Позже в этот же день, когда первые эмоции немного улеглись, Гарри не мог сказать, что поразило его больше: история, рассказанная зельеваром дрожащим и прерывающимся голосом, или его лицо, напоминающее ребенка в ужасе и одновременно старика, которого покинула всякая надежда.

Была некоторая ирония в том, что Северусу пришлось объяснять, что именно он так яростно боролся против решения Гермионы, и она подавила его волю с помощью непростительного заклинания, рассказывать о причинах поступка девушки членам внутреннего круга, перед чьим взглядом все произошло. И что он ничего не заметил.

Или, по крайней мере, не слишком беспокоился и не противостоял ей, когда еще было время.

Поначалу было ожидание, раздираемое между надеждой и согласием со словами Северуса, поскольку не последовало ни сообщения, ни самой Гермионы. Восходящее солнце и тепло застало семикурсников свернувшимися на диване; даже Драко, следивший за безукоризненностью своей внешности в обществе, слишком волновался и не замечал, как сжимал подушку.

Около полудня Гарри решил, что сойдет с ума, если ничем не займется. Но в дрожь бросало от одной мысли покинуть комнату, пойти по коридорам Хогвартса, где он встретит обычных людей, не знающих, что случилось с миром в прошлую ночь.

«Пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке, пусть она вернется», — молился Гарри всевозможным богам; он не знал, правильно ли делает это, но ему было все равно.

Время от времени он смотрел на Северуса: тот стоял у одного из больших окон и смотрел на небо, не шевелясь, видимо, даже не моргая, час за часом. Зельевар был как неживой, словно камень — таким бесстрастным было его лицо. Но Гарри неплохо его знал и представлял, какая буря эмоций его переполняет.

Сначала Гарри не поверил, когда Северус объяснил, что эта миссия означает для Гермионы.

— Но это же безумие! — воскликнул он. — Волдеморт всем рискует, если убьет ее сейчас! Если кто-то из нас решит навестить ее родителей или написать им письмо, все будет кончено!

— Я знаю Темного Лорда, — устало ответил Снейп. — Он возьмет на себя этот риск. Лучше испортить план Гермионы, чем потерять поддержку сторонников.

— Но это ее план! — беспомощно возразил Гарри. — Он... он причинит ей вред, если она только что предложила ему самое желанное? Разве он ее не пощадит?

— Волдеморту плевать на верность и достижения, — прошипел Северус. — Его волнует только власть. Даже если она приведет к нему Мальчика-Который-Выжил, да хоть самого Дамблдора, он не рискнет своей властью ради нее, нет. Если он решит, что жизнь Гермионы не стоит усилий, ничто ее не спасет.

Но, несмотря на эти до ужаса логичные доводы, Гарри хотелось спорить, хотелось отрицать правду. Только выражение лица Северуса останавливало его и друзей, которым хотелось задать новые вопросы.

Однажды в этой самой комнате, казалось, целую вечность назад, Северус называл ее своей душой, любовью своей жизни. И его душа предала. Конечно, у нее были на то причины, но она наложила на него «Империус», заставила согласиться. Она напоила его зельем и помешала защитить ее, как он поклялся. Огонь в его глазах потух.

Гарри не мог этого вынести. Он отвернулся и занял пост у другого окна башни. Именно он и заметил сову, парившую к ним, рывком открыл окно и отвязал письмо от лапки птицы.

Руки Гарри тряслись так сильно, что он никак не мог справиться с конвертом. Наконец бумага поддалась, и он достал из конверта один лист.

— От Гермионы, — прошептал он, и тут же наступила тишина, будто члены Ордена одновременно задержали дыхание.

— Дорогие Гарри и Рон, — прочитал он громко и заметил, как дрожит голос, однако ему было все равно; Гарри разрывался между желанием поскорее все узнать и желанием отложить правду. — Я сейчас дома с родителями, они устроили в мою честь грандиозный обед. Не могу описать, как сильно они гордятся. Мне пришлось повторить свою речь перед ними, а папа поставил диплом в рамку. Сейчас он висит над камином, и я не представляю, как вернуть его обратно».

