Очередной взгляд на часы доказывает мне, что вот теперь Анжела уж точно опаздывает на дежурство. На неё это в принципе не похоже, но, заканчивая протирать лобовое стекло служебной машины и номерные знаки, я думаю, что могу просто заехать за ней по пути. Несколько минут спустя в моих руках находится телефон, и я собираюсь позвонить подруге, когда чувствую на себе чей-то взгляд и, подняв голову, обнаруживаю Джеймса в дверях гаража. У меня нет ни малейшего понятия, зачем он тут, когда у него сегодня выходной, но моё тело это явно не волнует. Оно просто напрягается буквально за долю секунды и отворачивается к автомобилю даже прежде, чем я осознаю, как это происходит.

- Ну, что, готова, Изабелла?

- Чего тебе, Джеймс? - спрашиваю я, стараясь звучать твёрдо и не обращать внимания на то, что его тело находится прямо за моим, но из-за запаха кофе, взятого навынос, это становится всё сложнее с каждой новой секундой. Мне кажется, что меня вот-вот стошнит. Возможно, прямо на мужские ботинки.

- Кто-то сегодня явно встал не с той ноги. Хотя по тому, как ты выглядела, когда мыла тут всё, так и не скажешь.

- Иди, куда шёл, Джеймс. Это всё не твоего ума дело, - но вообще-то он угадал. Сделал совершенно верное предположение. Я действительно в ужасном расположении духа. И дело даже не в Анжеле. Просто последних четырёх дней, проведённых вместе с Калленом после Дня благодарения, словно и не бывало. Мы никуда не выходили, да и этот город не так уж чтобы очень щедр на всевозможные развлечения и увеселения, но я чувствовала себя по-настоящему хорошо. Чудесно. Замечательно. Правильно. Казалось, что это навсегда. Невзирая на знание того, что рано или поздно Эдвард непременно уедет. Время – это такая штука, которая обладает свойством заканчиваться в самый неподходящий момент. Но я старалась не думать об этом. Отгонять от себя соответствующие мысли. Но сегодня утром мне пришлось признать невозможность заниматься отрицанием и дальше. Вот только даже это не самое грустное и разочаровывающее.

Хуже всего то, что я не проводила Каллена. Когда я проснулась, соседняя половина кровати была уже давно остывшей и поприветствовала меня почти пустотой. Пусть и слабым, но всё-таки утешением стали личные вещи, что он оставил, наверное, таким образом обещая вернуться, и подушка, сохранившая запах и записку, написанную почти каллиграфическим почерком. Мне понадобилось срочно уехать. Спящая, ты выглядела так вкусно и мило, что я не решился тебя разбудить. Подумал, что наверняка не устою. А у тебя дежурство во второй половине дня. Надеюсь, ты выспишься. Я позвоню позже и всё обязательно объясню. Запасные ключи от дома у меня. Нашёл их в ящике на кухне, чтобы запереть дверь. Думаю о тебе. Эдвард. Читая её, я почти возненавидела эту заботу, но, может, так даже лучше. Потому что кто знает, насколько я бы расклеилась, скажи мне Каллен всё в лицо. Но в любом случае я совсем не настроена контактировать с Джеймсом и давать ему отпор. Только не сегодня. Эмоциональных сил совершенно нет.

- Вообще-то я уже пришёл, Изабелла. А ты, видимо, не смотрела сегодня в график. Всё ещё ждёшь Анжелу? Ну, так она сегодня не придёт.

Эти слова не оставляют мне иного выбора, кроме как обернуться и взглянуть на Джеймса. Он смотрит на меня так, будто видит впервые в жизни, но это, наверное, вызвано тем, что ему явно известно что-то, чего не знаю я, хотя по идее должна, и я иду в сторону доски на стене. Увиденное там совсем меня не радует. Вместе с моим именем вписаны его данные, чего я не могу понять и даже закрываю глаза в глупой мысли, что с моими глазами что-то не так, но ничего не меняется. Это кажется недоразумением. Возможной, злой шуткой. Разве Анжела не предупредила бы меня, что её не будет?

- Дай угадаю. Ты наверняка думаешь, что у меня больше нет никаких дел, кроме как специально собраться и приехать сюда, лишь бы разыграть тебя. Да пожалуйста. Иди к шефу. Только он сам позвонил мне, зная, что для меня точно не проблема подменить кого-нибудь в самый последний момент. У твоей подружки что-то с ребёнком.

