Я знаю это место.
Голубые неровные стены, от которых вечно веет холодом, потертый линолеум с характерной белой крошкой осыпающейся штукатурки, сероватые комки пыли в углах и сведенное к минимуму количество старой деревянной мебели. Да, определенно знаю. Это – одна из квартир Джеймса. Для «первых», как он однажды объяснил, позволив-таки переехать в более-менее пригодные для жизни условия (впрочем, в сравнении с январской улицей даже это крысиное убежище казалось гранд-отелем).
Жесткие простыни кровати, порванные слева и справа, туго натянутые на грязный матрац, неприятно скрипят от каждого лишнего движения. Волосы, запутавшиеся где-то в изголовье, на металлическом узоре спинки, требуют срочного избавления от боли, но я никаким образом не могу до них добраться – тело налито свинцом.
Не имея ни малейшего желания пошевелиться, в полусонном состоянии оглядываюсь вокруг, лениво следя за крохотными острыми снежинками за окнами. Только лишь давно не мытое стекло подсказывает, дает понять, что я не там, не на асфальте, не умру…
И пусть на теле нет ни единого предмета одежды - у меня в принципе её больше нет – пока не холодно. По крайней мере, ощутимо.
Немного наклонив голову набок, прикусываю губу и тут же морщусь – свежая ранка выпускает наружу пару капель крови.
Я знаю, что он придет. Глупо бы было надеяться на обратное при том условии, что этот человек забрал меня с улицы. В конце концов, если все, что ему нужно это секс – я готова заплатить эту цену. В отличие от Хью и Лори данное занятие с ним кажется более безопасным. К тому же, больно пока ещё не было…
Пугает лишь ненасытность мужчины. Я живу здесь всего третий день, а мы успели переспать не меньше семи раз – и это притом, что все первое утро было занято осмотром доктора. Если такими темпами пойдет и дальше, я попросту не выдержу. Уже не выдерживаю.
Этот перерыв жизненно необходим. Я не чувствую ни единой капли силы внутри, ни единого её источника. Спать и есть – единственные желания. Первое даже больше…
Отпускаю тревожные видения и потяжелевшее тело, умудряясь расслабиться даже на жестких простынях, когда меня прерывают.
Зажмурившись от ярко вспыхнувшего цвета, вздрагиваю.
- Не спи, моя девочка, - усмехаясь, напутствует Джеймс, – замерзнешь.
Нехотя приоткрываю глаза, раздраженно взглянув на него.
- Часа не прошло…
- А кто обещал час? – серые глаза щурятся, посмеиваясь надо мной. Поскрипывание кровати и её мягкий прогиб подсказывают, что он куда ближе прежнего - разрешение полежать в темноте не ограничено временным промежутком. Ты можешь лежать до утра, а можешь встать через десять минут. Потому что я к тебе пришел.
Его палец пробирается от низа моего живота к груди. Нежными круговыми движениями проходится по её коже.
- Я не буду… - бормочу я, прикладывая последние усилия для поворота в другую сторону. Простыни пахнут сигаретами.
- Не будешь? – вопрошающе-сочувствующим тоном интересуется Джеймс, прикасаясь теперь уже к моим бедрам. - Подумай хорошенько, что говоришь, моя девочка.
Умело замаскированное в словах предостережение я слышу без лишних подсказок. Хмурюсь, но тон все же меняю.
- Я очень устала, - жалуюсь ему почти шепотом, - я обещаю, через час… пожалуйста…
- Устала… - протягивает следом он, тяжело вздыхая. Наклоняется ко мне, зарываясь носом в волосы.
- Да, - вторю ему, прикрывая глаза. Мятное дыхание Джеймса нельзя назвать неприятным.
- Малышка, - мужчина нагибается к самому моему уху, легонько покусывая мочку, - ты должна запомнить, что не можешь устать для меня. Для кого угодно можешь, но для меня – нет.
Усмехается, отстранившись.
- Но так и быть, в виде исключения устроим «сонный» день. Спи, моя девочка.
Облегченно улыбнувшись, шепчу тихое «спасибо», закрывая, наконец, глаза. Не знаю, хватит ли слов благодарности на всех языках мира, чтобы выразить всю мою теперешнюю признательность.
