ПАРАД ПЛАНЕТ

Планета первая: Луна, взошедшая на моем небосклоне (часть 1)

Я только что отъехал от дома Беллы, где оставил ее, привезя после школьных занятий. Произойди это не сегодня, а, например, осенью прошлого года или в это же время год назад, то я непременно остался бы с ней. Потому что мне просто жизненно необходимо было находиться рядом с ней, вдыхать аромат ее волос, знакомо пахнущих клубничным шампунем, впитывать в себя сладкий и непреодолимо желанный запах ее кожи, неиспорченный никакими парфюмами, да просто ДЫШАТЬ ею. С каждым вдохом вбирать в себя воздух, который только что побывал в ее легких, был частью ее. Он был использован ею и выдохнут за ненадобностью и негодностью к последующему употреблению человеком, поскольку был лишен кислорода. Но я не человек. И не испытывал физической потребности в кислороде, мой организм для своего жизнеобеспечения не нуждался ни в чем, кроме крови. Ничто и никогда не мучило меня, кроме жажды. Но и с ней я научился справляться.

Я и сам себе не смог бы с точностью до момента определить, как и почему это произошло, но с недавних пор я невероятно долго мог обходиться без охоты. И даже восхитительно манящий аромат Беллы, которая по утверждению Аро Вольтури являлась моей личной la cantante, был неспособен лишить меня рассудка, заставить потерять те крохи человечности, что еще – я искренне надеялся на это – теплились во мне. И это было не потому, что ее запах не пробуждал во мне неистовой жажды, его привлекательность для меня осталась неизменной – в ее присутствии в моем горле полыхал все тот же огонь, и глотку когтями раздирали полчища диких кошек, и я по-прежнему чувствовал себя безумно голодным вне зависимости от того, когда последний раз пил. Но вот желание наброситься на нее, разодрать, обескровить, уничтожить… поддаться соблазну и утолить свой голод больше не возникало. Спрашивая сам себя почему, я находил лишь один вариант ответа, но размышлять об этом не хотелось, потому что слишком болезненны были воспоминания, и слишком мучительно связанное с ними чувство вины. Эти воспоминания никогда не покидали меня, но я задвинул их в самый дальний ящик комода моей памяти, и хоть и не смог запереть его, но старался часто его не выдвигать, Белла очень расстраивалась, когда я в очередной раз принимался извиняться за свой опрометчивый шаг. Я был глупцом, и благие намерения не могли служить оправданием моей глупости.

И вот теперь, после событий всех прошедших месяцев, я уже не мог проводить с Беллой столько времени, сколько хотел. Ее отец, Чарли, и до этого не очень меня жаловал, а после того ужаса, на который я обрек ее – и, разумеется, его – жизнь, он справедливо возненавидел меня. Я и сам ненавидел себя за это. И потому неудивительно, что он был категорически против, чтобы я – это словечко я почерпнул из его мыслей – "путался" с его дочерью. Но, как бы ему ни хотелось, он не мог запретить ей видеться со мной. Белла отнюдь не отличалась покладистым характером и не считала, что отец, который, по сути, стал таковым лишь чуть больше года назад – до этого Белла жила со своей матерью – имеет право диктовать ей, с кем встречаться и кого любить. Но все же он отец, и его статус позволял ему наказать дочь за непослушание. А с момента возвращения нашей семьи в Форкс, Белла провинилась дважды. Первый раз – когда сбежала из дома и отсутствовала целых три дня, а Чарли сходил с ума от беспокойства, не зная даже, жива ли его дочь, потому что наспех написанной записки было явно недостаточно, чтобы развеять его опасения. И второй – когда ее в-кавычках-лучший-друг, обозлился на то, что Белла, зная о вражде между вампирами и оборотнями, не задумываясь, выбрала вампиров, тем самым, по его мнению, предав их дружбу. И он бессовестно выдал отцу их общий секрет о том, что Белла увлеклась экстремальными видами спорта – что, к моему стыду, было опять же не без моего участия, – предъявив ему вещественные доказательства в облике ржавого Харлея. И Чарли с радостью воспользовался представившейся возможностью наказать неразумную дочь, посадив ее под домашний арест и лишив ее парня – то есть меня – права появляться в их доме в любое другое время, кроме семи часов вечера и не более чем на два с половиной часа. И! Исключительно под его неусыпным надзором. Что означало запрет на то, чтобы уединяться в ее комнате. Так что наши встречи в основном проходили на кухне, потому как в гостиной Чарли, по обыкновению, располагался на диване перед телевизором и смотрел все, что транслировали по ESPN, иногда вмешиваясь в наш разговор, недвусмысленно давая мне понять, как нежеланны и тягостны для него мои визиты.