- А ты был только рад.

- Что?

- Ничего, - пусть он сам вряд ли сделал что-то, чтобы избавиться от Анжелы и заменить её без видимых на то причин, просто затеяв понятную лишь ему игру, это не значит, что он абсолютно чист. Скорее уж ему нравится то, как сложились обстоятельства. Я чувствую это в нём. Может быть, у меня снова не имеющая оснований паранойя, но я не хочу ехать с ним. Находиться в одном пространстве. Осознавать его присутствие в непосредственной близости. Работать вместе до самого вечера. И всё это в атмосфере давящего молчания. Ведь я точно не собираюсь разговаривать с ним, лишь бы избежать ощущения, что мы словно в гробу. Пусть мне и кажется, что я уже словно слышу звук, с которым надо мной заколачивают крышку.

- Ну, так что? Мы едем или как?

Я хочу послать его куда подальше, пойти к шефу и упросить его позволить мне обойтись без Джеймса, но это против всяких правил, и я только зря потеряю время, пытаясь изменить возникшую ситуацию. А ещё есть риск нарваться на выговор. Всё в совокупности это вряд ли стоит того, учитывая, что я, скорее всего, ничего для себя не извлеку.

- Даже не думай оказаться за рулём.

- Да и ладно. У меня нет проблем с женщинами, которые любят управлять, - ощущение, что он говорит вовсе не о моих водительских правах, благодаря наличию которых я и имею право ездить не только на пассажирском сидении, не медлит с тем, чтобы появиться, и я начинаю чувствовать себя словно грязной, но игнорирую прозвучавший комментарий, а вместе с ним и Джеймса, так, как только могу, на протяжении следующих нескольких часов. Это включает в себя то, что в машине играет выбранная им музыка, а окно с его стороны так и остаётся открытым, несмотря на зимнюю стужу снаружи. Она уничтожает всё тепло, но я ничего не говорю, потому что не уверена, что смогу остановиться. А может, просто боюсь.

Мой сотовый подаёт признаки жизни, когда, вернувшись в город, мы делаем перерыв на обед. Джеймс скрывается внутри пекарни, но я нахожусь около машины, припаркованной напротив входа в заведение, не чувствуя ни аппетита, ни голода, и достаю телефон с первыми звуками мелодии звонка. Мне хочется, чтобы это был Каллен, больше всего на свете, но на дисплее отображается имя Анжелы. Тем не менее, ей я тоже очень рада. Думаю, меня осчастливит и внезапное наступление ледникового периода, если это позволит забыть про Джеймса и его присутствие на расстоянии в несколько шагов хотя бы на короткое время.

- Привет.

- Привет, Белла. Извини, что не предупредила тебя заранее. Просто я до последнего думала, что Лео станет получше, и его можно будет оставить с кем-нибудь из бабушек.

- Всё нормально, Анж. Я понимаю, - я могу только представлять себе её чувства и тревогу матери за своего ребёнка, когда он болеет, что делает его уязвимым и слабым, но и мне отлично ясно, что в данной ситуации любой любящий родитель выберет своего сына или дочь, но никак не работу. Особенно при существовании возможности взять отгул и остаться дома с малышом. - Как он?

- У него температура и простуда, но сейчас мне удалось его уложить. А у тебя как дела? Кто с тобой вместо меня?

- Джеймс, - я почти выплёвываю это имя, на что реагирую желанием промыть рот с мылом и больше никогда не произносить его вслух, но последний пункт, возможно, является вряд ли достижимой вещью. Если мы вдруг ещё хоть когда-нибудь окажемся вместе в том, что касается службы, меня это уже, наверное, не удивит.

- О, Белла. Я и не думала, что…

- Не бери в голову. Всё в порядке. Ты ни в чём не виновата, - она, в конце концов, не экстрасенс и не могла знать, как всё будет, и если я и должна на кого-то злиться, то исключительно на себя, и всё. Потому что, держа трубку у уха, одновременно с этим я вижу, как Джеймс выходит из пекарни, допивает наверняка неизменный кофе и, бросая опустевший стаканчик в урну, продолжает путь в сторону машины и меня. Так и должно быть, и я вполне могу терпеть этого человека и дальше, пока не закончится дежурство, но не собираюсь смотреть, как он будто не замечает, что пластиковый предмет не долетел до мусорки и теперь валяется на земле, гоняемый ветром туда-сюда. - Прости меня, Анж, но можно я тебе перезвоню?