- Правильно, поспи, - убаюкивает Джеймс, рассуждая сам с собой и поглаживая мои плечи, - хороший сон - залог отличного здоровья.
Не противясь, немного изгибаюсь, позволяя мужчине меня обнять. Сначала чувствую его руки на шее, потом – на талии, а затем и вовсе перестаю ощущать под пальцами скрипучую постель.
- Ну что же ты, - неодобрительно шепчет он, чмокнув меня в лоб, - не открывай глазки. Ты ведь спишь.
Встает. Поднимает на руки.
Я слушаюсь. Доверчиво приникаю к его теплой груди, поджимая губы. Балансирую на грани между небытием и реальностью, с трудом соображая, что происходит. Пространство теряется. Стоим мы или идем, а может, мужчина и вовсе меня укачивает – не понимаю. Зато знаю, что получено разрешение, и теперь я точно имею право на полноценный сон.
- Спасибо за…
Договорить не успеваю. Резко исчезнувший спертый воздух пыльной комнаты заменяется порывом поистине арктического ветра, ударившего в мое обнаженное тело. Вскрикиваю, распахивая глаза. От неминуемого падения спасает крепкая хватка моего спасителя.
- Что это такое, Белли? – тоном строгого родителя интересуется он, ступая дальше по металлическому балкону – тому самому, что имеется здесь, за дверью, выкрашенной в болотный цвет. Не скупясь, демонстрирует мне потрясающий вид, что открывается с этого ракурса – семь этажей вниз, мусорные баки с ярко-синими пакетами и черные выходы многочисленных складов, закрытых пару десятков лет назад.
…Ветер усиливается.
- Д-дж-джей… - по телу проходит жуткая дрожь, и табуны неуемных мурашек кочуют по коже, – по-пож….
- Ну-ну, Белли, - он цокает языком, застывая у хлипкого ограждения. Знает, что нас никому отсюда не видно, - смотри, как красиво внизу. Чем не царство Морфея?
Кровь стучит в висках, создавая для лица невыносимый жар, а немеющие руки и ноги опровергают его, превращаясь в пытку для остального обледенелого тела. Джеймсу не холодно, пусть на нем лишь только джинсы. А мне… а я…
- Х-хо… - против воли шепчу, не сдерживая всхлипов.
- Конечно хорошо, - с серьезным видом соглашается мужчина, - а когда отпущу, будет ещё лучше, моя девочка.
- Не-нет!..
- Ну ты ведь хочешь выспаться, не так ли? – мягкий поцелуй следует от моего лба к правой скуле, – это потрясающий шанс!
Съеживаюсь, насколько позволяют его объятия, стремясь как можно ближе приникнуть к мужчине. Держусь за него, как за последнюю надежду. По-прежнему теплый, он - единственное, что может меня спасти. И единственное, благодаря чему я ещё не лишилась рассудка.
- Ты не хочешь, - качает головой он, беспощадно отстраняя меня. Держит почти на вытянутых руках, - ты устала и сон – все, что тебе нужно.
- Джеймс… - уже не прошу. Молю, взываю и заклинаю. Как же холодно и больно! Как же!..
- Скажи ещё раз: ты устала? – его тон разом преображается. Жесткость проступает в нем, как никогда явно.
- Нет! Нет, Джеймс! - забывая про ранку, снова с силой кусаю губы, лихорадочно глядя вниз. Глаза слезятся от безжалостного ветра, отчего несдерживаемые потоки слез текут по щекам.
- И ты будешь спать со мной, когда я скажу? – его бровь вопросительно изгибается. Серые глаза наполняются реками удовольствия. От того, что он видит меня такой? От осознания своей всесильности сейчас?
Плевать. Только бы обратно… мне так холодно!
- Да! Да, Джеймс! – истерично вскрикиваю, хватаясь за его шею, - я буду, я буду, обещаю… я буду…
Не пытаясь выровнять дыхание, тянусь к его губам. Касаюсь их едва ощутимо, совсем чуть-чуть. Но, благо их обладателя даже таким удается убедить.
