Странно, что я не пришла к этому раньше. Жизнь меняется, крутится, как безумный танцор во времена пронумерованного Людовика, выделывает замысловатые, а порой лишенные изящества па. Если не успеваешь повернуться, то сегодня еще смотришь жизни в лицо, а завтра любуешься на обвислый мало аппетитный зад.

После смерти Элис моя жизнь сорвалась с поводка и начала исполнять резвую кадриль. Джейк, тюрьма. Как будто не так много событий. Но тут как с расстоянием в горах. Когда просто стоишь и смотришь, то легко увидеть конечную цель. Однако стоит тронуться в путь, как попадешь в ловушку бесконечных подъемов и спусков. Жизнь не движется по прямой. Жизнь петляет по крутым скальным лабиринтам.

Краткая передышка в тюрьме – и я вновь на негостеприимных опасных склонах, цепляюсь разбитыми пальцами за трещины в камне и ищу, куда бы в следующий момент поставить ногу. Покой, который я так рассчитывала получить в замке, трещит по швам. Как и сам замок. Древние стены сотрясают современные стальные механизмы. Даже ночью их звериные челюсти без устали пережевывают тонны камня. Перетирают, выдирают и уничтожают. Монотонная мелодия машин дополняется голосами сотен рабочих. Они роют траншеи, расчищают сад, разбирают завалы, вывозят из комнат всякую рухлядь. Как будто вырезают опухоль и ее метастазы. В итоге остаются только здоровые крепкие стены и перекрытия. Все, что хотя бы немного поражено страшной болезнью времени, ликвидируется.
При этом башня с моим убежищем остается нетронутой. Она словно маяк в море. Сколько бы вокруг ни бушевала стихия, она стоит там же, где и была. Внутри царят уют и спокойствие. Потайную дверь не нашли и вряд ли найдут. Но меня все больше волнуют не угрозы внешнего мира, а то, что каждый день происходит внутри стен из непонятного камня.

Проснувшись утром, я нахожу то, чего еще вчера не было. Ниши, ступени и выступы. Однажды на рассвете меня будят лучи холодного света, пробивающиеся сквозь окно, прорубленное в том месте, где всего девять часов назад мои пальцы касались теплого гладкого камня. Я точно помню, как стоя возле стены, воображала, какой бы вид мог открываться с такой высоты. На самом деле вид оказался еще более невероятным. Одетые в пурпур, золото и яркий оранжевый деревья выглядят так, словно их достали проветриться на несколько дней из сокровищницы короля и скоро уберут обратно. На фоне неба, чей цвет будит воспоминания о спокойных волнах моего любимого Атлантического океана ясным днем, пышное увядание осени становилось еще более контрастным, заметным и как будто агрессивным. Осень обрушивает потоки цвета и света, набрасывается, гоня перед собой сотни запахов – сырой земли, сладкой гнили яблок, горечи дыма и прелых листьев. Не в силах победить, осень заманивает в сети тоски и меланхолии, хочет поработить до следующего прихода.

Восторженно глядя в окно, я даже забываю о том, каким образом оно появилось. Далеко не первая осень в моей жизни. Просто впервые меня и природу ничто не разделяет. Не возникает никаких преград между нами. Ни тюремных стен, ни боли. Только мое лишенное брони сердце. На глаза наворачиваются слезы, и я спешу уйти вглубь башни. Целую неделю я строю гипотезы, прикидываю так и этак. Пытаюсь найти разумное объяснение происходящему. Самым логичным кажется сумасшествие. От долгой изоляции я просто тронулась умом. Поэтому часть того, что я вижу и кажется мне реальным, на самом деле является порождением добитого одиночеством мозга. Для того чтобы развеять сомнения, мне нужен другой человек. Который либо подтвердит наличие окна, либо нет. Однако, хоть рядом много людей, обратиться я к ним не могу. Возвращение в тюрьму ни с какой стороны не выглядит привлекательным.

Мысль о проверке засела в голове крепко. В глубине своего сердца я знаю, что хочу привести в башню не первого встречного работника, а красавчика, спавшего в кабинете. Он как недостающая деталь в собранной из кусочков картине. Золотистые стены, прекрасный вид из окна, мое старинное платье. Принцесса в башне, не хватает только принца. И в моем мозгу постепенно зарождается план.

***
Торопливо причесавшись, убираю волосы под украденную пару дней назад каску. Поправляю куртку с названием строительной фирмы и светоотражающими полосами на рукавах. Она немного широка в плечах, а штаны спадают с моей изрядно похудевшей талии, но выбирать было некогда. Я и так рисковала, пробираясь в прачечную и копаясь в ящиках с постиранными вещами. Мне нравится моя новая роль, которую я до конца еще не понимаю. Наверное, что-то вроде смелой искательницы приключений, преодолевающей препятствия и решающей сложные задачки.

Выбравшись из комнаты, осторожно спускаюсь по лестнице и, преодолев череду голых, очищенных от мусора и поломанной мебели комнат, с самым уверенным видом выхожу наружу. Рядом, чуть не задев плечом, быстро проходят двое рабочих. Они тащат на носилках мешки с цементом. С разных концов огромного двора доносятся крики, скрип механизмов, удары молотков, гул строительной техники, какая-то восточная музыка и иногда смех. Я как будто попадаю в ад. Навязчивая, громкая смесь звуков вклинивается между извилинами, вызывая боль. Для того чтобы справиться с собой, закрываю глаза и делаю пару глубоких вдохов. Я давно не оказывалась среди подобного хаоса. Слишком привыкла к уединению и одиноким дням в тюрьме и в замке Теней. Для меня люди, их речь как удары ножом. Каждый – нежеланное вторжение внутрь закрытой территории.