- Конечно.

Положив трубку и убрав телефон обратно в карман, я выпрямлюсь около автомобиля и ступаю на тротуар, когда дверь заведения снова открывается, являя моему взору его хозяйку, и та начинает склоняться вниз, чтобы убрать за Джеймсом. Но я останавливаю эту милую и радушную женщину, которой слегка за пятьдесят, и прикосновением, и голосом.

- Не надо, Клэр. Не делайте этого. Возвращайтесь внутрь. Я сама.

- Это пустяки, Белла.

- Просто идите, хорошо?

Её взгляд словно мечется между мной и Джеймсом, как будто ей необходимо занять чью-то сторону во избежание конфликта, но спустя пару мгновений женщина всё-таки уходит с холода, скрываясь внутри здания, и оставляет нас выяснять или не выяснять отношения вдвоём.

- И что ты, по-твоему, делаешь? Это её работа.

- Ничего подобного. Никто не обязан за тобой убирать, Джеймс. Ты поднимешь этот стакан и опустишь его в урну.

- И кто же меня заставит?

- Ты сделаешь это.

- А если нет, что тогда? Врежешь мне, Изабелла? Пожалуешься? Ты, извини, конечно, но это вряд ли. Ты всего лишь женщина, и, поверь, если я захочу, то это скорее ты поднимешь этот стакан, чем я, - всем своим видом он словно говорит мне, что я никак не смогу на него повлиять и к чему-то принудить, и, скорее всего, всё происходящее, и правда, просто бессмысленно, но я стараюсь даже не моргать, будто мой соответствующий рефлекс лишь подтвердит всё сказанное. То, что я, возможно, слабая и не представляю из себя ничего значительного, в то время как мужчины могут ударить, нанести увечья или и вовсе убить. Я видела это. Не конкретные действия, но последствия. Хочется мне или нет, но иногда они по-прежнему возникают перед глазами. Все эти синие и фиолетовые гематомы на шее Леа, вызванные разрывом кровеносных сосудов, внушающие лишь ужас и тошноту. Никто не должен заканчивать так свою жизнь. Я думаю о том, что, вероятно, хожу по краю, хотя и не представляю, что Джеймс способен сделать со мной что-то страшное, но всё равно говорю вслух то, что так или иначе крутится в моих мыслях на протяжении многих месяцев:

- Ты просто отвратителен. Я не знаю, кто способен связаться с тобой по доброй воле, - внутри меня и беспокойство, и негатив, и желание просто оказаться как можно дальше отсюда, но Джеймс продолжает смотреть на меня ровно точно так же, как и минуту назад, и ничто не выдаёт в нём того, что внутри него хоть что-то да иначе. На его лице не вздрагивает ни один мускул. Я понимаю, что, может быть, не сказала ничего нового, чего сам Джеймс не знает про себя. Возможно, он даже согласен со мной. В том, что является именно таким, как я его описала. Но при этом его всё устраивает. Если вдруг это так, тогда он даже хуже, чем просто омерзительный и неприятный.

- Ну, пока ещё никто не жаловался, детка.

- Я тебе не детка, - меня всю передёргивает от этого обращения и самоуверенного тона, с каким оно было сказано, и я понимаю, что больше не могу выносить всего, что происходит. Дыхание затруднено, как никогда. В горле, наверное, всё-таки страх. Просто, стараясь не показывать истинных эмоций, я едва его осознаю. Как и то, что начинаю уходить прочь. Совсем не в направлении водительского места. Скорее в сторону дома. Но все мои вещи остались в участке. Я запираю их в шкафчике. Но вероятность пройти через весь участок незамеченной очень и очень низка. А появляться там до окончания дежурства и вовсе огромный риск. И Джеймс будто знает, что именно об этом я и думаю.

- Ты наверняка попадёшь в неприятности и без меня, но я точно не стану тебя прикрывать. Не забывай, впереди ещё несколько часов. Хотя, если хочешь, иди, - обернувшись, я понимаю, что это не иначе, как провокация. Или же скрытая угроза. Обещание, что у меня непременно будет возможность узнать, каков Джеймс на самом деле. Есть ли в нём что-то человеческое или уже нет. Выяснить всю степень его испорченности. Определить, до каких величин может простираться подлость.