- Вот и замечательно, красавица, - он с отеческой гордостью смотрит на меня, ласково улыбаясь, - сейчас проверим, насколько честны твои слова.
Шумно сглатываю, быстро кивая.
Да. Проверим. Да. Сейчас. Да. В тепле.
- Запомни, девочка, - укладывая меня на постель, такую родную, такую знакомую и настолько приятную на ощупь, шепчет он, - ты – моя. И для меня у тебя всегда найдется время.
- Да… - с трудом, но заставляю себя занять нужную позу. Вытягиваюсь, облегчая мужчине доступ к своему телу.
- Да?.. – выжидающе зовет он.
- Да, - вздыхаю, услышав звук расстёгивающейся ширинки и подаваясь ему навстречу, - да, Джеймс.

…Ступень.
Ступень, ступень, ступень – вниз. Узкие и бетонные, они мешают быстрому спуску, то и дело заставляя поскальзываться. Если бы не поручни, мне не добраться до конца.
Я спешу так, как только могу. Одной рукой придерживая порванное пальто, другой цепляюсь за решетки перил, до боли стискивая их пальцами. Дышу часто и неглубоко, но вряд ли сейчас это имеет значение.
Важнее всего – успеть. У меня есть десять минут, пока Джеймс принимает душ. Десять первых и последних минут, которые я могу использовать. Разбрасываться такой возможностью, упускать её – убийственно в прямом смысле этого слова.
Тем более, если вовремя не спущусь, это меня и ждет…
Ускоряюсь, подгоняемая страшными видениями.
Вот он наклоняется, чтобы провести по моей коже блестящим и острым лезвием…
Вот смеется, накручивая на пальцы мои волосы и вынуждая изгибаться так сильно, как возможно…
Вот поворачивается, обрушивая свою стальную руку, подобную перчаткам марвеловской Росомахи, на мои ягодицы…
Воздух не помещается в легких. Они горят и пульсируют, требуя отдыха. Но возможности впустить его я не имею. Осталось не больше семи минут.
Наверное, стоило бы задаться вопросом, что я буду делать дальше, там, на улице? Снова…
Но мне так страшно, так больно и горько, что побег занимает все сознание. Его детали и исполнение, практически завершение – осталось немного – этому все подчинено. Никакой посторонней информации.
В конце концов, если кому-то так хочется, пусть я умру. Пусть здесь же, под забором тюрьмы, при свете того самого посланника-фонаря. Не имеет значения.
Только не обратно… только не чувствовать более всего того, что я пережила за эту неделю.
Любая смерть – даже самая жестокая – куда лучше этих пыток.
…Два пролета. Всего два. Я почти у цели.
Взбодрившись мыслями о недавнем цветном сне, который я видела, полном блаженной неги и безопасности, бегу быстрее. Ступенька раз, ступенька два…
Дверь наружу и!..
- Не далеко ли? – чья-то невероятно сильная рука за мгновенье отбрасывает меня назад, больно ударяя лицом о рядок почтовых ящиков. Металлические дверцы наверняка пробивают кожу до крови, а неудачно подвернувшаяся нога больно тянет, но все это меркнет с тем, что я вижу прямо перед собой.
Выступая из темноты коридорчика перед выходом, Джеймс с мокрыми волосами и бордовой майкой, прилипшей к телу – вот как выглядит сатана, - тяжело вздыхает.
Его глаза полыхают страшнейшим пламенем, какое только есть на свете. Ярость, ненависть и жестокость крепко спаяны внутри.
Конец…
Я вжимаюсь спиной в стенку, отворачиваясь. Прекрасно знаю, что выхода нет. Пробовать миновать его – только усугубить наказание. Теперь уж точно я останусь здесь. Вопрос лишь, в каком состоянии: живом или мертвом.
- Вот так ты решила отблагодарить меня за помощь? – четко произнося каждое слово, делая акцент на последнем, вопрошает он. Пронзает, пришпиливает к месту ледяным взглядом.
Молчу, крепко стиснув зубы. Ощущаю, как кровь тонкой струйкой течет по носовой полости, постепенно покидая её недра и перемещаясь к верхней губе.
