Глава 24. Она ищет знак

Такое ощущение, что боги на моей стороне, когда я еду в Кембридж. Когда добираюсь до Парк-Стрит, Красная Линия ждет меня на платформе, а это один из тех редких экспрессов, что идут прямо на Лонгфелло-Сквер, так случается лишь тогда, когда поезда отстают от расписания и подгоняют экспресс. Скорей, скорей, скорей, кажется, слышу в голове, и мне удается не поскользнуться на ледяной корке в вагоне метро, образовавшейся после того, как растаял нанесенный снег.

Вагон переполнен, поэтому я стою, прижавшись к левой стороне. Мой любимый вид на Бостон: видны Prudential и Hancock Tower, когда мы пересекаем реку Чарльза. Помню первый раз, когда увидела город с Красной Линии, я не могла поверить, что из обычного, обыденного вагона метро можно увидеть такую красоту. Люблю смотреть в окно весной и летом, когда парусные лодки заполняют реку, они чем-то похожи на голубей на изумрудно-синей глади воды. Теперь же река замерзла, покрывшись снегом. С трудом видно очертание Бостона через оледенелое стекло.

Жаль, что не могу видеть лодки.

Пробираюсь к одному из выходов, когда мы добираемся до Лонгфелло-Сквер. Всегда чувствую себя странно, возвращаясь сюда. С того момента, как я перебралась на другую сторону реки, я редко возвращалась, стараясь отделить жизнь в колледже. Это было особенное время, время, когда я чувствовала, что была на пике чего-то замечательного. А когда я возвращаюсь, меня одолевают воспоминания надежды, страха, угрызения, которые все еще могли перерасти в нечто большее. Думаю, если бы я приезжала сюда каждый день, я бы потеряла это. Это место слилось бы со мной настоящей. Не хочу совмещать эти воспоминания с той личностью, которой я сейчас являюсь. Диагноз: задержка в развитии.

Поэтому я откладываю эти посещения. Даже редко прохожу по двору Лонгфелло, поскольку хочу, чтобы он запомнился мне как музей или как капсула времени, или как колониальный Вильямсбург. Когда прохожу через ворота из кованого железа, то желаю переместиться, перенестись во времени прямо в прошлое, вернуться в то время, когда я верила, что все возможно. Обхожу главный двор, устремляясь к вымощенной дорожке из моего рисунка.

Я должна найти знак.

И если найду его, я должна буду довериться Джеймсу. Все во мне вопит, что я не обязана, но я даю ему шанс. Не потому, что хочу верить в лучшее в нем, а потому, что я отчаянно нуждаюсь в чем-то, что поможет мне окончить это последнее задание. Он сказал, что это придаст мне храбрости, что-то, в чем я нуждаюсь.

Дрожу всем телом, сжимаю челюсть в попытке препятствовать стуку зубов, когда осторожно ступаю по покрытой снегом вымощенной дорожке из моего рисунка во сне. Как только прохожу мимо кинотеатра, слышу напряженную мелодию и вместе с тем успокаивающую; холодная ночь, лучи тепла, проникающие на улицу подобно дымным завиткам. Закрываю глаза и следую за теплом прямо к Club Flotsam, небольшому месту для фолка и акустического рока.

Это не обычная фолк-музыка, которую я слышала, блуждая по этой улице во время выступления. Я привыкла к гитарам, может, даже к клавишам, но сегодня вечером я слышу жалобные, мягкие звуки виолончели, тянущие меня за живот так же, как тянули меня в церковь, где играл Эдвард Каллен; спускаюсь по лестнице к вхожу в клуб.

Концерт только начинается, и я покупаю билет у двери и протискиваюсь вовнутрь. Когда вхожу в главную комнату, встречаюсь взглядом с виолончелистом на крошечной сцене у дальней стены. Он так пристально смотрит на меня, что я оборачиваюсь, уверенная в том, что он смотрит на кого-то еще.

Но позади меня никого не было. Он смотрит на меня. Меня.