Но я почти уверена, что здесь и так всё ясно. Что он заложит меня, как только вернётся в участок. Терзаемая сиюминутным желанием постараться задвинуть эту убеждённость куда подальше, я вдруг осознаю, что, поступив, как проще, вероятно, лишь порадую Джеймса и доставлю ему огромное удовольствие. Моё бегство будет ничем иным, как проявлением трусости и доказательством, что у меня нет внутренней смелости и отваги, а значит, и подтверждением всех его ненавистнических слов, но я вряд ли такая, какой он хочет выставить меня в моих же собственных глазах. Я та женщина, что фактически избила близкого человека, когда он сотворил нечто ужасное, а Джеймс просто козёл, и пусть при свете дня ему ничего не грозит, в другое время суток на его месте я бы не была в этом столь уверена.

- Подними стакан, Джеймс, - частично неожиданно для себя самой говорю я, возвращаясь к, казалось бы, забытой теме. Мой голос внезапно твёрдый и жёсткий, и мне кажется, что это лишь вопрос времени, когда он произведёт нужное впечатление и окажет желаемый мною эффект.

- Ты ещё не поняла?

- Нет. Это ты не понял. Я врежу тебе, да так, что, упав, ты ещё долго не сможешь подняться. Знаешь, у меня был жених, и когда он совершил кое-что непростительное, его чуть не увезли в больницу, - может, мне и не стоит разглашать информацию столь личного характера, когда Джеймс может за неё зацепиться и попробовать обнаружить подробности, но он вряд ли что-то отыщет, потому что жених это не муж. А всё, что неофициально и не подтверждается документами, быстро исчезает в водовороте жизни и истории. Поэтому меня не сильно страшит то, что я предоставляю козырь, который можно использовать мне во вред. Гораздо более важным делом кажется необходимость дать понять, на что я могу быть способна, если меня довести и всерьёз разозлить. - Ты выкинешь стакан, а потом мы покончим с этим дежурством, но ты не станешь открывать окно и не дотронешься до радио. И ты не будешь смотреть на меня. Если услышу хоть слово…

- Оу, да ты крута. Но лучше тебе остыть. Знаешь, зима, и всё такое. Вдруг простынешь, - он явно издевается, намекая на повышение температуры тела из-за гнева, и некоторое неприятие действительно заставляет меня словно пылать изнутри, но над этим значительно превалирует глубокое удовлетворение. Невзирая на предварительный пинок, Джеймс всё-таки подбирает стакан и демонстративно, убедившись, что я смотрю, швыряет его в урну.

Я чувствую, что добилась своего. Ощущаю триумф. Мне становится всё равно, чем впоследствии он может ответить. Когда мы возвращаемся в участок, я просто отдаю ключи дежурному и, переодевшись, направляюсь домой. Недолгая прогулка бодрит и ещё больше улучшает настроение. Я вспоминаю слова Каллена и хочу думать, что он бы искренне мною восхитился. Надо уметь давать отпор, женщина. Иногда стоит быть грубой и жёсткой. Порой это единственный способ постоять за себя. Я же именно это и сделала, ведь так? Проявила характер и стойкость, обычно не свойственные мне, и смогла отстоять свои границы? Мои ощущения подтверждают это, но подступающая грусть становится всё сильнее и мощнее пропорционально тому, как я всё больше начинаю осознавать отсутствие Каллена и испытывать тревогу, что он до сих пор не позвонил. Конечно, у меня нет гарантий, что на тот момент я смогла бы с ним поговорить, но так, как сейчас, я и вовсе чувствую себя брошенной и обездоленной. Ненужной и забытой, когда мне до безумия хочется сказать ему, что он сделал для меня, даже не подозревая об этом и находясь совершенно в другом месте. Мысль позвонить ему самой кажется чем-то логичным и правильным, но, необъяснимо нервничая, я так и не осуществляю её. При этом, что бы я ни делала, мой взгляд не устаёт словно гипнотизировать телефон. К тому моменту, как это приносит свои плоды, наступает почти девять часов вечера. Я расчёсываю влажные после душа волосы, сидя за туалетным столиком, когда свечение дисплея чуть опережает музыку. Часть меня не хочет отвечать так скоро после первого же гудка, но большая часть посылает её к чёрту вместе с глупой будто обидой и принимает вызов без всякого промедления.