- Хватит уже отдыхать, - крепкого вида мужик в такой же, как у меня, форменной куртке и штанах сует мне в руки ведро краски и валик. От неожиданности я чуть его не роняю на землю. Ведро весит как живой носорог. - Давай проваливай. Твоя группа сейчас в восточном крыле, красит комнаты третьего этажа, - он быстро сверяется с пометками в планшете и идет дальше.

Когда я хочу поставить ведро, спрятав его за ближайшей кучей гранитной крошки, крепыш оборачивается и посылает мне раздраженный взгляд. Не зная, как лучше выкрутиться из этой ситуации, я послушно разворачиваюсь и иду туда, где «моя группа» красит стены. По пути принимаю решение. Лучше не прятаться за другими рабочими и не ходить, изображая видимость активной деятельности, а попытаться интегрироваться. Это проще и так я вызову меньше подозрений.
Руководителю «синей группы» - разделение на группы определяется по нашивкам на левом рукаве – я говорю, что новенькая. Его мое появление не удивляет. Вчера по счастливому стечению обстоятельств один из рабочих ушел. Видимо, работа оказалась не такой привлекательной. Я называю свое имя и использую фамилию Джейка. Когда мои губы вновь произносят это сочетание – Изабелла Блэк, по телу пробегает дрожь. Я словно возвращаюсь в прошлое. Низкое осеннее небо за вновь застекленными окнами становится еще более темным и зловещим. За фасадом из пухлых туч таится уснувший кошмар.
Следующие четыре часа, до времени, когда рабочие отправляются на обед, я старательно и сосредоточенно вожу валиком по слою свежей, еще пахнущей сыростью и песком, штукатурки. Полосы нежного розового цвета стремительно вытесняют унылую серость голых стен. Как наступление жизни и красоты на смерть и уродство.

Доктор Волтури на собраниях нашего литературного кружка говорил, что как бы нам ни казалось, а добро побеждает. Сомнительное утверждение, оно всегда вызывало во мне неприятие. Я-то видела, что на самом деле побеждает. И это было уж точно не добро. Устав от внутренних противоречий, я сказала доку, что он сильно ошибается. На что получила ответ – каждый понимает под добром свое. То, что кажется мне плохим, другим покажется хорошим. То, что для меня зло, для вселенной может являться добром. Но я была далека от того, чтобы так легко сдавать позиции. Мне думалось, мои укрепления надежны и я смогу выиграть бой. Я с легкостью пустила в ход один из главных аргументов – кому стало лучше оттого, что я сижу на нарах. Разве я поступила плохо, защищая свою жизнь? А Джейкоб, значит, был прав, избивая меня? Таким вселенная видит добро? В образе избитой девушки, над которой с ножом стоит безумный, жаждущий крови монстр. Волтури сказал, что я должна смотреть глубже. Должна «понять» ситуацию. Каждый наш поступок отражается в сотне зеркал, не нужно пристально вглядываться в одно отражение, упорно игнорируя остальные девяносто девять. Но с какой стороны я не вглядывалась в прошлое, я не видела ничего иного. В любом из зеркал были кровь и тьма. Все сто отражений казались вариациями на тему одного, того, что я хорошо успела изучить и принять за непогрешимую истину. Тогда я попробовала глянуть глазами вселенной на смерть Элис. Я спросила себя, с какой стороны это могло бы выглядеть хорошо. Какое добро заложено в смерти девушки, и кому она принесла счастье. Вопросы вместе с запахом хлорки и тюремной еды повисли в воздухе.

Глядя на стену с нежно-розовыми полосами, я снова вспоминаю свои попытки дойти до истины, примириться с дерьмом в своей жизни. Катая валик вверх-вниз, я опять спрашиваю – была ли смерть Элис нужна вселенной. Да и что такое добро.

Добро – это тонкий слой краски, иллюзия, обман, который каждый для себя выбирает. Под краской цемент - все, что нужно скрыть и убрать. Под краской зло. А еще глубже – старая каменная стена, такая, какая она есть. Суть: предмет или явление сами по себе, вне категорий и норм. Стена ведь не нуждается ни в том, чтобы ее считали неприглядной, ни в том, чтобы вызывать восхищение. Ей все равно, красива она или уродлива. Стена спальни или стена пыточной комнаты. Совсем как равнодушные стены нашего с Джейком дома. Они легко отражали и его смех, и мои крики. Добро – маска, ложь это суть.

***
В обед я сижу за столом с тремя девушками из своей группы. Энн, Ливия и Анжелес. Они решили немного подработать. Скоро Рождество и деньги лишними не будут. Я соглашаюсь и говорю, что тоже спущу заработанное на распродажах в торговых центрах. Придумываю список модных вещей, которые хотела бы купить и существующие лишь в моем воображении. Мое умение сочинять на высоте. То, чем я когда-то неплохо зарабатывала, и теперь мне помогает. Иногда я думаю, что моя фантазия – единственное, дающее мне сил жить. Что только создавая другие миры и плетя из тонких нитей лжи прочную паутину иной реальности, я бываю счастлива. Побеждает не добро, побеждает красота, вот что я поняла.

К вечеру я чувствую усталость. Рука с валиком двигается все медленнее и иногда замирает. Перед глазами рябит от розового цвета, а от запаха краски кружится голова. Я хочу оказаться в своей башне, из незримого источника выпить сладкой теплой воды, прикоснуться к камням цвета сливочного крема и ощутить, как их тепло перетекает в меня, пусть природа этого излучения для меня загадочная и пугающая.