- Отвечай! – терпение Джеймса на исходе. Неожиданно сильно ударив меня по лицу, он прижимает тело к стенке всем своим весом, как стервятник, готовый разорвать жертву, глядя сверху. – Оправдайся. Моли меня. Давай!
- Я… - и все. Больше сказать нечего.
Зажмуриваюсь, ожидая очередного удара - изобьет до смерти? Поскорее бы!
Однако ничего не происходит. Осторожно, почти боязно пробежавшись по моим волосам, руки Джеймса останавливаются на груди.
- Ещё одна истина, - сообщает он, пожав плечами, - за проступки надо отвечать.
А затем обе ладони смыкаются на моей шее, сжимая её в железных тисках.
- И ты, моя девочка, за все сполна ответишь.

Он меня душит. Душит с чистой совестью, в здравом уме и трезвой памяти. Душит, глядя прямо в глаза, позволяя насладиться вдоволь сияющим внутри собственного взгляда дьявольским огнем и ухмылкой, сковавшей тонкие губы. Душит и молчит, заставляя уяснить, запомнить до гробовой доски свое непреложное правило: побег = наказание.
Рвано хватаю ртом воздух, выгибаясь и извиваясь под его ладонями. То и дело ударяюсь головой о бетонную стенку и острые ящички, но эта боль, по сравнению с ужасом от нехватки кислорода, ничего не значит: раны когда-нибудь заживут.
- Белла… - ласково шепчет Кашалот, наблюдая за несдерживаемыми, свободно текущими по моим щекам слезами. Любуется ими. Всегда любуется тем, как мне больно.
Дрожу, хрипло повизгивая. Исчезают, растворяются последние надежды спастись. Кровь приливает к лицу.
Я прекрасно ощущаю, как вибрируют мышцы шеи, с трудом сдерживаясь, дабы не разорваться на части. Без труда слышу шум крови в ушах и громкий стук сердца о грудную клетку. Слышу все. От пытки благоверного слух обостряется до максимального предела.
- Белла… - повторяет он, по-прежнему удерживая меня правой рукой, а левой поглаживая перепачканные в свежей крови волосы. Перебирает их пальцами, растирая начавшую сворачиваться алую жидкость между их подушечками. Улыбается слегка смущенно - могу поклясться, будто на щеках проступает румянец.
…А затем все в корне меняется. Сразу, как кадры в ускоренной съемке.
С силой встряхивая меня, Джеймс, чье лицо приобретает звериное выражение, подается вперед. За мгновенье до того, как зубами, подобно вампирам, он вгрызается в мое тело, я проваливаюсь в темноту.
Пол будто бы пропадает из-под ног, стены подъездного коридорчика – тоже. И даже многострадальные почтовые ящики, щедро покрытые моей кровью, растворяются в невесомости.
Подобно небезызвестной Алисе лечу куда-то мимо чернильной тьмы, не имея возможности понять, что происходит. С одним лишь исключением: ни диваны, ни рояли, ни картины мимо не пролетают. Я одна. Это не сказка и не чудная история, к тому же, счастливого конца здесь явно не будет – наверное, Лорен все же придушил меня.
Кошмар. Беспросветный, безнадежный кошмар, завлекший меня слишком глубоко в свои недра, дабы выпустить наружу.
…Внезапно темный тоннель кончается. Больно ударяюсь спиной обо что-то деревянное, вскрикивая и замирая. Утраченная способность к дыханию возвращается. Нещадно раздирая глотку грубыми пузырями и доводя до изнеможения сжавшиеся легкие, кислород-таки в них проникает.
Я давлюсь чересчур большим его количеством, резко распахивая глаза. Вздрогнув всем телом, сворачиваюсь в крохотный комок, прислоняясь лбом к собственным коленям. Переносить пытку так легче.
- Белла, - чертов голос возвращается. Звучит по-прежнему тихо, но уже с нотками волнения. Чьи-то длинные пальцы прикасаются к моему плечу, обвивая его.
