Лучшее лекарство

Джеймс

Похороны были назначены на третье ноября.
К тому моменту, когда немногочисленные родственники и гости собрались на маленьком кладбище, дождь, идущий несколько дней кряду, закончился, но болезненно-бледное небо словно распухло от рыданий и теперь скорбно нависало над предместьем Ипсвича, провожая редкими слезами маленькую процессию в черном.
Закрываясь от этих слез, волшебники раскрывали черные зонты, и с высоты можно было подумать, будто это не люди, а черные лодчонки плывут среди луж...

Джеймс плохо помнил, что происходило в эти несколько дней, после того, как рыдающая тетушка Кассиопея Блэк встретила их с Сириусом на пороге своего дома глубокой ночью. Последнее, что он помнил отчетливо – это тела, лежащие в гостиной на двух столах.
А еще помнил лицо Сириуса, который вывел его из этой гостиной на следующий день – кажется, он провел в том треклятом полосатом кресле всю ночь, но так и не понял этого, а потом все провалилось в какое-то бездонное «ничего», и Джеймс превратился в амебу.
Он лежал, свернувшись, на какой-то дурно пахнущей постели, дрейфовал на туманной границе между больным сном и больной явью, пытаясь справиться с тем бешеным воем, который рвал его изнутри, уничтожал, точил, как гниль...
Их больше нет, Джим.
Их просто больше нет.
И эта страшная истина просто не могла ужиться в его голове.
Потому что этого просто не может быть.
Они живы. Они живы, его просто обманули...

Его единственным безмолвным собеседником была тень, ползающая по стене между шкафом и окном. С ее помощью он держался за время, которое медленно, зацепив его крюком за внутренности, тащило Джеймса к третьему числу.
С тетушкой он старался не пересекаться – стоило ей увидеть его, как ее ярко накрашенные морщинистые губы начинали трястись, и она лезла за платком. За два дня ее старый, пропахший розовым маслом и кошками дом заполнился сочувствующими родственниками, но и с ними Джеймс по возможности старался не встречаться, их сочувствие было как удар ножом, и единственный человек, которого он мог выносить, был все тот же Бродяга. Хвала Мерлину, хотя бы он не обливался слезами, глядя на Джеймса. Он приносил еду, но не заставлял есть, защищал Джима от напора сердобольных бабулек и дедулек, а еще просто валялся на соседней кровати у стены и читал. Джеймс чувствовал себя как корабль, которого выбросило в море в шторм, но который еще не потерял из виду мигающую точку маяка. Бродяга стал для него такой точкой. Но Джеймс скорее съел бы свои уши, чем признался ему в этом. Но Сириус и сам это понимал, потому и не отставал от него ни на шаг в эти дни.

И сейчас он был рядом, стоял позади, как страж, несмотря на то, что у него за спиной толпилась изрядная часть его же семейства. Его дед и одновременно двоюродный дядя Джеймса, Поллукс Блэк, толкал у изголовья распахнутых могил скорбную речь о том, какой огромной потерей стало для небосвода Блэков падение звезды Дорианы, и как печально, что ни один из великолепных хроноворотов Карлуса не способен вернуть его в этот мир, гости плакали, Кассиопея скулила в свой кружевной платочек, а Джеймс не слышал ни слова...

Его занимал очень важный вопрос. Он никак не мог вспомнить название любимых маминых цветов. Все притащились с этими идиотскими каллами и нарциссами, как будто они не знают, что у нее аллергия на нарциссы!
Он очень хотел принести маме именно те самые цветы, сиреневые, с черными прожилками, которые она так любила, целую гору, если получится, такую, под которой не будет видно этой страшной дыры в земле... а потом взял и забыл название. Как полный идиот.
И никто из родственников не понимал, как это жизненно важно для Джеймса – узнать это название. Все либо смотрели на него как на помешанного, когда он внезапно обращался с вопросом об этих чертовых цветах, либо, как дурра Кэсси, принимались заливаться слезами и сочувствовать, хотя ему на хрен не нужно было их сочувствие, ему нужна была гора этих сиреневых цветов с черными прожилками! Наверное, семья просто решила, что у него крыша от горя поехала. Ну и пусть так. Ужасно не это, ужасно то, что он так и не вспомнил это название и теперь стоит здесь, как дурак, и в бессилии сжимает пустые кулаки.
А ведь когда она писала ему последнее письмо, наверняка уже была больна и знала, что умрет! Она могла сказать ему, она должна была сказать, а вместо этого интересовалась, не болеет ли он, хватает ли ему денег и все ли у него в порядке на уроках.
А он прочитал это письмо и забыл про него, прочитал и забыл!
Джеймс зажмурился, и на глазах, уже опухших, разъеденных и красных, вскипели слезы...

«Я люблю тебя, сынок!»

