Я все еще скучала, хотя и прошло много времени. Апрель, май, начало июня — слишком мало, что бы забыть о его голосе. Тем более что он все время напоминал о себе. О, Том умел настаивать! Игнорировать слизеринца у меня не получалось. Я не хотела с ним разговаривать, даже видеть его красивое, надменное лицо было невыносимо для меня. Но Риддл бы не был собой, если бы не смог привлечь мое внимание.

Заколдованный учебник плавно скользил над моей головой, каждый раз уклоняясь, стоило мне попытаться поймать его. Я махала руками, подпрыгивала и даже пыталась словить его с помощью магии. Все тщетно! Учебник был гораздо шустрее и, словно в насмешку, каждый раз после особенно неудачных попыток подлетал ближе и меланхолично обмахивал меня страницами. Усталая, раскрасневшаяся, я тяжело дышала и искала глазами шутника. Им оказался Том, который с усмешкой наблюдал за моими потугами. Скрипнув зубами, я выкрикнула:

— Экспелиармус!

Парень с легкостью отразил мои чары. Снисходительно посмотрев на меня, он сказал:

— Отвратительно. И как с такой реакцией ты умудрилась обыграть меня? — задал он вопрос, и тут же ответил: — Наверняка ударив в спину. Но, Гермиона, это же так не благородно…

Я взмахнула палочкой еще раз, пробуя оглушить его. Он отбился и со смешком прокомментировал:

— Уже лучше. Я почти поверил, что ты сможешь меня зацепить.

Со сторон раздались одобрительные возгласы — ученикам явно нравилось разыгрывающееся перед ними представление.

— Благородство? — переспросила я. — Тебе ли о нем вспоминать? Ты вообще предпочитаешь сваливать всю грязную работу на своих приятелей!

В последнее слово я постаралась вложить все презрение и ненависть, на которые была способна. Риддл недобро прищурил глаза и, стоило мне отвлечься, сделал молниеносный выпад в мою сторону. Палочка выскользнула из пальцев и оказалась у него в руках. Том медленно улыбнулся, он был доволен своей безобразной выходкой. Вот только где-то в глубине темных глаз тлел крошечный огонек обиды и еще чего-то трудноопределимого. Как будто это я его предала, а Риддл отчаянно искал причину, почему я так поступила.

Ему впервые за четыре года назначили отработку. Отличник и любимец учителей дважды в неделю по вечерам чистил котлы. Представляете? Арчи ликовал и все порывался пойти посмотреть на это действие. Я его отговорила, полагая, что издевки Гриверса окончательно выведут Тома из себя. Слизеринец и так ходил темнее тучи. Даже вечная маска хладнокровия и спокойствия давала трещину, стоило кому-то упомянуть о том злосчастном вечере. Минерва лишь качала головой, наблюдая за творившимся вокруг безобразием. Когда же я призналась ей, что это я заколдовала Риддла, она назвала меня глупым ребенком, а всю затею — возней в песочнице, которая не доведет меня до добра.

И вот теперь Том стоял напротив меня, а я была беспомощна. Рядом его верные «друзья» и несколько любопытных учеников, от которых ждать помощи бесполезно. А я совсем одна, как Мейбл, как Эндрю Баксли, чьи ярко-оранжевые пижамные штаны у меня всегда будут ассоциироваться с той жгучей ненавистью, которую я испытала, глядя на забавы аристократов.

Каков будет твой следующий шаг, мой друг? Отдашь ли меня на растерзание прихлебателям или сам будешь играть с жертвой? Что ты выберешь, Том?

Риддл сумел удивить меня. Он отменил заклинание, и учебник рухнул на землю у моих ног. На него упала палочка, небрежно отброшена тонкими пальцами.

— Бесполезно, — сказал он. — Ты все равно ничего не понимаешь.

И развернулся, с намереньем как можно быстрее покинуть презренное общество.

— Но, Риддл, неужели ты все так оставишь? — удивился Долохов. Наверняка он жаждал продолжения прерванной забавы и теперь недоумевал, отчего все закончилось, не успев начаться.