Но я остаюсь. Моя цель не достигнута. За день я неплохо интегрировалась, но не видела того, ради кого затеяла авантюру. Ни в отдалении, ни из окон комнаты я не замечала его огненной шевелюры.
Несколько часов в одном из залов, где после работы собираются все желающие развлечься доступными способами, выглядят многообещающе. С надеждой, что наконец встречу своего красивого незнакомца, я вместе с Энн и Ливией усаживаюсь на покрытый лоскутами от старого ковра ящик. Уцелевшие остатки мебели и пустые ящики составляют основное убранство того, что в прошлой жизни я назвала бы зоной рекреации. Центром является сбитый из досок и старого буфета бар. Монстр из темного полированного дерева и новых половых досок, кое-как закрашенных коричневой краской. Над баром укреплен принесенный кем-то потертый зеркальный шар. За баром – полки с десятком пыльных бутылок. Несмотря на явную разруху в зале царит приятная атмосфера. Общий упадок добавляет нотки горечи в теплый и яркий коктейль, не давая ему превратиться в ядовито-приторный напиток.

Энн приносит три бутылки пива, тарелку с начос и острым соусом. Меня мучает голод, но чтобы съесть что-нибудь более серьезное и полезное, нужно идти в северное крыло, где есть генератор, микроволновки и замороженные бургеры, супы, каши и салаты, которые привозят с ближайшего завода, занимающегося изготовлением комплексных обедов. Все это имеет весьма поганый вкус, точнее, щеголяет полным его отсутствием, но после тяжелой работы можно съесть даже лотки, в которые упакованы замерзшие, покрытые ледяной коростой комки мяса и брокколи.

- Представляете, как здесь было раньше? Нас бы не просто паршиво кормили, но и заставили работать бесплатно, – вторя моим мыслям, замечает Энн.

- Да здравствует демократия! - Ливия поднимает свою бутылку, делая шутливый салют.
- Этот замок – довольно мрачное место, - продолжает Энн. - Даже спустя века он продолжает жить в прошлом. Это как дурной характер у людей. Его не изменить.

- Зачем тогда ты сюда устроилась? Бывают подработки и повеселее.
Энн говорит, что помимо этой работы она еще пишет статьи в дешевые газеты – тарелки с Марса, чудовища, живущие в старых заброшенных городках, призраки мертвых невест, выданных насильно замуж, и прочие мистические истории. В общем, пашет на двух работах в поте лица, а в будущем надеется написать книгу. В замке она собирает материал для статей и своего романа.

- Есть много легенд, связанных с этим местом. Самая загадочная из них – легенда про зеркальную комнату.

Ливия скептически хмыкает, давая понять, что в старые сказки она не верит. Я тоже изображаю недоверие на своем лице, хотя после того, что происходит в башне, мне трудно не верить в любые странности.

- И что там такого особенного? - между глотками пива интересуюсь у Энн. В книгах из тюремной библиотеки ничего подобного мне не встречалось. Но этот замок, словно бездонный колодец – в своих темных глубинах он прячет множество неразгаданных тайн.

- В общем-то, ничего. Точно никто ничего не знает. Нет сведений от людей, бывших в комнате и вернувшихся обратно. Известно только, что комната небольшая, целиком отделана зеркалами, откуда и пошло название. Я думаю, оказавшись внутри, человек испытывает странные ощущения – нечто сродни погружению внутрь сознания. Только вообрази – тысячи отражений и неизвестно, где искать выход. Где правда, а где морок. Здорово!

- Я считаю, ее сделали для того, чтобы устранять врагов. Изящное решение. Сначала свести человека с ума, а потом дать ему погибнуть от жажды, блуждая в мире иллюзий и обмана, - я ставлю пустую бутылку на пол. Внутри зреет чувство, что эта комната на самом деле не так проста. Что у нее есть иное предназначение, кроме как быть склепом.

Но расспросить Энн и продолжить дискуссию я не успеваю. К нам подходит веселая компания. У одной из девушек в руке приличного размера косяк, чей сладкий дым приятно щекочет легкие. Я думаю, что наркотики запрещены для рабочих, но, с другой стороны, понимаю – после тяжелого дня людям необходимо немного расслабиться. Шумная компания утягивает Энн за собой.
Пока ее нет, разговор переходит на более банальные темы – обсуждение тряпок, парней и количества калорий. Хотя все, что я хочу, это знать подробности о зеркальной комнате. Как ее найти, есть ли хоть малейшие указания на этот счет?

Однако вернувшаяся обкуренная Энн едва стоит на ногах и только прыскает в сжатый кулачок. Ни о каких тайнах она говорить не в состоянии. Вместе с Ливией мы буквально втаскиваем отяжелевшее тело девушки в спальню.

- Я в душ, - утирая лоб, говорит Ливия.

Я бы тоже воспользовалась душем для рабочих. Хлипкая кабина с пластиковой ширмой и кусок дешевого мыла – это значительно лучше моих попыток мыться в помятом оловянном тазу куском тряпки. Но я пропустила утреннюю раздачу жетонов на воду. Пока полностью не восстановлен водопровод и воду привозят в огромных цистернах, а после греют с помощью двух электрических бойлеров, ее расход под строгим учетом. Каждому рабочему выдается по два жетона в день. Один жетон – пять минут под душем. О ванной с душистой пеной тут можно позабыть.

