Глава 14
Знакомая терраса. Стеклянный столик. Плетенные кресла. С мягкими подушками. Плед, наброшенный на плечи. И упырь. Напротив. Собственной персоной. И чувство дежавю, умноженное на страх и неизвестность. Точно так же трясет. Точно так же пальцы сжимают кашемировую ткань, сминая ее в складки. Точно так же пытается взять себя в руки. И не смотреть. На него. Куда угодно. В парк. На залитые солнечными лучами лужайки. Кусты роз, кричаще красные. Сливающиеся в единое размытое пятно перед глазами. Когда зрение расфокусируется и перестает отмечать детали. Когда смотришь вперед. И ничего не видишь. Когда мысли столь же хаотично и истерично бьются об застенки разума. И буквально вопят от безысходности.
Она знала: рано или поздно он заметит, что с ним что-то не так. Знала, что ее кровь, нашпигованная всевозможными антителами и ослабленными штаммами вирусов, сослужит роль вакцины, которую он так искал. Знала. Но надеялась, что к этому моменту ее уже не будет в особняке. Что борьба с вирусом займет намного больше времени. Как же она теперь убежит, если от него не спасет даже солнце? Если враг стал неуязвимым?
– Замерзла?
Неуместный вопрос. Когда явно понимает, почему так трясет. И совсем не заботливым тоном. И куда только делся тот вампир, который открывал ей душу всего каких-то полчаса назад. Качает головой. И так же сухо отвечает:
– Нет.
И чуть погодя, буквально через пару секунд, набирая полные легкие воздуха, спрашивает:
– Тебя можно поздравить? – голос дрожит. И сбивается. Спотыкается об ответное молчание. И нежелание отвечать. – И давно ты... такой?
Ей нужно знать. Сама уже сбилась со счета. Сколько она здесь? Пять дней? Неделя? Сколько времени нужно ее крови, чтобы перечеркнуть многолетний труд ученых. Все же поворачивается и смотрит. На него. И сразу же отводит взгляд, не выдерживая пристального внимания прищуренных глаз. И совсем не ожидает услышать:
– Как давно ты знаешь Алекса?
Имя бывшего жениха сбивает с толку. Ева хмурится и пытается отмахнуться от вопроса. Вроде бы, ничего сложного. Всего одна цифра. Но не для нее. Это личное. Когда познакомилась. Зачем. И как. А личным Ева не делится. Ни с кем. И никогда.
– Ты не ответил на мой вопрос, – получается не так уверенно, как хочется.

Проклятый озноб, из-за пережитого раннее стресса кривит слова и срывает дыхание. Да еще и сгущающаяся вокруг столика плотными сгустками энергия вампира не способствует ровному сердцебиению. Наоборот. От возникшего напряжения судорогой сводит сжимающие плед пальцы. До боли. И онемения.
Атмосферу разряжают приближающие шаги. Экономки. Миссис Фаниган. С круглым подносом в руках. На столик с легким стуком опускаются две черные чашки. На таких же черных блюдцах. Учтивое:
– Мистер Лафар!
И экономка удаляется. Остается витающий в воздухе аромат свежеесваренных кофейных зерен и застывшее невидимым сгустком напряжение.
– Кофе?
Отрицательно кивает. Хочет. Но не может. Любимый напиток царапает своим ароматом рецепторы обоняния. Вызывая спазм в желудке. Держится. Ведь чтобы взять чашку, нужно протянуть руку. А ее руки дрожат. Не хочется еще больше показывать и так очевидный страх. И нервозность.
Взгляд скользит по стеклянной поверхности, от чашки к чашке. Отмечая длинные мужские пальцы, сомкнувшиеся на тонкой ручке. Спокойно. Уверенно. И никакой дрожи. Как-то сама собой проскальзывает мысль, что ей нравятся его руки. Форма пальцев. Кисти. Вспоминает, что эти руки делают с ней во сне, и краснеет.
И злится. Поражается сама себе. Отгоняет невольное открытие. Как она могла такое подумать. Как ей могло вообще хоть что-то в нем понравится? Ей ли не знать, сколько силы скрывалось в спрятанных под черной тканью мышцах. И сколько боли его руки ей причинили. И могут еще причинить.
– Хорошо! – слова разрезают зависшую в воздухе тишину. И бьют своим смыслом по и так натянутым нервам. – Не хочешь говорить ты, начну я.
Эрих отодвигает чашку с кофе и поднимается. Отходит на пару шагов. Отворачивается в сторону парка. Засовывает руки в карманы. И замирает.
– До переворота, я был одержим мыслью спасения человечества. Такие хрупкие. Подверженные неизлечимым болезням. Вирусам. Было невыносимо смотреть, как многие из них умирали в раннем возрасте, так и не успев увидеть жизнь. Я создал две лаборатории. Одна, специализирующаяся на изучении рака – в Нью-Йорке. Вторая, по вирусным и бактериальным инфекциям – в нескольких километрах от этого особняка, посреди леса. Я спрятал ее подальше от людских глаз, чтобы в случае аварии и утечки биоматериала инфекция не имела широкого распространения. Закупил оборудование. Нанял штат. Я тогда ошибся. Взял на работу Алекса. А потом и его протеже Кушнарева. Да у меня и выбора-то не было. Мне подобные не особо интересовались наукой, а люди... Я не нашел никого гениальнее его.
Ева слушает его, едва дыша. Вцепившись обеими руками в подлокотники кресла. Так, что побелели костяшки. Держится. Чтобы не дай бог не сорваться, не заорать от парализующего тело ужаса. Хочется закрыть уши и не слышать. Не слушать. Правду. Которую искала. Так долго. И в которую не хотелось вникать. Понимать. И принимать. Пропускать через себя. Потому что становилось тошно. И противно.

