Даже если летишь в пропасть, не зажмуривайся от страха, а гляди в оба — вдруг удастся за что-нибудь ухватиться.

Я думаю позвоночником.
Люблю — сплетением солнечным.
Я страх ощущаю почками,
А всё остальное — копчиком.

Все функции делят поровну:
Грудь слышит, а пальцы — зрячие.
Зачем Бог придумал голову,
Тяжёлую и горячую?

Таня Весёлкина

— Знаешь, Алекс, мне очень нравятся твои горячие руки, — лукавые искорки в глазах, которым лучше не верить, меня провоцировали.

По спине будто пёрышком провели. После подобных томных слов я обычно довольно улыбался и мягко уводил на всё готовую красавицу в спальню…

Но в этот раз я не был самонадеянно уверен в скорой капитуляции этой души Израиля.

Крутанув мисс Свон в танце и притянув её к себе спиной, я спугнул тёмную прядку волос тяжёлым вздохом, когда эта хулиганка сделала соблазнительную восьмёрку попкой.

— Неужели в этой умной головке наконец созрели правильно порочные мысли? — я постарался, чтобы мой голос звучал максимально незаинтересованно.

Новое дразнящее движение женских бёдер — и я оказался близок к провалу разоблачения.

— Возможно, — мурлыкнула Белла, поднимая руки и чуть царапая кожу на затылке коготками.

— А возможно… — я резко оттолкнул от себя девушку, тут же притягивая её к себе, буквально впечатывая в своё тело, — тебе просто что-то от меня нужно…

— Мужская проницательность и опыт так возбуждают… — сквозь смех подтвердила мои худшие опасения мисс Свон, подставляя свою белую, чуть влажную от солёной испарины шею под мои губы.

Не увлечься этой бамбиной сложно, но потерять от неё голову было бы ужасной ошибкой.

В нашей увлекательной игре возбуждало всё.

Эта девочка-женщина могла обсуждать блюдо и есть его так, что границы между банальным голодом и животной страстью стирались. Её саму хотелось вкушать, пить, смакуя, не останавливаясь на лишний вдох терпкого, чуть горьковатого запаха, хотя и тот был каким-то крышесносным. Мне нравилось, как в минуты умиротворения она вспоминала, мурлыкала музыку, словами напевая там, где я не узнавал по названию произведение или автора. Иногда, редко у неё случались приступы меланхолии, и тогда она либо долго молчала, закрыв глаза и думая о чём-то своём, либо читала стихи наизусть, и когда декламировала их, то походила на грустную, забытую осенью птичку. Мне не нравилось это её состояние, и я насмешливо дразнил Беллу тысячу раз, что никогда не потеряю голову от умной женщины, и просил её поглупеть хотя бы ради игры. Хотя, конечно, получал удовольствие, когда мы серьёзно обсуждали книги или спорили о будущем человечества, о перспективах бизнеса. Мне нравилось, как она изучала новые города. В ней было что-то неуловимое от озорной воровки и величественной Клеопатры, бросающей вызов Риму. Меня бесила самостоятельность Свон и её абсолютная уверенность в собственной безопасности и силе при внешней хрупкости. Но я не позволял себе долго задумываться об этом. Я просто одёргивал себя, когда ловил на частых мыслях об этой девчонке.

Ведь это была всего лишь игра двусмысленных слов, разбросанных по телу взглядов и горячих, дразнящих прикосновений. Опаляющая, волнующая, но не затрагивающая тонких струн души игра, которая нравилась нам обоим.

— Ты снова молчишь и не улыбаешься, — попенял я мисс Свон, провокационно спуская тонкую бретельку платья, дабы подарить маленький укус-поцелуй белой ключице и распалить партнёршу по танцу. — О чём ты думаешь?

— Пока ты так старательно соблазняешь меня?

Её вопрос-уточнение не сулил ничего хорошего для моего самолюбия.

— Я думала о Софье Ковалевской, если быть честной.

Музыка, как и наш игривый настрой, закончились, и мы медленно прошли к занятому столику.

