Пока Джинни закрывает дверь, я бросаю взгляд на часы – уже без пятнадцати.

- А ты успеешь? - я ловлю дверь прежде, чем она успеет ее закрыть.

- Конечно, - кивает жена и дергает дверь на себя.

- Осталось всего пятнадцать минут, - предупреждаю я, - и к тому же, мне тоже нужно принять душ.

- Ну, так иди в общую ванную.

Логично.

Я стою и смотрю на нее.

- А зачем тебе платье в душе?

Джинни качает головой и выходит, бросая платье на кровать:

- Все? Успокоился? Вообще, что с тобой происходит? Ты какой-то подозрительный.

- Я вообще подозрительный, - заверяю ее я и ухожу прочь из комнаты.

Если не успеет, пусть пеняет на себя. Я же ее предупреждал, что зайду в шесть! Почему она так поздно вспомнила про это чертово платье?

Моя голова бурлит всяческими неприятными мыслями все время, что я стою в душе. Да и времени-то нет – минут пять, не больше.

Эта записка обязательно что-то значит. Обязательно.

С какой стати кто-то будет делать моей жене комплименты?

К тому же, почти вся Британия подозревает, что в нашей семейной жизни не все в порядке. Так кому может прийти в голову прислать мне такое? Разве что… да, не хочется об этом думать.
Но пока я все еще занимаюсь этим чертовым делом, я должен быть уверен, что с ней все будет в порядке. Она же ходит везде, где не лень, вдруг попадет куда-нибудь. Или к кому-нибудь.
Про Робби я расскажу ей после вечера.

Я стягиваю полотенце, и в этом момент дверь в ванную бесцеремонно распахивается.

- Прости, мне просто нужна та расческа. Лили не положила ее на место, вот теперь и приходится…

Я стою совершенно голый, и Джинни останавливается на пороге, глядя на меня так, будто в первый раз в жизни видит голого мужчину.

- Откуда это? – она протягивает руку и касается моего правого плеча.

Вдоль плеча у меня тянется не очень красивый шрам – память о режущем проклятье, которого не удалось избежать. Я получил его, когда еще был здесь.

Вся жизнь делится на «до» и «после».

- Так, режущее, - пожимаю плечами я.

Жена так осторожно ведет пальцем вдоль пореза, что мне почти щекотно. Ее руки до сих пор еще мокрые.

- Давно? Ну, в смысле, ты его в Америке получил?

Я качаю головой и смотрю в зеркало. Через зеркало наблюдать за ней удобнее. Она не замечает того, что я смотрю на нее, и продолжает изучать мое тело. На спине тоже есть шрам, но он не такой большой.

Джинни нашла и его.

- А этот откуда?

- А этот я привез уже из Америки. За гвоздь зацепился, случайно.

Она недоверчиво хмыкает, и ее пальцы перемещаются на мою спину.

- За гвоздь?

- Да, зачарованный гвоздь. Долгая история.

Кожа на спине еще мокрая, и поэтому ее дыхание кажется очень и очень горячим. Она стоит совсем близко, точно позади меня, и я не могу увидеть ее в зеркале. Мы всегда были примерно одного роста, но я всегда был шире нее. Единственное, что мне удается разглядеть в отражении – края ее махрового халата.

Я опускаю глаза на столик, потому что мне тоже нужна расческа, и замечаю…

Черт. Нужно обернуть полотенце вокруг бедер, иначе она заметит, и тогда… а что тогда? Просто я не хочу, чтоб она замечала. И, Господи, пусть она не заметит шрам на левом бедре! И тем более, пусть не трогает его! Пусть она вообще уйдет отсюда прямо сейчас!

Я осторожно отступаю ближе к зеркалу, высвобождая место для полотенца, и оборачиваю его вокруг бедер, пока не случилась катастрофа.

- Ужас, - тихо шепчет она и в последний раз проводит ладонью по моей спине. – Просто ужас. Там что – не было нормальных колдомедиков?

- Не было, - соглашаюсь я.