Вернувшись в башню, я замечаю очередную перемену – теперь они происходят значительно чаще. Между появлением трубки с водой и окна прошла почти неделя, а между окном и перегородкой – меньше суток. Еще даже не осмотрев новой стены и спрятанного за ней, я начинаю догадываться о том, что меня ждет. Сняв одежду, огибаю препятствие. Спустя пару секунд первые теплые капли достигают моей кожи, шумно ударяются о плиты под ногами. Проворные струйки воды сначала просто оставляют светлые дорожки на грязной коже, а потом мощный поток смывает с меня всю пыль и пот.
Приняв душ, я позволяю влаге самой высохнуть на коже. В это время беру с выступа, служащего столом, книгу – сборник легенд о замке Теней, и не спеша листаю, надеясь найти упоминания о зеркальной комнате или волшебном лабиринте. Но ни одного намека, ни одной строчки. В основном речь идет о замученных женах и несчастных дочерях, пропавших при странных обстоятельствах сестрах и просто умерших гостях. Похоже, ни одна женщина не могла быть счастлива в этих стенах. Замок намеренно их изводит. Уж не ревность ли это? Предположение не такое глупое, как кажется. Самая первая сказка в книге говорит о молодой женщине Бри, которая была убита. А ее тело положили под один из камней фундамента главной башни. Таким образом, невинная душа была обречена стать хранителем замка.

Отложив книгу и переодевшись в чистое платье, я совершаю ночную вылазку в библиотеку. Меня интересуют любые предания, связанные с замком. Его история. Все вплоть до догадок и смелых теорий. Отобрав несколько книг, чьи страницы, как мне кажется, могут помочь в поисках зеркального лабиринта, я направляюсь к двери. Сумка с тяжелыми фолиантами больно врезается в плечо и после каждого шага ударяет по бедру, отчего острые, обитые железом уголки одной из книг едва не протыкают кожу. Несмотря на нетерпение, приходится замедлить шаг. Я ползу по темному проходу между стеллажами, как раненная гусыня. Свеча, которую я взяла с собой, почти прогорела, и теперь часть обратного пути мне придется проделать в темноте. Луны из-за грустных дождевых облаков не видно. Сегодня ночью замок выглядит особенно одиноким и озлобленным. Как девушка, которую увидели без макияжа и подходящего наряда.

Странные и мрачные мысли заставляют меня замедлить и без того неспешное продвижение к двери. Откуда они взялись в моей голове? Возможно, я подпала под влияние прочитанной легенды о Бри. Еще немного – и мне станет мерещиться ее голос, я начну слышать, как душа девушки говорит со мной. Нужно избавиться от странного наваждения. Но как это сделать, я не представляю. Так и в истории с Джейком: стоило ему лишь закричать или занести руку для удара, как я терялась. Впадала в оцепенение. Не могла сопротивляться. Понадобилось несколько лет для того, чтобы разбить этот ледяной панцирь.
- Кто ты?

Звук чужого голоса окончательно выбивает меня из равновесия. С протяжным выдохом, как древний паровоз, я останавливаюсь. Прекрасный незнакомец стоит, положив руку на тяжелую медную ручку. В его потемневших глазах смешаны любопытство и недоверие. Как будто он отказывается верить собственным глазам.

Даже не сдавливай мое горло рука паники, я бы вряд ли нашла, что ему сказать. Я ждала нашей встречи, но только не при таких обстоятельствах. Не в образе девушки-призрака, застывшей между уходящими в темноту книжными полками. Вряд ли в такой ситуации достаточно просто сказать «привет» или представиться. Нужно объяснять, кто я и что здесь делаю. Но на это уйдет слишком много времени. Вряд ли он меня захочет слушать.

Наконец испуг придает импульс застывшим мышцам. Вцепившись в ремень сумки, я бросаюсь в облако спасительной тьмы. Мой рывок неожиданный, и мужчина, потеряв драгоценные мгновения, начинает погоню слишком поздно. Я успеваю спрятаться в небольшой нише в одной из стен. Я становлюсь тем, что должно было здесь находиться – статуей или каким-то иным украшением. Я полностью неподвижна. Холодные пальцы прижаты к губам, чтобы умерить звуки хриплого дыхания. Красавчик проходит совсем близко, круг света от фонаря едва не касается края платья. В моей голове снова возникает «чужая» мысль о том, что мне помогает сам замок, его наполненные неизвестной магией стены.

Вернувшись в башню, я, чтобы не думать о незнакомце, открываю первую из отобранных книг. О том, чтобы лечь спать, не может быть и речи. В крови бурлит адреналин и куча остальных гормонов. Думается, их, пока я бежала по темным коридорам и поднималась по лестнице, выработалось пару ведер.

Возбужденно покусывая губу и перелистывая страницы, я ищу те легенды, которые не только помогут найти зеркальную комнату, но и объяснят мне, что происходит вокруг. Я имею в виду не грандиозную перестройку замка, а то, что идет параллельно ей и затрагивает по неизвестной причине только меня. В общем-то, пока замок мне помогает, а башня стала настоящим домом, но любая сила природы, которой ты не знаешь, с легкостью может причинить вред. Этот урок я усвоила, живя с Джейком. Он отпечатался в мозгу даже раньше, чем сошли с кожи синяки в форме отпечатков пальцев моего любимого. Можно принимать щедрые дары, но нельзя терять бдительности.

***
Когда я погружаюсь в сон, на той стороне ждет мертвая подруга. Элис смотрит на меня и смеется. Рядом пылают под солнечными лучами воды круглого озера. Посмотрев в его гладь, я понимаю, что и во сне на мне старинное платье. С пышными оборками и высоким воротником. Разумеется, мой вид вызывает приступ веселья у Элис. Я тоже начинаю смеяться. Но мой смех звучит жалко, почти жалобно, как будто я умоляю ее проявить жалость. Или сострадание. Хотя уж мне-то известно, что ни того ни другого Элис никогда не признавала. Отсмеявшись, подруга подходит ближе. Теперь становится понятно, что она явно на меня обижена. Ее губы сложены в скорбную линию. Они сжаты так плотно, что не дыши Элис через нос, она бы задохнулась.

- Нашла кем меня заменить. Этой белой выскочкой. А у нее, знаешь ли, хорошие волосы, впрочем, блондинки никогда мне не нравились. И ноздри вполне успешной кокаинщицы.