— Не твоего ума дело, — грубо ответил Том. — Оставь ее в покое. Грейнджер больше не будет вмешиваться в наши дела.

Уверенность, с которой он произнес это, могла развеять любые сомнения. Даже я на миг поверила ему, а потом улыбнулась. Черта с два я оставлю все как есть! Эта печальная сказка еще не закончена, и следующую страницу писать мне. И ты это отлично знаешь, Том.

* * *
Приют из года в год ни капельки не менялся. Серые, унылые стены, бездушные улыбки воспитателей и откровенно недружелюбные взгляды детей встречали меня каждый раз по возвращению из замка. Но раньше было проще. Том всегда был рядом и часто одним лишь своим присутствием мог успокоить меня. А его столь любимое «маггл», брошенное очередному дураку, объявившему мне с Риддлом войну, имело воистину волшебный эффект! Мы сразу начинали строить план, как проучить выскочку. Мы. Как странно сейчас звучало это слово. После той стычки он больше не пытался заговорить со мной. Иногда мне казалось, что Том избегал меня, старался не замечать. Мне было неприятно. По началу я злилась и обижалась, потом пару раз порывалась подойти к нему сама, но останавливалась, стоило мне вспомнить тот роковой разговор в Выручай-комнате. В конце концов, я смирилась с таким положением вещей.

Сейчас, идя по коридору в свою комнату, я остро ощущала пустоту в том месте, где всегда было тепло. Я знала, что в мою дверь больше никто не будет стучать, никто не будет окликать в коридорах и садиться рядом со мной в столовой. Мелочи, но из них состояла моя жизнь в приюте. Теперь же будет тяжело. Столь ненавистное мне одиночество тяжким грузом вновь давило на плечи.

* * *
Утром меня ждал сюрприз. Мои любимые старые туфли были добротно приклеены к половицам. Я их едва не порвала, пока отдирала. Конечно, у меня была и другая обувь, но новую обувать было жалко. Отлепив вторую туфлю, я хмуро рассматривала серую массу, очень похожую на слабое зелье соединения. Вопрос о том, чьих рук это дело, отпал за ненадобностью. Вот только зачем это Риддлу?

В дверь постучали, отвлекая меня от раздумий. Я открыла дверь, все еще сжимая туфлю в руке. На пороге стоял Том и приветливо улыбался. Я же озадаченно посмотрела на него, не понимая, зачем он пришел.

— Доброе утро, — как ни в чем не бывало поздоровался парень.

— Привет… А зачем ты туфли приклеил?

На лице Тома появилась снисходительная улыбка, а потом он сказал:

— Ну, надо же было как-то привлечь твое внимание.

— Вот как, — пробормотала я и попыталась закрыть дверь. Риддл не дал мне это сделать, ловко поставив ногу в проем.

— Не сердись. Лучше пошли завтракать, я подожду тебя в коридоре.

— Нет.

— Что нет?

— Я никуда с тобой не пойду, — упрямо выпятив подбородок, ответила я.

Задорный блеск в темных глазах угас, взгляд стал усталым. Риддл явно не рассчитывал на столь холодный прием, считая мой немой протест очередной блажью. А и правда! К чему все эти ссоры? Ведь он всего лишь травил меня зельем, подавляющим волю. Сущий пустяк, верно?

Риддл молча убрал ногу и позволил мне закрыть дверь. Смотря на аккуратный белый прямоугольник, я испытывала разочарование. Он так легко сдался. И даже не стал спорить. Это заставляло задуматься над тем, какими чернилами будет написана следующая строчка. Черными? Алыми? А может быть, зелеными? Ведь зеленый — цвет надежды и… скорби. Может, он оставит мне чистый лист и заведет новую тетрадь, где будет доминировать лишь один цвет. Но это неправильно и эгоистично.