Мама распахивает шторы в его комнате – солнце мощным потоком вливается в комнату, просвечивает сквозь ее тонкие рукава, и ветер, не этот, холодный и злой, но теплый, июньский, напоенный тремя месяцами безделья, приносит с собой далекое эхо ее смеха, а Джеймс, уже не тот маленький одиннадцатилетний мальчик, которого она целовала в лоб утром, но взрослый сильный парень, в отчаянии сжимает кулаки, глядя в сырую яму.
В его жизни больше не будет лета. Не будет солнца, не будет смеха, не будет запаха ржаных блинчиков по утрам, не будет тонких рук в прозрачных рукавах, больше ничего не будет без нее.

Мир умер, раз в нем больше нет Дореи Поттер.
Джеймс шумно вытер глаза рукавом пиджака и глубоко вздохнул, пытаясь не дать себе развалиться на куски. Нельзя. Отец был сильным. Самым сильным человеком из всех, кого знал Джеймс. Значит и он будет таким... он должен!

...1964...

В отцовском кабинете очень темно. Джеймс знает, что в этой темноте живет Время. Оно мерцает, щелкает, сверкает, клацает, тикает. Солнце проникает сквозь узенькую щель в шторах, и золотые пылинки крутятся в косом луче, как шестеренки...
Отец работает. На нем устрашающие очки с кучей пружинок и стекол, которые делают его глаза огромными, как у стрекозы. Перед ним на столе большой хрупкий механизм, в самом сердце которого что-то щелкает и тикает...
Услышав шум, Карлус на секунду отрывается от работы и улыбается, бросая взгляд в сторону – Джеймсу четыре, он едва достает до поверхности стола, и его карие глаза жадно сверкают, ловя каждое его движение.
– Ты не потерял время? – тихо спрашивает Карлус. Джеймс трясет головой и с благоговением протягивает отцу крошечные песочные часы, которые ему поручили подержать... – Береги его, – и отец подмигивает ему, подняв на миг очки, чтобы лучше рассмотреть часики...

...1966...

– ... вставай, вставай, вот так... ты можешь стоять? Мерлинова борода... – на секунду схватив его в охапку, отец тут же отстраняет маленького шестилетнего Джеймса от себя и испуганно ощупывает его тощие руки и ноги на предмет переломов или вывихов. Джеймс хлюпает носом, а остатки метлы неторопливо осыпаются с дерева, с которого он сам шлепнулся прямо на пятую точку примерно за полминуты до того, как к дереву подбежал насмерть перепуганный отец.
– Ты хоть представляешь, как ты меня напугал?! – завершив осмотр, Карлус вдруг сильно встряхивает его за плечи. – Кто разрешил тебе взять эту метлу?! Ты хоть понимаешь, что ты мог разбиться, ты представляешь, что стало бы со мной или с мамой?!
Джеймс угрюмо смотрит на него и молча ревет, только время от времени шмыгает грязным сопливым носом.
– Никогда больше так не делай, понятно? Ты обещаешь мне?!

...1967...

– Та-ак... ты крепко держишься? Точно?
Джеймс кивает и еще крепче хватается за древко метлы, сидя впереди отца.
– Очки на месте?
Джеймс кивает. Мама закрепила их так, что голова вот-вот лопнет от тугого ремешка.
Карлус покрепче обхватывает его одной рукой, другой хватается за метлу и...
– Тогда полетели!
И они летят. Нет, не летят. Они купаются в тающей закатной дымке, они разгоняют птиц в небесах, кувыркаются, летят над самой водой, которая в лучах заката похожа на мыльную воду, ныряют, делают «мертвую петлю» и вытворяют еще Бог знает что, пока Джеймса не начинает всерьез укачивать, и тогда они приземляются в траву прямо посреди поля, где пасутся гиппогрифы мистера Суорли. И даже там они, двое мальчишек, пусть даже один совсем взрослый и уже седой, дурачатся, нападают друг на друга, а потом Карлус несет на закорках уставшего Джеймса...
– Здорово сегодня было... – бормочет сонный Джеймс. Его руки и ноги болтаются на ходу, легонько ударяясь о Карлуса.
– Здорово, – пыхтит в подтверждение отец.
– И так всегда будет. Мы всегда будем вместе, ведь правда? – он засыпает на отцовском плече и уже сквозь густую, полную вечерних ароматов и звуков дрему слышит:
– Всегда, Джейми... всегда...

Всегда...

Ты обманул меня, папа.

