Осень в этом году была холодной и дождливой. Как древняя старуха, она никуда не спешила, топталась на месте и хрустела костяшками пальцев. Больные, с воспалёнными суставами, они в то же время были цепкими и беспощадными. Перечное зелье спасало Хогвартс от эпидемии гриппа, но настроение его жителей с каждым днём портилось всё больше. По утрам ученики неохотно вставали со своих постелей и шли на занятия. Казалось, что в воздухе повисли отголоски надвигающейся бури. Пока ещё слабые, пахнущие озоном и прелым листьям, они робко касались нас и тут же отдёргивали невесомые руки. Было пока рано говорить о чём-то конкретном, но чувство тревоги прочно обосновалось в наших сердцах.

Мы вновь сблизились. Меня, Минерву и Гильберта объединяла цель и воспоминания о нашем погибшем друге. Это были прочные цепи, надёжные и крепкие. В конце сентября Розье застукали во время дуэли с учеником на год младше него. Правда, на дуэль тот фарс походил мало. У мальчика не было палочки, в то время как его противник развлекался, насылая на него далеко не безобидные чары. Впервые после случая с Эндрю Риддл не смог спасти своего приятеля от наказания. Снятые баллы и отработка были ничтожны по сравнению с пошатнувшейся властью Тома.

Мы уверенно двигались к цели, и следующей нашей жертвой стал Эйвери. Я долго сопротивлялась, не желая принимать участия в авантюре. Ведь он был моим другом, правда, не самым надежным, но я не хотела вредить ему. Блэр иронично усмехался, слушая мои доводы, а потом провёл пальцами по рваному шраму на щеке и спросил, кем же был для меня он, Гильберт? Я слишком хорошо помнила тот день, когда Джонатан изуродовал его лицо и сумел избежать наказания. Поэтому проглотила, словно кость, готовые сорваться с губ слова защиты и сказала, что сделаю всё, что от меня потребуется.

За долгие годы я в совершенстве освоила искусство лжи. Заманить Эйвери в ловушку было не сложно, как и подсунуть ему заколдованную шкатулку. Минерва трансфигурировала её из одного ядовитого растения. Оно не было смертельным, но ожоги, оставляемые им на коже, заживали очень долго. И болели. Настолько сильно, что человек порой сходил с ума от такой изощрённой пытки. Обезболивающие зелья и чары делали только хуже. Мне было жаль и Джонатана, и Гильберта. Первого я напоила чаем с подмешанным туда зельем нечувствительности, перед тем, как он взял в руки шкатулку. Пусть хотя бы на короткий промежуток времени его не будет терзать боль. Второй почувствовал себя отомщённым, когда его враг попал в медицинское крыло. Я же предала, вновь переступая через себя на пути к цели.

Убирая ближайших сторонников Риддла, мы лишали его власти на факультете и подрывали доверие учеников и профессоров к нему. Ведь если он подвел один раз, то это могло повториться вновь. А если это произошло дважды? Трижды?

В октябре Лестрейндж упал с метлы во время матча, Мальсибер слег с тяжелым отравлением. Тома стали сторониться. То тут, то там слышался шёпот, и он не был уважительным или восхищённым. Страх. Отвращение. Ненависть. Без своих сторонников Риддл стал изгоем на собственном факультете, но по-прежнему был опасным. Несколько раз мы едва не попались на горячем. Я знала, что он что-то подозревал. Возможно, даже знал, кто именно испортил ему безупречную репутацию, но у Тома не было доказательств.

Я продолжала держать ментальные блоки и оставаться рядом, чтобы не случилось. Риддл за это был искренне благодарен мне, называя своим ангелом-хранителем. С трудом сдерживаясь, чтобы во всём не признаться, я улыбалась ему, целовала и говорила, что всё скоро наладится. А оно не налаживалось.

Действуя теми методами, которыми не брезговал пользоваться Том, я всё больше чувствовала себя грязной и испорченной. Ещё одна жертва, ещё одна ложь и друг, шепчущий мне, что доверяет. Очередной громкий и безобразный скандал, а в ответ безмятежная улыбка и его тихое: «Устал, посиди со мной немного».