Мелодия заканчивается под вежливые аплодисменты, он откашливается и благодарит пришедших.

- Это мой первый концерт после… несчастного случая, - говорит он, все еще смотря прямо на меня. – Не знаю, слышали ли вы в новостях, но мой хороший друг и коллега, удивительно талантливый Эдвард Каллен, погиб в авиакатастрофе примерно две недели назад.

Воздух вышибло из моих легких, и мне пришлось схватиться за спинку ближайшего стула. Я знаю его. Точнее я знаю о нем – друг Эдварда Каллена, играющий на виолончели в его записях на MySpace.

- И еще раз, мое имя Джаспер Уитлок. Спасибо, что пришли сегодня вечером. – И он начинает следующую песню. Никогда не видела, чтобы так играли на виолончели, его порхающие пальцы, набор последовательностей нот, иногда ударяя по деревянному корпусу, превращая прекрасный инструмент в подобие ударной палочки. Он выстукивает ритм ногой, светлые волосы падают на глаза, и меня прошибает дрожь, когда вижу, как наклонена его шея, как в статуе Мадонны, склонившись над виолончелью, чувствую его горе по сильным аккордам.

Думаю, остальные чувствуют то же. Атмосфера спокойная, задумчивая, почтительная, как на службе в Великую пятницу¹.

Плачу, лишь слушая его песню, его голос оборачивается вокруг выплеснувшегося горя. Такое ощущения, что мы связаны. Он знает, что значит потерять Эдварда Каллена не с позиции постороннего человека, кроме того, я знаю, что он знал Эдварда и что Эдвард знал его. Однако это заставляет меня чувствовать себя более одинокой, чувствуя его боль, выраженную в песне. Может, это не то же, что моя боль, но они из одной семьи, часть того же дерева горя. Лишь разные ветви.

Казалось, мы единственные люди в комнате, думаю, Джаспер считал также. Он начинает играть знакомую мелодию на глубоких низких тонах, из-за которой загрохотало в груди. Мелодия обволокла меня подобно мантии, подобно пеленке, но когда он начинает петь, я замираю.

- Поздний вечер. Она думает, что надеть. Наносит макияж на лицо и расчесывает свои длинные каштановые волосы…

Знаю, что слова неправильные. Знаю, что там должны быть «длинные светлые волосы». Знаю, поскольку за эти годы столько раз прослушала «Прекрасный вечер», сова и снова, стараясь вспомнить ощущение пальцев Эдварда Каллена на своей спине, задумываясь о том, были ли его кончики пальцев грубыми и мазолистыми, как было бы ощущать их в своих руках, на своей щеке. Но Джаспер не прекращает смотреть на меня, пока поет, и задаюсь вопросом, как ему удается играть на виолончели, не смотря на свои пальцы.

Он уставился на меня; интересно, является ли текстовая неточность ошибкой, оговоркой, или преднамеренным изменением. Я колеблюсь, как будто я вновь вернулась в гимназию, одетая в подержанный бархат, танцующая со спинкой стула, на который я облокачивалась в клубе, изо всех сил сжимая его, чтобы не пропасть в этой комнате. У меня нет ощущения, что я действительно здесь.

Но с другой стороны, была ли я где-то вообще?

Его вариация песни Клэптона закончилась, и короткая, испуганная тишина повисла в помещении, прежде чем аудитория аплодирует с энтузиазмом, но и с уважением – ни криков, не стука по столу. Мы все знаем, что сейчас произошло что-то важное в духовном плане. Мы засвидетельтвовали этот момент.

Он помещает виолончель на колено и говорит:
- Я, эм… этого не было в сет-листе. Я просто, воу, не знаю, что на меня нашло. – Он молчит с секунду, пытаясь взять себя в руки, закрывая глаза и глубоко вдыхая, довольно долго, чтобы публика почувствовала себя неуютно, ерзая на своих стульях и покашливая. Наконец, он поднял голову и взял виолончель обратно в руки.