– ... чтобы проводить их в последний путь.
Поллукс замолчал и обратил выжидательный взгляд на Джеймса, а вслед за ним и остальные гости как по команде повернули к Джеймсу головы.
– Сохатый...
Джеймс вздрогнул, услышав голос Сириуса, осмотрелся и понял, чего все от него хотят.
Наклонившись, он поднял из кучи влажной холодной земли горсть и бросил в могилу родителей.
А когда Поллукс взмахнул палочкой, и эта куча гулко опустилась в яму, улегшись ровным розовым холмиком, Джеймс отчетливо осознал, что изрядная часть его самого навсегда останется там.
Навсегда.
После Поллукс говорил еще что-то, прежде чем начертать на надгробном камне прощальные слова, но Джеймс снова его не слушал.
Он вдруг поймал краем глаза какое-то движение неподалеку, оглянулся и увидел... Лили.
Она стояла на почтительном расстоянии от группы родственников, вся в черном, даже перчатки, только волосы горели темно-рыжим пламенем в море серо-зеленой сырой печали.
Как она здесь очутилась?
У нее и у самой был такой вид, будто она была не вполне уверена, что ей можно здесь находиться, однако она не уходила и только неловко топталась у одного из надгробий. Взгляд ее был устремлен прямо на Джеймса – на один безумный миг ему почудилось, будто она читала его мысли все это время – такое необъяснимое понимание было написано на ее бледном узком личике.
Переглянувшись с ним, она чуть опустила голову, так что длинные волосы свесились ей на лицо, и больше уже не поднимала глаз и подошла к нему, только когда все родственники по очереди принялись подходить к Джеймсу и соболезновать.
Это была сущая пытка, и ему стоило огромных усилий, чтобы не разреветься под стать Ирме Крэбб, этой необъятной шумной даме, которая своим трубным плачем перепугала всех ворон на кладбище.
Никто из них, похоже, не желал понимать, что Джеймсу тяжело слушать их речи, поэтому, когда Лили подступила к нему, теряясь и одновременно мужаясь, он уже был готов к тому, что она начнет утешать его или говорить о возможном примирении... а она вдруг просто подалась вперед и крепко обняла его.
И будь Джеймс способен еще на какие-то чувства, он бы непременно схватил ее, обнял, прижал... но сейчас у него в груди вместо прежнего горячего мотора засел кусок гранита, и Джеймс не был способен на эмоции.
Поэтому он просто позволил Эванс обнять себя, наклонившись вперед, и когда он выпрямился, она тут же отпустила его и только напоследок провела ладонью в перчатке по его руке.
Никакие слова сейчас не имели значения, и, кажется, она это тоже понимала, потому и не говорила ничего. И не плакала. За это Джеймс был ей очень благодарен.
Вывернувшись из ее рук, он уже собрался пойти вслед за остальными в дом, как вдруг взгляд его упал на руки Эванс.
– Что это? – сипло спросил он. Кусок гранита у него в груди бешено заколотился при виде двух маленьких сиреневых цветов.
Лили тоже взглянула на свои руки – и снова на Джеймса.
– Ирисы, – слегка растеряно отозвалась она.
Джеймс чуть не взорвался от внезапно накатившего воодушевления.
Ирисы, ирисы, ирисы, мать их!
– Я могу?.. – нетерпеливо прошептал он, чуть задыхаясь и указывая на цветы. Эванс, все еще не вполне понимая, что к чему, протянула ему ирисы, и Джеймс, схватив их, немедленно бросился обратно к могилам.

Лили проводила его взглядом. Подойдя к могиле, Джеймс неуклюже, неловко наклонился над ней, наколдовал вазу и засунул в нее цветы. Очень осторожно он пристроил вазочку в свежей земле в изголовье могилы – издали Лили видела, как шевелятся его губы, как будто он говорит что-то...
Горло сдавили слезы.
Она поспешно отвернулась, как будто подсматривала за чем-то очень личным, и спешно пошла за покидающими кладбище людьми в черном. Слезы заволокли ей глаза, и она ничего не видела, так что когда наткнулась на что-то, решила, что это очередное надгробие, а когда подняла взгляд, увидела, что врезалась в Сириуса. Блэк так же, как и она наблюдал за Джеймсом – и впервые за шесть лет Лили увидела на его лице такое серьезное и печальное выражение. У него за спиной стояли Ремус и Питер.
Они посмотрели друг на друга.
Лили угрюмо отвела взгляд и опустила голову, торопливо вытирая слезы и шмыгая носом.
– Держи.
Она молча приняла у Сириуса платок, не зная, как справиться с той невыразимой тоской, которая шурупом вкрутилась в сердце. Она не должна была плакать. Джеймсу и так хватает слез, но что делать, когда они так и душат, так и рвутся наружу.

Сириус поднял руку и приобнял Эванс за плечо.
Она прижалась к нему, спрятала лицо у него на плече, прижала к носу платок и зажмурилась, стараясь не очень привлекать к себе внимание. Сириус осторожно поглаживал ее по дрожащему плечу, пока она старалась справиться с собой в его укрытии, а сам неотрывно смотрел на Джеймса.
Пока они стояли так, снова начал накрапывать дождь, но Сохатый даже не думал сдвинуться с места и так и сидел на корточках у могилы...
Сириус оглянулся, и Ремус, восприняв безмолвный сигнал, подошел к нему.
– Не оставляй ее одну, – прошептал Сириус. – Здесь кругом мои родственнички, не хватало еще, чтобы они на нее набросились.
Честно признаться, Сириус не ожидал, что Эванс приедет к Джиму домой. Они ведь разругались в хлам, не разговаривали неделями, да и похороны – тягостное, давящее событие, и тем не менее, вот она, здесь, несмотря на ссоры, жуткую погоду и тяжелую обстановку – вытирает слезы его платком и сердито хлюпает носом, явно негодуя на себя за такую распущенность.
Это вызывало уважение.
Когда Лили справилась с собой, Сириус передал ее Ремусу и Питеру и они отправились догонять гостей, а он остался стоять под дождем.
Подняв повыше воротник мантии, Сириус поглубже засунул руки в карманы и нашел себе убежище под листвой маленького вяза.
И если Джеймсу приспичит сидеть здесь до самого утра, то и он будет его ждать.
Дружба – понятие круглосуточное.