Она тянется за своей расческой прямо из-за моей спины и, обдав меня своим теплым дыханием еще раз, уходит.

Можно вздохнуть с облегчением.

Интересно, сколько у нас осталось времени?

Мои наручные часы, лежащие на столике, показывают без пяти. Она так быстро приняла душ?

Я крепче затягиваю полотенце на бедрах и выхожу из ванной. Моя одежда у нее в комнате, и нужно пойти за ней.

Несмотря на то, что я столько времени прожил один, после того, как Габи нашла другого, я так и не научился управляться с одеждой. Джинни всегда пыталась меня научить разглаживать рубашки одним взмахом палочки, но все ее попытки потерпели поражение. Я просто не создан для домашнего хозяйства.

Надеюсь, полотенце достаточно скрывает мое плачевное состояние.

Она уже стоит у зеркала. Такая быстрая, надо же.

Волосы сухие, платье на ней.

- Гарри, помоги мне, пожалуйста, - просит она, попутно расправляясь с серьгами. – Я его застегнула, но там сверху есть небольшой крючок, мне не дотянуться до него.

Теперь я стою позади нее.

У ее платья открытая спина, и замочек совсем коротенький – длиной в поясницу. От копчика до… вот до этого крючка. Раньше она могла сама с этим справиться, но теперь почему-то просит меня. Ее волосы пахнут цветами. Не каким-то определенным цветком, а вообще – цветами. Так было всегда, сколько я ее помню.

Она убирает волосы со спины на грудь и улыбается своему отражению:

- Надо постричься.

Нет, не надо, и так красиво.

Под левой лопаткой родинка. Я ее помню.

Джинни торопливо собирает шпильки и поднимает волосы наверх, одновременно осведомляясь:

- Ты уже все? Уже застегнул?

- Да, - отчего-то хрипло отвечаю я.

- Спасибо.

Вежливый намек на то, что мне пора отойти от нее.

Я послушно отхожу к постели и поднимаю свой костюм, намереваясь выйти и пойти переодеваться к себе. Уже стоя возле двери, я бросаю на нее последний взгляд и замечаю, что она уже собрала волосы наверх и колдует над ними, сосредоточенно глядя на собственное отражение.

Пока еще не поздно, я успеваю спросить:

- А нельзя так оставить?

Она оборачивается ко мне и поднимает бровь:

- Что оставить?

- Волосы, - уточняю я.

- Что, прямо так и оставить? – Джинни поправляет выбившуюся прядь.

- Нет. Нельзя вообще ничего с ними не делать? Просто оставь распущенными.

Джинни улыбается и отрицательно качает головой:

- Нет, платье с открытой спиной. Какой смысл надевать такое платье, если все равно закроешь то, что открыто?

Я киваю и ухожу. Мы уже прилично опаздываем.

***

Переговоры, как всегда, занимают много времени. Я, как всегда, ничего в этом не понимаю. Я честно старалась научиться, но ничего не получилось. Как можно мусолить один договор целых два часа? При этом говорится столько высоких и громких слов, что уши глохнут, и нос закладывает. Если, как они сами утверждают, все эти деньги – ничто по сравнению с мучениями детей-сирот, то почему бы просто не взять и не подписать этот чертов контракт? Кто-то перечисляет деньги в фонд детского дома, кто-то переходит на новый уровень – или что-то переходит на новый уровень – ничего не понятно. Все присутствующие сыплют фразами, выученными из прошлогодних газет и книг для десятилетних девочек, грезящих о большой и чистой любви.
Слова «бескорыстие», «сострадание», «реальная помощь» и «большие планы» уже набили мне оскомину, и поэтому, когда официальная часть подходит к концу, я готова, сломя голову, нестись в туалет, снимать эти чертовы серьги, от которых у меня уже болят уши (или это от их болтовни?), а потом вылезти через окно и аппарировать домой.

Пошли вы все далеко и надолго, вот что!

Помощнички хреновы!

После заключительных слов я облегченно вздыхаю и оборачиваюсь к Гарри, который сидит немного позади меня и явно дремлет с открытыми глазами.