Когда я вышла из комнаты, Том все еще стоял возле моей двери. Мы не сказали ни слова за всю дорогу, ведущую в столовую. Но, перед самым входом, парень цепко схватил меня за локоть и, наклонившись к уху, прошептал:

— Будь добра: сделай лицо поприветливей. А то, глядя на тебя, можно подумать, что ты проглотила жабу.

Конечно! Большую, темноглазую и наглую. Я попыталась отстраниться, так как мне и правда было неприятно. Он слишком сильно сжимал пальцы на моей руке, и мне было больно.

— Пусти!

— Отпущу, — легко согласился Том и тут же добавил: — А ты улыбайся.

— Я не буду!

— Придется! Я же взамен расскажу тебе, что еще приклеил в комнате. И даже помогу все исправить, не испортив вещи, — пообещал парень.

Сбросив его пальцы с моей руки, я нехотя кивнула. Вещей было жалко — их у меня и так немного. А эту странную просьбу-приказ я могла исполнить, ведь вреда от нее не будет.

Мы вошли в столовую вместе. Уже все собрались и приступили к трапезе. Подростки старались игнорировать нас и делали вид, что их чрезвычайно интересует овсянка в их тарелках.

Я с любопытством смотрела на детей, которых не видела почти год. Бен поправился, окреп и выглядел внушительно. Если бы я не знала, что он добродушнейший из людей, испугалась бы. Хелена как была дурнушкой, так и осталась. Сейчас она весело болтала с девочками, сидящими рядом с ней, и неестественно громко хихикала. Что ж поделать — она любила быть в центре внимания. Дориана я нигде не видела. Может, его усыновили? Ведь даже в нашем возрасте есть шанс обрести семью.

Эмми Бенсон похорошела. Густые льняные волосы отлично сочетались со светлой кожей, а приветливая улыбка делала ее лицо очаровательным. Я невольно взглянула на Тома. Он был хорош, слишком хорош. Даже в невзрачной приютской форме Риддл выглядел уверенно, а хмурое выражение лица только добавляло ему привлекательности. Впрочем, парень всегда умел выделяться из толпы. Интересно, а какой меня видели люди? Невзрачной и серой в сравнении со слизеринцем? Или загадочной и самоуверенной, раз я рискнула «дружить» с ним? Какой я стала в глазах людей, так долго ненавидевших меня?

Мы взяли подносы, получили еду, сели за стол и принялись поглощать пищу. Сидя рядом с ним, я ощущала тепло, исходящее от его тела. Рука Тома время от времени нечаянно задевала меня. Мы не разговаривали и этим вряд ли кого-то можно было удивить в приюте. У нас было негласное правило: не показывать слабостей и привязанностей на людях. Когда ты один против всех, то это чертовски хорошо помогает выживать!

Завтрак приближался к концу. Я уже начала строить планы на сегодняшний день. Если Том надеялся, что я как раньше буду проводить все свое свободное время вместе с ним, то он ошибается. Хватит с меня его сумасбродства и жестоких шуток! Лучше книжку почитаю или на улице погуляю.

Но моим планам не суждено было исполниться. Сзади к Тому подошел парень и насмешливо протянул:

— Так вот какая она — главная достопримечательность нашего приюта! Великий сумасшедший Риддл… Знаете, ребята, он больше похож на побитую собаку, нежели на злодея. Обычное пу-у-угало, которым ворон на огороде пугают, — голос незнакомца так и сочился ядом. Что примечательно — не звучал страх. Другие же боялись. Ненавидели, призирали, злословили, но боялись. А этот парень либо очень храбрый, либо очень глупый. Глядя на то, как заходили желваки на лице Тома, я с уверенностью могла сказать, что глупец как минимум сегодня не досчитается парочки зубов. Риддл обид не прощал.

Слизеринец отложил ложку, не спеша встал со стула и, развернувшись к насмешнику, с размаха ударил парня в челюсть. Бедняга едва устоял на ногах. Хорошо, что его поддержали мальчишки, не дав с позором упасть на пол.