Гости собрались в гостиной. Мужчины курили, женщины, словно состязаясь, у кого глаза краснее, собрались вместе на большом гостеприимном диване дома Поттеров.
Кикимер, эльф Сириуса, прибывший с Поллуксом, ходил между гостей с подносом, на котором лежали сэндвичи. Пару раз он прошипел что-то Сириусу, за что получил пинок прямо при всех – это был единственный случай за весь вечер, когда Поллукс Блэк робко, пугливо посмотрел на своего старшего внука и сразу же поспешил уйти в другую комнату.
Джеймс чувствовал себя чужим в собственном доме.
Ему трудно было вернуться сюда. На столике лежало мамино вязание, на книжной полке – раскрытая книга с очками вместо закладки – так всегда делал отец. И когда Джеймс смотрел на все эти мелочи, ему казалось, что в комнату вот-вот войдет отец, невозмутимый и суровый, с «чертиками» в глазах, газетой под мышкой и очками в руке, или мама в развевающейся шелковой мантии, похожей на восточное кимоно, принесет ни с того ни с сего сэндвич и проведет рукой по макушке.
Джеймс взлохматил волосы и тайком от тетушки опрокинул еще одну рюмку огневиски, уже четвертую по счету, как вдруг услышал, как наверху... хлопнула дверь.
Отцовский кабинет.
Только у Карлуса были ключи от него...
Не чувствуя ног, Джеймс поднялся из кресла, преодолел гостиную, взбежал по винтовой деревянной лестнице наверх, привычно перескакивая через ступеньку, и... сердце пропустило удар – дверь в самом деле была приоткрыта, и было слышно, как кто-то возится внутри.
Преодолев коридор в два прыжка, Джеймс рванул дверь на себя...
– Что ты здесь делаешь? – выпалил он, увидев посреди кабинета Питера – он стоял, согнувшись в три погибели, и когда Джеймс дернул на себя дверь, испуганно оглянулся, рванув вверх приспущенные штаны.
– Я... п-пролил сок на парадные брюки! – пожаловался Хвост и повернулся было, чтобы показать Джеймсу пятно, как вдруг у Джеймса словно лопнула какая-то струна в душе.
– УБИРАЙСЯ ОТСЮДА! – взревел он.
– Джеймс, ты ч...
Скакнув вперед, Джеймс обеими руками схватил Питера за шкирку и взашей вытолкал из кабинета.
– Ай, Джеймс, что ты делаешь, ой, отпусти! – отбивался Хвост на ходу, но Джеймс, не слыша ничего, кроме барабанного боя в ушах, стащил его по крутой лестнице вниз.
– Никто не должен туда заходить, это его кабинет, его, понятно?! – Джеймс вытолкал Питера в коридор. Хвост зацепился за спущенную штанину, не удержал равновесие и грохнулся на пол. Гостиная шумно заволновалась, из арочного прохода выбежало несколько встревоженных тетушек.
Все застыло.
– Что вылупились?! – пьяно рявкнул Джеймс и, оттолкнув с дороги Хвоста, выскочил через черный ход во внутренний двор.
В прошлый раз, когда он был дома, в этом дворике звенело лето, а сейчас он весь раскис от дождей. Из-за желтых ветвей печально выглядывал каменный сарайчик...
Сбежав по ступенек, Джеймс в сердцах пнул какое-то ведро, и оно загрохотало по каменной дорожке.
Но не успел он выпустить пар, как дверь, из которой он выскочил, снова хлопнула – следом за ним на улицу вышел Бродяга. И судя по его белому, как мел, лицу, не покурить вышел.
– Что это за цирк ты там устроил? – громко спросил он, стремительно пересекая двор. На лице у Блэка злость причудливо смешивалась с жалостью.
Джеймс порывисто оглянулся, но не успел ничего сказать, потому что Сириус вдруг с ходу толкнул его обеими руками в грудь, так что невольно отступил на пару шагов.
– Отвали! – зарычал Джеймс, отвернулся, снова повернулся: – Он влез в его кабинет, – выплюнул он. – Он влез в его...
– А я заходил в ваш сортир! – Сириус еще разок его толкнул, и Джеймс просто заклокотал от злости и несправедливости. – Набьешь и мне за это морду, чтобы все тебя пожалели? Бедный маленький мальчик! Сидит и надирается в дерьмо, пожалейте его! Ну, набьешь?! – Сириус выхватил из кармана палочку и демонстративно бросил ее на траву. – Ну давай! Набей! На...
Договорить он не успел, потому что Джеймс взорвался и с силой съездил ему кулаком по физиономии.
Сириус оступился, схватившись за лицо, но не успел Джеймс осознать, что только что ударил своего лучшего друга, как Бродяга громко сплюнул кровь на землю, размахнулся и врезал ему в ответ, но так, чтобы не попасть по очкам.
Собственная кровь заполнила рот.
Джеймс оступился, не удержался на ногах, упал сначала на одно колено, а затем целиком плюхнулся в лужу.
– Доволен? – отдуваясь, спросил Сириус, шмыгая разбитым носом и вытирая кровь со рта и подбородка. Усевшись перед Джеймсом на корточки, он сплюнул кровь в лужу. – Устроил пьяный дебош на похоронах своих предков, Сохатый. Думаешь, Карлусу и Доре это бы понравилось? А, Сохатый? – и он попытался заглянуть ему в глаза.
– Заткнись... – выдавил Джеймс и запустил в волосы все десять пальцев. – Их нет... их нет, им насрать, ты понял... – и тут он заплакал. По-настоящему, так, как плакал только в детстве – у него лились слезы, он всхлипывал и качался взад-вперед. – Им насра-ать... их не-ет, Бр...Брдга, ты п-пнмаешь?
Сириус подался вперед, крепко обхватил его одной рукой за шею, и Джеймс ударился лбом об его плечо.
– Их нет, мать твою, Бродяга, что тебе еще неп-непонятно?! – рыдал он, пьяно икая. Руки, которыми он вцепился в друга, словно свело судорогой. – Их нет! – он не то ударил Сириуса по спине рукой, сжатой в кулак, после чего взвыл, как подраненный.
– Я знаю, старик... – рычал Сириус сквозь стиснутые зубы, прилагая все усилия, чтобы и самому не зареветь. – Я знаю... – и он похлопал Джима по спине, так, словно он был младше его лет на сто.

