Я невероятно слаб, абсолютно слеп, полностью глух, нем и невыносимо глуп.

Гостиная наполняется вязким эфиром, как ванная еле теплой водой.

Я погружаюсь. Меня погружает. Обволакивает. Сгрызает.

В этой светлой темноте, громкой тишине и заполненной пустоте меня начинает кружить в только что закрутившимся торнадо эмоций.

Время пятится или остановилось вообще.

Бежит назад, сломя голову.

Мыслительная скорость спадает по наклонной. Тягучий эфир проникает в голову сквозь ноздри, жадно втягивающие остатки воздуха.

Я тону, всплываю и снова тону.

Поплавок, неудачно ввязавшийся в шторм.

Картинка перед глазами размылась, как бывает, если намочить рисунок акварелью. Потекла.

Выхватываю из этого цветного пятна ярко-красные бусинки, рассыпанные на белом ковре у моих ног.

Белла порвала свои бусы.

Я хочу наклониться и собрать, но потом вспоминаю, что у неё нет красных бус.

Не состыковка.

Через плотный эфир слышу, как что-то обо что-то ударяется.

Звук от этого грохота, просочившись в мою голову, гремит там тысячами барабанных соло.

Немного запоздало понимаю, что это я.

Рухнул на стену и теперь сползаю по ней куда-то вниз.

Меня тянет к ковру, как верующего к священной земле.

Еще какие-то звуки. Тихие, но неприятные. Болезненные.

Одновременно с двух сторон меня подхватывают руки. Одни – породному теплые, вторые напрягающе незнакомые.

Я стараюсь держать глаза открытыми, хотя это абсолютно бесполезно. Я словно смотрю в калейдоскоп.

Чувствую что-то влажное на лице. Слезы, воду, дождь?

Голова резко поворачивается влево, как от пощечины. Вправо.

Стоп. Это и есть пощечины. Что я сделал не так?

На лоб - холодное, на щеках – горячее. Контраст немного приводит в чувство.

В то самое чувство, которое и стало причиной этой прострации.

Что-то похожее я испытывал шесть лет назад, когда мне огласили мой приговор диагноз.

Это как – оно всегда было во мне. Крошечные вирусы с самого рождения плавали в моей крови.

Просто в один момент они решили активизироваться.

Просто однажды я узнал об их существовании.

И теперь я заболел еще раз. Повторно. Сильнее.

В этот раз для оповещения не созвали докторский консилиум, не высылали письма и не обрывали телефоны.

Шепнули на ухо. Откуда-то снизу. Слева. Изнутри.

Перед глазами понемногу проясняется. Вращение прекращается. Я вижу белое пятно потолка.

Дышать тяжело, будто у меня напрочь заложен нос. Шмыгаю. Чувствую запах солено-красного.

- Эдвард, Эдвард… - в одной панически-траурной интонации и на повторе.

Дышу ртом. Со второго раза поднимаю правую руку и опускаю её куда-то на своё лицо.

- Эдвард… - звеняще-слезно.

Картинка становится четкой. Передо мной её лицо. Глаза почти зеркальные от слоя слез.

Я с новоприобретенным, почти щенячьим восторгом вглядываюсь в эти черты.

Лицо человека, которого я люблю.

- Эдвард, Господи, Эдвард! – она произносит это как синонимы. Богохульствует.

Я улыбаюсь или пытаюсь улыбнуться.

- Джейк, ну где ты? Где телефон? – оглядывается, но потом снова возвращает взгляд ко мне. Растирает лоб и щеки своими полыхающими ладонями.

Я закрываю глаза буквально на секунду. Просто чтобы погрузиться.

Почувствовать человека, которого я люблю.

- Эдвард! – Белла трясет меня за плечо. Очевидно, моя секунда растянулась на несколько.

Я делаю глубокий, кажется, самый глубокий вдох в моей жизни. Приподнимаюсь на локтях. Хватка Беллы на моих руках усилилась.

- Джейк? – потеряно позвала она.

- Эдвард, - поправил я её.

- Тебе лучше лечь, нам надо вызвать врача, с этим нельзя шутить, Господи, как ты меня напугал, - она говорила всё слитно, хрипяще, срывающимся голосом.

Сквозь слезы. Сквозь панику. Сквозь меня.

- Белла, я не могу найти ни одного чертова телефона в этом доме! – Джейкоб заглядывает в спальню. Его взгляд бегает с меня на неё. Даже на смуглом лице проступила едва заметная белизна.

Белла вскакивает, но потом сразу же садится на место, снова сжимая своими пальчиками мои плечи.

- Тогда спускайся вниз, к Бобу, к консьержу, пусть он звонит в скорую!

- Кому-то нужна помощь? – нахмурившись, спрашиваю я.

Белла всхлипывает, и я не понимаю: то ли это очередное всхлипывание, то ли внеочередное, вызванное моим вопросом.

Джейк удивленно смотрит на меня. Я чуть поворачиваюсь и опускаю ноги с кровати на пол.