Дошло даже до угрозы со стороны Слизнорта лишить Риддла значка старосты. Дескать, такой ненадёжный человек не может больше быть лицом факультета. В какой-то момент я почувствовала, что что-то сломалось внутри Тома. Он стал замкнутым и молчаливым. Прежний лоск и обаяние сползли с него, как дешёвый лак, обнажая неприглядную сердцевину. Последней каплей стало то, что мы лишили его маленького, но прибыльного бизнеса. Риддл готовил зелья, сложные, опасные и запрещённые. Дядя Блэра работал в аврорате и с наводки племянника смог легко вычислить волшебника, который был посредником между Томом и заказчиками. Лавочку прикрыли, и моему другу вновь пришлось рассчитывать на мизерную школьную стипендию.

Мне было стыдно. Большинство из моих новых вещей были куплены на деньги Риддла. «Грязные деньги», — говорила Минерва. А я знала лишь то, что они не имели ни цвета, ни запаха. Это была отличная возможность прилично заработать, а условности... Да разве могли быть условности, когда отчаянно хочешь выбраться из того болота, в котором оказался не по собственной воле?

Раненый зверь опасен. Его нужно было добить. Я понимала, что когда друг возьмёт себя в руки, то нанесёт ответный удар. Точный, жёсткий, смертельный. Поэтому нам оставалось сделать последний шаг, узнав, чего больше всего боялся Риддл. Вместе с этой затянувшейся осенью должен исчезнуть тот, кто долгие пять лет подводил меня к грани. Ломал, сминал и лепил из маленькой Гермионы Грейнджер идеального друга и союзника. Во мне больше не было страха, но так же исчезло и сострадание. Том не знал об этом, не догадывался. И когда настанет время открыть карты, я не буду ни о чем сожалеть.

* * *
— Ты не обязан этим заниматься.

— Я хочу помочь.

Мы с Томом были в старой кладовке, примыкающей к классу нумерологии, и сортировали старые свитки и книги. В воздухе кружилась пыль и пахло лакированным деревом. Хрупкие жёлтые страницы грозились вот-вот рассыпаться, поэтому аккуратность и бережность сейчас были превыше всего.

— Гермиона, куда их положить? — спросил Риддл, указывая на стопку книг, которые мы уже перебрал.

— В шкаф. Только обнови на них охранные чары.

Том кивнул и занялся делом. Хотя эти издания не были раритетными, профессору не хотелось, чтобы они потерялись.

Некоторое время в комнате слышалось поскрипывание пера (это я составляла каталог) и тихое бормотание Риддла. Чары, которые необходимо наложить, не были сложными, но требовали терпения и внимательности. Послышались скрип открывающейся двери и звук, похожий на шипение рассерженной кошки. Щелчок, тихое: «Мерлин». Я не хотела оглядываться: и так знала, что увижу.

Эту злую шутку придумал Гильберт. Он же и запустил в старый скрипучий шкаф боггарта. Мне досталась роль волшебной дудочки, которая должна была заманить зверя в ловушку. Минерва в это время сторожила вход в класс, чтобы никто не смог нас потревожить. Роли были написаны, розданы и выучены на зубок. Теперь осталось сыграть их так, словно от этого зависела наша жизнь.

— Стой! Не уходи, — голос Тома был слабым, надтреснутым.

Я сначала не поверила собственным ушам. Этого не мог сказать Риддл! Он не просил — приказывал. Не мечтал — брал то, что хотел. Не обижался — мстил. Том был сталью, закалённой и прочной, а не податливой медью. Я оглянулась и с удивлением посмотрела на... себя. Вьющиеся, растрёпанные волосы, лёгкое летнее платье и бездна ненависти в глазах. Это была я и в тоже время не я. Незнакомка, которая случайно оказалась рядом с нами и теперь отравляла одним своим присутствием наш с Томом хрупкий мир.

— Ты убийца! — отрывисто воскликнула она и, развернувшись, скрылась в шкафу, напоследок громко хлопнув дверью.