Когда Джеймс успокоился, они вернулись в дом.
Все были встревожены случившимся и нервно перешептывались, а когда Джеймс и Сириус, взлохмаченные сражением, окровавленные и грязные, вошли в гостиную, все и вовсе затихли.
Обиженный Хвост сидел на диване и прижимал ледышку к ушибленному при падении носу. С одной стороны от него сидел Ремус и держал ведерко со льдом, а с другой – Лили. Всякий раз, когда она подносила палочку к его распухшему носу, Хвост ойкал и морщился.
– Эй... – под взглядами всех Джеймс подошел к ним и, смущаясь, сунул одну руку в карман, а другой взлохматил волосы. – Ты как, Хвост?..
Питер хмуро покосился на него снизу вверх и сделал вид, что не услышал, повернув лицо к Лили.
– Да ладно тебе, долго еще будешь распускать сопли? – проворчал Джеймс. – Ты же мародер, Хвост. Мир?
Питер горько вздохнул, но руку ему все же пожал и даже попытался улыбнуться.
– Дичего, все в борядке, – пробубнел он.
– Ну что, Эванс, нас-то подлатаешь? – спросил Сириус, когда нос Хвоста вернулся к изначальному размеру.
– Нет. Походите так в качестве наказания, – улыбнулась Лили.
Сириус со вздохом взглянул на Джеймса, которого обнимал за плечи.
– Всегда говорил, что твоя девушка – вредина, Сохатый.
Возникшая пауза была одновременно и неловкой, и какой-то... странно приятной.
Сириус словно и не заметил, в какое положение поставил друзей. Хлопнув Джеймса по спине, он схватил с проплывающего мимо подноса Кикимера сэндвич, уселся на быльце дивана и потянул к себе оставленную Карлусом книгу.