Я недоверчиво посмотрела на Тома. Ну и как, скажите на милость, этот вежливый и всегда спокойный волшебник мог докатиться до махания кулаками? Я, не сдержавшись, усмехнулась и, когда он повернул ко мне голову, одними губами прошептала: «Молодец». Вы считаете, что я не права? Ну и пусть! Но и они тоже поступили плохо, наступая Риддлу на больной мозоль. Ведь он никого не трогал, а детки решили поиздеваться, забыв то, что с Риддлом шутки плохи и всегда чреваты весьма неприятными последствиями.

Том тоже в ответ подарил мне улыбку, с удовольствием принимая похвалу. На этом обмен любезностями закончился, на сцене появилось новое действующее лицо — миссис Коул.

— Вот он! Видите, что Риддл натворил? — раздался звонкий девичий голосок.

Хелена как всегда совала нос в чужие дела. И бессовестно врала, когда дело касалось меня или Тома.

— Господи, Ральф! — всплеснула руками женщина. — Немедленно иди к медсестре. Слышишь? Кто-нибудь, помогите ему дойти. Он едва на ногах держится!

— Миссис Коул, это Риддл его ударил! — наябедничала девочка, чье имя я не помнила.

— И почему я не удивляюсь? — задала воспитательница риторический вопрос. — Не прошло и дня, а ты уже успел наломать дров. Потрудись объяснить свое отвратительное поведение, Томас!

Она выжидающе посмотрела на парня. Он молчал. Я знала, что Риддл не будет оправдываться, считая это унизительным. Гордый, что б его! Это в Хогвартсе он мог спорить и что-то доказывать, а здесь Том предпочитал молчать. Ему не верили. Никогда. Впрочем, он сам был в этом виноват. Но сейчас я не могла оставить все как есть.

— Миссис Коул, — сказала я. — Ральф насмехался над Томом. Том всего лишь защищался.

Женщина с неприязнью посмотрела на меня. Давно прошло то время, когда она сочувствовала маленькой сиротке. Теперь я, как и мой старый друг, была записана в список вредителей, а им, как известно, не верили.

— Гермиона, тебе не стыдно обманывать старших? — ее голос замораживал малейшее желание продолжать спорить.

— Я говорю правду, — спокойно возразила я ей.

Знаю, битва была проиграна так и не начавшись. А победитель будет писать историю красными чернилами. Красный — это страсть, это ликование, это сила. Но кто им дал право выбирать этот цвет?

— Не верьте ей! — все та же девочка с невыразительными чертами лица. — Она все врет! Сама только что смеялась над выходкой своего дружка.

Откуда столько злости, милая? Что я тебе сделала? Ведь даже имя твое я не помню. Ловлю ее взгляд и многообещающе улыбаюсь. Девчонка побледнела и попыталась спрятаться за спинами стоявших рядом с ней ребят. Определенно длительное общение с Томом плохо влияет на меня.

— Хватит! — прикрикнула миссис Коул. — Все вы сейчас пойдете к миссис Эжбот и возьмете задания на сегодняшний день. А Риддл и Грейнджер будут дежурными в столовой. Думаю, что мытье посуды должно охладить ваш пыл и заставить задуматься над своим поведением.

Я кивнула в знак согласия, а Том лишь равнодушно пожал плечами. Чувствую, что эти каникулы будут не менее насыщены, нежели предыдущие.

* * *
Я ненавидела мыть посуду! Особенно в нашем приюте. Огромные кастрюли, множество тарелок и ложок, подносы и стаканы — бесчисленная вереница предметов, глядя на которые хочется повеситься. Моющий раствор и в подметки не годился разъедающему зелью. Если мыть посуду без специальных перчаток, то кожа становилась сухой и трескалась, а появляющиеся ранки плохо заживали. Я уже и не упоминала о толстом слое жира, который приходилось отдирать со стенок — настолько глубоко он въелся.

