Рука об руку мы поднимаемся наверх, и как-то само собой получается так, что наши пути не расходятся, а ведут в одну и ту же точку, в результате чего я и оказываюсь в комнате Эдварда. Никогда прежде я здесь не была, и это первый раз, но я узнаю его сущность в каждом предмете мебели, в цвете обоев и в касающихся декора решениях, а прежде всего о том, что это именно его, а не чья-либо ещё, спальня, говорят фотографии на комоде. Я подхожу ближе и ожидаю увидеть на всех без исключения фоторамках Ренесми и их совместные снимки в том числе, и она, конечно, тоже там есть, но не без удивления я замечаю там и себя, и мне это трудно объяснить. Я ещё могу понять, почему он хранит изображение, где запечатлены все мы трое, ведь мы были женаты и являлись семьей, но откуда здесь я? Зачем ему снимок, где никого, кроме меня, нет и в помине? Не говоря уже о нескольких таких, замечаемых мною? Их никак не меньше трех, и с одной стороны, говоря о том, что ему я не чужая и в некоторой степени по-прежнему важна, меня это радует, но с другой стороны гораздо больше пугает. Теперь Каллен знает о Джейке и вроде бы рад его появлению в нашей с Ренесми жизни, но что, если в действительности это ничего для него не меняет? Что, если, согласившись на развод, он просто меня отпустил, ведь нельзя удерживать того, кто хочет уйти, но в душе не разлюбил и не забыл? Что, если и сейчас это чувство как минимум теплится в его груди, а как максимум обжигает все внутренности? Что, если он хотел бороться, а я не дала ему и шанса, и именно это его и подкосило, и привело к болезни? Что, если я виновата?

- Ну, что ты, Белла? – со спины подходит ко мне Эдвард, нежно сжимая моё правое плечо, в то время как я беру в руки одну из своих фотографий. Она сделана им самим во время нашего медового месяца на Бали, и, хотя я и не смотрю в объектив, а предельно сосредоточена лишь на горизонте, я знаю, на ней я безгранично счастлива. За кадром и Каллен тоже был именно таким, а сейчас к нам невероятно близко подобралась смерть, и, пожалуй, впервые за всю свою жизнь я вообще задумываюсь о том, что она забирает людей туда, откуда нет возврата. В этом смысле я никогда и никого ещё не теряла, а отец моей дочери вполне может оказаться в этом разбивающем сердце списке первым и тем самым возглавить перечень утрат.

- Зачем тебе это фото? И другие? – поставив рамку на место, разворачиваюсь лицом к нему я. Не знаю, откуда такая потребность, но, как и в случае с болезнью, мне опять нужны ответы.

- Как зачем? Ты же мать моего ребёнка, и неважно, что у нас не сложилось, ты неотъемлемая часть её жизни, а значит, и моей тоже.

- Но здесь мы только поженились… Это не то, что я поставила бы на самое видное место в первую очередь, чтобы видеть каждый день. И уж тем более по несколько раз. Разве тебе совсем не больно?

- Нет, ведь время лечит.

- Правда?

- Может, и не совсем, и далеко не всегда, но точно многое притупляет.

- А мне показалось, что… Впрочем, неважно. Это, наверное, нелепо.

- Нет, говори. Что тебе показалось?

- Что ты, быть может, всё ещё… всё ещё любишь меня, - несколько нерешительно говорю я, не желая показаться глупой и испытывая странную неловкость. Мы взрослые тридцатилетние люди, у которых есть общее прошлое, и вообще-то я не должна ощущать нечто похожее на стыд, но довольно долгое время мы лишь родители общей дочери, и разве это разумно хотя бы думать о вероятности того, что наши отношения ещё возможно перевести в иную плоскость? Я, и правда, желаю этого? А как Джейк?

Кажется, я совершенно запуталась, и слова Эдварда усложняют всё только больше:

- Да, Белла… Да, люблю, - но, возможно, одновременно и помогают мне многое переосмыслить. Я искренне и всецело сожалею о его незавидной участи, но гораздо сильнее печалит то, что он, фактически брошенный в своё время более чем импульсивно настаивающей на разводе мною, с которой надеялся прожить до конца своих дней, теперь одинок, не обладает временем, чтобы наладить свою личную жизнь, да ещё и вынужден знать о моих стараниях обрести счастьем с другим, в то время как ему подобное уже вряд ли доступно.