— Гермиона!

На одно безумное мгновение показалось, что Риддл рванет следом за ней. Попытается остановить, уговорит остаться. Но мгновение прошло, а он так и остался стоять на месте.

Всего лишь взмахнул волшебной палочкой и устало сказал:

— Риддикулус.

В шкафу что-то заворочалось, взвыло, а потом затихло. Том сел на пол, подогнув одну ногу под себя, и совершенно не аристократично потёр красные воспалённые глаза. В последнее время он плохо спал, но старался не злоупотреблять зельями. Зависимость была плохой подругой.

Я, отложив перо и пергамент, подошла к Риддлу. Слишком медленно, чтобы это могло быть расценено как дружеский порыв. Неуверенно протянув к нему руку, я застыла в полушаге. Что я могла сейчас ему предложить? Жалость и участие — в них Том никогда не нуждался. Доверие? Он уже давно его имел. Правду? Да, это действительно единственное, что сейчас по-настоящему было для него важным.

— Том, — тихо позвала я.

Он никак не отреагировал. Продолжал всё также сидеть, ссутулившись и наклонив голову. Я опустилась рядом с ним на корточки и попросила:

— Поговори со мной.

— Зачем? Ты опять будешь лгать.

— Не... Ох, я действительно виновата перед тобой, — признание далось мне легко.

Риддл молчал. Мне необходимо было растормошить его, встряхнуть, рассердить, в конце концов! Только чтобы он не молчал — это неправильно.

Ему не нравилось, когда прикасались к его волосам. Мысль мелькнула, подразнив кончиком яркого хвоста, а потом, вильнув, исчезла. Осталось лишь желание, мимолетное и пакостливое.

Я провела ладонью по его волосам. Гладкие, мягкие, густые — они были частью, чертой на идеальном портрете. А я нарушила её. Не стёрла, нет. Лишь взъерошила, сминая целостность и принося хаос в детали.

Риддл повернулся ко мне и хмуро взглянул на ладонь, робко замершую в нескольких дюймах от его лица. Мы словно опять вернулись на несколько лет назад и играли в игру-угадайку. Вот только не было ни правил, ни ставок. Только ощущения, полунамёки, желание. И взгляд: тёмный, тяжелый, откровенный.

В этот раз первый шаг сделала я. Наклонилась, ловя чужое дыхание губами и поцеловала. А Том ответил. Не сразу, нет. Сомневался, наверное, стоит ли подпускать меня опять так близко. Стоит ли доверять?

«Кому верить, если не тебе?»

Все люди имели страхи, слабости и привязанности. Риддл не стал исключением.

Я не сопротивлялась, когда он притянул меня к себе. Стал покрывать поцелуями лицо, шею, ключицы. Мантия оказалась на полу, как и рубашка. Но нам всё равно было жарко. Хотелось большего, хотелось быть ближе. Дыхание стало тяжелым, прерывистым. Я отчаянно цеплялась за его плечи, боясь потерять хотя бы мгновение ощущение опьяняющей близости. Руки, казалось, жили своей жизнью. Пальцы спускались вниз, к груди, животу, бедрам. Задерживались на миг, рисуя замысловатые фигуры, и скользили дальше, напористо и бесстыдно. Я выгнулась и застонала, сильнее прильнув к нему. В ответ раздался мягкий смех, и Том прошептал:

— Всегда вместе... обещай...

Я кивнула. Говорить было слишком сложно, невыносимо, больно. Казалось, что один неверный звук может разрушить всю сказку, сотканную из паутины и утренней росы. Ведь это сон, всего лишь сладкий сон. А просыпаться так не хотелось...

* * *
Я сказала друзьям, что Риддл боялся смерти. Правда стала бы концом для Тома как лидера и личности. Не было сомнений в том, что Минерва и Гильберт сумели бы придумать грандиозную гадость, а я бы вновь играла роль приманки для зверя. Вот только я устала. Хватит игр. Это противостояние должно было закончиться, иначе последствия стали бы катастрофическими. Мотылёк, летящий на пламя свечи, сгорал, но стая мотыльков могла погасить пламя. А рисковать не хотелось. Нам всем нужен был мир, пусть и зыбкий, как речной песок под пальцами ног.