В оставшееся время он играл свою музыку, и я вновь была поражена разнообразным звучанием, разнообразием направлений музыки, льющейся из его инструмента. Жаль, что не увидела, как Эдвард Каллен и Джаспер Уитлок играют вместе вживую. Это должно было быть невероятным, каждый из них подпитывался на другом.

Выступление закончилось, но что-то говорит мне задержаться. Жду, пока рассеется группа его поклонников и доброжелателей, и он ищет меня, когда я прислоняюсь к кирпичу на другой стороне комнаты. Менеджер клуба подходит к нему, чтобы поздравить, но он коротко пожимает его руку и говорит:
- Я должен идти.

Он стремится ко мне. Хватает мою руку и произносит:
- Ты знала его, так?

Я киваю. Ни один из нас не должен произносить имя Эдварда вслух.

- Я увидел это в твоем лице, когда ты вошла. Знаю этот взгляд. Я… я почувствовал что-то, как шепот в ухе.

Пожимаю ему руку, по лицу текут слезы.
- Твоя игра – это нечто прекрасное.

- Ты имеешь отношение к этому каверу Клэптона? – спрашивает он, прижимая мою руку к своей груди и всматриваясь в мое лицо.

- Я… я не знаю, - наконец выдавливаю я неуверенным, дрожащим голосом.

Он тянет меня с собой на сцену, когда забирает виолончель и усилитель.

- Ты сейчас куда-то спешишь?

- Я, мм… нет, полагаю, нет. – Я никогда не должна быть где-либо, говорю я про себя.

- Хочешь кофе или еще чего? Я могу прочесть горе на твоем лице. Это как смотреть в зеркало. Ты тоже любила его, правда?

Раньше я бы соврала, притворилась, сменила тему. Но в нем есть что-то особенное. Я смотрю в его лицо и отвечаю:
- Да. Я любила его. Я люблю его. Я сожалею… - Но не могу закончить свое предложение.

- Он был моим лучшим другом, как брат, - говорит Джаспер и смаргивает несколько слезинок.

Я хочу испить его заживо, вытащить все его воспоминания о времени с настоящим Эдвардом Калленом.

- Он… чувствовал к тебе то же? – спрашиваю я, смотря на ноги.

- Что ты имеешь в виду? – Он рассеяно наматывает длинный провод на руку.

- Просто… он тоже думал о тебе, как о брате?

- Конечно, думал, - отвечает он, звуча почти оскорблено. Конечно, Эдвард знал его.

- Ох, - произношу я.

- Давай, пойдем, - говорит он, поднимая чемодан для виолончели. – Только дай мне пару минут, чтобы отнести это все в фургон.

Сижу на хрупком деревянном стуле, пока жду, когда он очистит сцену. Я, вероятно, должна была предложить помощь, но знаю, что мало чем бы помогла. Я вероятнее уронила бы его усилитель в лужу, закоротив его или, по крайней мере, разбив нечто важное внутри.

Потерялась в мыслях, слыша Клэптона в голове, когда услышала, как кто-то говорит:
- Я готов. – Я подпрыгиваю на стуле, но, конечно, это Джаспер. Киваю и встаю, и мы покидаем клуб.

Ежусь от холода, когда меня обдает холодным воздухом, и закутываюсь плотнее в свою одежду.
- Господи, - говорю я шепотом. – Ты отсюда? Холод тебя не беспокоит?

- Ходил в местную школу, но я из Техаса, поэтому я никогда к нему не привыкну.

Я бы ответила что-нибудь, но моя челюсть была слишком сильно сжата от холода.

- Ничего не имеешь против кофе? – спрашивает он, и я трясу головой. – Через улицу есть Старбакс. Давай направимся туда, и тогда нам не понадобится находиться на этом собачьем холоде.

Мчимся через улицу, вверх по лестнице в Старбакс. Стучу ногами при входе, пытаясь скинуть снег, и Джаспер смотрит на меня с грустной улыбкой, покачивая головой.