- Привет.

- Привет, - нежно и с лаской, которую я чувствую почти наяву, как если бы это сопровождалось прикосновением, произносит проникновенный шёпот, и звучит он настолько тепло и успокаивающе, что уже фактически заставляет меня забыть про оставшийся позади день со всеми его нервами, сложностями и испытаниями. Ещё минуту назад я была эмоционально взвинчена и болезненно перегружена мыслями и ощущениями, но теперь думаю только о Каллене, осязаю его даже через телефон и пропитываюсь той близостью, что мне доступна. Так или иначе это лучше, чем совсем ничего. Чем если бы этого звонка совсем не случилось. Я ведь не уверена, что мне хватило бы решимости совершить его самостоятельно. Даже стань всё совсем невмоготу.

- Привет.

- Ты говоришь это уже во второй раз, - едва уловимый вздох на том конце делает голос внезапно усталым или просто выдаёт это в нём лишь сейчас, когда он был таким с самого начала, и я становлюсь несколько растерянной. Мало того, что это наш первый телефонный разговор, когда один из нас не является начальником, а другой не состоит у него в служебном подчинении, так я ещё и никогда не видела и не слышала Каллена действительно утомлённым. Он всегда находился в тонусе в том, что касается физического состояния. Но прямо сейчас это невероятно далеко от истинного положения дел. Меня буквально молниеносно охватывают тревога и сильное беспокойство, поселяющееся в груди. Собираясь рано или поздно поговорить про утро и нас, я понимаю, что теперь это отходит куда-то на задний план.

- У тебя что-то случилось?

- Нет. То есть не совсем у меня. Но не бери в голову.

- Не думаю, что могу, - возражаю я, терзаемая очевидным протестом против того, чтобы оставаться в стороне, когда ему, кажется, плохо. Если мы вместе, если он действительно хочет этого со мной, то всё должно быть обоюдным. Не только чтобы я рассказывала ему какие-то вещи, позволяя быть рядом со мной, но и получала ту же самую откровенность в ответ. Иначе я просто не знаю, как продолжать. Всё это между нами.

- Я в Гленвуд-Спрингс. Меня попросили помочь с одним делом. Высказать свою точку зрения. Утром я поехал прямо сюда, - выдыхает Каллен, в то время как моя рука лишь крепче сжимает трубку, будто это способно сделать его ещё ближе, чем он есть, или же дать ему знать, что я тоже умею и, что даже важнее, хочу слушать. Что мне не всё равно. После этих слов возникает пауза, которую я не понимаю и начинаю ненавидеть всем нутром, хотя Эдвард так или иначе по-прежнему здесь, и она только затягивается, но, наконец, сменяется чем-то, что звучит трагично и ужасно, но одновременно, вероятно, олицетворяет его доверие по отношению ко мне. - Девушка, пятнадцать лет. Найдена рано утром около озера, подпитываемого водопадами. Время смерти накануне поздно вечером. Это пешеходный маршрут, пользующийся особой популярностью у туристов, но местные приезжают сюда на машинах и оставляют их на парковке. Там обнаружили свежие следы протектора от шин. Но это может ничего не значить. В смысле она ведь тоже могла прийти пешком. Споткнуться о камни на берегу. Неудачно упасть, удариться головой и из-за этого… Обычный несчастный случай. За исключением этого у неё нет никаких повреждений. Насильственных и тем более. Просто пока не доказано обратное, придётся провести расследование. Но не всё же в жизни является…

- Убийством?

- Поэтому я и не хотел тебе говорить. Не хотел, чтобы ты знала. Я должен думать об этой девушке и её семье, но в голове лишь желание оградить тебя от всего и постоянно быть с тобой, - я не знаю, то ли это его излучающий отчаяние голос, то ли признание, наполненное не меньшим страданием, то ли обе эти вещи одновременно, но ощущением тесноты в грудной клетке во мне возникает мука, и я ощущаю, как моё тело обнимает моя же собственная левая рука. - На то, чтобы выйти за дверь и оставить тебя одну, ушли почти все мои внутренние силы, Белла, - по какой-то причине эта откровенность делает больно, и мне кажется, что если я скажу хоть что-то в ответ, то всё станет лишь хуже, тяжелее и невыносимее в то же самое мгновение. Это похоже на то, что мне больше хочется узнать о той девушке и её семье, чтобы понять, что могло случиться, и почему никто из её родных не заметил отсутствия пятнадцатилетнего подростка, чем действительно поговорить о нас. Я молчу, неустанно водя ладонью по правому рукаву халата и опуская глаза вниз, как будто Каллен находится прямо передо мной и спрашивает обо всём, находясь лицом к лицу. - Ты собираешься мне что-нибудь ответить?