«Сумасшедшая социопатка!» — с разочарованием ругался я про себя на девушку, не показывая, впрочем, внешне, как меня бесит её непробиваемость и частая наигранная развязность, которая дразнит моё воображение, но стирается под воздействием внезапных умных мыслей, стоит мне чуть поверить в близкую победу.

Женщины не должны быть умными. Это противопоказано для них и мужчин, их желающих.

— Она была математиком, верно?

От того, сумею ли я увлечься разговором и перевести его во фривольную плоскость, зависело окончание этого вечера, поэтому я заказал ещё рома и изобразил сосредоточенное внимание на морде лица.

Спущенная бретелька платья слегка отвлекала.

— Да, все знают о ней, в основном, именно в этом ключе, даже не осознавая, каких трудов русской девочке дореволюционной России стоило пробиться в науку, когда даже допуск женщин к банальной анатомии стоял под вопросом, — девушка задумчиво болтала трубочкой в коктейле.

— Я думала о том, что Софье не повезло с мужчинами дважды. Первый раз жизнь свела её с человеком на первый взгляд передовых представлений… Меланхоличный Владимир Ковалевский — где-то немножко учёный, но больше наивный мужчина, которому она рассказала о своих мечтах, доверилась… Он согласился на брак с ней, помог девушке с сестрой вырваться заграницу, где Софи получила образование и нашла работу в любимой сфере. Понимаешь, она чувствовала свою принадлежность науке, математике, цифрам… На изящное, гармоничное решение блока сложнейших задач Вейерштрасса ей понадобилась неделя, когда большинство его студентов не могли решить их месяцами. Последующие знакомства и дружба с именитыми математиками тех лет, их наставничество и поддержка с признанием её таланта, не убедили мужа в том, что она достойна заниматься наукой… Как будто всё было зря…

В хриплом голосе девушки слышалась непереваренная обида.

— Он с ней развёлся?

— Нет, — Белла раздражённо пожала плечами и только сейчас подтянула лямочку. — Он беспутно наделал долгов и надышался хлороформа, тем самым покончив с собой.

Я лишь вскинул брови от подобного способа самоустранения.

— Она, конечно, горевала некоторое время… — рассеяно поправила причёску мисс Свон.

— Отдавая долг обществу и приличиям? — с иронией уточнил я.

Павел рассказывал, что согласно последним данным, у мисс Свон был непродолжительный школьный роман, после которого она решила резко закончить школу экстерном, а потом пустилась «во все тяжкие» со мной.

Забавно.

— Скорее себе. Нелегко принять собственный промах, — отрезала Белла. — После она влюбилась в другого сильного и обаятельного мужчину, учёного, к слову… Максима Ковалевского, однофамильца мужа. Случайность… А может быть — фатум, судьба… Не важно. Судьбой однозначно была её предрасположенность к науке, её знания. Софи взялась за непосильную математическую задачу, которую десятилетия до неё пытались решить Эйлер, Лагранж и другие академики…

Белла замолчала. Стыдно признать, но названные фамилии мне ничего не говорили. Я вообще не понимал смысла решения математических задач. В чём их практическая польза?

— И что было дальше? — решил я отделаться более безопасным вопросом.

Белла вздрогнула. Моргнула. В её глазах мелькнуло сначала непонимание, а потом усталость:

— Она решила её. Задачу. И вошла в историю.

«Это же очевидно», — читалось в её изогнутой линии губ.

— А как же её роман с тем идеальным мужчиной?

— Он не был идеальным. Он был всего лишь достаточно сильным, чтобы снять с неё траурное платье… — Усмешка и пронизывающий разумным холодом взгляд-выстрел рассказчицы, который мигом спугнул алкогольный туман и развратный настрой вечера. — Софья похорошела и почувствовала себя женщиной рядом с ним, желанной, страстной. Но Максим не собирался нянчить её гениальность. Она это знала. И не смог стать гениальней её. А она не стала нянчиться с ним, конкурируя за его внимание, ей это было неинтересно. Это стало вторым и последним её разочарованием в жизни рядом с победой в сфере науки.