- Закончила? – спрашивает он, когда я перестаю топтаться на месте.

- Да.

Он жестом позволяет мне пройти первой для заказа.

- Можно мне горячий шоколад? Ну, что-нибудь большое? Есть большая порция? – говорю я скучающему баристу за прилавком.

- Дайте мне House Blend, большой, - спокойно заказывает Джаспер. Поворачивается ко мне: - Хочешь есть?

- Нет, я не голодна, - отвечаю я, хотя вполне уверена, что ничего кроме крекеров не ела сегодня.

Когда бариста пробивает нам чек, я лезу за кошельком, но Джаспер говорит:
- Нет, я заплачу. – Сумма составляет некое целое число и два цента, и Джаспер рыщет по своим карманам.

- Черт, ненавижу пенни, - бормочет он, вытаскивая пустые руки.

- У меня есть немного, - предлагаю я и кладу два цента в его руку.

- Премного благодарен, - говорит он, делая вид, что касается козырька невидимой шляпы.

Забегаловка почти пуста, близится время закрытия, так что нам предоставляется возможность ухватить удобные стулья. Заключаю чашку в ладони и вдыхаю пар от горячего молока. Мне все еще холодно. Кажется, я никогда не согреюсь.

Думаю, насколько странно вот так сидеть с Старбакс с компаньоном Эдварда Каллена, находясь на крошечном расстоянии от университета Лонгфелло. Слишком много миров столкнулось за один раз. Не знаю, о чем говорить, поэтому пристально смотрю в окно.

- Как ты познакомилась с Эдвардом? – спрашивает Джаспер.

- Я, мм, мы ходили в одну школу, - говорю я. – Средняя и старшая школа. Однажды он дал мне этикетку от яблока, - добавляю я глупо. – Что насчет тебя? – я точно знаю, как он встретил Эдварда, но все равно спрашиваю, поскольку не хочу пугать его. Я хочу, чтобы он продолжал говорить об Эдварде Каллене.

- Я познакомился с ним в консерватории, в классе джазовой импровизации, - отвечает он. – Мы отыграли свадебный концерт, а потом решили дальше продолжать сотрудничать. Он был гением.

- Да, был, - смотрю на отражение огней фонарей в своем какао, все еще слишком горячем, чтобы пить его. – Я любила наблюдать за его игрой, - признаюсь я. – Я украдкой смотрела на него, когда думала, что никто не смотрит. Это было самым прекрасным в мире – видеть ту страсть на его лице… как будто весь остальной мир исчез для него.

- Он играл именно так, - кивает Джаспер. – Это забавно. Я будто чувствую себя более живым, когда могу отстраниться от горя. Но также более горестно слышать в голове отрывки, которые сыграл бы Эдвард. – Его голос начинает дрожать. Не хочу, чтобы он плакал передо мной, поэтому оставляю чашку и тянусь к его руке.

- Я сожалею, - говорю я, как будто эти слова могут должным образом описать то, что я чувствую.

- Не могу поверить, что его нет. Вот так просто. Знаешь, что самое безумное? Я тоже должен был быть в том самолете.

- Куда… где ты был?

- У нас был концерт в Филадельфии. Мы только отыграли пару выступлений в Чикаго, но я траванулся и пропустил полет. Я должен был вылететь позже, встретиться там с ним. – Он качает головой. – Не знаю, почему я выжил, а он нет.

- Почему что-либо происходит? – произношу я, отпуская его руку и притягивая свои колени к груди.

Менеджер Старбакс подходит к нашему столику и говорит:
- Простите, ребят, мы закрываемся.

Мы с Джаспером киваем и допиваем наши напитки. Мое какао достаточно остыло, и я одним большим глотком осушаю чашку, но Джаспер почти не тронул свой кофе. В спешке поднимаюсь, оборачивая шарф вокруг шеи несколько раз.

- Куда теперь направишься? – спрашивает Джаспер.

- Думаю, домой.

- Подбросить? Мой фургон рядом, за клубом.