До крови прикусив губы, сжимаюсь сильнее. Обхватываю себя обеими руками, дрожа от ужаса. Хрипло и часто, неглубоко дышу, проклиная мужа всеми словами, что знаю. Умоляя кого-нибудь – кого угодно - меня защитить. Я согласна на быстрое избавление и быструю смерть! Только оставьте меня… оставьте меня в покое!
Однако мой мучитель, как в принципе и следовало ожидать, благосклонностью и всепрощением не славится. Отказываясь прекращать мои мучения, он совершенно не обращает внимание на слабые попытки отпихнуть его. Поднимает меня с прежнего места. В буквальном смысле этого слова.
Резко сменив положение тела и оказавшись притиснутой к чему-то твердому, теплому и, судя по всему, живому, взвизгиваю. Ещё и секс? Сейчас?!
- Не надо… - на выдохе стону, до хруста стиснув зубы. Предпринимаю последнюю попытку избежать своего наказания, дернувшись в противоположную от сдерживающих рук сторону.
Напрасно, разумеется.
- Тише, - мужчина говорит довольно мягко, даже утешающе. Немного ослабляя свою хватку, проводит пальцами по моей шее, задерживаясь на пульсирующих от страха венах. Гладит их, призывая успокоиться.
Я нахожусь в замешательстве: не понимаю, что происходит. Это извращенный план, Джеймс? Сейчас я прекращу рыдать, и ты?..
Подтверждая самые отвратительные предположения, длинные пальцы перекочевывают на грудь. Медленно скользят по ней, подбираясь к конечной цели.
Дышу слишком часто и громко, переигрываю свою «роль», за что позже наверняка получу ещё одно наказание. Забыв про всякую осторожность и сдержанность – господи, они канули в Лету ещё в самом начале побега, при первом взгляде на Джеймса – довольно громко вскрикиваю.
Теплая ладонь за миллисекунду прижимается ко рту, наглухо блокируя попытки издать любые другие звуки.
Прокравшиеся к груди пальцы завершают свою задачу очень быстро, но совершенно не так, как мне ожидалось: вместо того, чтобы характерным движением сжать кожу, поправляют сползший край ночнушки, в которую я одета, возвращая его на нужное место.
- Не кричи, - просит голос, прежде чем его обладатель целует мои волосы, - я отпущу, если не будешь кричать.
Говорит серьезно и кратко, по делу. Уверенно, будто ничего не происходит. Спокойно.
И это спокойствие окончательно убивает во мне всю тягу к сопротивлению. Заранее признаю свое поражение, отказавшись от продолжения схватки, обмякая в сдерживающих руках мужчины. Послушно затыкаюсь, кое-как усмиряя сбившееся дыхание. Обреченно зажмуриваюсь, поджимая губы.
- Хорошо, - заметив изменения в моем поведении, ободряет он. Убирает руку. – Все хорошо, Белла.
Хорошо? Чтобы всем было так! Не удержавшийся внутри всхлип просачивается наружу.
- Это просто плохой сон, - продолжает уверять голос, - ничего страшного с тобой не случилось. Я здесь.
Здесь?..
Я, оглушенная таким простым словом, затихаю, застывая на своем месте. Хмурюсь, кусая губы, но решаясь-таки вдохнуть полной грудью. Для большей достоверности поворачиваюсь к сдерживающим меня рукам, робко втянув воздух.
Господи…
Знакомый аромат расползается по всему телу со скоростью света. Напряженное, воспаленное сознание без труда находит воспоминание о том, кому он принадлежит. Всегда принадлежал.
- Эдвард, - неслышно шепчу, что есть мочи сжимая побелевшими пальцами его футболку, когда наконец, узнаю Каллена, - Эдвард…
Вернувшиеся слезы устремляются по щекам неотвратимыми потоками, заставляя содрогаться от рыданий.
Вжимаюсь лицом в мягкую материю, стремясь оказаться рядом с мужчиной настолько близко, насколько это в принципе возможно.
- Да, - подтверждает самые смелые предположения он, закрывая мою спину от всего угрожающего большими теплыми ладонями и чмокая в макушку, согревая горячим дыханием, - да, красавица. Не бойся.