Официант принёс бокал рома. Смерив взглядом золотистую жидкость, я почувствовал, что очень хочу надраться. В притворно-весёлых карих глазах Беллы теперь искрилось такое же желание. Вот что за стерва?! Вроде, ничего плохо не сказала, а уже довела… Хлопнув бокал залпом, я попросил мальчишку оставить нам всю бутылку.

Теперь я точно знал, что от меня нужно этой пигалице. Она стала чудовищно честной именно тогда, когда я почувствовал лёгкую слабость в себе. И спасибо ей за это, право слово…

[/c]

Утром я сидела за столиком в кафе и неуверенными глотками цедила горький кофе, неохотно вспоминая вчерашнее. Чувствовала себя при этом не личностью, а организмом. Простейшим, у которого всё болело. Голова трещала, меня морозило, глаза выворачивало от малейших признаков света, так что чёрные очки и тёплый не по погоде кардиган были моими лучшими друзьями.

Хорошо мы вчера уничтожили здоровье.

Рядом с кружкой холодного пива медленно воскресал паршивец Грановский.

— Ты точно русская, Свон, другая бы уже сдохла, — простонал он сегодня утром после совместного пробуждения и лопотал что-то похожее вчера, поднимаясь со мной в номер для молодожёнов…

Закрыв в приступе стыда глаза, я вспоминала, как это было.

Пьяная в дрындулет, я хихикала и завязывала себе глаза мужским галстуком. Кажется, это был даже не галстук Грановского. Но почему-то именно так коридор качался гораздо меньше.

Уткнувшись носом во что-то тёплое и твердое на своём пути, я сняла свою импровизированную маску Зорро и осоловелым глазом посмотрела на атлета. Менее пьяный правый глаз распознал в атлете Мони.

— Дедушке не говори, но я его споила, — громким шёпотом поделилась я тайной с телохранителем, показывая почему-то на пустой лифт, в котором уже не было Александра.

Шустрый, блин.

Грановский тем временем стоял у соседней двери и пытался найти, где провести карточкой. Дурашка пьяный, там замочная скважина, а ключ отдали мне… Вот может же быть милым, когда в говно…

— Мисс Свон, вы пьяны… — осторожно заметил Мони.

Как тактично он назвал мое драбаданское состояние…

— Мони, я всегда ценила в тебе наблю…дательность, — я постаралась быть как можно серьёзнее сейчас, но из меня просто лезли смешинки и чуть-чуть последняя шлифовочная пинья колада. — Не волнуйся, максимум, что он сможет сделать в этом номере — пожевать лебедей из полотенец… Он совсем пьян, Мони. Совсем, понимаешь?

— Ты сама никокосовая, Белла! — мир резко перевернулся, когда Сашка лихо и неожиданно закинул меня на плечо. Вот это он опасно сделал.

Пока я молотила спину русского с требованиями вернуть мне упущенную от неожиданности маску-галстук, в моей сумочке этот бандит нарыл ключи и открыл дверь номера. Последним, что помню, был задумчивый взгляд охранника, которому я даже успела весело помахать напоследок.

А ведь так культурно и торжественно всё начиналось…

Мы даже на змеиную ферму съездили после рассказа Грановского, как он в Китае попробовал едва ли не волшебную спиртовую настойку на кобре. Не то чтобы мы надеялись найти аналоги в десятом часу ночи в Бразилии… Но частный питомник, в котором содержались несколько видов змей, включая самых ядовитых на материке, мы нашли. Вот с этого момента я вечер помнила невероятно чётко. Шуточки Алекса, что меня туда не только пустили, но и приняли за свою. Змеи, ага. Удивление заводчика, когда я пьяная беседовала с ползучими товарками о своём, о девичьем. Одну ядовитую жёлтенькую мне было особенно жалко. Надеюсь, я не подбила её на побег, как ту кобру…

Дальше я просветила Александра о пользе змеиного яда, чисто теоретически. Практически он испытывать на себе его свойства отказался, а зря…

А потом был безобразный кутёж со всякими милыми, почти безобидными глупостями, потому что водку мы с Грановским нашли, и отсутствие ядовитой, когда-то живой, составляющей нас не смутило.