Никакой последней любви, никакой заключительной радости, способной скрасить последние дни, и никого, кто действительно будет рядом на исходе жизни. Это несправедливо, нечестно и неправильно, и, не выдержав накативших и переполнивших меня эмоций, я обнимаю его шею и целую его губы, на ощупь ровно такие же, какими я их и запомнила, и в то же время подталкиваю в сторону кровати. Быть может, любовь и делает нас слабыми и уязвимыми, а я испытываю к нему совсем не её, а лишь одну только жалость, но, сохранив ко мне эти чувства, он умирает вместе с ними в душе, и когда Эдвард неоднократно задаётся одним и тем же вопросом, происхождение которого я более чем понимаю, с ответом, даже если он и не совсем правдив и вызван не тем, что нужно, я совершенно не колеблюсь:

- Да, уверена, - тверды и непоколебимы мои слова. Пусть я и не могу игнорировать возникшее не на пустом месте отчаяние, сопровождающее всё происходящее и почти каждое движение или прикосновение, горечь и тоску, от ощущения, что меня любят, в груди болезненно ноет, и после, перебирая чуть влажные волосы Эдварда, уснувшего на моём плече в районе шеи, в то время как мне никак не уснуть, я думаю, что он вполне может меня возненавидеть.

Если к утру и с наступлением рассвета я разберусь в себе и пожалею о том, что дала слабину, и уеду, и не оглянусь, он наверняка больше не захочет наших встреч и будет полностью прав. Я ничего ему не обещала и не отвечала взаимностью, но, окажись я на его месте, я бы определённо увидела нечто большее, почувствовала бы надежду на то, что напоследок обо мне позаботятся самые любимые люди, и разочарование было бы самой последней вещью на свете, с которой я бы пожелала столкнуться. Это не то, что я ему желаю, и, оплакивая, возможно, уходящую и утекающую сквозь пальцы жизнь и переживая о риске Эдварда расстроить и оставить его в ещё более подавленном состоянии, я всю ночь прижимаюсь к бывшему мужу, не в силах ни заснуть, ни просто успокоиться и перестать плакать. С покрасневшими и мокрыми глазами он и обнаруживает меня при пробуждении в девятом часу утра, и от осознания собственной ничтожности мне хочется как сквозь землю провалиться. Я могла бы избавить его от вида собственных слёз и необходимости утешать, когда это мне надлежит оказывать всю необходимую помощь и поддержку, но вот она я, рыдающая и не способная наставить себя на правильный путь. Это просто отвратительно. Я отвратительная…

- Ты совсем не спала? – следует сразу за этим неизбежный вопрос, заданный хриплым, но ласковым, пусть и грустным голосом, и, ненавидя всё это, я киваю, хотя в этом и нет особой необходимости. Всё наверняка написано на моём лице, и моё усталое и утомленное бессонной ночью тело поворачивается к Эдварду спиной, но он лишь обнимает его и вдыхает запах моих спутанных волос, и мне кажется, я ощущаю мольбу заговорить, сказать хоть что-то и откликнуться, которой спустя считанные мгновения неотвратимо и повинуюсь.

- Не смогла…

- Мне жаль....

- Нет, Эдвард. Это мне жаль, - качаю головой я и при этом, будучи не в силах удержаться, провожу ладонью по левой руке, обвивающей мою талию. Физически мы очень близки, но в действительности это ничего не значит. Наши судьбы тесно переплетены между собой, и это побочный эффект наличия общего ребёнка, но они не соединены, и чем дольше я буду оставаться в объятиях и кровати того, с кем вообще не должна была оказаться в одной постели по целому ряду причин, тем большую боль ему причиню. А потом и себе тоже, ведь, привязываясь к кому-либо, мы неизбежно страдаем, когда они уходят и испаряются, будто никогда и не существовали. С Эдвардом же всё именно так и будет, а я не думаю, что хочу переживать из-за невосполнимой утраты больше, чем и так буду.

- Ты голодна? Хочешь, я принесу завтрак прямо сюда?

- Я приготовлю всё сама. К тому же, если Ренесми ещё не встала, её уже пора будить. Нам нужно собираться в дорогу.

- А я уже и почти забыл…

- Эдвард…

- Для тебя всё произошедшее совсем ничего не значило?