Я думаю об отказе, но он – моя первая живая, говорящая связь с Эдвардом. Не могу заставить себя оставить его.

- Конечно, это было бы отлично, спасибо.

Фургон Джаспера замусорен пакетами из фаст-фуда и пустыми бутылками из-под содовой.

- Прости за это, - он пожимает плечами, когда открывает для меня пассажирскую дверь.

В машине холодно, и Джаспер включает обогреватель на полную. Шум лопастей едва ли заметен для замерзших людей. Когда становится достаточно жарко, он ставит температуру на разумный уровень и начинает ехать по мощеной дорожке. Говорю мало, только сообщаю, куда меня отвезти. Пересекаем реку Чарльза, возвращаясь в Бостон, и я пытаюсь смотреть на вид. Могу разобрать старый указатель на Citgo² и синий маячок на здании Hancock. Никакого снега этим вечером.

- Надеюсь, что никогда не устану от этого вида, - говорю я, Джаспер кивает, сосредоточившись на дороге.

Меня всегда поражало, насколько маленьким выглядит город, когда едешь на автомобиле. Обычно мне требуется час, чтобы добраться от Лонгфелло-Сквер до моей квартиры, но даже с дорогами, суженными от рыхлого снега, мы оказывается у моих дверей примерно через двадцать минут.

- Спасибо, - говорю я, расстегивая ремень безопасности. – Эм… было приятно поговорить с тобой, то есть о нем.

- Да, - произносит он. – Я больше не встречал тех, кто понимает, спасибо тебе за это.

Моя рука задерживается на ручке двери.
- Не хочешь зайти?

- Да, - выдыхает он, на мгновение кладя голову на руль.

Если бы я не была уверена, что это обещанный Джеймсом знак, то теперь в этом не было никаких сомнений, когда автомобиль занимает место на стоянке около дома, пока мы разговариваем. Он паркует фургон, и мы выскакиваем из него.

Не знаю, что произойдет, когда он войдет внутрь. Не знаю, что хочу, чтобы произошло. Но знаю, что чувствую связь с ним, он – мой знак. Мне нужна храбрость. Возможно, он поможет мне стать храброй.

Мы заходим в квартиру, и жара почти невыносима.

- Это старая постройка, она, кажется, не способна поддерживать устойчивую температуру, - говорю я, избавляясь от слоев одежды и бросая их на пол. – Просто… кидай свои вещи куда хочешь. Это круто.

Джаспер аккуратно сворачивает свое пальто и свитер и кладет их на мой крутящийся стул.

Садимся на диван.

- Расскажи мне о нем, - прошу я. – Каким он был… ты знаешь, взрослым.

- Пф, - выпускает Джаспер, проводя рукой по своим примятым волосам. – Не знаю. Он был до безобразия смешным, хороший парень, лучший из музыкантов, что я встречал.

Этого недостаточно.

- Расскажи мне о том, о чем больше никто не знает. Не секрет, но что-то повседневное.

Джаспер на минуту задумался.

- Он… он действительно любил «Спагетти-Ос» из банки. Из-за этого мы называли его товарным вагоном Эдди.

Смеюсь, даже не смотря на то, что глаза полны слез:
- Товарный вагон Эдди, - повторяю я. – Мне нравится. – Я моргаю, и слезинка скатывается по щеке, оставляя мокрую дорожку.

Джаспер стирает слезу тыльной стороной ладони, и я наклоняюсь к нему:
- Расскажи еще что-нибудь, - отчаянно говорю я, когда он медленно пододвигается ко мне. Закрываю глаза и представляю Эдварда Каллена, поедающего «Спагетти-Ос» из банки.

Он шепчет у моего лба:
- Ему нравилось подшучивать над людьми.

- Да? – выдыхаю я, когда его рот приближается к моему. – Как именно?

Он целует уголок моего рта и говорит:
- Перед выступлением на концерте он заменил мой инструмент стеком.

- О Господи, - смеюсь я, все еще продолжая плакать. – Что произошло?

