь нежно прижала ладонь к моей щеке, заставив живое сердце забиться еще быстрее от вложенной в жест огромной нежности.

___________________________________

Нью-Йорк. Колония для военных и политических преступников, апрель 2573

Скучающе глядя в потолок, я мысленно отсчитывал секунды до полудня – времени посещения. Мне, конечно, было непринципиально: сидеть или лежать, или даже стоять, но чем заняться, бездельничая двадцать четыре часа в сутки? Телеканалы я больше никогда не включал, был сыт по горло правительственной пропагандой. Книги редко выдавали. Спал мало, хватало пары часов для восстановления работы мозга. Вот и слонялся по камере в ожидании приятной встречи. Думал о будущем, - о прошлом вспоминать было тошно, слишком больно, слишком омерзительно, в такие минуты я начинал истово себя ненавидеть и хотел умереть, что совершенно не устраивало Эмили. А ради ее улыбки я был готов на любые испытания, тем более что худшие остались позади.

Я был рад, когда меня перевели в тюрьму для военных преступников, устал от бесконечных допросов и медицинских обследований. Я целый год был заложником врага, невольным предателем родины, но теперь сполна отдал долг, доставив в штаб - в буквальном смысле - секретное оружие противника, предотвратив массовый всемирный геноцид.

Это переломило ход войны, уравняло шансы сторон, повысило способность ньюйоркцев к защите, но я не мог не сокрушаться, что мое возвращение невольно затянуло мировой конфликт на неограниченное время. Были ли наши солдаты милосерднее техасских собак? Щадили ли они детей и женщин?

Ни одна сторона, я понял за эти годы, побывав и там, и там, не была абсолютно права. Насмотревшись патриотических роликов, сулящих солдатам и их семьям золотые горы, молодые романтики шли воевать, с идиотическим энтузиазмом совершая убийство за убийством и считая, что несут тем самым благо стране.

Беда состояла в том, что солдаты умирали за слепую веру в идеализированную, искусственно насаженную цель, тогда как на самом деле их использовали правительственные верхушки, сидящие в глубоком тылу и утопающие в роскоши вдалеке от войны. За что мы умирали? За их благополучие? Я больше не хотел быть чьей-то марионеткой. Если каждый солдат остановится и скажет «хватит», только тогда закончится масштабное кровопролитие и наступит долгожданный мир. В войне - давно пора проснуться и понять это - не бывает победителей.

Именно потому я находился в тюрьме, по статье «дезертирство». Предательство было невольным, внушенным, и мне его простили, но я отказался вернуться на фронт. По законам военного времени меня должны были расстрелять, но предпочли дать пожизненное, как представляющему ценность. Конечно, в глубине души они надеялись, что мне надоест в четырех стенах и я соглашусь пополнить ряды «новой непобедимой армии Нью-Йорка». Этого никогда не произойдет, и я в свою очередь надеялся, хотя шансов было мало, что война когда-нибудь закончится, и меня выпустят на волю, а может, даже и найдут со временем способ вернуть человеческое тело. Этой надеждой я и жил последний год. Жил ради Эмили и нашего ребенка.

Я вскочил с большой двуспальной кровати, услышав далекий скрежет металлических тюремных засовов, а затем шаги – тяжёлые мужские, легкие женские и почти незаметные детские. Примкнул к маленькому окошку, сквозь прутья решётки высматривая долгожданных гостей.

- Э-ге-ге-ей! – радостно воскликнул, когда смог разглядеть любимые черты. Эмили держала девочку за руку, трехгодовалая Энни несла для меня букетик полевых цветов, в буйстве растущих вокруг тюремной стены. – Мои любимые девочки!

Отошел, позволяя охраннику впустить посетителей, кивнул ему благодарно, как старому приятелю. Стремительно обнял жену, поднял на руки и прижал к стальной груди, под которой неистово билось живое любящее сердце, дочку.

Эмили улыбалась настолько счастливо, что не возникало и капли сомнений в ее любви, в том, что она с таким же нетерпением, как и я, ждала этот священный час один раз в день. Не важно, что я совершил – она простила меня. Не важно, кто я, она любила меня таким, каким бы я ни был, даже если неудачный случай и происки врага превратили меня в сущее чудовище. И всякий раз эта ее улыбка грела мне сердце и позволяла надеяться, что дальнейшее существование имеет смысл.