- Я не знаю, чего ты ждёшь или что хочешь от меня услышать.

- Ты думала над тем, чтобы вернуться в Теллурайд? Начать жить вместе?

Я хочу сказать ему, что он вроде как обещал не давить, и что мы провели друг без друга всего лишь один день, день, когда я тоже работала, а не сидела дома, и что мне вообще было не до того, потому что от начала и до конца это было ужасное дежурство, но тогда придётся затронуть то, чем у меня нет ни малейшего желания делиться, и понимание этого заставляет меня попытаться успокоиться, чтобы не наговорить излишне эмоциональных и обидных вещей. Последнее, что мне сейчас нужно, это повесить на него ещё и свои проблемы, когда вокруг него всё гораздо хуже моего состояния.

- Это слишком быстро.

- Другими словами нет, - я ненавижу подавленность, которую слышу и словно вдыхаю, но у меня нет ни единого действенного способа её побороть. Мне кажется, что любые мои слова будут восприняты неправильно. Потому что они вряд ли нужны Каллену. Но вместе с тем в моей голове никак не желает укладываться то, что он хочет видеть меня в своём доме. Чтобы я не просто приходила время от времени в гости, а жила с ним, перевезла вещи и разместила их там, где только посчитаю нужным и захочу, и стала его… как бы девушкой. Наверное, я уже выросла из соответствующих ярлыков так же, как и он, но сама суть именно такая, и я не думаю, что он по-настоящему осознаёт то, как всё изменится прежде всего для него. Одно дело встречаться время от времени со всеми вытекающими отсюда вещами, и совсем другое образовать словно семью.

- Нет. Ты и не просил ни о чём из этого. Это было просто…

- Но я всё это подразумевал, - резко и твёрдо говорит он, будто произносит отповедь, и некоторая её строгость цепляет меня за живое. Ранит и заставляет чувствовать странную и необъяснимую вину. Потому что я и всё, что связано со мной, грозит обернуться для него одним лишь разочарованием. А ещё по причине того, что та девушка заслуживает справедливости, и чтобы виновные, если таковые есть, понесли наказание за содеянное, но, если это, и правда, не более, чем несчастный случай, всё равно нужно докопаться до соответствующей истины. Ради семьи и людей, потерявших близкого человека. Я думаю о себе исключительно, как об отвлекающем факторе.

- В любом случае ты сейчас должен…

- Что бы я ни был должен, я ни черта не соображаю. Я сижу на полу гостиничного номера в полной темноте, и в моей голове только ты. То, как я прикасаюсь к тебе, и как твоё мягкое и нежное тело реагирует на это. Ты знаешь, оно просто совершенно. И твоя упругая грудь тоже. Кажется, я не касался её целую вечность. Что этого не происходило даже в машине. Салон словно пропитался твоим запахом и до сих пор его хранит. Но всё это будто не по-настоящему. Такое ощущение, что тебя просто нет. Что ты вообще не существуешь, - его голос становится всё тише и тише с каждым произносимым словом, будто Каллен считает неприемлемым говорить о тех чувствах, что я вызываю в нём, или вообще стесняется их, но даже когда в трубке воцаряется молчание, я продолжаю ощущать, как сильно он меня хочет. Эта нужда так же отчётлива, как и его несколько ускорившееся дыхание и мурашки, расползающиеся в ответ по всему моему телу. Я хотела, чтобы он прекратил. Замолчал. Перестал говорить все эти вещи. Но теперь, когда он остановился, я думаю, что умираю.

- Что ты сделаешь со мной, когда приедешь?