- Ох, как только он заметил, что я запаниковал, он вернул мне виолончель. – Лицо Джаспера влажное, и думаю, он, должно быть, плакал во все время своего повествования, но когда я открываю глаза, я вижу, что он тоже плачет, как и я.

- Не знала, что он мог быть такой занозой, - говорю я, улыбаясь. – Ты отплатил ему?

- Я, возможно, спер все его боксеры, пока он был в душе, и оставил ему лишь исключительно невероятные труселя³, я купил их специально для него. Он готовился к свиданию, - говорит Джаспер.

Знаю, это не логично, но я чувствую ревность, думая об Эдварде на свидании, когда я жила в том же городе. Но, тем не менее, от картинки с Эдвардом в сумасшедшей модели мужского белья, я смеюсь и плачу одновременно. Знаю, это проигранное сражение, но я пытаюсь стереть слезы с лица, растирая их по щекам.

- Стой, у тебя что-то на лице, - говорит он. Он смотрит на мои руки. – Что это?

- Ох, - я понимаю, что не смыла графит с рук. – Я рисовала перед тем, как отправилась в клуб.

- Ты художница? – спрашивает он.

- Да нет, - отвечаю я. Отправляюсь мыть руки и лицо. В ванной смотрю на себя в зеркале: покрасневшие глаза, запачканные щеки. М-да, беда. Что ты делаешь, Белла? – спрашиваю я свое отражение, но оно пожимает в ответ плечами.

- Лучше? – спрашиваю я, Джаспер кивает.

- Теперь ты расскажи что-нибудь, - говорит Джаспер.

- Я… я знала его недостаточно, чтобы рассказать тебе что-либо, - отвечаю я, вертя руками на коленях. Он останавливает их рукой.

- Пожалуйста, - просит он. – Расскажи мне о нем.

- Я любила его, - говорю я. – Не знаю, почему. Все время думаю о нем. Мне жаль, что мне не хватило храбрости подойти к нему и сказать: «Ты изумляешь меня. Каждый день ты изумляешь меня». И теперь у меня никогда не будет шанса.

Джаспер играет с моими пальцами, подушечки пальцев одной его руки более грубые, чем на другой. Я плачу еще сильнее, думая о том, какими были пальцы Эдварда, как бы я чувствовала их голой кожей.

- Я ужасно боюсь летать, но я вернулась в Вашингтон на его похороны, - продолжаю я. – Его родители, его семья – они все смотрели на меня, и они даже не знали, кто я. Они знали тебя, да?

- Я… я пришел с Эдвардом на День Благодарения. Мои старики были в Европе, и его родители не могли выдержать мысли, что я буду в Бостоне один во время праздника. Так что да, думаю, они знали меня, - говорит он почти виновато.

- Да. – Это все, что удается выдавить мне перед тем, как снова начать плакать.

- Шш, - успокаивает Джаспер, прижав к себе. – Это не важно. Ты любила его. Так? – спрашивает он, стирая очередную слезу с моей щеки. – Ты чувствуешь горе, что разрывает мое сердце каждый день. Так что не важно, знала тебя его семья или нет. Так или иначе, знала вселенная. Как-то, я уверен, он тоже.

- Ха, - горько произношу я.

Он говорит будто не мне:
- Каждый день я просыпаюсь, надеясь, что увижу его.

- Я тоже.

- Я продолжаю думать, что это плохой сон, что я скоро проснусь. Думаю о песнях, что мы сочинили вместе, все наши концерты… - он затихает, его лицо искажено горем и сожалением.

- Ты знаешь Таню? – спрашиваю я. Я отчасти пытаюсь отвлечь его, но я действительно хочу услышать о ней от того, кто видел ее своими глазами.

Он кивает.

- Ох, - произношу я. – Она хорошая? Я хочу, чтобы он был с кем-то хорошим.

- Она на самом деле замечательная. Они никогда не ссорились, и она тоже прекрасный музыкант.