Зажмуривается и пытается отогнать навязчивые мысли. Образы. И ассоциации. Но не получается. Выводы формируются сами собой. Против воли. Алекс. Который клялся ей в вечной любви. Этот образец правильности и порядочности использовал ее в детстве, как подопытного кролика. И где? В лаборатории того самого упыря, который и сейчас держит ее, словно в клетке. Она всегда считала своим главным мучителем Кушнарева. И даже в страшном сне не могла сопоставить его имя с именем Алекса. Да и самого Алекса она никогда не видела в лаборатории.
Слишком поздно понимает, что ее личное пространство нарушено. Чужая рука срывает стягивающую волосы резинку, и пальцы, которыми любовалась несколько минут назад, начинают настойчиво гладить ее затылок. Открывает глаза. Взгляд упирается в пустое пространство. Вампир стоял сзади кресла, одной рукой придерживая ее за плечо, не давая встать.
– Алекс создал вирус, а после того, как его рассеяли в воздухе, взорвал лабораторию. Уничтожил всех, на ком его тестировал, все документы и оборудование. По крайней мере, я так думал. Каждое утро. Все эти двадцать лет. Я словно мазохист выхожу на солнце. Если бы ты только знала, какого это: из сильного и выносливого превращаться в овощ, не способный толком пошевелиться. А сегодня... Сегодня все изменилось.
Рука Эриха замирает на затылке Евы.
Он замолкает, а Ева с трудом пытается справиться с давящей на разум паникой. Эрих знал, кто она такая. Знал, что она была в его лаборатории. Его пальцы прикасались к тату с цифрой восемьдесят девять. В очередной раз пожалела, что так и не решилась свести его. Ведь для этого нужно было сбрить волосы, а так жаль было портить пышную шевелюру.
– Всех детей, которые участвовали в нашей программе, мы помечали порядковым номером. Цифрами, набитыми на затылке в виде маленькой тату. Так было удобно.
Эрих обходит кресло, и опускается на корточки перед Евой. Прикасаясь пальцами к ее подбородку, удерживая, чтобы не смогла увернуться и отвести взгляд.
– Ты. И твои подружки. Тогда, двадцать лет назад, когда я нашел вас в лесу. Вы ведь не заблудились? Вы сбежали! Сбежали из лаборатории. Ведь так, Ева?
Так хочется отвернуться. Натянутые, словно струны, нервы не выдерживали пристального темно-фиолетового взгляда. С расширенными от перевозбуждения зрачками. Не выдерживали слов и требований. Отвечать. Не выдерживали накала внутри. Страха. И факта разоблачения.

Хочется закричать. Замотать головой. И отрицать. Все. До единого слова. Вместо этого задает вопрос, который съедает изнутри. Живьем. Столько долгих лет.
– Почему дети, Эрих? Почему? Что они тебе сделали? Почему ты лишил их всего? Семьи? Детства? Почему?
Понимает, что своим вопросом подтверждает его предположение. Да и смысла отнекиваться не видела. И спрашивать: как узнал. Он ведь явно не дурак и смог сопоставить два плюс два. Чего не скажешь о ней. Со слов Кушнарева, их готовили в качестве биологического оружия локального действия. Да и вирус, который изменил вампиров, не имел широкого тестирования. Его применили только к нескольким, самым сильным и выносливым. А с учетом того, что лабораторию взорвали, она оставалась единственной, в чьей крови были антитела к этому вирусу.
Эрих отстраняется и поднимается. Садиться в кресло напротив.
– Я не буду оправдываться. И выгораживать себя благородными мотивами. Дети – лучший материал. У них высокая скорость регенерации тканей, высокий метаболизм. В лаборатории рака мы использовали человеческую расу: либо сирот, либо детей из неблагополучных семей. Их родители получали вознаграждение. А вот в во второй лаборатории - только энергетических. Намеренно заражали вас вирусами и создавали вакцины от смертельных болезней для людей.
– Очень благородно! – Ева зло поджимает губы. – Вот только результат не тот. А ты знаешь, каково это, когда день расписан поминутно. Когда твои вены истыканы иголками. И когда тебя рвет каждые полчаса, потому что вирус слишком силен, а ты – слаб. Потому что твой организм, словно бомба замедленного действия. Ты знаешь, сколько нас умирало, так и не сумев справиться с очередной заразой?
– Мне жаль...
Ева фыркает. Жаль ему. Конечно.
– Мне действительно жаль, Ева. Но я ничего не могу исправить. А за свои ошибки я рассчитался сполна. За свою доверчивость. Желание помочь. И нежелание вникать в детали. Нет ничего худшего, чем собственными руками уничтожить свою расу.
– Ошибки можно исправлять. – Ева смотрит на Эриха с надеждой. Хотя в глубине души понимает, что ее просьба бесполезна. – Теперь, когда ты стал таким, как был, отпусти нас с девочками. Ты получил все, что хотел.
С отчаяньем отмечает, как заостряются черты его лица. И темнеет взгляд. Холоду и жесткости в его голосе позавидовал бы самый безжалостный тиран.
– Нет! – Эрих указывает в сторону дома. – Разговор окончен.