Если сон – это порождение разума и преломление дневных событий, то как такое может быть. Я вообще не думала о ноздрях Энн. И тем более о том, что они подошли бы для втягивания дорожек. Впрочем, я слишком хорошо знаю, как втягивают дорожки и как выглядят подходящие ноздри. Мои плохо годились. Слишком слабая слизистая и как результат – частые носовые кровотечения. Кровь на платке и длинных рукавах офисных рубашек, на пальцах и на кожаном сиденье моего «вольво».
- Ты была последней, кто меня еще не предавал.

По щеке Элис катится слеза. Смахивая ее кончиками пальцев, я прикасаюсь к гладкой коже, блестящей на солнце. Под моими пальцами как будто кусок льда, и он не хочет таять.
Просыпаюсь я с головной болью и сухостью во рту. От первого принимаю таблетку аспирина, от второго – стакан воды. Однако вялость и тягостное чувство в сердце никуда не уходят. С этим бесполезно бороться.

В своей серой форме я вливаюсь в общий поток. Завтракаю. Кажется, то, что я ем, это пудинг и булочка с повидлом. Кофе едва теплый, но я выпиваю свою кружку за пару глотков. Меня больше, чем мерзкий вкус не растворившегося кофе и холодного молока, занимает последний сон.

Я как-то не замечала, что после Элис у меня не было подруг. Джейкоб поместил меня в защитный круг своей заботы. Он не подпускал ко мне ни коллег, ни случайных знакомых, ни даже подружек своих знакомых. Но Джейкоба было так много, что мне и самой было не найти места для кого-нибудь еще.
В тюрьме заводить близкие отношения также было не с кем. На нарах сидели в основном лицемерные суки. Хотя именно они меня и раньше окружали. Если подумать, то Таня ничем не выделялась бы на фоне прежних коллег по рекламному бизнесу. Люди, которых я встречала в залах для конференций и лобби отелей, не отличались от тех, что поднимали штангу в тюремном дворике. Разница была лишь в том, что последние хуже себя контролировали и легче являли миру истинные чувства, поэтому многие из них уже или кого-то убили, или покалечили. С ними нужно было держать дистанцию.

Так странно понимать, что Элис была для меня словно остров. Сначала я долго добиралась до него, а после того как твердь поглотили морские волны, для меня не нашлось другого клочка суши. Это мое проклятье – тащиться по жизни одной. Тем более странно, что ни замкнутой, ни злобной я никогда не была. Циничной. Но не более, чем того требуют правила выживания. Я умею хорошо лгать и менять лица, но подруг у меня нет.

***
Ни в одной из книг нет упоминания о зеркальном лабиринте. Вполне может быть, что это просто красивая выдумка. Смешение правды и вымысла. С другой стороны, наследный замок семейства Калленов – это явно не объект поклонения туристов. И никому, его прежним владельцам в том числе, он неинтересен в той мере, чтобы тратить время на сочинение подобных бредней. А раз нет причины лгать, значит, эта комната, выложенная зеркалами, существует в реальности. Скорее всего. Вероятно. Но все же не точно. Либо же мне не удастся ее найти.

Проводя дни за монотонным трудом, нанося раствор на стены и краску на цемент, ночами я с головой зарываюсь в книги. Мои набеги на библиотеку становятся более продуманными, а поведение – осторожным. Для большей достоверности я посыпаю волосы украденной в магазине мукой. Теперь, когда в замке появилась кухня и я могу получать там хоть и невкусный, но зато горячий завтрак и обед, частью собственных продовольственных запасов можно пожертвовать ради маскировки.
Маленький фонарик, также ворованный, я прячу в широком рукаве платья, отделанном богатым кружевом. Эта одежда в равной степени похожа и на платье, и на погребальный саван. На случай встречи с рабочими у меня приготовлено несколько жутких воплей, а еще леденящий душу смех. Я долго отрабатывала их в своей башне. Надо сказать, жалобные стоны, десятки раз отразившиеся от голых стен, способны свести с ума. Поэтому тренировки пришлось оставить. Пока я лишь притворяюсь безумной, но не хочу ею быть.

В один из дней я буквально налетаю на красивого незнакомца в коридоре. В руках у меня грязная тряпка, которой я вытираю пятна, и открытое ведро с красной краской. Слишком похоже на кровь: при взгляде на маслянистую поверхность к горлу подкатывает тошнота. От резкого толчка краска выплескивается на одежду мужчины. Я даже «твою мать» сказать не успеваю. Красные брызги покрывают светлые джинсы, ботинки. Их узор, как нанесенные кровью письмена дикарей, поднимается до самого выреза футболки. Несколько капель долетает до лица.

Сколько раз повторяли эту истину – загадывая желания, уточняй все до мелочей. Если хочешь встречи с мужчиной, о котором думаешь последние дни, то лучше оговори отсутствие случаев травматизма. А еще попроси не лишать себя в момент этой встречи последних крупиц рассудка. Ничем иным, кроме отсутствия разума, я не могу объяснить свои действия. Грязной тряпкой я пытаюсь стереть пятна краски с брюк и светлой футболки. Незнакомец настолько поражен внезапной яростной атакой на себя, что послушно позволяет мне творить любой беспредел. И лишь когда грязная тряпка, пропахшая краской, утыкается ему под нос, он осторожно перехватывает мою руку и говорит, что, пожалуй, уже хватит. Не могу с ним не согласиться. Но по инерции еще пару минут продолжаю махать рукой. Тряпка, как тропическая птица, расправившая крылья, летает по воздуху. Я не представляю, что дальше. Что должно быть после моей оплошности. Смущенная улыбка, россыпь извинений, невнятное бормотание? Вместо этого, протягиваю свободную руку и громким четким голосом представляюсь – как рядовой во время смотра.