- Я… - ещё только думая, что сказать, тем не менее, сразу оборачиваюсь я, но Каллена рядом со мной уже нет. Сидя на краю своей половины кровати, он в спешке натягивает штаны, будто совершил ошибку, от которой не останется и следа, если поторопиться и как можно скорее одеться, тем самым скрыв наготу, но неправильный выбор здесь сделала только я. Даже если не тогда, когда, поддавшись идущему из глубины души импульсу, провела с Эдвардом ночь, так сейчас уж точно. Опасаясь обидеть его, именно это в конечном итоге я и совершила.

- Впрочем, лучше ничего не говори. Если всё это было только из жалости, я определённо не хочу знать, - лишь произносит он, выходя прочь из комнаты. Я остаюсь одна, а когда слишком быстро настаёт время уезжать, давая Ренесми попрощаться с отцом, едва сдерживаю очередные слёзы, которых она видеть просто не должна. Пусть я всецело и прилично расклеилась перед ним, но перед ней во избежание ненужных вопросов делать этого никак нельзя. Только от этого не легче, ведь мы с Эдвардом знаем то, о чём она даже не подозревает.

Это последнее Рождество, которое мы встретили вместе, и, хотя что-то Несс, возможно, и чувствует, выглядя расстроенной предстоящим и, скорее всего, ни капли не желанным отъездом, она послушно садится в машину, в багажнике которой аккуратно сложены все её подарки, чьё неоправданно завышенное количество я теперь более чем понимаю, и, выезжая из пригорода, мы направляемся обратно в Нью-Йорк. Ренесми машет Эдварду, а я свою очередь смотрю на него в зеркало заднего вида, и так до тех пор, пока его фигура не скрывается из глаз, но из моих мыслей он даже близко никуда не девается. Я всё еду и еду вперёд, едва ли в полной степени различая пролегающий впереди путь из-за слишком стремительно скапливающейся влажности в глазах, и много думаю, и начинаю испытывать вызванную умственным напряжением головную боль, и в конце концов решаюсь. Чисто на автомате мои руки прокручивают руль, тем самым разворачивая машину, и каждый преодолённый метр возвращает меня к Эдварду. Конечно, на подъездной дорожке в этот раз его уже нет, но я просто фактически выбегаю из машины, даже не утруждаясь поставить её на сигнализацию и посмотреть, где Ренесми. Мне вполне достаточно слышать топот её ног позади, а всё, чего хочется, это как можно скорее оказаться у двери и позвонить в звонок, и достигаю я крыльца, и правда, первой, и только после поднимаю догнавшую меня дочь на руки. Тем временем дверь открывается, и сказать, что моему взору предстаёт удивленный Эдвард, это не сказать ничего. Обращаясь ко мне, он, застывший в дверях, почти что ошарашен и явно сбит в толку:

- Белла? Вы что-то забыли? – но берёт себя в руки, чтобы позаботиться о нас.

- Нет. Мы просто вернулись, - сглатывая возникший в горле ком, стараюсь улыбнуться я и опускаю Несс, давая ей возможность примкнуть к отцу.

Сама же я обнимаю Каллена за шею правой рукой, целую его и, заглядывая в его глаза, поясняю:

- Мы вернулись к тебе…

- Но время… - нерешительно говорит Эдвард, смотря на часы на своей правой руке, тянущейся ко мне, но не очень-то и уверенно, и явно имея ввиду, что мы опоздаем к Элис, но мне абсолютно и откровенно плевать. Сегодня нас точно там не будет, и неважно, сколько раз она позвонит в течение ближайших часов, я вряд ли ей отвечу.

- Забудь об этом. Эта ночь значила для меня больше, чем ты можешь себя представить, и я когда-либо смогу выразить на словах. Мы будем здесь всегда, пока есть время, - шёпотом обещаю я. – Пока оно ещё не вышло.

С этого момента с Джейкобом мы больше не встречаемся. Откровенно говоря, никаких толком объяснений от меня он не получает, но я официально оставляю его и даже по прошествии некоторого времени ни разу не жалею о сделанном выборе. Всему остальному я предпочитаю Эдварда и нашу общую дочь. Семью, которую когда-то у меня была и осталась таковой, несмотря ни на что.

Я провожу с ними всё возможное время, обожаю их и, не скупясь, дарю им, но, возможно, прежде всего ему, всю свою любовь. Пока есть время. Пока оно ещё есть, и знаю, что только так и надо жить.

Предыдущая глава