- Хорошо, - говорю я, губы вытягиваются в линию. – Я рада, что он был счастлив. – И я, правда, имею это в виду. Даже если рыдаю еще сильнее от своих слов.

- Так и было. Он был любим.

- Да, – снова говорю я и думаю. Если я умру, сможет ли кто-то сказать это обо мне. Меня когда-нибудь любили вот так?

Но прежде чем я успеваю продолжить мысль, Джаспер поднимает меня на ноги, прижимая к себе. И мы целуемся. Эта внезапная страсть странна, но это похоже на то, как он говорил о своей игре – это уменьшает боль. Просто человеческий контакт, физический акт, чтобы почувствовать себя любимым, меня отвлекает боль в сердце, и все время, пока мы отчаянно целуемся, все, о чем я думаю: Эдвард, Эдвард, Эдвард, Эдвард; мое сердце бьется против груди Джаспера.

Я никогда не делала ничего подобного: момент близости, столь окрашенный взаимным горем. Но, думаю, мы понимаем друг друга. Это наш способ горевать, наш способ помнить. Единственное, что соединяет нас – это наша любовь к Эдварду, и когда я всматриваюсь в его глаза, я почти вижу Эдварда. Или, возможно, это лишь отражение моего горя. Не знаю.

- Расскажи мне еще, - прошу я, как раз тогда, когда мы в хаосе расстегнутой одежды и пота.

- Он боялся синих продуктов, - прошептал Джаспер.

- Синие продукты? – хватило мне сил выпалить.

- Знаешь, как синий Gatorade⁴ и все такое. Он до ужаса их боялся. Что насчет Смурфов? Не знаю.

- Спасибо, - говорю я, и мы цепляемся друг за друга, будто мы на переворачивающейся лодке. С каждым толчком я все яснее вижу Эдварда, взрослый Эдвард, Эдвард-шутник, Эдвард-возлюбленный. – Спасибо, - повторяю я, когда Джаспер стонет и шлепается на другую сторону дивана. – Знаю, это ничего не значит, - говорю я, прежде чем он попытается оправдываться. – Знаю, это не из-за меня. Знаю, в этом не было ни доли любви.

Джаспер одевается, приглаживая одежу. Он хочет перебить меня, но я останавливаю его:
- Нет, правда. Все в порядке. Мне суждено было увидеть тебя. А тебе было суждено найти меня. Думаю, это должно было произойти. Теперь я понимаю и думаю, что готова.

- Это… это не то…

- Ты знаешь, это было из-за него. Все в порядке, - говорю я, надевая топ пижамы. – Я рада. Правда.

- Я скучаю по нему, - произносит он, сдаваясь в попытках объяснить. Он уставился на свои носки.

- Знаю. – Я поворачиваюсь, чтобы на минутку потеряться в бостонском ночном небе, странно окрашенном в оранжевый и фиолетовый. – Теперь тебе стоит уйти.

Он собирает свои вещи, а я лишь остаюсь на кровати, наблюдая за ним. Он возится с засовом на двери, так что я, наконец, встаю и открываю дверь.

- Спасибо, что нашел меня этим вечером, - говорю я, держа дверь открытой.

- Постой, я даже не знаю твоего имени, - произносит Джаспер, почти касаясь моей щеки, но одергивает руку.

- Белла. Белла Свон, - отвечаю я, и что-то странное мелькает на его лице, когда он кивает, впитывая информацию.

- Доброй ночи, Белла Свон, - говорит он, поворачиваясь и начиная спускаться по лестнице.

Смотрю в окно, когда он садится в фургон и уезжает, оставляя меня снова в тишине и темноте.

Теперь я понимаю.

Я готова.

---

¹ Пятница Страстной недели, которая посвящена воспоминанию крестной смерти Иисуса Христа, снятию с креста его тела и погребения.
² Нефтяная корпорация.
³ Представление переводчика: труселя. Они, правда, мужские.
⁴ Разновидность энергетического напитка компании PepsiCo.

Перевод: floran
Редактура: Goldy-fishes