— Ты уверена? — Минерва не поверила мне. Чувствовала своей кошачьей сущностью фальшь, но не могла понять, в чём подвох.

— Многие боятся смерти, — я пожала плечами и безмятежно улыбнулась. — Но мы не будем пугать ею Риддла. Это жестоко.

— Гермиона...

— Хватит. Я выхожу из игры!

Меня можно было переубедить, но я не хотела слушать подругу. Она понятия не имела, что нас связывало с Томом. Не знала, каким он был на самом деле. Не ей его судить, и не мне. Время всё расставит на свои места.

* * *
Приступы боли становились всё чаще и продолжительней. Это началось ещё в конце лета, как раз перед отъездом в Хогвартс. Казалось, что в моей голове сверлили дыру размером с футбольное поле. И ковыряли, ковыряли, ковыряли, лишая меня возможности дышать. И помнить. Я становилась рассеянной и стала забывать незначительные детали. Например, что я вчера ела на ужин? Или какого цвета у Минервы шарф? Почему Риддл не любил тыквенный сок? Это всё казалось не столь важным, поэтому я старалась не заострять внимание на мелочах.

Я поделилась с Томом возникшей проблемой. Он нахмурился, долго молчал, что-то обдумывая, а потом попросил сообщать обо всех приступах, которые будут.

— Зачем тебе лишняя морока? — искренне удивилась я.

— Я хочу заботиться о тебе, Гермиона. Разве это странно? — ответил он вопросом на вопрос.

Было приятно слышать это. Лестно. Как и целовать Тома и проводить с ним всё свободное время. Постепенно всё начало возвращаться на свои места. Мерзкая свита Риддла оправилась после нашего удара и заняла место подле лидера. Он восстановил влияние на факультете, к нему вновь стали прислушиваться. Я считала, что всё в прошлом, что всё забыто, но я ошиблась.

* * *
Минерва исчезла в первый день зимы. Отправившись вечером на дополнительное занятие по трансфигурации, она на него так и не пришла. Сначала на это никто не обратил внимания. Профессор Дамблдор был уверен, что подруга прогуляла занятие по уважительной причине. Мы с Гильбертом знали, что в стенах школы ей ничего не грозило. Всё было спокойно вплоть до начала уроков на следующий день. Но когда обнаружилось, что ученица исчезла, люди начали паниковать и возмущаться. Как так? Потеряли живого человека! Старосту!

Профессора делали всё возможное, чтобы восстановить порядок в школе, но, честно говоря, получалось у них плохо. Просто отвратительно. Хогвартс был похож на растревоженный улей. Малейшая искра могла нарушить тот хрупкий баланс, который ещё существовал в его стенах.

Мне снились сны: тревожные, гадкие, остро пахнущие потом и отчаянием. Утром я всегда просыпалась на смятых перекрученных простынях, которые неприятно липли к телу. День проходил как в тумане — я не хотела думать, вспоминать, действовать. Приступы становились чаще, доходя до двух-трёх раз в сутки. Риддлу, вопреки его просьбе-приказу, я о них не рассказывала, здраво предположив, что он мог опять напоить меня какой-то дрянью. Я боялась потерять себя среди калейдоскопа кошмаров.

Через неделю после исчезновения Минервы мне приснился сон. Опять тот же пляж, шаги за спиной, женский голос, уговаривающий меня не оборачиваться — не было там ничего для тебя! — и идти дальше. Я же воспротивилась и повернула назад. Не пройдя и дюжины шагов, увидела, как пейзаж передо мной изменился, и я оказалась в пещере. В ней было мрачно, темно и сыро. Немного бледного света исходило от вросших в пол камней. Рядом с одним таким светильником стояла клетка, а в ней лежал зверек. Измученный, худой, слабый — он, что-то почувствовав, поднял голову, и я встретилась взглядом с огромными загнанными глазами подруги. Вернее, с её анимагической формой.