Когда устаешь метаться по комнате, словно запертая в клетку раненая птица. Когда от взрывающих разум вопросов и мыслей кружится голова и хочется выть от безысходности, организм защищает сам себя. Мозг переходит в стадию торможения, и на тело накатывает расслабляющая апатия. Когда не хочется ничего. Двигаться. Говорить. Думать.

Ева обессилено опускается на кровать и так и лежит. Свернувшись калачиком. Бездумно уставившись в одну точку. На стене.
И совсем не приходит в восторг, когда дверь ее комнаты открывается, и черные сгустки энергии заполняют пространство. Кровать с противоположной стороны прогибается. Ева закрывает глаза и мечтает об одном: побыстрее бы он ушел.
– Как вы сбежали с лаборатории?
– Кажется, разговор был окончен!
– Ева! – смесь угрозы и предупреждения.
Ева переворачивается на спину, приподнимается на локтях и устало смотрит на Эриха.
– Нам помог Кушнарев. Это все? – небрежно указывает на дверь, давая понять, что кому-то здесь не рады, и ему пора.
– Нет, не все!
Понимает, что своим поведением злит его, но ей все равно. Сползает вниз по кровати, отворачивается и сворачивается калачиком.
– А у меня все. Я хочу спать! Что за... – возмущенно кричит, когда вампир с силой переворачивает ее к себе. Ругательства так и остаются на языке, словно пришпиленные гневным взглядом пары темных глаз.
– Послушай, Ева, все намного серьезнее, чем может тебе показаться. Если я прав… А я прав. Твоя кровь, ведь я ничего не ел кроме нее за последние дни, может излечить от вируса. Ты в серьезной опасности. Кто в Чикаго из твоих знакомых знает, что ты была в лаборатории?
– Я не понимаю...
– Ева, кто знает? Это важно! – возмущенно кричит и пытается скинуть с силой сжимающие плечи руки.
– Мне больно. Хватит меня трясти. Никто не знает. Мое детство – это не то, чем хвастаются и рассказывают на каждом углу.
– Хорошо, надеюсь, ты не врешь! – Эрих берет Еву за руку и ласково проводит пальцами по запястью. – Не все вампиры такие, как я, Ева. Если кто-то узнает, какую ценность имеет твоя кровь... Я не смогу защитить тебя от всех.
Только на последних словах до нее доходит смысл сказанного. И незавидность ее положения. Хочет сказать: тогда отпусти меня. За щитом Чикаго я буду в безопасности. Но не получается. От ужаса сковывает спазмом горло. Поглощенная паническими мыслями, не сразу понимает, что поведение вампира изменилось. Как сильнее запульсировала и заклубилась черная энергия. Эрих подносит ее запястье к лицу, и шумно втягивает воздух.
– Мне сегодня нужно уйти. Надолго.
Ева вскрикивает, когда острые клыки прокусывают нежную кожу на запястье. И буквально моментально погружается в сон, вызванный ядом. И уже практически провалившись в мир сновидений, слышит его слова:
– Не хочу, чтобы ты наделала глупостей.
Ей ничего не сниться. Ни эротических. Ни обычных снов. Только где-то на краю сознания проскальзывают крики. Шум. И лают собаки. Громко. Так, что мешают спать. Раздражают. И злят. Ева переворачивается и накрывает голову подушкой, но собачий лай так и не прекращается. Раздраженно шепчет:
– Проклятый Фараон.
И тут же буквально подскакивает от звука бьющегося стекла, доносящегося с первого этажа. С трудом сползает с кровати. Тело, все еще пребывающее под действием яда, практически не слушается. Кое-как добирается до шкафа и натягивает на обнаженное тело спортивный костюм и выходит из комнаты.

В коридоре подозрительно темно, упырь заставлял прислугу регулярно менять свечи. Держась за стены, Ева доходит до лестницы, ведущей на первый этаж, и замирает. Внизу, в ярко освещенной гостиной Филипп и около десятка незнакомых ей вампиров. На полу – связанные Вета и Мишель.
Филипп встречается с Евой взглядом и криво усмехается. Поднимает руку с бутылкой, наполненной красной жидкостью.
– А вот и главная закуска! – бросает бутылку на пол и торжественно провозглашает: - Да начнется охота!

---

Спасибо за помощь с главой ТанеTTTT