Размышляя об этом, я подъехал к своему дому. Теперь мне нужно придумать, на что убить часы, оставшиеся мне до встречи с Беллой. Я вампир, а потому время для меня имело несколько иное значение, чем для людей – я не делил его на дни, недели, годы… У нас не было подобных временных измерений. Потому что у нас не было дня, и ночи. Не было в том понятии, в котором они существовали в человеческом мире, ведь мы не спали по ночам, а потому пресловутое "завтра" для нас никогда не наступало. Наша жизнь была нескончаемым "сегодня", хоть и длилась веками.

Каждый день сразу после школы я начинал думать, чем загрузить столь ненужное мне свободное время. И вынужден признаться, что найти для себя достойное занятие удавалось мне крайне редко – ведь единственное, чем я ХОТЕЛ заниматься, было мое круглосуточное нахождение подле Беллы. И чаще всего я сразу же признавал свое поражение в попытке провести время с пользой, если не для себя, то для кого-нибудь из моей семьи – иногда я досаждал им своим обществом. Хоть они и уверяли меня, что только рады тому, что я, пусть и очень редко, но все же уделяю им немного времени, потому что Белла, видите ли, украла меня у моих родных. За подобные заявления, кстати, Эмметту не раз крепко от меня доставалось – мой брат не отличался тактом в высказывании своих мыслей. Не то, чтобы я позволил ему даже думать об этом, но когда он был столь опрометчив, чтобы выражать свои теории вслух, Розали приходилось вмешиваться и разнимать нас.

Поэтому, когда я отчаивался убедить себя в том, что давно не писал музыки или что на свете есть еще пара десятков языков, которые пока мне неизвестны; или что если я все же серьезно возьмусь за математику, то, скорее всего, разгадаю эту теорему – камень преткновения уже многих поколений ученых; или что если мы с Карлайлом объединим усилия и всерьез засядем за химию, то сможем изобрести так нужное человечеству лекарство от СПИДа и спасем тысячи – или уже миллионы?? – людских жизней, я отгонял свою машину подальше от дома Свонов, и уже пешком возвращался в чащу позади него, чтобы оттуда наблюдать за передвижениями Беллы по первому этажу. На мое счастье она редко проводила время у себя в комнате – к занятиям она предпочитала готовиться за кухонным столом, там же любила читать, если на это было время, ну и готовила ужин она, разумеется, там же. Окно на кухне Чарли было большим и открывало взору почти все помещение, за исключением двух углов, где находились шкафчики с различной кухонной утварью, но Белла редко подходила к ним, так что я мог отчетливо видеть ее и все ее действия.

Происходило это достаточно часто, поскольку даже такое вот дистанционное пребывание с Беллой доставляло мне бóльшую радость, чем что бы то ни было в моей жизни. Я мог представить, как касаюсь губами ее румяной щечки, когда она досадливо краснела, если у нее что-то не получалось, мог представить, как, протянув руку, заправляю ей за ушко прядь упавших на тетрадный листок шелковистых волос, мог представить, как провожу кончиками пальцев по линии ее подбородка, отчего зрачки ее увеличиваются, а сердце замирает. Да и кого я обманываю? Я не только представлял себе все это, а разыгрывал эти сцены – вытягивал губы в воображаемом поцелуе, протягивал руку и повторял жесты, которые сделал бы, окажись она в пределах моей досягаемости. Кому-то это покажется смешным и глупым, но я не стыдился своих чувств. Знал, что никто меня не увидит, но если и стал бы избегать зрителей, то не потому, что боялся быть осмеянным. Меня совершенно не заботило мнение обо мне людей. Только Белла имела значение.