- Эдвард, - предостерегающе шепчет Белла. – Тебе стало плохо, нужно дождаться врача!

- Это просто акклиматизация. – К новому чувству.

- Не время для шуток! – взволновано, опять на грани слез, говорит она. – Надо ехать в больницу или вызывать вашего врача. Где мой телефон, Эдвард? Куда ты его дел?

- Не думаю, что доктора компетентны в этих вопросах, - я осторожно покачал головой.

Затем медленно поднялся, сопровождаемый взглядом Беллы, полным паники. Мне надо было умыться, промыть нос от засыхающей крови и собрать разбегающиеся мысли.

- Ты…

- Я в ванную.

- Но…

- Обещаю, я поеду в больницу, но позже, может, завтра. Такое бывает, знаешь? Просто надо полежать.

Белла тяжело вздохнула и бросила взгляд на Джейкоба.

- Дай мне пять минут, и мы сможем лечь и поспать. Если… - я тоже посмотрел на Джейка. Вдруг все гигиенически-санитарные потребности показались несущественными. – Если ты останешься.

Кто-то толкает меня в плечи. Левое. Правое. Проверяет мою координацию и устойчивость.

Кажется, это Ужас.

Хватаю себя за волосы, стараюсь держаться перпендикулярно поверхности земли и смотрю точно в глаза полу.

- Эдвард, - мягкие ладони обнимаю моё лицо. – О чем ты? Почему я должна уйти?

Потому что ты моё Солнце, а Солнце всегда уходит.

Потому что я не подхожу тебе.

Потому что я умру через несколько месяцев, а ты будешь жить дальше. Как можно дольше.

Потому что я не смогу тебя удержать.

Потому что я хочу для тебя счастья.

Потому что я не смогу его тебе дать.

Потому что я попросил тебя не любить меня.

Потому что я люблю тебя.

Потому что я люблю.

Пожимаю плечами, всё еще переглядываясь с полом. Белла опускает руки, и на секунду меня подбрасывает вверх и ударяет о потолок бешеная паника. Вдруг она услышала мой внутренний диалог? Поняла всё по сжатию зубов? Поняла всё.

И она сейчас уйдет?

И я сейчас умру?

Теплые касания вспыхивают в другом месте. Она берет меня за руку и тянет из спальни. Берет меня с собой.

Я переступаю с ноги на ногу, но все же иду за ней.

На смену безобразному ужасу и разгорающейся панике приходит давно забытая робость.

Белла закатывает рукава джемпера, чтобы я их не намочил. Убирает волосы, упавшие на лоб.

Я смотрю, как жидкость в раковине меняется от красной к розовой, превращаясь в прозрачную.

Выпрямляюсь, прикладываю к лицу полотенце. Слышу, как по-особому звучит вода, прикасаясь к рукам Беллы. Её лицу.

Мы возвращаемся в гостиную. Она снова взяла меня за душу за руку.

Джейкоб опирается спиной о стену. Плечи чуть поданы вперед. Голова опущена, но он поворачивает её в нашу сторону, когда мы выходим из ванной.

Он серьезен и кажется немного отрешенным. У него едва заметный блеск в глазах.

У меня в руке сжать её пальчики.

- Тебе стоит уйти, - спокойно, чуть громче тихого, говорю я.

Он кивает, но не двигается, смотрит на Беллу.

Она молчит и почти невесомо прислоняется к моему плечу.

- Джейкоб, - еще раз обращаю на себя его внимание.

- Думаю, нам надо поговорить, - переводя на меня взгляд, говорит он. Отталкивается от стены и надевает куртку, которую держал в руках.

Чувствую, как пальцы Беллы дрогнули в моей ладони.

- Думаю, сейчас тебе надо уйти, - жестче ставлю голос. – Слова подождут.

Он снова кивает. Поднимает глаза к потолку на секунду и делает шаг к Белле.

Я делаю шаг к этому пространству, что между ними. Сначала делаю, потом думаю.

Хотя нет, пока даже не думаю.

Мы смотрим друг на друга настороженно. Осторожно.

У него руки засунуты в карманы куртки и какая-то решимость в глазах.

У меня в ладони всё еще зажаты её пальчики.

И это, безусловно, больше, чем всё, что есть у него.

Джейкоб разворачивается и тихо выходит в прихожую. Обувается. И выходит, прикрыв за собой дверь.

Я всё стою в той же позе: чуть перед Беллой. Она может обойти, уйти, выйти.

Но сначала ей нужно отпустить мою руку. Сжимаю теплую ладошку покрепче.

Мы идем в спальню, сбрасываем на пол грязные простыни, испачканные в моей крови и помешательстве.

Ложимся рядом, чтобы было почти тесно. Почти неудобно. Почти жарко.

Её лицо упирается в мою грудную клетку чуть ниже шеи.

- Он пришел почти сразу, после того, как ты вышел, - начинает она, и я не перебиваю. Если хочет - пусть говорит. Поет песню, рассказывает стих, поэму, страшную историю.