Гарри услышал тихий, подавленный всхлип слева от себя, и ему захотелось присоединиться к миссис Уизли. Письмо было совершенно в духе Гермионы — остроумное, смешное и немного суховатое. Он получал такие письма семь лет, и не мог представить, что это было написано под холодным взглядом Волдеморта и Пожирателей смерти. На мгновение ему захотелось поверить, что она и вправду дома, что это настоящее письмо, и для беспокойства нет повода.

«Пишу вам, чтобы сообщить — я не смогу попасть на прощальный праздник для выпускников. Пока я нахожусь у родителей, мама призналась, что больше меня никуда не отпустит в ближайшее время. Я буду по вас скучать и хочу со всеми попрощаться, но я их понимаю. Они так долго были совсем одни! А так как осенью я поступаю в колледж, это единственная возможность побыть со мной дольше недели. Так что не сердитесь. Я уверена, что в будущем у нас будет множество возможностей встретиться с другими учениками и попрощаться с Хогвартсом».

Гарри заметил, что ручка Гермионы дрожала, когда она писала эти слова, как и дрожал сейчас он сам. Подруга знала, что это ложь. Он смотрел на круглые и аккуратные петли букв «д» и «б», четкие овальные «о». Она знала, что умрет, как только допишет письмо. И все равно не отступилась ради плана.

«Пожалуйста, передайте всем мое прощание. Передайте друзьям, что я их люблю, что я наслаждалась каждой минутой вместе. И помните, наш план на Хэллоуин еще в силе. Не забудьте, я буду ждать тебя и Рона!

С любовью,

Гермиона.

P.S. И не забывайте про учебу за лето! Если хотите стать аврорами, нужно трудиться, не покладая рук!»

Голос Гарри дрогнул на последних словах, а рука непроизвольно отпустила послание. Письмо медленно опускалось на пол. В комнате царила тишина, причиной которой могла стать только толпа испуганных людей.

Прежде чем все отошли от потрясения, вызванного письмом, в окно снова послышался стук. Вторая сова направилась к профессору МакГонагалл, как только мистер Уизли открыл окно трясущимися руками.

«Дорогая профессор МакГонагалл, — голос декана звучал безрадостно, такого Гарри никогда не слышал. — Пишу вам, чтобы сообщить: мои родители пожелали, чтобы я осталась с ними на несколько недель. Мы воспользуемся возможностью и проведем больше времени вместе. Знаю, что я планировала вернуться на церемонию прощания, но надеюсь, что перемены не принесут вам неудобств. Буду очень признательна, если вы отправите мои вещи в дом родителей. Если вам необходимо мне что-то сообщить, пожалуйста, направьте письма на этот же адрес. Сосед перешлет их нам.

С наилучшими пожеланиями и благодарностью за поддержку, которую вы оказывали все годы,

Гермиона Грейнджер».

— Это значит, что?.. — наконец прошептал Рон.

— Да, — скорбно ответила МакГонагалл, побледнев. — Это значит, что наши страхи стали явью. Темный Лорд не позволит ей вернуться.

Вот каково испытать смерть друга.

Потеря Сириуса — пикник по сравнению с этим.

На Дамблдора будто навалились все прожитые годы. Он медленно поднялся со стула и неуверенно подошел к Северусу.

— Мой дорогой мальчик, — прошептал он и протянул руку, пытаясь утешить.

Один взгляд Северуса пригвоздил директора к месту и убил всякое желание приближаться у любого, кому в голову вдруг пришла такая мысль.

Это был даже не свирепый взгляд. На самом деле это было самое безобидное выражение, которое Гарри видел на лице зельевара. Северус выглядел так, будто его больше не было, все исчезло: дух, воля, сила. Исчезло вместе с его любовью.

Мгновение он стоял неподвижно, выдерживая взгляды на своем лице, и смотрел в никуда. Затем он отвернулся, будто закрыл от них свой личный ад.

— Но... это не значит, что она уже мертва, — продолжил Рон, очень медленно следуя ходу своих мыслей.

— Вряд ли она пережила ночь, — прошептала МакГонагалл, внезапно отвернувшись от Рона и Северуса и неуклюже поспешила к одному из окон. Она остановилась перед стеной, бессознательно потирая руки.