Но вот сегодня я все же решил поехать домой, потому что еще совсем недавно, вернувшись из Италии, я поклялся сам себе, что буду делать все, чтобы отдать долги моим единственным кредиторам – членам моей семьи: отцу Карлайлу, матери Эсме, братьям Эмметту и Джасперу и сестрам Розали и Элис. Дать себе слово и сдержать его, к сожалению, не одно и то же. Потому что как бы сильно я ни любил свою семью, как бы сильно ни был привязан к каждому из них, Белла была моим миром, моим небосводом, моей вселенной. Только рядом с ней я чувствовал себя полноценным. Собранным воедино. Почти живым. Моя потребность находиться возле Беллы днем и ночью лишала моих родных моего общества, и возможности получить сполна по своим долговым распискам. Вот почему сегодня я сделал надо собой усилие и мужественно проехал мимо неприметной своротки в переулок через два квартала от дома Свонов, где обычно оставлял свой Вольво, на котором потом приезжал к Белле с официальным визитом ровно в семь вечера, и ни секундой позже. И меня посетила догадка о том, что я должен был сделать в первую очередь – это доставить радость Эсме, поиграв для нее. Я действительно уже очень давно этого не делал и знал, что она тосковала по нашим милым посиделкам у фортепиано, тосковала по моей музыке, тосковала по возможности побыть рядом со своим сыном. Может, мне повезет, и, кроме Эсме, я еще кому-нибудь понадоблюсь, чтобы по максимуму использовать время вдали от моей любимой.

Эдвард вернулся. Услышал я неподдельную радость в мыслях Эсме. И коготь стыда с нажимом царапнул мне кожу в том месте, где уже почти девяносто лет назад остановилось мое сердце. Я вышел из машины, не загоняя ее в гараж, а остановившись у крыльца. В те редкие дни, когда я приезжал домой после школы, я всегда так делал – этот факт давал мне обманчивое ощущение того, что в любой момент я могу запрыгнуть в свою машину и поехать на столь желанное свидание с Беллой.

Я одним прыжком взобрался по ступенькам и даже не стал тянуться к ручке двери, потому что уже знал, что она откроется изнутри – мои глаза встретились с теплой горчицей радужки Эсме.

Здравствуй, родной. Я так рада видеть тебя дома. Прошелестели быстрые мысли Эсме, когда она, улыбаясь, разглядывала меня, как после долгой разлуки.
- Привет, мам, - прошептал я. Обычно мы не называем ее матерью, в нашей семье принято обращаться к родителям по имени, но иногда, в особо трогательные моменты, губы сами произносят это самое главное для любого человека слово. Ее ласковый взгляд будто плавил лед моего сердца и согревал мое каменное тело.

Она отступила, и я вошел в дом. Почему-то мне вдруг вспомнился тот первый раз, когда Белла пришла в наш дом, и удивлялась тому, что он такой просторный и светлый, а еще пыталась шутить про отсутствие гробов. Я невольно улыбнулся, взгляд Эсме тут же сменился на вопросительный, но я отрицательно покачал головой, не желая вдаваться в подробности. Это были только мои воспоминания. Я пришел домой не для того, чтобы снова говорить о Белле, хоть эта тема и интересовала меня больше всего.

Я чуть склонился, дотянулся до ладошки Эсме, обхватил ее своей ладонью, потянул, чтобы заставить ее развернуться, и повел к роялю.
- Поиграем? – чуть вальяжным голосом спросил я.

От удивления Эсме даже не справилась с собой и чуть приоткрыла рот, чего никогда не позволяло ей воспитание. Я улыбнулся еще шире и, демонстративно закрыв глаза, кивнул, отвечая на ее мысленный вопрос.
Что-то случилось? Сразу же встревожилась она. С Беллой все хорошо?

- Все нормально, мам. Я же из-за наказания все равно не могу приходить к ним до семи вечера, поэтому я здесь.
Вы не первый день наказаны, но ведь раньше… С укоризненной ноткой в голосе начала говорить Эсме, но я ее перебил:
- Что ты хочешь, чтобы я сыграл?
Она понимающе улыбнулась и слегка покачала головой, но подошла и села на скамейку возле рояля. Я пристроился рядом.

- Ты знаешь, что я непременно хочу услышать, а остальное – на твой выбор. К чему у тебя сегодня лежит душа, - мягко сказала Эсме.

Я невесело усмехнулся. Она, конечно же, сразу поняла, что вызвало у меня ухмылку, и глаза ее на миг потухли. Но она тут же вскинула подбородок и упрямо кивнула, как бы говоря мне, что она вовсе не оговорилась, и ничуть не собирается отказываться от своих слов. Я прикрыл глаза и едва заметно наклонил голову, тем самым отвечая ей, что все понял и не стану настаивать. Вместо этого я повернулся к инструменту, открыл крышку и поставил пальцы на клавиши. И замер. Мне не понадобилось и секунды, чтобы принять решение. Я взял первый аккорд Адажио Альбинони. Это немного грустная мелодия, но душевная и лиричная. А мне сейчас хотелось умиротворенной лирики. Эсме просила этюд, который я писал для нее, и который был ее любимой композицией. Но сейчас мне хотелось сыграть именно Адажио. А этюд будет позже. Им я, наверное, и закончу наш маленький местечковый концерт.