- Белла, - моя рука разрубает холодный воздух. Я не хочу называть имя полностью. Боюсь, оно до сих пор лежит в памяти у многих. Слишком уж моя история понравилась журналистам. Поэтому я Белла и больше никто. За моими плечами пустота. Нет никаких связей, кровных уз и кровавых подробностей. Я стираю прошлое одним взмахом. Оставляю его далеко. Впрочем, оно все равно в моем мозгу, пятнает мысли и искажает действия.

- Эдвард, - он потрясен, но не против новых правил игры. От легкого пожатия его широкой руки по коже бегут мурашки. Такое чувство, будто я без одежды вышла на пронизывающий ветер и его дыхание забирается в самую душу.

- Может, я могу вам помочь? - он указывает на упавшее ведро и лужу краски на полу. Я уверенно трясу головой. Помощь такого рода мне не требуется. Это всего лишь грязь и я могу ее убрать. Помочь в остальном мне сможет лишь психиатр.

- Возможно, это странно и страшно банально, но мне кажется, мы уже встречались, - он вопросительно смотрит на меня. Ждет подсказки, но я, напротив, пытаюсь увести разговор от опасной границы.

- Ничего удивительного. Здесь много людей, всегда на кого-нибудь натыкаешься, кто-нибудь проходит мимо, - равнодушно пожимаю плечами. Так, чтобы не выдать своего волнения. Я ведь знаю, что поводов для узнавания у него куда больше. Не знаю только, что хуже – если он угадает в моем лице черты девушки-призрака или признает фоторобот скандальной «дамы с ножом», порезавшей своего парня. Либо воровка и нарушительница прав частной собственности, либо жестокая психопатка.
Нет, я не убийца, но прочитав газеты, слишком просто составить обо мне ошибочное представление. И зачем спорить, кровавые убийцы - о да, эти девочки в платьях с пышными юбками в пятнах крови, с окровавленными ножами, жаждой кровавой резни в глазах – привлекают читающего газету обывателя больше, чем очередная жертва насилия. Дошло до того, что насилие само по себе перестало возбуждать. Теперь даже оно должно быть должным образом упаковано и желательно перевязано красивой ленточкой с пышным бантом. В общем, Белла-убийца больше подходила для газетчиков, чем Белла-жертва. А фото с безумным взглядом в футболке, густо покрытой засохшей кровью несчастного парня, больше подходило для первых страниц, чем, скажем, снимок с выпускного. Тот, где у нее милая застенчивая улыбка и вид потерянной странницы, словно она, дожив до семнадцати лет, так и не поняла, каким образом оказалась на планете Земля. Судя по виду и более чем дешевому платью, она была с Марса или с планеты Вечная-Скорбь-По-Элис.

Если кандидат на роль сказочного принца читал хотя бы одну статью, посвященную моей истории, то мои нынешние дела плохи. У меня нет шансов оправдаться. Несмотря на умение лгать, не уступающее умению журналистов искажать правду и извращать истину умелым замалчиванием и расстановкой акцентов. Для них история – это не застывшая в камне вечность, а живая плоть, которую можно привязать к секционному столу и вонзить скальпель. В любом случае их много и им доверяют, а я одна и лишилась права быть услышанной. Все, на что я еще могу надеяться, это отрицание, которое глухой стеной огораживает от прошлого.

- Я точно тебя видел. Прости, но твое лицо не из тех, что мужчины легко забывают.
Нет, лицо мое как раз из таких. Лишенное явных недостатков, оно в той же степени лишено какой бы то ни было уникальности, чего-нибудь, за что, как за соскользнувшую со строчки букву, может зацепиться взгляд. Округлое, с бледным кожным покровом, так мне всегда говорила Элис. Когда речь шла обо мне, она часто употребляла слова, которым самое место в отчете криминалиста. Глазные впадины – глубокие, конечности – длинные и форма черепа – шар. Как будто я была для нее предметом исследования, и она не просто делала замечания, а делилась со мной результатами научных трудов. В то время как мой взгляд был искажен мистической пеленой тумана, пропущен через призму фэнтезийных историй и обмазан толстым слоем романтичных грез. Это лишь подчеркивало разницу, что всегда была между нами.

- Вероятно, в прошлой жизни? - слова не так далеки от истины. Не в плане кармической связи всех душ, а во вполне реальной связи, но существовавшей в тот период прошлого, что превратился для меня в другую жизнь.

Эдвард принимает мои слова в буквальном их значении, не видя или не желая видеть подтекста и двойного дна, под которым прячется истина. Он едва заметно и смущенно улыбается. Словно мы говорили о религии, и он не хочет задевать моих чувств. Видимо, в его глазах я теперь последовательница буддизма. На самом деле о буддизме я знаю не так много и никогда не задумывались даже над посещением ашрама¹.
- Значит, ты веришь в прошлые жизни?

- Тогда придется сказать, что я верю в судьбу и признать неслучайность нашей встречи. В ней есть смысл, причем гораздо более великий, чем мы себе можем представить.
- Вполне может быть. Я не очень люблю случайности, они привносят хаос.

- Но если все предопределено и в нашей встрече есть смысл, то не так много вариантов дальнейшего развития событий. Мы должны будем пару месяцев или лет встречаться, при определенном везении заключим брак и воспитаем как минимум троих детей.

Эдвард едва сдерживает рвущийся наружу смех. Его красивые губы дрожат.
- Почему так много?

- Разве станут высшие силы растрачивать энергию по пустякам? Если уж смысл есть, то он должен быть значимым. Согласись, свести двух человек для того, чтобы они выпили по чашечке кофе и разбежались, это же безумие.
- Тем более что кофе в столовой отвратительный.