Драко, стоявший слева от Гарри, закрыл глаза, на его щеках играли желваки.

— Но она могла, — упрямо твердил Рон, повышая голос. — Если кто и мог, так это Гермиона. Она может быть еще жива. В письмах нет доказательств, что ее убили.

Странно, обычно печаль лишала Гарри всякой способности мыслить, но в зале, полном людей, которые боялись пошевелиться и произнести слово, в утро, когда самый страшный кошмар стал явью, он вдруг обнаружил в своём сознании такую ясность, которой оно никогда не обладало.

Он увидел все. Все звуки, запахи стали острее, будто чувства умирающей подруги посетили его и дали последний шанс все понять.

Он увидел, как Молли Уизли скручивает платок в тугой шнур, затем отпускает. Скручивает, отпускает. Ритм походил на незнакомое далекое сердцебиение.

Он увидел Тонкс — маленького ребенка в кресле — волосы мышино-коричневого цвета, руки протянуты вперед, будто она не надеется когда-либо снова ими пошевелить.

Фред и Джордж Уизли, бледные, как в воду опущенные; свет в их глазах, что источал остроумие и оптимизм, потух до едва заметного проблеска.

Драко. Напряженное мелкое дыхание — признак стойкой решимости не паниковать, только не перед членами Ордена; спина напряженно-прямая, будто за ним стоит отец с хлыстом и готовится ударить, стоит только волоску Драко пошевелиться.

Рон — единственный в комнате способен загореться остатком надежды в сердце, единственный, в ком достаточно молодости и гриффиндорского духа, чтобы верить перед лицом правды.

— Она может быть жива! — повторил он, в его голосе росло убеждение и страх.

Гарри видел все. Даже, как Дамблдор на мгновение закрыл глаза. Закрыл и открыл, увидев будущее, прошлое и все, в чем была его вина в этой войне. Каждую жизнь, которой он пожертвовал, все, где он ошибся.

— Да, — сказал Дамблдор, не потому что хотел, а потому что в этом зале место было только для правды.

— Но тогда мы должны ее спасти! — выкрикнул Рон. — Вы представляете, что с ней сейчас делают? Может, она еще жива, может, ее пытают! Мы должны попытаться ее вытащить.

Плечи Гарри поникли, и он опустился на диван. Слова Рона ударили его с невероятной силой, и мир вокруг завертелся.

Две мысли боролись внутри. Желание согласиться с Роном, принять легкую и бравую гриффиндорскую точку зрения было чрезвычайно сильным, но была и слизеринская сторона. Та, которая шептала, планировала и размышляла — нельзя показывать чувства даже сейчас; сторона, которая только что все увидела и поняла, говорила ему, что это невозможно.

Гермиону не спасти, если они хотят, чтобы план сработал.

Он посмотрел на членов Ордена: каждый из них был погружен в печаль. Но он заметил на лицах Уизли пылкую готовность согласиться, а на лицах Ремуса и Тонкс — зарождающуюся решимость приступить к этой спасительной миссии, которая может обернуться полным провалом.

Даже Драко, побледневший как полотно, казалось, готов согласиться. И другие члены Ордена: те, кто знали, что задумка совершенно безумная; Грюм, МакГонагалл и даже Дамблдор, они молчали.

«Кто скажет? — подумал Гарри, желая завыть и закричать от боли, которая рвала душу. — Кто скажет, что нам придется бросить ее умирать?»

— Нет. Мы не можем ее спасти.

Голос звучал надломлено, устало и слабо, и Гарри закрыл глаза, не вынеся боли.

«И снова ты должен делать за них грязную работу, — подумал он. — Человек, который потерял все».

Но затем он прогнал трусость, открыл глаза и встретился взглядом с Северусом, тот снова повернулся к присутствующим, демонстрируя каменную маску и предложение, которое означает смерть для его любимой.

Медленно и устало Гарри кивнул. Это единственный путь. Краем глаза он заметил, как глаза Ремуса и миссис Уизли широко раскрылись от удивления, как Дамблдор и Грюм так же устало кивнули, и как осознание пришло к членам Ордена.

Они не пойдут по легкому пути. Они поступят так, как следует, даже если сердца сожмутся и иссохнут в грудных клетках.