Краем глаза я увидел движение на верхней ступени лестницы, ведущей со второго этажа – там, разумеется, была Элис. Она присела на ступеньку, обхватив руками колени и прислонив голову к стойке перил. Я услышал ее мысли, которые теперь она не пыталась заблокировать от меня, как это было еще пару недель назад. Меня раздражало воспоминание об этом, но одним из преимуществ вампирской памяти – которое иногда вовсе не казалось мне таким уж полезным – было то, что мы никогда и ничего не забывали. Мы, конечно, не помнили сразу всего – это не под силу даже нашей многоканальной памяти, но без труда извлекали из ее сот любую требуемую нам информацию. Побочным эффектом было то, что слишком многие вещи в повседневной жизни могли вызвать – и вызывали – воспоминания о тех событиях, которые хотелось забыть и никогда больше к ним не возвращаться. И если человеческая память позволяла ее обладателям со временем избавиться от нежелательных, даже самых сильных и значительных, видений прошлого, которые постепенно стирались, пока не исчезали совсем, то для нас способность все помнить становилась сущим проклятием.
Вот и сейчас я невольно вернулся на несколько недель назад, в день после голосования, когда моя семья почти единогласно поддержала намерение Беллы обменять свою человечность на бессмертие. Ради меня. Ради нас. Я все еще не смирился с результатами того голосования и не оставлял надежды изменить ее решение, рассчитывая поколебать ее явно потомственное упрямство и достучаться до разума.

В тот день мне пришлось расстаться с Беллой возле школы, из которой мы с сестрой добровольно отчислились еще осенью, а потому на тот момент я не имел формального права пойти вместе с ней на занятия. Чтобы восстановиться в своем классе, нам еще предстояло соблюсти необходимые процессуальные процедуры, а пока я был свободен. И мы с Эмметтом устроили что-то вроде соревнования – совершенно глупый мальчишечий спор на тему: чья тачка круче. Даже сейчас мысль о нашей спонтанной – для меня – гонке не могла не вызвать во мне улыбку: это была отличная идея. И я был очень благодарен брату за предоставленную возможность хоть на несколько минут, но отрешиться от разъедающих мозг мыслей и приглушить монотонно жужжащий в голове голос гигантского чувства вины. Мы почти доехали до Сиэтла, когда я внезапно вспомнил о том, что терзало меня с тех пор, как мы вернулись в Форкс. Моя горячо обожаемая сестренка Элис пыталась – и прилагала к этому массу усилий – что-то скрыть от меня. Что-то, касаемое нового лучшего друга моей Беллы, юного оборотня Джейкоба Блэка. Еще в Вольтерре я заметил, что Элис ведет себя несколько странно, но тогда не придал этому значения, потому что вся ситуация была отнюдь не стандартной, отчего все мы чувствовали себя не в своей тарелке. Да и, честно говоря, меня куда больше заботило состояние Беллы и то, что она, наконец, была в моих объятиях. Столько месяцев я мечтал об этом. Запрещал себе думать, но все равно представлял, как когда-нибудь я заслужу право снова увидеть ее. Как когда-нибудь у меня появится шанс заглянуть в гибельную глубину шоколадных глаз. Как когда-нибудь смогу прикоснуться к ее атласной коже. Как когда-нибудь позволю себе ее обнять…

Тогда я не прервал гонку, потому что знал, что Элис от меня никуда не денется, а мне стоило слегка успокоиться перед встречей с ней. У нас уже бывали не очень приятные разговоры, и мне хотелось бы избежать их повторения – моя сестра слишком много сделала для меня в те дни, она не заслужила грубости с моей стороны. А я вряд ли смог бы сдержаться, продолжи она свои настойчивые попытки утаивать от меня то, что я должен был знать. Да и меня терзало любопытство, что же задумал Эмметт. Брат всегда был немного взбалмошным и склонным к авантюрам, но при этом он решался на них мгновенно, по щелчку пальцев. Никогда прежде он не готовился с такой тщательностью к своим – порой безумным – идеям. Но на этот раз он явно все продумал заранее. Потому что обе машины были проверены, заправлены и готовы к гонке, несмотря на то, что мой Ванквиш так и оставался стоять в гараже все месяцы нашего отсутствия в Форксе. И при этом ему пришлось договориться с Роуз, чтобы она выполнила эту работу, потому что Розали не из тех, кого можно просто попросить, и она кинется исполнять твое желание. Нееет.. Эмметту явно пришлось изрядно потрудиться, чтобы моя суровая сестра пошла у него на поводу. А значит, его предложение было совсем не случайным. Заботился ли он о моем душевном состоянии? Не исключено, но сомнительно. Эмметт мало придавал значения всем этим сердечным терзаниям, считая их слишком преувеличенными пустыми бреднями. Потому, быстро взвесив все "за" и "против", я предпочел завершить эту гонку прежде, чем увижусь с Элис.