За время войны я понял одну важную истину: что бы ни случилось с нами, кем бы нас ни сделала судьба, главное – в душе остаться человеком, не очерстветь, слушать голос сердца, верить в него. И покуда есть любовь на свете – она будет спасать этот порочный мир.

__________________

Форум


Источник: https://twilightrussia.ru/forum/308-10914-1
Категория: Литературные дуэли | Добавил: Валлери (20.05.2017) | Автор: Валлери
Просмотров: 1664 | Комментарии: 6


Процитировать текст статьи: выделите текст для цитаты и нажмите сюда: ЦИТАТА






Всего комментариев: 6
0
6 Танюш8883   (14.09.2019 17:51) [Материал]
"Война... Война никогда не меняется". На какой стороне ни окажешься, всё равно станешь убийцей. Манипуляции с общественным мнением неприметно приведут к конфронтации и не успеешь оглянуться, как ты уже сидишь в окопе и ненавидишь точно таких же дуралеев как ты, только с другой стороны. В этом фанфика ещё подлее, ГГ ненавидит собственных соотечественников и фактически, стреляя в оркскую мразь, убивал сам себя. Опять Светлане удалось взболтать мои мозги и сердце. Спасибо)

0
5 Noksowl   (23.05.2017 21:31) [Материал]
Война страшна! Поступки людей, стоящих на грани жизни и смерти, с одной стороны героически, с другой жестоки. История дала прочувствовать это в полной мере!
Техасцы, несмотря на свои действия, таким образом защитили свое население в безопасности. Били врага его же собственными силами. Но теперь, когда раскрылась тайна непобедимой армии, хотя бы массовых зачисток не будет для сохранения тайны... Хорошо это или плохо? Непонятно, так как все движется не к мирному разрешению конфликта. Все только усугубляется и затягивается.
Получилось очень жизненно! Такие способы манипулирования и в наше время актуальны.
И осуждать никого не могу. Только тех, кто начал эту войну. А теперь все идет по накатанной… Как избежать собачьих боев?! Тот кто их (собак) стравливает остается в безопасности и в не их досягаемости...
Спасибо за такую глубокую и по смыслу и по сюжету историю! Удачного участия в дуэли! smile

0
4 Солнышко   (23.05.2017 01:06) [Материал]
Вонючие серые лестницы, которые никто не убирал, так как профессия уборщицы исчезла еще в прошлом веке. Неработающие лифтовые шахты и забитый до отказа, кишащий крысами мусоропровод. И это еще не самое ужасное здание в городе.
Это не к сюжету, это просто так вспомнилось, по ассоциации. В "Правилах волшебника" Ричард Сайфер просто берет и чинит крыльцо. Он не обязан, он не получит за это плату. Этим крыльцом пользуется много народа. А он берет - и чинит. Может вот так нужно начинать? С малого и с себя? Взять да привести в порядок лестничный пролет? smile

История потрясающая. Не любительская. Спасибо большое!

1
3 Тэя   (22.05.2017 13:33) [Материал]
Вууух... мне понравилось. На одном дыхании прочла. Всё-таки военные истории всегда сильно трогают. Главный герой настоящий мужчина. А Эмили (почему в пэйринге она как Амели указана?) Очень женственная. Антиутопии у меня вызывают протест. Кажется, всегда существует иной путь, чем насилие или авторитаризм/милитаризм. И читать про подобное безвыходное будущее, страшновато.
Киборгов делать научились, а воюют калашами и сталь льют. Это как у Воннегута: "Над чем бы учёные не работали, у них всегда получается оружие".
Очень жизненно написано. И слог приятный. Удачи.

1
2 Alin@   (21.05.2017 20:56) [Материал]
Поспешил он. Но в тоже время неизвестно сколько бы все длилось. Что верно, то верно. Зачем нам воевать, лучше любить друг друга. И не забывать про родных. Они дороже всех на свете

2
1 Gracie_Lou   (21.05.2017 12:07) [Материал]
В самом начале встретила пару "ошибочек" и решила что буду читать внимательно ,чтоб к чему-нибудь приколупаться biggrin ,но.....это прекрасно!Целый мир в одном рассказе!Захватывабщий сюжет,буря эмоций....Плевать на ляпы,мне очень понравилось.Спасибо! happy



Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]