Надеюсь, Мони не рассказал дедушке.

— Что, грешница, каешься? — скрипучим голосом догадался Грановский.

Вот не ему бросать в меня камень, серьёзно…

— Нет, просто хочу на день сдохнуть.

Сашка криво усмехнулся, но тут же поморщился, не обрадовавшись проснувшимся от резкой мимики гномикам, которые начали долбить его черепушку изнутри.

— Предлагаю разумную альтернативу… — взгляд русского из болезненного попытался стать искушающим. — Давай сбежим ото всех… Возьмём частный вертолёт с пилотом и насладимся видами Амазонки с высоты птичьего полёта.

Я представила взгляды Мони, Павла и Данки. Вопросы последней… Мой молодой, до вчерашнего дня трезвый организм был против эмоционально-мозгового штурма.

Если честно, то мне была необходима передышка. Что-то, что могло отвлечь от навязчивой, очень заманчивой догадки, которая посетила меня при виде красавицы змейки-альбиноса. Я боялась, что Элис всё еще следила за моим будущим даже после вчерашнего представления.

— Яблочко? — Алекс протягивал на ладони алый плод познания.

Чертовски знакомо…

Я кивнула.

— Заманчиво… Будем искать затерянный золотой город?

— В джунгли я не полезу. Змей мне и вчера хватило, — отмахнулся мужчина, а потом вспомнил: — Это похоже на пьяный бред, но мне вчера показалось…

— Тебе показалось, — холодным тоном перебила я.

Меня и слушаются змеи… Бред и иллюзия, не иначе…



Уже через восемь часов мы прибыли в Международный аэропорт Манаус имени Эдуарду Гомеша. И если меня заставило скрипнуть зубами имя бразильского маршала авиации, в честь которого был назван аэропорт, то Александр был неприятно поражён скромной обстановкой.

— Беднота, надеюсь тот парень не соврал, и у них в городе есть достойный вертолёт, который не развалится в воздухе.

— Сашка, выключи сноба, будь добр. Опохмеляться нужно было в Рио.

Манаус показался мне немного несуразным, культурно разномастным человеческим муравейником среди лесов Амазонии. С одной стороны мелкие хибары на сваях, с другой небоскребы, а с третьей почти кукольные особняки и культурные постройки времён былой славы бразильского Парижа. Удивительный город, в котором так занимательно путешествовать не в пространстве, а во времени. Наверное, так чувствуют себя вампиры, вернувшись в когда-то покинутый край.

Да, город производил впечатление благоприятственное, но меня не отпускало странное напряжение, которое я сваливала на похмелье и совесть от мыслей, как злится на меня верный охранник, которого мы предупредили о путешествии, лишь когда шасси нашего самолёта коснулись взлётной полосы аэропорта Манауса имени Эдуарду…

Несмотря на приближающийся вечер, мы решили не откладывать прогулку на вертолёте. Поэтому сейчас я читала небольшой буклет, который давал первое информационное представление о нашем будущем летательном судне. Там же была памятка на португальском, так сказать, советы пассажирам. Из неё я сделала вывод, что в основном этим транспортом пользовались местные.

— Ты когда-нибудь летала на таких? — поинтересовался Грановский, покровительственно приобнимая меня за плечи.

— Было дело.

Внучка мистера Хигиботама порой летала на заказном вертолёте в сопровождении деда, который терпеть не мог Нью-Йоркские пробки, либо просто хотел показать свой статус перед деловой встречей. «Noblesse oblige», — смеялся Роб на мои шутки о том, что приличные люди в булочную на такси не ездят.