Сразу после нашего возвращения из Сиэтла я был вынужден расплатиться за свой проигрыш, и прямиком отправился к Розали, что опять-таки отсрочило мой разговор с Элис. Время для него настало лишь двумя днями позднее - ночью, после того как Белла уснула. Обе предыдущие ночи мы с Беллой не могли насмотреться друг на друга. Мы почти не разговаривали, не испытывая потребности в том, чтобы заполнять повисшие в воздухе паузы. Это молчание не было тягостным, оно давало ощущение умиротворения и душевного покоя.

Просто глядя в ее блестящие в непроглядной темноте ночи глаза, я напрочь забывал обо всем, что разлучило нас. О своем непростительном эгоизме, о совершённой – и чуть было не ставшей непоправимой – ошибке, о месяцах безумной боли, об отчаянном желании умереть. Я видел только ее. Моя вселенная вертелась вокруг ее звезды. Моего Солнца. Оно озаряло мое бесполезное существование теплым, слепящим светом, его лучи проникали вглубь моей телесной оболочки и согревали меня изнутри. Такого ощущения света и тепла я не испытывал даже в те недели, которые провел в Бразилии – стране палящего солнца. То солнце неспособно согреть вампира. А от одного взгляда кофейных глаз Беллы я почти чувствовал жар по всему телу, эти ощущения невозможно описать – за мою более чем столетнюю жизнь я испытывал подобное впервые. И я наслаждался этими благословенными мгновениями, подаренными мне жизнью во второй раз.

Я смотрел, как тяжелеют веки моей девочки, но она продолжала бороться со сном, чтобы не закрывать глаз и не терять меня из виду. Наверное, до сих пор боялась, что я лишь плод ее замученного кошмарами воображения, что я нереален, и стоит ей отвести взгляд, как я тут же исчезну. И поэтому она упорно старалась цепляться за остатки ускользающего сознания и начинала говорить со мной. Ни о чем. Просто чтобы не уснуть. Я лишь улыбался в ответ, оставив попытки уговорить ее закрыть глаза и поспать, обещав, что никуда не денусь. И когда все же сон брал над ней верх, я не мог нарушить данное ей слово и уйти. Не хотел. Все остальное для меня было второстепенным. Значение имела только она, беззвучно спящая у меня на руках. Я не шевелился, чтобы не потревожить ее и жалел лишь о том, что не могу слышать ее мыслей, а значит, не знаю, какие сны она видит. Радовало, что она не металась по кровати и не бормотала испуганным голосом неразличимые слова, как это бывало, когда ей снились кошмары.

В ту ночь она уснула сразу, как только вышла из душа и устроилась в кольце моих ледяных рук – сказывалась усталость и недостаток сна. Я пролежал так пару часов, не меняя положения, но потом Белла перекатилась с меня на противоположный край кровати, и по мне скользнул порыв влажного ночного воздуха, наполнявшего комнату из незапертого окна. Я еще полчаса наблюдал за спящей Беллой – ее сон был безмятежным, видимо, без сновидений. И я решился отправиться домой и задать Элис свой главный вопрос.

Я был уверен, что она знала о моем намерении, не могла пропустить видение о нашем разговоре, и потому была готова к нему. Но я был тверд в своем желании узнать, наконец, что она скрывала от меня. Потому что чувствовал, что не все так просто с этим дружком, даже если и сбросить со счетов тот факт, что он принадлежал к враждебному вампирам племени. В нежелании Элис делиться со мной тем, что было ей известно, я не мог не заподозрить какого-то подвоха – ведь у нас с ней никогда не было секретов друг от друга. Тем более в том, что имело отношение к Белле. Именно на Элис я всегда и во всем мог положиться, ведь она любила мою девочку не меньше меня.
Я быстро и бесшумно поднялся с кровати, своими четкими движениями не всколыхнув даже воздуха, выпрыгнув в окно, мягко приземлился на ноги и сразу же побежал. Домой.