Вскрикнув, я побежала к ней и попыталась вытащить оттуда. Не получилось. Мои руки проходили сквозь прутья клетки, не касаясь. Я была призраком в этом сне. А рядом со мной стояла та, другая Гермиона. Гермиона-боггарт, которая ненавидела Тома.

— Не нужно было возвращаться, — грустно сказала она.

— Почему?

Гермиона-боггарт не ответила. Взмахнула рукой, куда более реальной, чем моя, и всё вокруг разлетелось осколками в разные стороны. А я осталась в темноте. Одинокая, беззащитная и призрачная, не понимающая, как двойник мог быть реальней настоящей меня.

Проснувшись, я поняла, что пора было действовать. В голове раненой птицей билась мысль, что Минерва жива и ей нужна помощь. Необходимо было идти к профессору Дамблдору. Хотя я его и недолюбливала, но он — один из немногих людей, кто действительно мог справиться с возникшей проблемой.

* * *
День прошёл как в тумане. Дамблдора вместе с директором Диппетом вызвали в Министерство магии. Чиновники каким-то образом пронюхали о беде и решили вмешаться. У меня было подозрение, что кто-то из учеников написал родителям о случившемся, а они в свою очередь подали жалобу в Министерство. Конечно, их можно понять, но это не отменяло того, что Хогвартс могли закрыть. Возвращаться назад в приют я не хотела. Сама мысль об этом вызывала у меня дрожь и желание убежать далеко-далеко, только бы не видеть опротивевших лиц воспитательниц и детей.

Вечером Дамблдор и Диппет вернулись в школу вместе с парой авроров. Они должны были помочь в поисках и найти виновного. Или того, кто мог бы им стать. Целый день я избегала Риддла. Держать ментальные блоки всё время было нереально трудно, поэтому я старалась не пересекаться с ним, пока не поговорила с Дамблдором. Я была уверена, что Том знал, что случилось с МакГонагалл. Вот только он ни за что в жизни не признался бы в этом.

На пути к кабинету декана Гриффиндора меня перехватил Эйвери. Он выглядел взволнованным и то и дело оглядывался по сторонам.

— Я спешу.

— Знаю, — он нетерпеливо кивнул и вытащил из кармана письмо. — Возьми. Прочтёшь позже.

— От кого оно? — полюбопытствовала я.

— От тебя. Нет, не стоит терять времени. Риддл... он... — Джонатан запнулся. — Не важно. Ты всё поймешь, когда прочтёшь письмо.

Он замер на мгновение, а потом наклонился и поцеловал меня, едва касаясь губами. Всё это было неправильно: письмо, поцелуй, волшебная палочка, которую Джонатан ни на мгновение не выпускал из рук, словно опасался, что на него вот-вот нападут. Вот только кто? Риддл? Или кто-то из его свиты? Кого мне следовало бояться?!

* * *
Профессор Дамблдор воспринял мои слова всерьёз. Он не стал спрашивать ничего лишнего, только поинтересовался, хочу ли я пойти с ним.

— Куда?

— В подземелья, — пояснил он. — Мы спустимся на самый нижний уровень. В темницы.

— Вы уверены, что она находится там?

Мне отчаянно нужен был положительный ответ. Это чёртово «да», даже если профессор не верил. Маленькая надежда могла дать силы бороться, а отсутствие её — уничтожить.

— Да, мисс Грейнджер. Я верю в вас.

Стало легче. Лицемерно словами успокаивать совесть, но эта передышка была необходима. Если бы я довела дело до конца и не бросила друзей на полпути, то сейчас бы Риддл не сумел им навредить. Минерва была бы рядом, читала книгу или пила чай, отчитывала детей за мелкие шалости. Моя маленькая уютная вселенная не разорвалась бы в клочья, не сделай я неправильный выбор. Впрочем, в этом не было ничего странного. Я всегда выбирала Тома, а он меня. Наша извращённая любовь-привязанность предсказуемо уничтожала на своем пути всё и всех.