Обстановка в гостиной вернулась в прежнее тихое русло.
Джеймс снова сидел в своем кресле, но уже не пил, а ел. Жевал сэндвичи тетушки Касси один за другим и чувствовал себя так, будто выздоравливает после тяжелой болезни.
Рядом сидели его друзья.
Сириус читал и делал вид, будто ему наплевать на то, что в паре метров от него нервничает и оглядывается его родной дед.
Ремус разговаривал с Питером и Лили. Нос Питера был красным и опухшим, а Лунатик опять выглядел ужасно больным и осунувшимся.
А Лили...
Джеймс сунул в рот сэндвич, исподлобья глядя на хрупкую девушку, сидящую между Ремусом и Питером...
Красивая, даже в этом простом платье и без косметики, она сидела, напряженно сжав плечи и острые коленки, обтянутые черными колготками. Она приехала в дом чистокровных волшебников, понимая, что ей здесь будут не очень-то рады, приехала к нему, ради него, несмотря на все те жестокие и несправедливые слова, что он говорил в ее адрес...
Словно услышав его мысли, Лили вдруг посмотрела на него... а потом ласково, сочувственно поджала губы и улыбнулась одними глазами.
И в этот момент на Джеймса вдруг накатила свирепая, сокрушительная любовь ко всем этим людям.
Он не один! Пусть сейчас у него не все гладко, но все наладится! Он снова вернется в седло и больше никогда не поднимет руку на своих друзей, а потом... потом он, черт подери, женится на Лили.
Случившаяся между ними ссора теперь не вызывала у него ничего, кроме удивления и негодования.
И как он мог быть таким идиотом? Он ведь мог потерять ее навсегда! Ну уж нет, он все исправит. Она простит его, и они проживут вместе до чертовой старости – так он решил! И у них будет много детей. Очень много детей! Больше, чем у всех остальных людей – чтобы после их смерти ни один из этих детей не чувствовал себя брошенным или одиноким.
Да, именно так! Он все исправит.
Обязательно исправит!
И все будет хорошо...
Сириус неслышно сказал что-то, и парни засмеялись. Беззвучно и почти незаметно, чтобы это не выглядело бестактно.
Джеймс целиком сунул в рот последний сэндвич с тарелки, решительно встал и направился к ним.

Через пару часов Лили спросила у Ремуса, не собираются ли они с Питером вернуться в школу.
До этого они все впятером сидели на диване и вспоминали младшие курсы. Непонятно, почему на них вдруг накатила эта ностальгия. Обычно Джеймс не любил всю эту болтовню, но сегодняшний день выходил за рамки обычного, и ему даже понравилось сидеть вот так в окружении самых дорогих людей и просто говорить... говорить, говорить и говорить, пока за окнами их теплого дома лил проливной дождь.
И прерывать этот процесс не хотелось, но Джеймс подозревал, чем были вызваны слова Лили. Дело было вовсе не в Макгонагалл, чей приказ вернуться до вечера ребята уже давным-давно нарушили. Обходя гостей с подносом, Кикимер всегда тщательно избегал диван, на котором сидела Лили, тетушка Кассиопея, здороваясь с ней, протянула для рукопожатия два когтистых пальца, словно боялась испачкаться, а дядя Мариус так и вовсе громко поинтересовался у гостей: «магловка, здесь?! Это исключено!»
Ремус согласился, они попрощались с гостями, но когда вышли во внутренний дворик, чтобы трансгрессировать, не привлекая к себе внимания соседей, дверь, ведущая в дом, хлопнула, и на улицу выскочил Джеймс, на ходу застегивая пальто.
– Уверен, что не хочешь остаться? – тихо спросил Сириус, когда Ремус, Лили и Питер трансгрессировали.
Джеймс одернул отвороты пальто и оглянулся на заплаканный осенью домик под хмурым небом. Маленькое происшествие с отцовским кабинетом сильно повлияло на него – теперь он замирал всякий раз, когда в доме что-то трещало или клацало – в такие секунды он был уверен, что сейчас увидит, как отец или мама входят в комнату...
Нужно время, чтобы понять, что они никогда не вернутся.
Нужно время, чтобы появились силы убрать отцовскую мантию со стула в столовой.
Нужно время.
– В другой раз, – молвил он, отвернулся и трансгрессировал.

Неделю спустя...

Сириус

Сириус валялся в большом удобном кресле в гриффиндорской гостиной, закинув ноги на быльце, и читал. Книгу эту он нашел еще в доме Поттеров – там было про одного типа, которого вытурили из школы, и который никак не мог собраться с духом и рассказать обо всем своим предкам. Парень бродил по городу, как по всему свету, неприкаянный и оторванный от мира, и Сириус чувствовал с ним странное родство.
Автором книги был магл, что лишний раз доказывало, что маглы понимают все эти штуки куда лучше, чем многие волшебники.
Время близилось к ночи – гостиная потихоньку преображалась – младшие курсы уходили спать, а старшие собирались кучками, то и дело слышался звук открывающихся пивных бутылок, всплески смеха и все новые и новые голоса, вливающиеся в общий винегрет.
Пару раз Сириус отрывал взгляд от книги и бросал его на винтовую лестницу, ведущую в спальни мальчиков. Если прислушаться, то за общим гомоном можно было услышать резкий девичий голос, доносящийся со второго этажа – Мэри поднялась наверх минут эдак тридцать назад, чтобы «растормошить» Джеймса. Идея была плохая, Сириус сразу сказал об этом Макдональд, но все равно не подействовало – и вот теперь голубки ссорились так, что того и гляди в ход пойдут волшебные палочки.
Сириус вздохнул и вернулся к книге.
Ведь и шишуге ясно, что когда человеку так паршиво, как паршиво Джеймсу, его лучше просто не трогать. А последнюю неделю Сохатому частенько становилось паршиво. Точнее, не так. Его швыряло из одного настроения в другое, словно бладжер. То он кипел энергией, орал, шутил, клеил девчонок налево и направо, то в какой-то момент вдруг оказывался на своей кровати и смотрел в одну точку. Час, другой, третий...
Во время очередного такого приступа Джеймс решил прочистить голову ветром и отправился на стадион, но едва поднялся в воздух, как его вдруг охватила какая-то непонятная паника. Сириус был там в этот момент и, честно признаться, здорово перетрухал, когда Сохатый, который мог дать сто очков вперед любому ловкачу, летал, стоя на руках, и всегда посмеивался над теми, кто боится высоты, вдруг струсил на десяти футах и даже приземлиться на смог – просто кучей свалился на газон стадиона.
– Не могу, – выдавил Джеймс, когда они с Ремусом и Питером подбежали к нему. – Что-то не так... – он обливался потом, дрожал и вообще выглядел так, будто только что повидался с дементором. – Я не могу!..