Километра за три до особняка я начал прислушиваться к мыслям в доме, чтобы по ним определять местонахождение Элис. И сразу же услышал: Эдвард, я жду тебя на крыльце. Но мне нечего тебе сказать. Она знала, что мне от нее нужно. И отчетливо дала мне понять, что не собирается открывать карты и избавить меня от излишних сомнений. Почувствовав, как во мне немедленно закипает гнев, я сбавил скорость и перешел на шаг, гораздо быстрее, чем человеческий, но все же отдаляющий момент моей встречи с младшей - по последней легенде - сестрой. Элис, с ее даром видеть будущее, Элис, с ее удивительной проницательностью, Элис, с ее умением все чувствовать и все понимать, моя Элис не собиралась мне помогать. Я был ошарашен твердостью, прозвучавшей в ее внутреннем голосе. На миг я почувствовал себя преданным. Но собрался и подумал, что у нее должны быть весьма веские причины поступать так со мной. Что-то мешает ей сказать мне правду. Это что-то настолько серьезное, что она согласна даже поссориться со мной, лишь бы я не узнал то, что известно ей. Я остановился.

Я уже не был уверен, что хочу это знать. Я не был уверен, что когда добьюсь своего – а я не сомневался, что рано или поздно, но я все узнаю, – это принесет мне облегчение. И мысль, которую я старательно сдерживал на задворках своей памяти, пробила-таки брешь в моей обороне. И тут же сквозь выстроенную с таким трудом и тщательностью плотину, прорвалась и разъедающей ртутью потекла по моим венам ревность. Я боролся с собой, так как не хотел поддаваться этому постыдному чувству, для которого у меня пока не было оснований. Оснований, подтвержденных фактами. Я хотел перестать мучиться неизвестностью.

- Прости, Эдвард. – Услышал я голос над своей головой. Разумеется, Элис без труда нашла меня там, где я был пойман губительной мыслью. Представляю, каким жалким я выглядел сейчас со стороны. Но мне было наплевать на это. Я не собирался рисоваться перед собственной сестрой и изображать из себя сильного парня. Я просто не мог. Да и знал, что она не осудит. Элис понимала меня, как никто другой.

И все же я не поднял головы, не захотел встречаться с ней глазами, не захотел показать ей всех масштабов своей слабости. У меня не было сил даже злиться на нее. Поэтому я тихо произнес: - Что ты скрываешь, Элис?
– Ничего. – Я вздрогнул от того, как искренне это прозвучало. Я даже засомневался, а действительно ли она что-то прячет? Но тут же услышал, что мысленно она продолжала вычислять интегралы. Чего она никогда не делала по собственной воле – Элис не любила математику. И только Джаспер мог заставить ее заниматься, гоняя по разным разделам высшей математики, засыпая все новыми и новыми уравнениями. А еще она прибегала к решениям математических задачек в тех крайних случаях, когда ей уж очень нужно было не пустить меня в свои истинные мысли.

– Не нужно меня щадить. – Я предпринял попытку убедить ее. – Слишком поздно. Я уже напридумывал себе все самое ужасное. Правда не может оказаться хуже этого. Так что для меня будет лучше, если ты все расскажешь.

Она никак не отреагировала на мой краткий монолог. По сосредоточенному выражению лица я понял, что она запуталась в действиях своего уравнения и не может найти верное решение. И так увлеклась, что совсем меня не слушала – это тоже была одна из особенностей вампирского мозга: быстро переключаться с одного на другое, вне зависимости от важности предыдущего занятия. Я схватил ее за плечи и несильно встряхнул, чтобы привлечь к себе ее внимание. Она несколько раз моргнула и внимательно посмотрела на меня. Я усмехнулся.

- Ты все равно не сможешь постоянно прятать от меня свои мысли. – Попытался я применить другую тактику убеждения. – Рано или поздно, но ты проболтаешься, Элис, - устало сказал я. - Знай, я начеку…
Она сузила свои янтарные глазки и чуть вскинула подбородок, выражая протест на мое самоуверенное заявление. Так она еще сильнее стала похожа на сказочного эльфа, с которым часто сравнивала ее Белла. Но мне сейчас было вовсе не до игр в ассоциации, я хотел узнать то, ради чего только что ушел от своей девушки, оставив ее одну. Незащищенную, терзаемую старыми сомнениями и страхами. Я шел, чтобы разобраться в не дающем мне покоя странном поведении сестры. А она продолжала со мной играть. Но я не знал правил этой игры. Такие забавы не для меня.