- Зато бриоши вкусные. То есть мне нравятся. Но мужчины ведь не питают таких сильных чувств к сладостям.

- Увы, я прискорбное исключение.
- Прискорбно, что к этому времени у них не осталось бриошей.
- Думаю, я смогу выпросить несколько. В этом преимущество лицемерного подонка.
- А я не заметила, что говорю с подонком. Теперь я хотя бы поняла, почему ты столь восторженно отозвался о моей внешности. Стоило отнести это насчет лицемерия.
Его лицо внезапно утрачивает всякую несерьезность, и говорит он уже не как хороший славный парень, а как проповедник со своей кафедры.

- В этом я только и был честен. Не обижайся, но я считаю, что девушка либо красивая, либо запоминающаяся.
- Значит ли, что красивая девушка всегда будет предана забвенью?

- Ну представь себе цветочную поляну. Каждый цветок на ней идеален и, несомненно, красив, но как отличить один от другого? Только тот бутон, что имеет изъян, выделяется из всего разнотравья.
- Но будет ли он красив, обретя уникальность? Или станет всего лишь изгоем, досадной помаркой природы, оскорблением для взыскательного эстетичного взгляда?

Моим идеалом, моим стремлением всегда была и остается красота цельная. Не имеющая дефектов и даже не подозревающая о несовершенстве. Самая мысль о чем-то подобном ей оскорбительна. Поэтому на стенах моей спальни висели плакаты с идеально прекрасными телами кумиров. Поэтому я служила Элис. Поэтому в меру своих сил врала, создавая изо лжи и долларов красивые рекламные баннеры, ролики и картинки. Красота, которой я поклоняюсь, не может иметь пятен и трещин.

Я точно не забуду той красоты. Или я уже забыла?
Я осознаю, что не помню лиц, окружавших меня столько лет и смотревших со стен на течение моей жизни. Они превратились в размытый отпечаток, в мысль о прекрасном, в чувство. Элис уже не такая. Она превратилась в пораженную болезнью самозванку, в тень подруги, укравшую вместе с телом воспоминания. А мои проспекты и баннеры, давно ставшие мусором, слились в яркое пятно, засевшее где-то глубоко в мозгу. Неужели, если красота идеальна, то она не оставляет отпечатков своего существования? Как будто лишить ее изъяна – все равно, что лишить человека рук и ног.
Я бросаю «на стол» последний аргумент. Помимо всего прочего, это неплохой шанс намекнуть на мои чувства.

- Ты же сам красив как бог, без единого изъяна.
- У меня есть изъяны, - он, словно разочаровавшийся в жизни глубокий старик, печально качает головой. - Помимо всего прочего, именно поэтому я такой подлец. Нужно ведь выделяться.
- Надо признать, подлецы притягивают женское внимание.

В столовой Эдвард, пользуясь своей подлостью, а также щедро приправляя просьбы лицемерными комплиментами, выпрашивает десять пирожных и целый термос с какао. Какао я не пила с раннего детства, и у него навсегда остался вкус неторопливых, наполненных тишиной утренних часов. Бледные солнечные лучи – Форкс не был щедр на ясные дни – полосы света, лежавшие на вытертом ковре у дивана. Мягкие подушки, пахнувшие лавандой и пылью. А еще теплом. Мои поджатые босые ноги, укрытые пледом, и расслабленно-приятные мысли в голове. Интересно, были бы они такими же расслабленными, знай я, что в следующий раз буду пить какао с красивым, как античная статуя, мужчиной в старом замке, куда проникла незаконно после освобождения из тюрьмы. Была бы я вообще спокойна, зная, что придется отсидеть несколько лет? Навряд ли, но и менять бы я ничего не стала. Даже Джейкоба. Потому что, несмотря на его дикий нрав, он был частью моей жизни, еще одним фрагментом красоты. Бликом, отраженным от ее зеркальной поверхности и осветившим мои дни именно тогда, когда это было необходимо. Без его помощи я вряд ли смогла бы выбраться из черной ямы, в которую толкнула меня смерть Элис. Равно как и не оказалась бы в другой, не менее холодной и темной, яме.

Вспоминать Джейкоба, глядя на то, как Эдвард с лукавой улыбкой ставит на стол поднос с булочками, не хочется. Я изгоняю ненужные образы из головы и улыбаюсь в ответ. Вспоминаю одну из лучших улыбок прошлого. Из тех времен, когда важнее всего было угодить клиенту и продать не только товар, но в первую очередь себя и свои услуги. Она в нужных пропорциях соединяет обаяние, загадку и намек на большее. Людям нравится, когда их обманывают.
Но Эдварда я обманывать не хочу. Однако, правда, сказанная в первые же минуты знакомства, может убить все то, на что я надеюсь. Она, как острое стальное лезвие, разрубит возникшие между нами нити симпатии. Вместо правды, у меня есть моя коммерческая улыбка. И я готова поставить последние сто долларов на то, что она делает столовую светлее, освещает унылые стены, разгоняет затаившуюся в углах тоску.

- С моей одержимостью сладким стоило стать поваром или кондитером.
- Почему же ты выбрал другую профессию?
- Выбирая их двух страстей, я предпочел ту, что была сильнее. Я избрал музыку.
- Ты музыкант?

Это открытие немного меня удивляет. Возможно, потому что в моем представлении музыканты – это уже немолодые мужчины с печатью усталости и отвращения на лице. В застиранных футболках и стоптанных ботинках. Именно такие за пару сотен писали заставки для рекламных роликов. Глядя на них, можно было подумать, будто они потеряли в жизни все, что только возможно. Эдвард – абсолютная противоположность этих неудачников. Для начала у него слишком белая футболка. И чересчур приятный смех, такой просто не может быть у человека с пустотой в душе или с черным колодцем в мозгу. Его смех словно рожден в эдемских садах.