Риддл тоже ненавидел это занятие. Я знала, что его тошнило от слоя грязи, и он с радостью перебил бы всю кухонную утварь, но… нельзя. Поэтому парень с кислой миной на лице полоскал тарелки в холодной воде и вытирал их. Молча, не жалуясь на несправедливое наказание.

— Зачем ты ударил Ральфа? — я первая решилась нарушить тишину.

— Кого? — рассеянно переспросил он. — А-а-а… Сам виноват. Новичок, а уже строит оборотня. Ще-е-енок…

Я сосредоточенно отдирала с кастрюли пригоревший слой овсянки. Значит, злился. Плохо. Я сомневалась, что Ральф отделается синяком под глазом.

— Ты осуждаешь меня?

— Нет, и ты это прекрасно знаешь.

— Да.

Кажется, в его голосе появился намек на улыбку. Крохотный, но такой знакомый! И я черными чернилами добавила еще один штрих на странице. Постоянство и горькая улыбка — вот чего мне не хватало все это время. И я сама, добровольно, отказывалась от всего этого в угоду своим принципам. Черными чернилами пишут то, что нельзя стереть и вернуть. Но можно вернуться, верно? Начать все сначала и… опять попасть в ту же ловушку.

— Мир? — тихо спросил меня Том.

— Нет. Ты слишком заигрался, не беря в расчет ничье мнение.

Я сделала ему больно. Даже не поворачивая голову, я услышала, как он перестал вытирать тарелку, как задержал дыхание в попытке справиться с эмоциями.

— Хорошо, — безразлично бросил Риддл.

Но я-то знала, что ему хотелось хорошенько встряхнуть меня и спросить, за что я его наказывала. Том действительно не понимал таких простых, естественных вещей, как свобода и право выбора. И он будет раз за разом наступать на те же грабли, пытаясь убедить меня в своей правоте. И чтобы он ни говорил, Риддл скучал по мне так же сильно, как и я по нему. Мы были связаны прочными цепями. Они болезненные, крепкие и выжигающие клеймо там, где соприкасались с живой плотью. Вот только как научиться жить без них?

Когда мы ехали с вокзала в приют, Том всю дорогу сжимал мою руку. Мы сидели на заднем сидении форда, а водитель и миссис Эжбот впереди. Как дети, которые учились в частной школе и получали «стипендию», мы имели некоторые привилегии. Одна из них — два раза в год нас привозили и увозили с вокзала на машине. Невиданная роскошь для детей из приюта!

Риддл всю дорогу смотрел в окно на серые здания, мимо которых мы проезжали. Молчал и держал за руку. Тонкие, холодные пальцы сжимались то сильнее, то и вовсе просто накрывали сверху мою ладошку. В этом жесте было нечто одновременно трогательное и властное. Я никак не комментировала это. Смотрела вперед и старалась не разреветься. Как же плохо мне было тогда! Неправильно, совершенно неправильно и неприемлемо я поступала, отгораживаясь от Тома стенной молчания. А он не отпускал руку. И пальцы холодные, как ледышки, цеплялись за меня, как за последний рубеж. Перед чем? Я не знала, да и знать не хотела! А он молчал, в кои-веки давая мне право выбора.

Я задыхалась от жара, пылающего в груди, от холода, окутывающую мою ладонь, от боли, в клочья раздирающие мой больной разум. А он молчал…

И даже когда я забрала руку, выходя с машины, Риддл не ничего не сказал. Просто смотрел, как я ухожу вслед за миссис Эжбот. Не звал, не требовал, не просил. А я так хотела в тот момент остаться…

* * *

Вечером, когда я собиралась ложиться спать, мне под дверь просунули записку. Развернув белую бумажку, я прочла:

«Чернила на средней полке в шкафу. Футляр с палочкой на дне чемодана. Используй кожуру плодов бергамота, перетертую с волчьими ягодами. Нанеси на место, вокруг приклеенного предмета. Жди минут пять-десять.

P.s. Вещи лучше вымыть, что бы избежать неприятностей в будущем».

Не смотря ни на что, Том исполнял свои обещания. Только сначала их надо было из него вытрясти.