— Но... — прошептал Рон, он не способен был понять решение, которое принималось на его глазах. — Это же означает ее смерть! Мы не можем ее бросить! Они же... они будут ее насиловать, пытать, снова насиловать и снова пытать, пока она не умрет!

Он умоляюще посмотрел на Северуса.

— Да, — медленно произнес Северус, пока голос не упал до шепота.

— Но мы не можем... — Рон запнулся, оглядел лица присутствующих в поисках сочувствия или колебания. — Вы любите ее! — воскликнул он от безысходности. — Как вы можете так поступить с любимой?!

Медленно, словно каждое усилие давалось с огромным трудом, Северус закрыл глаза. Он чуть пошатнулся, и Гарри заметил, как дрожит правая рука зельевара, будто в поисках чего-то, или кого-то, рядом, но Гермиона ушла и больше никогда не вернется.

На долю секунды Гарри заметил, как рухнула стена, сломалась, как треснувший лед, острыми кусками внутрь, так что проткнула его душу.

Затем он снова открыл глаза, и Гарри ничего не увидел.

— Я сделаю то, что должен, — прошептал Северус. — Я выполню ее желание.

И, развернувшись, он направился к себе в кабинет, будто преодолевая огонь и воду. Дверь за ним закрылась.

Гарри снова почувствовал, как дышит.

Долгое время в зале стояла тишина, пока члены Ордена пытались смириться с произошедшим.

Затем, разрушив заклинание, окутавшее комнату, Молли Уизли села и опустила голову на трясущиеся руки.

— Как он может... — прошептала она. Причитание, потерявшее всю силу, материнскую дисциплину, оставившее лишь потерянную, испуганную душу позади.

Гарри снова закрыл глаза и, непроизвольно повторив жест Северуса, ущипнул себя за переносицу.

— Потому что кто-то должен был это сделать, — холодно ответил он. — А мы слишком боялись, чтобы принять решение.

— Но... — прошептал Билл, озвучивая мысли своей семьи. — Она же умрет!

— Да, — согласился Грюм. — И ради нее же будем надеяться, что это произойдет быстро.



Только когда Гарри, Рон и Драко покинули штаб-квартиру, впервые совершенно не заботясь, кто рядом с кем идет (потому что сегодняшние новости свели на нет всю борьбу между факультетами), только когда они снова оказались в привычном Хогвартсе, полном украшений и возбужденных голосов, только тогда они поняли, что сегодня прощальный праздник для выпускников.

— Нет, — судорожно прошептал Гарри. Он не мог представить, как пережить ночь среди болтающих и крайне счастливых гриффиндорцев.

— Ты не можешь уйти, — тут же твердо заявил Драко. Коридор, где они стояли, пустовал, но кто-нибудь мог появиться в любую минуту. — За вашим столом сегодня будут следить. Вы должны вести себя так, будто ничего не случилось, иначе ее жертва будет напрасна.

— Знаю, — прошептал Гарри. Он не желал озвучивать свои страхи, но, глянув на Драко, понял, что это и не требуется.

— Придерживайся ее истории, — настойчиво сказал Драко. — Думай о письме, словно оно настоящее. И хорошенько подумай, прежде чем кому-то говорить. Остальные члены Ордена, конечно, узнают, но сегодня...

— Мы не можем им сегодня рассказать, — быстро сказал Гарри. — Они не смогут себя контролировать. Не Джинни с Невиллом.

Он посмотрел в глаза Рона — широко распахнутые и пустые, будто он увидел слишком многое. Не нужно спрашивать, чтобы понять: в его голове снова и снова проигрываются воспоминания Гермионы. На мгновение Гарри обрадовался, что он не пережил то же, что и Рон, и его самого преследовали лишь картины избитой и окровавленной Гермионы, дрожащей в руках Северуса.

— Рону понадобится успокаивающее зелье, — сказал он, удивляясь способности ясно мыслить. — И что-нибудь для улучшения настроения.

Драко кивнул:

— У меня кое-что есть в личных запасах. Встретимся перед классом заклинаний.

И поспешил прочь.