- Помоги мне, Элис! – прошептал я. Глаза мои внезапно зажгло, как будто в них плеснули кислотой. Это ощущение было очень похоже на почти забытые воспоминания из человеческой жизни – неужели слезы… Такого поворота я сам не ожидал. Я, конечно, понимал, что слез у меня быть не может, но ощущения были столь реальными, что я невольно протянул руку, стремясь прикоснуться пальцами к глазам, чтобы проверить, не увлажнились ли они. И заметил, что Элис, как тень, повторила мое движение – ее рука дернулась к моему правому глазу. Я понял, что и она это увидела. Но глаза все же были сухими. Чуда не произошло. Я в изумлении уставился на Элис, а она, не менее шокированная, инстинктивно отступила назад.

Ты плачешь, Эдвард? Но… Этого не может быть. Мысленно перейдя на крик, спросила сестра. И ее реакция была совершенно нормальна.
- Нет, Элис. Не плачу. Ты зря от меня шарахаешься, - невесело хмыкнул я.
- Но у тебя глаза блестят. Я видела, как это бывает! – уже вслух, но не менее громко заявила Элис.
- Ты видела, как это бывает у вампиров? – ехидно спросил я.
Она ошеломленно покачала головой и выглядела совершенно дезориентированной. Он правда плакал? Или нет?? Продолжала она сомневаться.

Я же почти пришел в себя после этого странного чувства, и понял, что сейчас Элис не сможет контролировать свои мысли. То есть мне остается лишь подтолкнуть ее в нужном направлении. Это было не совсем честно, но и постоянно в моем присутствии решать сложные задачки тоже отнюдь не по-сестрински. И пока сам не передумал, я поторопился спросить: - Что не так с Джейкобом Блэком, Элис Каллен?

Ее глаза воровато метнулись в мою сторону, и в тот же миг в сознании всплыла картинка, которую она попыталась заблокировать, но было уже поздно – я увидел все, что мне было нужно. Крыльцо дома Свонов, на верхней ступени которого стояли Белла с Джейком. Он выглядел совсем не так, каким я запомнил его с нашей последней встречи во время выпускного почти год назад. Некогда длинные волосы были коротко острижены, он стал значительно выше ростом – я подозревал, что даже выше меня – и заметно оброс мускулатурой. Естественным путем обзавестись такими рельефными мышцами за столь короткий срок было физически невозможно. А значит, это такой бонус при активации гена оборотня – ну или как там у них это происходит – и после превращения они быстрее растут и развиваются, чтобы стать достаточно сильными для борьбы с самыми опасными хищниками на земле. Нельзя не восхищаться тем, как неплохо поработала природа над этими полусуществами. Но изменения во внешности индейца отметила лишь небольшая частица моего мозга, остальная часть жадно вбирала в себя разыгрываемую на моих глазах сцену.
Белла стояла ко мне – то есть к Элис – спиной, и я мог отчетливо видеть лицо Джейка и все его эмоции. Он цепкой хваткой вцепился в руку Беллы.

"Белла, пожалуйста, я умоляю тебя". Дрожащим голосом прохрипел подросток. И в его взгляде на нее было столько невысказанной любви, столько преданности и готовности сражаться за нее со всем миром, что внутри меня лопнули тросы и сорвался лифт. Все мое внимание было приковано к Джейкобу и к той боли, которая явно читалась на его смуглой коже, поэтому я не услышал, что ответила Белла. Только следующую фразу оборотня, произнесенную со странной примесью злости и мольбы.
"Нет. Ты не должна. Ничего не должна. Ты можешь остаться здесь, со мной. Ты можешь остаться жить. Ради Чарли… Ради меня". Он сделал паузу перед последними словами, выделяя их, но и без его явного нажима я видел, КАК оно это сказал. Это были не пустые слова, не из тех, которые не имеют права быть высказанными. Он говорил их, явно надеясь на то, что может что-то изменить, отговорить ее от чего-то. А это возможно лишь в одном случае – когда ты уверен во взаимности своих чувств.
Белла любит его?
За то время, что меня не было, после того, как я бросил ее, она нашла утешение в объятиях друга?
И их чувства сумели перерасти в нечто большее?