После этого он еще несколько раз попытался взлететь, но все попытки заканчивались одинаково – паника, внезапный блок и падение с метлы.
Джеймс впал в депрессию, еще большую, чем до этого.
Впервые Сириус видел друга в таком состоянии.
Джеймса ничего не интересовало, ему ничего не хотелось, он почти не появлялся на уроках и все больше времени проводил на своей кровати, свернувшись в позу эмбриона и отвернувшись к стене.
С ним пыталась поговорить Макгонагалл, Джекилл и даже сам Дамблдор, но Джеймс не реагировал ни на какие уговоры.
Самым неприятным в этой ситуации было то, что до первой игры сезона – Гриффиндор против Слизерина, оставалась всего одна неделя, а команда Гриффиндора, и без того неполная, без капитана просто разваливалась на части, в то время как команда Слизерина во всем блеске своего успеха приходила на ужин после тренировок и вела себя так, будто победа уже была у них в кармане. И, по правде говоря, это было так...
Ремус пытался поговорить с Джеймсом, Сириус пытался его встряхнуть чем-нибудь, разозлить, в конце концов даже наорал на Джима, надеясь, что в нем проснется здоровая злость, и он двинет ему, как на похоронах, но на все свои попытки получал неизменно один ответ:
– Оставьте меня в покое.
Трудно спасти человека, который вовсе не хочет спасения.
Дело принимало очень скверный оборот.