Следующий час прошел как в тумане, и впервые Гарри понял, что имела в виду Гермиона, сказав однажды: хорошо натренированный ум может действовать на автопилоте большую часть времени. Рон еле тащился за Гарри; он все еще был ошеломлен, будто мир внезапно поменял цвет и ритм. А Гарри медленно продвигался к месту встречи, используя все знания о Хогвартсе, чтобы избежать людных коридоров. Если кто-то на них наткнется и увидит Рона («И меня», — мысленно признался Гарри), все может быть потеряно.

Но впервые за этот богом забытый день им повезло, и, когда они добрались до двери класса, Драко уже стоял там, на его лице застыла маска усмехающегося слизеринского принца.

— Пей, — приказал он, его голос звучал холодно и четко, но за ними скрывалась ужасающая пустота.

К удивлению Гарри, Рон молча взял зелье и быстро выпил, видимо, даже не заметив, кто его подал. Или, может, в эту ночь просто не осталось места враждебности.

Драко не отводил взгляда от Гарри.

— Выглядишь ужасно, — сказал он. — Давай помогу.

Гарри почувствовал холодок чар на лице и понял, что все следы пережитого ужаса исчезли.

— Используй окклюменцию, Гарри, — прошептал Драко. — Используй все, чему я тебя учил за последние месяцы, но не выдай себя. Справишься?

Гарри поднял подбородок, чтобы кивнуть, но не обнаружил в себе сил, чтобы закончить движение. Казалось, тело умерло, и в один миг отчаяния Гарри встретился взглядом с Драко и увидел у него те же чувства.

Сделав шаг к слизеринцу, он схватил его и почувствовал ответные объятия на один бесконечный миг грусти. Затем, успокоенные и смущенные одновременно, они отстранились друг от друга.

— Я справлюсь, — прошептал Гарри, схватил Рона за локоть и потащил за собой.

По пути к гриффиндорской башне Рон расслабился, лицо снова приобрело здоровый оттенок, и скоро он мог идти сам, без каменной хватки Гарри.

— Помнишь, чему нас научил Северус? — быстро прошептал Гарри, когда они подходили к портрету Полной Дамы. — Возьми свои чувства и спрячь их подальше, Рон. Забудь обо всем.

Рон неуверенно кивнул, на мгновение закрыв глаза, и поднял на друга взгляд, в котором не осталось и следа ужаса. Повторив за ним, Гарри запрятал все частички боли, страха и отчаяния вглубь, вдаль от сознательного, от той части, которая отвечала за движения и слова.

Было тяжело, но мысль о дворце памяти Гермионы помогла. Она делала это перед Волдемортом, а он должен справиться перед однокурсниками.

Они молча переоделись; к счастью, в спальне никого не было. Невилл спросил, где Гермиона, когда Гарри и Рон вошли в гостиную, но и он и Джинни приняли короткое объяснение о «вызове». В конце концов, у них не было причин сомневаться в словах друзей.

Когда они спустились в гостиную, в безупречной форме и отполированной обуви, комната уже пустовала, и Гарри вздохнул с облегчением. Медленно, будто в трансе, они направились в Большой зал. Не сговариваясь, они избрали путь, по которому часто ходили вместе с Гермионой, повторяя шаги семилетней дружбы, приключений, планов и надежд, которые в одно утро обратились в пепел.

Гермиона умерла. И как же безумен мир, если Гарри всерьез считал смерть лучшим вариантом и надеялся, что она мертва, потому что иначе...

Боль пронзила мысли, и он безжалостно ее подавил, сосредоточившись на каменных ступеньках. Хорошо, что чары, наложенные Драко, скрывали его настоящее лицо.

Когда они вошли в Большой зал и направились к гриффиндорскому столу, Гарри почувствовал отсутствие Гермионы, словно физическую боль. Он подавил желание вытянуть руку вправо, туда, где всегда была подруга. Но ее там больше не было и уже не будет никогда.

Он отыскал взглядом Драко, тот сидел за слизеринским столом: на его лице застыла усмешка, волосы и одежда были как всегда безупречны. Он обменивался шутками с Паркинсон, и только едва заметная напряженность и резкость во взгляде намекала на нечто большее, словно говоря, что он не просто высокомерный хлыщ, празднующий окончание школы.