Я почувствовал, как по телу замысловатой паутиной разбегались трещины, которые бывают после удара камнем в стекло. Этот камень был пущен очень метко и попал в "девятку".
Я уже и так понял, что за сцену наблюдал, но раздавшийся знакомый звук заведенного мотора Мерседеса Карлайла окончательно убедил меня в правильности моей догадки. Белла уезжала в Италию.
Она вырвала руку из его дрожащих ладоней, И я было решил, что ошибся, что Блэк для нее не более, чем излишне самонадеянный друг. И что его мольбы и взгляды ничего для нее не значили. Как Белла руками обвила его за талию и спрятала свое лицо у него на груди. Индеец прикрыл веки, закрывая ими сочащиеся кровью глаза, и припечатал огромной ладонью ее затылок, видимо, не желая отпускать. Белла отняла его руку и поцеловала ее, прошептав: "Прости". После этого она быстро обернулась, и я увидел, что по ее ничего не выражавшему лицу ручьями текли слезы…

Лицо Беллы замерло, как будто кто-то невидимый нажал на паузу, и я услышал голос Чарли. Нечеткий, будто принесенный издалека эхом. Но интонация, с которой он говорил, не оставляла сомнений в его уверенности: "я знаю, что она думает о нем как о друге, но считаю, возможно, сейчас это уже больше чем дружба… ну или скоро так будет". Его слова оглушили меня, они звенели у меня в ушах, прокручиваясь снова и снова. Я тряхнул головой, чтобы избавиться от водоворота острых, как меч самурая, слов, уносящих меня в пучину нечеловеческой боли, из которой я лишь недавно выбрался. "Знаешь, он подходит Белле," упрямо твердил Чарли, как будто знал, что я его слышу и старался добить меня.

И у него это получилось, но в это мгновение моя сестра сжалилась надо мной и справилась с несанкционированной вспышкой своих воспоминаний, спрятав их от меня за быстро проговариваемыми вычислениями: Несобственные интегралы второго рода четырех равных частей на отрезке от -2 до 2, в силу четности подынтегральной функции…

Я, наконец, вдохнул и с радостью заблокировал поток ее математических излияний. Теперь, я знал, это было сделано во благо.
- Прости меня, Эдвард. Я не хотела, чтобы ты это видел. Я уверена, что это ничего не значит. Я видела Беллу тогда и знаю, кто из вас ей нужен. Кого она любит. Ради кого она, не задумываясь, рискнула своей жизнью. Она ведь выбрала тебя. Ты же видел. – Начав с едва слышного полушепота, сестра все набирала громкость, говорила все быстрее и настойчивее. Я резко мотнул головой, отмахиваясь от ее звонкого назойливого голоса, и подняв руку, желая заставить ее замолчать, зажмурился. Свет луны ослеплял меня, ее холодное свечение будто скальпелем, по-садистски медленно, резало мне по глазам. Было ли это случайностью, или все же не обошлось без символизма – парень, который покушался на саму мою жизнь, был порождением Луны, прямым ее потомком. Я мысленно зарычал. – Эдвард, пожалуйста, не замыкайся. Поговори со мной, Эдвард. – Не открывая глаз, я отрывисто покачал головой, отвернулся от Элис и рванул к дому Беллы, двигаясь вслепую, подчиняясь лишь своим инстинктам. С той минуты я возненавидел Лунный свет.

Погрузившись в эти, и сейчас причиняющие столь же сильную боль, воспоминания, я не заметил, как пролетело время. Я все играл и играл, не останавливаясь ни на секунду. Одна композиция сменялась другой, одна мелодия плавно перетекала в другую. Когда я очнулся, мои пальцы перебирали клавиши, из-под которых звучала Беллина колыбельная. Как же давно я ее не слышал! Я поторопился свернуть эту мелодию, взяв первую ноту этюда Эсме. Времени до моего часа икс осталось совсем немного, и я должен был сыграть для нее то, чего она так ждала. Я исполнил его по кругу трижды прежде, чем мои пальцы замерли на последнем звуке. Эсме довольно выдохнула. Спасибо, сын. Подумала она с улыбкой на губах. Я кивнул.
- Мне нужно идти, Эсме. Белла ждет меня.
- Конечно, - она все понимала. И когда я уже взбегал по лестнице в свою комнату, услышал ее тихое-тихое: - Возвращайся…