- Мне нужно в туалет.

Он сразу оживает и поднимается вместе со мной:

- Пойдем.

Я останавливаюсь с сумочкой в руках и смотрю на него:

- Что значит «пойдем»?

- Вместе. Я подожду за дверью, не бойся.

- С ума сошел? - стараясь не шипеть, шепчу я. – Нет, я пойду сама.

Гарри устало протирает лоб и соглашается:

- Ладно, иди.

Я стремглав вылетаю из зала, едва не столкнувшись с официантом. В коридоре я уже чувствую себя намного лучше. Здесь прохладнее и значительно тише. И как только Гермиона выдержала эти два часа? Она сидела рядом со всеми этими лощеными типами и даже участвовала в разговоре. Бррр!

Мне всегда нравилось слушать, как стучат каблуки по мраморному полу, и как этот стук эхом отражается от стен. В таких зданиях, как эта гостиница, всегда мраморные полы и красивые стены.

Сегодня на мне нет каблуков.

Пока он жил не с нами, я могла себе позволить и каблуки, и зонтики, и часики. А теперь он здесь, и я снова превратилась в его жену, и потому я не могу позволить себе быть выше него, не ношу зонтов и часов, потому что все это носит он. Пора уже заново к этому привыкнуть.

В туалете пока никого нет. Вот и славно.

Я подхожу к зеркалу и сразу же снимаю серьги. Если бы была моя воля, колье я бы тоже сняла. К черту украшения! Зачем они вообще нужны? Они тяжелые и сильно нагреваются.

Я бы осталась тут до конца вечера, но дверь открывается, и заходят любовницы наших лидеров. Молодые, шумные и веселые. И туалет теряет всю свою привлекательность.

За дверью меня ждет Гарри. Вот упрямый какой!

- Зачем пришел? – на этот раз не шипеть не удается. – Опозорить нас хочешь?

- Нет, хочу, чтоб о нас написали в газетах. Меня уже пару раз сфотографировали. Вот и еще, - он берет меня за плечи и разворачивает лицом к фотографу, который беззастенчиво щелкает фотоаппаратом прямо перед моим носом. – Кажется, это был ваш. Теперь все будут писать о том, что Глава Аврората пытался напасть на женский туалет. Мило, да?

- Очень мило, - я вырываюсь из его рук и отхожу подальше. – Пойдем к гостям.

Он идет следом за мной и успокаивающе заверяет:

- Через полчаса мы уйдем отсюда, так что не напрягайся.

А я и не напрягаюсь.

В зале все уже повставали с мест и теперь просто пьют и разговаривают. Пожалуй, даже полчаса – это слишком много. Я, боюсь, не выдержу.

- Привет, сестренка, - окликает меня Рон, и я, облегченно вздохнув, иду к нему.

Гарри идет следом. Вот прицепился! А я думала, он пошутил, когда сказал, чтоб я не отходила от него. Да, пошутит он, как же…

И вообще, когда он в последний раз шутил?

- Привет, Рон, - впервые за вечер искренне улыбаюсь я.

Рядом с ним стоит Гермиона, у которой такой усталый вид, что мне даже жаль ее.

- Как вы? – вполне дружелюбно интересуется брат, скользнув взглядом по мужу.

Он еще не решил, как относиться к старому другу. Конечно, после того, как Гарри ушел, Рон рвал и метал, но теперь, когда прошло столько времени, он уже успокоился.

Гермиона просто вежливо кивает нам.

- Мы хорошо, - отвечает Гарри и подает мне неизвестно откуда взявшийся бокал вина.

Я делаю глоток и чувствую, как сладко-терпкий напиток обжигает горло, а по спине проходит дрожь. Оказывается, здесь прохладно. А пять минут назад мне казалось, что жарче места не найти.

- Как вы сами? – уже после второго глотка отдаю дань приличиям я.

- Нормально, - отвечает Рон.

- Да, нормально, - вторит ему Гермиона.