* * *
В подземельях было холодно. Согревающие чары не помогали, тёплая мантия тоже. Я чувствовала себя здесь бесконечно чужой и ненужной, обузой, с которой нянчились из жалости. Мы миновали жилые помещения факультета Слизерин и спустились на три пролёта вниз. Двери заржавели, и профессор с ними долго возился, прежде чем сумел открыть.

Я сморщилась — запах был отвратительным. Такое впечатление, что что-то гнило, причём уже давно. Но, тем не менее, странные камни-светильники были повсюду. На полу, стенах, потолке — они не позволяли окунуться во тьму, но искажали всё, чего касались. Коридор казался живым, то сужаясь, то расширяясь. Я слышала, как капала вода, как кто-то вздыхал и звенел кандалами. Слышала шёпот, вязкий и липкий, как маггловский клей. В висках стало противно покалывать — приступ должен был произойти совсем скоро.

Нет, нельзя терять контроль. Надо держаться, надо найти МакГонагалл. Ведь я подвела, я виновата перед ней, перед Блэром, перед Арчи. Я их всех предала.

Покачнувшись, я прислонилась к стене и часто-часто задышала. Пусть и ненадолго, но мне должно было стать легче. Я обязана продолжить путь.

— Гермиона? — окликнул меня профессор. В его голосе слышалось беспокойство.

— Всё в порядке. Давайте продолжим поиски, — я с усилием оттолкнулась от стены и пошла следом за Дамблдором.

— Замок обыскивали несколько раз, но поисковые чары были рассчитаны на человека, — сказал он, ненавязчиво пытаясь отвлечь меня.

— Вам не пришло в голову, что надо искать кошку, — ко мне пришло запоздалое понимание. Минерва держала в тайне свои способности. Сомневаюсь, что Дамблдор зал о них до сегодняшнего дня. Наверняка это была одна из причин, почему он так легко согласился пойти со мной на поиски.

— Верно. Сейчас я хочу исправить свою оплошность, — подтвердил он мои догадки. — Могут быть задействованы чары невидимости. Ты знаешь контрзаклятье?

Я кивнула. Конечно, я его знала. Но не это сейчас меня волновало. Новый приступ душил в своих стальных объятиях, втыкая иглы в виски. Тоже мне, игольницу нашёл! Хотелось кричать, рвать и метать, а ещё плакать от бессилия. Я была слишком слабой, в то время как Том превосходил меня и силой, и изворотливостью. Ничего, я терпеливая — подожду. И на него найдётся управа, рано или поздно.

Мы шли вперёд, никуда не сворачивая, но так и не достигли конца коридора. Бесконечное путешествие, тяжелое и безнадёжное. Я всё чаще останавливалась, чтобы перевести дух. Боль была невыносимой, и мне казалось, что я вот-вот упаду. Не упала. Устояла на слабых и трясущихся, как у столетней старухи, ногах и до рези в глазах вглядываясь во тьму. Дамблдор закончил чертить хитрые вензеля в воздухе и замер, настороженно оглядываясь по сторонам. Сначала ничего не происходило, а потом в одной из маленьких камер усилилось сияние камней-светильников. Появились очертания клетки, затем — кошки. Она не стала смотреть на меня как во сне. Просто лежала, свернувшись калачиком, и что-то тихо мурлыкала себе под нос. Я улыбнулась, ощущая, как внутри подымалась волна радости и облегчения. С Минервой всё было в порядке. Она всё ещё жива.

* * *
Сознание в тот день я таки потеряла. Меня напоили успокаивающими и обезболивающими зельями и уложили спать. Ночь прошла спокойно, кошмары меня не тревожили. Всё было чудесно вплоть до того момента, как я вспомнила о письме.

Маленький помятый клочок бумаги был исписан аккуратным, убористым почерком. Моим почерком. Каждое слово до последней запятой написано моей рукой — в этом не было сомнений. Но вот содержание... Оно как исповедь приговорённого к смерти человека: краткое, отрывистое и ужасающее.

Зверь жесток и беспощаден. Зверь — хищник, который всегда жаждал крови. Но даже он не стал бы убивать своих родителей. Так кем же тогда был Том? Кем?