Я люблю её, чтобы она не сделала.

Как бы далеко не ушла. Как бы громко не кричала. Как бы глубоко не всаживала нож в мою спину.

Это уже неизменно. Насовсем.

Моё сердце – одноразовое.

Я целую её в макушку и просто вслушиваюсь в новое звучание.

Голос человека, которого я люблю.

- Не знаю, возможно, не стоило его впускать. Но он хотел поговорить, а я слабохарактерная, – с укоризной произнесла Белла.

Она перебирает пальчиками мой джемпер где-то в районе живота. Может, он волнения.

Я поднимаю руку и опускаю её на мягкие каштановые волосы. Поглаживаю, слегка касаясь. Вот она – моя любовь. Между ладонью и её волосами. Между моими губами и её макушкой.

Между её лбом и моей грудной клеткой.

- Это был спокойный разговор, и от этого еще более тяжелый. Кажется, он уже смирился с тем, что мы расстались. Но его слова… - она глубоко втянула воздух, кажется, напрямую из моих легких. Выкачала.

- Я чувствовала себя настолько отвратительным человеком, что тошно было, - с ноткой злости сказала она.

Я, молча, прижался губами к её волосам. Она не права, но что толку спорить? Ненависть к себе подчас убедительнее себялюбия.

Уж я-то знаю.

- Расплакалась, как маленькая девочка. Мне так было за него больно. Прости, что ты это видел. – Вместо выкаченного воздуха, она вложила туда, в легкие, свои извинения.

У меня внутри зажглись все лампочки, фонари и свечи.

Я светопроводящий, люминесцентный, сияющий.

- Ты важнее, чем вся моя жизнь, – продолжила она свой шепот. – Я так испугалась за тебя. Прости. – Поцелуй в шею. – Прости.

- Ты не должна просить прощения. В этом нет необходимости, - объяснил я ей простую истину.

Вся наша жизнь вертится вокруг солнца. Оно может делать всё, что угодно, абсолютно безнаказанно. Жизнь на Земле зависит от него. Она не требует извинений.

Просто потому что понимает, что если солнце вдруг однажды начнет отдаляться, извиняться будет поздно.

И не перед кем.

Я начинаю напевать мелодию, которую подарил ей на Рождество. Даже звуки, появляющиеся где-то в горле, несут в себе несколько светящихся частиц.

Я горящая тонкая вольфрамовая нить.

Белла заснула. Её дыхание выровнялось. Слезы и переживания вымотали её.

Я закрываю глаза и слушаю мою личную, непрекращающуюся молитву.

Сердцебиение человека, которого я люблю.

И вот так, значит, это ощущается?

Вот так трепетно, изматывающе-нежно впивается в горло острыми белыми зубками любовь?

Впрыскивает свой яд, смотрит на тебя, склонив голову к правому плечу, ждет, пока он разнесется по всему организму.

Я чувствую её повсюду. От пальцев ног, до кончиков волос.

Я – проводник. Святящийся фонарик.

Вспори мне живот и выпусти оттуда тысячи, наматывающих в эйфории круги, светлячков.

Вскрой мою черепную коробку, и пусть святящийся столб ударит в небо.

Значит, это всё так?

Интенсивно. Окрыляюще. Опьяняюще-больно. Торжествующе-волнительно.

Включите марш.

И Белла, Белла чувствовала всё также, когда влюблялась в меня?

Смог бы я отказаться от этого, если бы она попросила меня, как я её?

Агрессивное рычание, зародившееся где-то в солнечном сплетении, вырвалось наружу, заполнив тишину спальни.

Я не отдам. Не вырву. Не скомкаю. Не смогу.

Как отказаться от этой ранящей нежности? Царапающего упоения?

Что я буду делать без мучительного наслаждения, которое испытываю каждый раз, вдыхая её запах?

На кого я стану похож без всего этого?

Что за горизонт, не сгорающий по своему Солнцу?

Нет, мой эгоизм уже вцепился в эту любовь своими клыками. Страх приковал её наручниками за ребра. Сердце стало суровым надсмотрщиком.

Я – тюрьма для своей любви.

Ей не выкарабкаться из меня. Не сбежать.

Я – пылающая стенающей страстью клетка. Пыточная.

Та Стена, что когда-то отгораживала меня от Снаружести, впиталась в меня через поры. Сделала мою кожу изнутри такой же прочной.

Все эмоции, страхи, чувства, ощущения, что дарит мне Белла и её присутствие в моей жизни, всё это, попадая в меня, никогда больше не вернется назад.

Я – абсолютно черное тело. Сто процентов поглощения.

Единственное, что сильнее меня, больше и светлее – это моё Солнце.

Белла может разрушить меня одним нарочито-обжигающим прикосновением.

И сейчас она спит, уткнувшись в мою грудную клетку, за которой расправляет свои плечи любовь-узница.

Спит и даже не знает, насколько она сильна.

_______

* Алена Лобанова