Когда люди говорят, что у них все нормально – значит, они просто не могут сказать в открытую, что у них все плохо.

- Как магазин? – вступает в эту милую светскую беседу муж.

- Нормально, - опять отвечает Рон.

- Как Джордж? – уже серьезно спрашиваю я.

- Джордж… чуть не выкинул одного клиента вчера вечером. Наверное, ему стоит меньше пить.

- Что за клиент?

- Да так… датчанин какой-то. Спрашивал у нас, не продадим ли мы ему одну технологию.

Гарри заметно оживляется:

- Что за датчанин? Не сказал, как его зовут?

- Нильс… как там фамилия… ох, да не было никакой фамилии – просто Нильс.

- И что за технология ему была нужна?

Гарри, похоже, решил, что находится на допросе, а Рон превратился в подозреваемого. Или в жертву.

Брата, однако, это совсем не смущает, и он невозмутимо говорит:

- Да ерунда какая-то. Подушка-пердушка.

Гермиона давится шампанским и возмущенно шикает на него:

- Говори тише!

Гарри смеется и продолжает:

- И что – продали?

- Нет, конечно. Джордж никому не продает свои секреты, ты же знаешь.

- А много предлагал этот Нильс?

Рон кивает:

- Неразумно много. Но Джордж остался непреклонен. В конце концов, этот Нильс так разозлился, что раскраснелся, как вареный рак, и скупил все пердушки, которые были на витрине.

- Да тихо ты, - округляет глаза Гермиона.

- Да, да, я и так говорю тихо.

- А молодой этот Нильс?

- Ну, да. Лет двадцать, не больше.

- Говорил с акцентом?

- Ну, да. А что такое? Он что – в розыске?

Гарри неопределенно мотает головой:

- Может, и в розыске. И часто он бывает в Косой Аллее?

- В последнее время все чаще.

Гарри кивает сам себе и улыбается:

- Слушай, Рон, а ты не продашь мне одну свою подушку-пердушку?

Гермиона закатывает глаза, так как повторять в третий раз, чтоб они были потише – это уже слишком.

Я дергаю Гарри за рукав:

- Говори тише.

- Так это же… твой Джейми купил у меня двадцать штук на каникулах, - просто выдает Рон.

- Мне их все равно уже не найти, так что…

- Ладно, приходи завтра. Я тебе бесплатно отдам, - нисколько не удивившись, отвечает брат.

***

- Слушай, что это было? – не успев попасть домой, заводится Джинни. – Ты что творишь?

Вот, черт. Придется объясняться.

- Так надо. Там, на приеме были десятки незнакомых людей, иностранцев, так что меры предосторожности были не лишними.

Джинни дергает замок платья, не думая о том, что она раздевается прямо в прихожей. Свое рубиновое колье она уже бросила на комод, и половина шпилек валятся рядом с ним.

- Ты что – параноик? Да вокруг нас все время ошиваются сотни людей, и половина из них – иностранцы. И что? Теперь ты…

Я перебиваю ее:

- Да. Теперь я буду следить за тобой постоянно. Завтра придет Робби Ричардсон, он приглядит за тобой.

- Что?!

Она уже сбросила платье и стоит в одном белье и чулках.

- Да, Робби Ричардсон, - глупо повторяю я, глядя на нее.

Надеюсь, она не будет раздеваться догола при мне.

Нет, она опять тянется к волосам и вынимает остатки шпилек.

- Никакого Робби, ясно?

- Ясно.

Все равно я сделаю по-своему.

- Нет, ты не понял. Не надо так, как сегодня с этим туалетом. Ты сказал «ясно» и все равно пошел за мной. Вообще никого и ничего не надо.

- Ты не понимаешь. Там все серьезно, и лучше пусть кто-то будет рядом с тобой.

- Я сама могу за себя постоять. Но если мне придется защищать еще и твоего Робби Ричардсона, я не справлюсь, понятно?

Она наклоняется за платьем, хватает его и уходит наверх, в свою спальню.

Она явно издевается надо мной.