А вот Валентина Скоролец, коей я была когда-то, летала на транспорте и похуже. Были в списке и милые советские кукурузники, и просто едва ли не списанные подбитые машины, которые нашим удалось реанимировать «на коленке» в Афганистане…

С усталой тоской я вспомнила, как по молодости рванула за мужем в горячую точку. Меня отговаривали. Пугали. Говорили, что не выдержу. Родные плакали и называли влюблённой идиоткой. Маленькая дочка осталась на бабушках, от меня дома всё равно проку особого не было никогда, на нервах после известий и подавно.

Не высказать всё, что думаю о любимом, который официально ушёл в дальнее плавание, я не могла. А добровольцы с медицинским образованием на войне всегда приветствовались. Думала, убью и вдовой останусь, но едва увидела его раненным в госпитале, всю злость отпустило. Много страха и волнений было, даже ревности, когда сухие губы Лёшки шептали в бреду: Виллена… Виллена… Кого он видел, глядя на меня в белой одежде медсестры?

Я не спрашивала. Некогда было. Всё же предупреждали о сложностях не зря. Грязь, жара, пот, испражнения от зверской боли раненных солдат, кровь, ожоги, брюшной тиф, лихорадка, гепатит и отборный мат, который заменял слова и сопровождал команды. К ним я была готова, правда. К крикам, к вою сирен, к прерывистым поставкам пищи и медикаментов я тоже привыкла быстро. Трудно было не спать по двое суток. Трудно было дышать в прокалённой пятидесятиградусным августовским солнцем хирургической палатке и делать операцию, когда перед глазами летали мушки. А ещё труднее — провожать Его на очередной рейд.

Но мы выжили. Наверное, чтобы позже я бодро могла отвечать внучке на вопрос: «Хотели ли вы когда-нибудь развестись с дедушкой?» «Никогда, Анют. Убить его пару раз, да, хотелось, но развестись с ним… Никогда…»

— А я на таком корыте никогда, — протянул Алекс, вырывая меня из далёких воспоминаний. — Но рискнём, ты же не боишься?

— Я очень давно разучилась бояться, Саш…

«Ты тогда, дай бог, в школу пошёл, милый мой», — усмехнулась я про себя.

Сели, пристегнулись. Пилот корабля приложился к бутылке, но после нескольких глотков поморщился, будто кто-то подлил в воду уксус. Я понадеялась, что в такой жаре вода не протухла, и на всякий случай проверила собственный рюкзак на наличие бутылочки.

Была. Как и многое другое. Я расслабилась и приготовилась к обозрению красивого пейзажа над джунглями Амазонки с высоты птичьего полёта.

Подозрительный Грановский проводил бутылочку пилота задумчивым взглядом, но трогать не стал. Сомнения прибавились уже через полчаса полёта, когда вертолёт стало нещадно покачивать. Злой и чуть бледный Алекс ругался на вялого бразильца, который по ощущениям был готов вот-вот отключиться. Шутки кончились. Даже у меня нервы были на пределе. Испанский помогал мало. Наши возмущения, кажется, пропускали мимо ушей, болтая нас в воздухе, будто так и надо…

— Пусть поворачивает, пьянь! — орал не своим голосом Грановский. — Господи, слетали! Он же не посадит это ведро нормально! Белла, ну ты хоть объясни, что мы уже накатались! Ты понимаешь, в какой мы жопе?

При очередном взбрыке машины голубоватая бутылочка подкатилась к моим ногам. Подняв её, я отвинтила крышку и принюхалась, с удивлением не распознав в жидкости ничего, содержащего алкогольный градус.

— Это обычная вода, Саш! — с удивлением прокричала я, но потом решила попробовать её на вкус. И вот этот горький вкус я распознала сразу, выплюнув жидкость, не глотая.

«Клонидин». И в простонародье больше известный как «Клофелин». Ударная доза. И, кажется, очень скоро наш пилот потеряет сознание от передозировки…

Я вцепилась в рюкзак и посмотрела дикими глазами вниз.

Полетали над Амазонкой…

Предыдущая глава || Следующая глава