– ... да потому что мне надоело, что ты вечно смотришь в одну точку! Возьми себя в руки!
На этот раз голос Мэри перекрыл даже музыку. Некоторые ребята, сидящие в гостиной, переглянулись, но тут же поспешили сделать вид, будто ничего не услышали и заговорили в два раза активнее, чем до этого.
Сириус тяжело вздохнул, Ремус чуть приподнял взгляд, нахмурился и сделал вид, что ничего не услышал. Он сидел на полу за кофейным столиком перед камином и дописывал сочинение для Слизнорта, обложившись книгами.
Покосившись на лестницу, Лили Эванс оставила небольшую компанию иностранцев, с которыми они с Ремусом по очереди занимались английским после уроков, и подошла к креслу Сириуса. Староста заметно переживала, кусала губы и теребила длинный рукав своего вязаного зеленого свитера.
– Сириус... нам надо поговорить, – заявила она.
– Речь пойдет о наших чувствах? – на всякий случай поинтересовался Сириус, переворачивая страницу.
– Ха-ха, – Лили подвинула его ногу, лежащую на быльце, и села на освободившееся место. – Вообще-то я серьезно.
– А я разве нет? – Сириус положил раскрытую книгу себе на живот, потянулся, вытянув руки над головой, и обмяк, потирая глаза. – Ну ладно, что там у тебя? Слушаю тебя, выкладывай, дочь моя, – добавил он тоном проповедника.
– Это насчет Джеймса. Сириус, кажется, я знаю, как его встряхнуть.
– Да ну?
– Мы должны сорвать игру.
Сириус моргнул и уставился на нее.
Ремус поднял голову.
Лили не отрывала взгляд от Сириуса.
Наконец Сириус хохотнул, и пауза лопнула, как мыльный пузырь.
– Очень смешно, Эванс, шутка вечера, – он снова закрылся книгой, но Лили выхватила ее у него из пальцев. – Эй... – Сириус потянулся за ней, но Лили отвела книгу за спину, гневно сверкая зелеными глазищами.
– Я не шучу! Ты должен войти в команду и завалить игру!
– Как, по-твоему, это поможет Джеймсу прийти в себя? – спросил Сириус, изо всех сил стараясь не сорваться и не наорать на Эванс.
– Очень просто, – невозмутимо ответила она. – Джеймс, может, и отказался играть в этом матче, но мы все прекрасно знаем, что он жить не может без квиддича, – она обвела взглядом лица мальчиков. – Если он увидит, как его команда, та самая команда, которую он так старательно тренировал все эти годы, вдруг начнет пропускать легкие мячи и откровенно сливать игру Слизерину, он не выдержит и влезет в игру! А этого достаточно, чтобы он снова пришел в себя!
– Вообще-то в этом есть здравый смысл, Бродяга, – рассеяно заметил Ремус, почесывая волосы.
– Вот именно! – Лили всплеснула руками. – Джеймса бесполезно уговаривать, он сам должен вырваться из этого состояния, его надо просто... подтолкнуть!
– И как же ты собираешься его подтолкнуть? – спросил Сириус, невольно проявляя интерес к назревающей авантюре. – Ты сама сказала, он так выдрессировал команду, что...
– О, это очень просто! – Лили нетерпеливо отбросила волосы за спину. – Раз Джеймс болен и не сможет играть за ловца, его должен кто-то подменить, так?
Сириус терпеливо кивнул.
– В прошлом году Дирк Крессвел пробовался на ловца, но Джеймс обошел его, и тогда Дирк согласился на место вратаря. Можно предложить Дирку заменить Джеймса в этой игре! Никто ничего не заподозрит, ведь Дирк – правая рука Джеймса на поле, к тому же он хороший вратарь, но и ловец из него не так себе. А если на освободившееся место вратаря взять кого-нибудь, кто совершенно не смыслит в квиддиче, игра будет обречена! Джеймс не выдержит и вмешается! К тому же, он, кажется, звал тебя охотником, верно, Сириус? Если он увидит, как ты упускаешь один мяч за другим, то...
– Мне это нравится! Решила сделать из меня пушечное мясо, Эванс? – Сириус недовольно приподнялся в кресле, поудобнее укладывая подушки за спиной. – Нет, Сохатый, может, и придет в себя минуты эдак на две, чтобы убить меня, а потом осквернить мое тело метлой или битой для бладжера, но потом снова впадет в депрессию, только теперь пожизненно. Я не хочу в этом участвовать.
– Сириус, миленький, ну подумай сам! Вы же с ним вечно соперничаете из-за всякой ерунды! На первом курсе вы дрались чуть ли не каждый день, потом эти ваши соревнования «Кто коснется ствола Гремучей Ивы», «Кто дернет кальмара за щупальце», «Кто украдет миссис Норрис», ваше соперничество из-за Гвеног Джонс, ваше вечное... – она цокнула языком. – Да если ты окажешься в команде да еще и испортишь игру, Джеймс наизнанку вывернется, но попытается доказать тебе, что он на поле хозяин! И я ведь не прошу его подставлять, все будет понарошку, тебе надо просто... ох, ради Мерлина, почему я, Лили Эванс, староста, должна уговаривать тебя, Сириуса Блэка, мою головную боль, на одну несчастную шалость?!
Ремус тонко улыбнулся и опустил взгляд в пергамент.
Лили скорчила умоляющую рожицу и сложила ладони у губ.
Сириус горько вздохнул и отвернулся к окну, продемонстрировав Лили красивый блэковский профиль.
– О, женщины, имя вам – коварство!*, – проворчал он.
Лили радостно взвизгнула и даже в ладони хлопнула. Ремус беззвучно рассмеялся.
– Так ты согласен?! О, Сириус...
– Не так просто, красавица! У меня есть несколько условий! – Сириус закинул руки за голову. – Если я соглашусь подставить свою голову под бладжеры, и у меня начнутся тренировки, то времени на уроки совсем не останется, – он щелкнул пальцами, указывая на Лили. – Так что с тебя сочинение для Слизнорта.
– Договорись! – Лили была так рада, что сейчас готова была согласиться на что угодно. Она спрыгнула с быльца, намереваясь вернуться к своему кружку лингвистов, но Сириус удержал ее:
– Это еще не все! Второе условие! – он снова вытянул ноги на быльце и закинул одну на другую. – Ты не снимаешь с меня баллы за то, что я возвращаюсь поздно ночью. В ближайший месяц, если я вдруг попадаюсь тебе в коридоре, ты становишься самой слепой старостой в мире.
Лили сузила глаза и скрестила руки на груди.
– И третье условие... – Сириус помедлил, и тут взгляд его упал на Живоглота, которого Марлин кормила паштетом на одном из столов. – Держи свое рыжее чудовище подальше от нашей спальни. Мне надоело просыпаться каждое утро и первым делом видеть перед собой кошачью задницу. Идет?
– Ладно, – после небольшой паузы молвила Лили. – Но теперь ты просто обязан постараться, ты это понимаешь?
– Уж не сомневайся, постараюсь, – пробурчал Сириус, а когда Лили, сияя, вернулась к своим ученикам, он снова открыл книгу и покосился на сидящего неподалеку Питера. Тот развлекался тем, что подбрасывал в воздух бобы «Берти Боттс» и пытался поймать их ртом. Бобы отскакивали от его лба и носа, и ни один из них не попал по назначению.
– И я уже, кажется, знаю, кого мы возьмем новым вратарем.