- Только не думай, что раз я такой симпатичный, то выступаю с группой таких же заламинированных мальчиков и пою сладенькие песенки о неразделенной любви.

Хотя мысль о попсовых певцах не пришла мне в голову, я ясно осознаю, что именно эту нишу Эдвард мог бы занять. У него вполне коммерческая внешность. А то, как его футболка обтягивает широкие плечи и крепкий торс, могло обеспечить неплохие продажи альбомам. Я сама, будучи подростком, сходила с ума от сексуальных мальчиков из телевизора. Их сладкие голоса обещали рай, и я всеми силами пыталась пробраться за прутья золотой решетки. Я хорошо понимаю новое поколение девочек, при виде кумиров срывающих с себя белье и готовых отдать последние деньги за билет на концерт. Это тоже часть жизни, часть мира красивого обмана и лживых обещаний. Ты никогда не станешь женой ни одного из этих красавчиков. В глубине души ты понимаешь, что тебе нужен кто-то более практичный. Но главное – красота. Идеал, которому можно поклоняться. Твои мечты, как безумно дорогое платье, которое одеваешь только на праздник, для всех остальных дней у тебя найдется одежда попроще. Как нежный шелк, касания мечты ласкают душу, дарят удивительные ощущения, иногда просто помогают выдержать. Тяга к красоте – это и твоя слабость, и твоя сила. Источник и цель. А мальчики из телевизора, сколь бы наиграно не было их поведение и отретушированы лица, это современный вариант служителей культа. Их яркие, вызывающие, порой откровенные, порой нарушающие приличия одежды – это облачения жрецов богини Красоты. Богини Лжи.

Я вижу, что Эдвард мог бы быть одним из них. Не вызывает сомнения, что он отмечен особой печатью богини. Каждую секунду, что мне удается любоваться четкой линией его скул или плавными очертаниями рук, замечать золотистые, похожие на пыльцу, крапинки на радужке и едва заметный румянец на чистой как снег коже, я ощущаю растущий теплый комок в животе. Внутри меня возникает собственное маленькое солнце. Общаясь с Элис, я купалась в лунном озере, а сейчас меня омывают волны тепла и жара.

Я отнюдь не сентиментальна и не склонна давать себе раскисать, но в присутствии Эдварда со мной творится нечто странное. Я поняла это еще во время нашей первой встречи, убегая из кабинета. Спящий прекрасный принц после пробуждения оказался королем. Великолепно! Сердце мое не знает, как ему правильно биться. То ли взмыть вверх, то ли рухнуть в пятки. В смятении оно силится исполнить забытую мелодию счастья. С удивлением замечаю, что мои руки дрожат. Я быстро прячу их под стол.

- Еще маленьким я услышал, как один из пациентов отца, приглашенный на обед, играет на стоящем в гостиной рояле. До этого он казался мне нелепой огромной грудой дерева, мешавшей бегать и играть. На моих глазах бесполезный жалкий инструмент преобразился. Я словно увидел исходящие от него магические волны. Этого не описать словами, но мне как будто дали испить из источника истинного зрения, и я наконец-то взглянул на мир другими глазами. Увидел под серым слоем обыденности яркую, играющую красками изнанку. Я находился под впечатлением несколько дней, в течение которых, можно сказать, и решилась моя судьба. Еще ребенком я сделал свой выбор, хотя ни отец, ни мать меня не поддержали. Отец хотел, чтобы я продолжил традицию и как все мои предки, стал врачом. Лечить людей – это призвание, и оно у нас в крови, говорил отец. Но в моей крови было совершенно иное предназначение. Я чувствовал это каждую секунду, когда кровь наполняла сердце, – он вдруг обрывает рассказ. - Я, должно быть, мелю чепуху. Какой кошмар, вместо того чтобы соблазнять симпатичную девушку, я говорю о себе. Так, теперь ты узнала второй мой недостаток – запущенное самолюбие.

- Мне интересно тебя слушать. И пока что ты не сказал ничего такого, чтобы розовый туман в моей голове рассеялся. Ты по-прежнему идеален.
Он комично вздыхает и, словно в приступе горькой задумчивости, подпирает щеку.
- Что же мне сказать такого, чтобы ты могла увидеть истинную мою сущность? В такие моменты я жалею, что никого не убил. Или бандиты еще больше привлекают девушек?

- Музыкант-бандит, м-м-м звучит офигенно заманчиво. Запретный плод сладок.
- Но, как часто замечал мой отец, сладкое вредит здоровью.
- Я точно не из тех, кто бережет свое здоровье. Иначе сидела бы на строгой безуглеводной диете.
- Такая бывает?

- Моя подруга сидела на ней. Никаких пирожных, хлеба и даже фруктов. Только мясо, белки и рыбий жир.
- Жуткое меню, кого угодно убьет.
- К сожалению, она умерла не от диет.
Сама удивляюсь тому, как легко я говорю ему про Элис. И про ее смерть. Горечь, которая обычно поднимается в моей душе, стоит вспомнить прошлое, в этот раз не кажется черной и липкой как битум. Это, скорее, светлая грусть. Словно бы я не тащу прошлое, подобно узнику, несущему свои кандалы, а отпустила его и примирилась с собой. Такая перемена немного пугает. Я привыкла к тому, что иду по болоту, а под ногами хлюпает грязь. Твердая почва кажется непривычной, я не могу понять, как двигаться по ней, я забыла.

1 Ашрам – обитель мудрецов и отшельников в древней Индии, которая обычно располагалась в отдалённой местности. В контексте современного индуизма термин часто используется для обозначения духовной или религиозной общины, куда человек приходит для медитации, молитвы, совершения ритуала и духовного обновления.

Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr

ФОРУМ