- Всё, что только захочешь. Как и где пожелаешь, - слова произносятся с безапелляционной самоуверенностью и правом на обладание, и я чувствую дрожь, как будто Эдвард уже прижимается ко мне, крепко сжимая мои бёдра и сводя с ума своими движениями и толчками, - у тебя закружится голова, и ты начнёшь задыхаться, но всё равно будешь умолять меня не останавливаться. Скажи мне, что будешь, детка. Скажи это вслух.

- Ты и так всё знаешь, - возможно, я не могу… Не могу признать всё так, как он того хочет. Выразить свои желания и потребности на словах. По крайней мере, в данный момент времени. Я не умею… В отличие от него, для меня это запредельно. Просто за гранью.

- Тогда скажи, что мне сделать для этой девушки. Я, и правда, словно в ступоре, - с тяжестью в дыхании и чем-то, что напоминает агонию, Каллен внезапно быстро переключается с нас на то, что сейчас даже важнее, но я не верю, что ему действительно необходима помощь. Он не может быть растерянным и находящимся в тупике. Он не такой. Каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу исключительно уверенность, ощущение внутренней силы, отсутствие боязни перед ошибками, загнанных внутрь комплексов и подавляемых страхов, личную эффективность и свободу от сомнений.

- Ты… серьёзно?

- Тебя что-то удивляет?

- Да. Ты, кажется, тот человек, который всегда знает, что делать, о чём спрашивать и с чего начинать.

- Но не теперь.

- Ну, тогда… Я бы прежде всего поговорила с родителями, - я всё ещё не воспринимаю его нужду в совете, как нечто достоверное, и, наверное, исходя из этого, моя мысль довольно-таки ожидаемая и совершенно примитивная, но это вроде как основа, без которой дальнейшее продвижение вперёд не представляется возможным.

- От отца никакого толку. После смерти матери Кейси около двух лет назад он пьёт, почти не просыхая. Она фактически заменяла обоих родителей младшим брату и сестре. Пока они не разбудили его утром, так называемый глава семейства и понятия не имел, что его старшая дочь не ночевала дома. Но вскоре после этого к ним уже пришли и всё сообщили. Он едва успел отправить детей в школу. Всё это выяснили ещё до моего приезда.

- И всё равно встреться с ним лично, - говорю я прежде, чем успеваю себя остановить. Слыша явное неприятие в голосе Каллена, адресованное человеку, которого он даже никогда не видел, но уже составил о нём своё не особо приглядное мнение, мне просто хочется это изменить, невзирая на понимание того, что этот благородный порыв может быть не оценен. К тому же его и вовсе легко отнести к нравоучениям, но я почему-то не думаю, что мои мысли способны негативно повлиять на Эдварда и заставить его пожалеть о моём так или иначе участии. - Ты не знаешь его и не находишься на его месте, и потому не имеешь права осуждать. По крайней мере, до тех пор, пока не общаешься с глазу на глазу. Невозможно быть объективным и непредвзятым, когда знаешь о чём-то только с чужих слов. Но ты не обязан меня слушать. Просто ты спросил, и я…

- Хочешь видеть в людях только хорошее. Даже если этого нет, и они не заслуживают такого отношения к себе. Я же со своей стороны довольно циничен. Хотя ты и так это, конечно, знаешь, - он отвечает так, будто из-за меня более не хочет быть столь жёстким и непримиримым, когда это вряд ли необходимо, но я думаю, что в значительной степени он останется таким навсегда. Это его суть, и всё. Может быть, иметь здравый взгляд на вещи и сохранять реализм это даже лучше, чем тратить время на утешение и поддержку. Возможно, проявляя излишнее сочувствие к родственникам, есть риск упустить какие-то детали и не заметить то, что иногда лежит буквально на поверхности.

- Ты позвонишь мне завтра? Я буду дома весь день.

- Хочешь уже попрощаться со мной?

- Хочу, чтобы ты лёг спать, - я слышу, как ему это нужно, даже если он сам, вероятно, не желает этого признавать. Усталость, поражение и грусть так и льются из его едва различимого голоса.

- Ты заботишься обо мне, - предложение звучит, как утверждение, но, может быть, одновременно является ещё и вопросом, и это ощущение побуждает меня ответить:

- Кажется, всё так и есть.

- Ну, тогда спокойной ночи, любимая.

Он оставляет меня наедине с этим словом и резко возникшей тишиной. Ещё долго глядя на светящийся дисплей, я думаю, не послышалось ли мне оно.

Предыдущая глава || Следующая глава