Драко даже не мог говорить о ней. Он не мог показать, что скучает или что заметил ее отсутствие.

Каким-то образом эта мысли придали Гарри сил. Если может Драко, то и он сможет. И он справится. Именно этому учила Гермиона, повторяя изо дня в день. Гарри чуть не задохнулся: она учила его всему этому, чтобы он смог скрыть новости о ее смерти!

Но вот гриффиндорский стол, его место между Роном и Невиллом, золотые тарелки и приборы — на них он сможет сосредоточиться, они помогут изгнать из мыслей образ страдающей Гермионы.

Мерлин, как он сможет хоть что-то съесть?

— Гарри! — позвала Лаванда. — А где Гермиона? Почему она не с вами?

Любопытные гриффиндорцы дружно повернулись к Гарри, и он внутренне замер.

Почему не с нами? Потому что она мертва, Лаванда. Потому что занята тем, что ее пытают. Потому что Люциус Малфой насилует ее прямо сейчас. Она никогда не вернется, Лаванда. Она не...

Взгляд Гарри метнулся к столу слизеринцев, и он увидел, как Драко смотрит на него, его губы скривила усмешка, но глаза горят от напряжения, он хочет, чтобы Гарри солгал, заставляет его продолжать разговор, напоминает, почему они все это делают.

Гарри сглотнул.

— Она у родителей, — беззаботно ответил он и, не моргнув, посмотрел в глаза Лаванде. — Сначала она хотела вернуться на праздник, но родители так радовались ее появлению... — его голос стих, и он пожал плечами, будто говоря: «Да что я знаю о родителях?»

Лаванда понимающе кивнула:

— Им, должно быть, тяжело. Да и это всего лишь обычный праздничный ужин.

— Ага, — поддакнул Гарри, отпил немного тыквенного сока и притворился, что с ностальгией смотрит на других учеников.

Сегодня много разговоров не требовалось. Семикурсники выглядели немного грустно, рассказывали истории о великом времени в Хогвартсе, но, учитывая ежегодные покушения на Гарри, никто не ожидал, что он присоединится к этим историям.

Зелье в полную силу подействовало на Рона, и тот горячо обсуждал с Невиллом возможности стать профессиональным игроком в квиддич, а Джинни отпускала колкости по поводу «Пушек Педдл».

Когда Гарри снова посмотрел на слизеринский стол, он увидел, как Драко насмешливо спорит с липшей к нему Пэнси Паркинсон.

Он все-таки выжил.

Даже когда Симус Финниган стал рассказывать истории о золотой троице, напомнив всем, как они расправились с троллем и василиском, который заставил Гермиону окаменеть, и о великих днях ОД. Он вспомнил Г.А.В.Н.Э., дурацкие шапки, которые вязала Гермиона, и значки, которые она заставляла носить, как она отчитывала, пока они не сдались. Гарри почувствовал боль в груди, будто его сердце вот-вот разорвется.

Но он все-таки выжил.

Братья Криви приготовили для семикурсников альбомы с фотографиями, и, когда Гарри получил свой экземпляр, ему пришлось просматривать фотографии себя, Рона и Гермионы, как они машут, смеются, учатся вместе и обсуждают то, что казалось им важным в то время.

Была фотография, где Гермиона обнимает его после второго задания в Турнире Трех Волшебников, и Гарри снова почувствовал ее объятия, взгляд, волосы, щекочущие нос, и подумал, что все кончено, он больше никогда с ней не встретится, не послушает ее нотации, не увидит ее озорную улыбку.

И все же он выжил.

И когда встал Дамблдор, его лицо было не серьезнее обычного, обменялся взглядами с профессором МакГонагалл, которая как всегда выглядела энергично, и пожелал всем спокойного лета, даже тогда Гарри почти поверил, что жизнь продолжается.

Каким-то образом.

Но он не учел предстоящую ночь, долгую темную ночь, на протяжении которой он не посмеет подняться с кровати, потому что все должно быть как обычно, ничто не должно поставить под угрозу план. И, пока он будет лежать в темноте, свернувшись в клубок под одеялом, под защитой заглушающих чар, придут мысли, страх и отчаяние.

Он будет не единственным семикурсником, плакавшим в подушку этой ночью.