И я не боюсь. Не боюсь ничего, что может сейчас произойти. Даже если откуда ни возьмись ворвется Джеймс, Маркус, Хью или Виктория – мне все равно. Я знаю, что Эдвард не позволит им меня обидеть. Он в состоянии защитить нас с Джеромом от кого угодно. Я в него верю.
Боюсь лишь того, что он исчезнет. Вот-вот провалится пол, и я окажусь в новом месте. С новым мучителем.
Потому обнимаю Каллена так сильно. Потому, плача, не позволяю отодвинуться даже на миллиметр. Этот мужчина – все что у меня осталось. Если потеряю ещё и его, надеяться на что-либо поздно. Защитников не осталось, как и тех, кто мог бы принять огонь на себя.
Я одна.
- Я думала, что получится… он говорил, что бесполезно, а я не верила… мы спали… больно… - из ниоткуда взявшийся поток слов вытекает из меня горьким шепотом. Не могу остановить его ровно так же, как и контролировать. Губы сами решают, что говорить. Делятся кошмаром, не в состоянии больше держать это безумие в себе. И от каждого нового слова, от каждой фразы, отзывающейся в глубине сознания яркой картинкой-воспоминанием, становится тяжелее дышать, а количество слез удваивается.
- Не будет больно, - убеждает Эдвард, подтягивая край одеяла к моим плечам, кутая в него, словно бы я дрожу от холода, а не от рыданий. – Все закончилось.
- Там было снежно… - стону, будто бы не слыша его, продолжая, - я бы никогда не пошла, если бы не снег… я так боюсь снега…
- Снег растаял, - нежно напоминает мужчина, легонько укачивая меня, как ребенка, из стороны в сторону в своих руках.
- Эдвард, он меня не отпустит, - зажмуриваюсь, признавая очевидное. Смаргиваю слезы, устраиваясь на его плече. – Я ему принадлежу…
- Ты принадлежишь себе – и точка, - отрезает Каллен, качнув головой, - не говори глупостей.
- Договор есть, по нему…
- Никаких договоров нет и не будет, Belle. Не нужно плакать.
Растирает мои предплечья, не меняя позы и по-прежнему держа в объятьях.
На миг я чувствую себя маленькой девочкой. Той самой семилетней Беллой, которая сидит на коленях у папы, доверчиво прижавшись к его груди после яркого страшного сновидения. Покачиваясь в кресле-качалке, он гладит мою спину, убаюкивая негромкой колыбельной. С ним тепло и безопасно, с ним я уверена, что ни одно чудовище ко мне не приблизится. И то самое чувство, невероятное, казалось бы, потерянное, возвращается.
Безусловная вера – вот что я сейчас испытываю. Как когда-то к отцу, так сейчас к Эдварду. Моему теплому, темному, но такому нужному, такому важному мужчине.
Запоздало обнаруживаю, что даже то положение, в котором я нахожусь, полностью соответствует далекому прошлому.
Устроив меня на своих коленях, Эдвард сидит на смятых подушках и покрывалах, опираясь о спинку кровати. Джером спит на противоположной половине. Каким-то чудом от моей истерики он не проснулся. Стало быть, его папа сделал все, чтобы её заглушить.
Хорошо…
- Тебе не больно? – капелька волнения в голос все же проскальзывает. С надеждой на отрицательный ответ чертов вопрос все же задаю. Глаза сами собой находят его правую ногу…
- Нет, - усомниться в словах не приходится – ласковые пальцы способны убедить в чем угодно, - не беспокойся.
Ладно. На новое беспокойство сил и правда больше не осталось…
Повисает короткая пауза. Нарушаю её я сама – впервые, на удивление.
- У меня никого кроме тебя нет, - практически ровно, честно произношу я немного изменившимся голосом. Так хочется сказать! До боли... Пусть знает и делает после все, что угодно. - Вы с Джерри… все, что у меня осталось.
Всхлипываю, быстро выдыхая. Похоже, я переоценила свои возможности – рыдания подступают с новой силой.
- Нас хватит, - шепчет Эдвард, наклонившись к моему уху. Ладонями проходится по щекам, стирая бесконечную соленую влагу. – Мы никому тебя не отдадим.
Слабо улыбаюсь, тронутая его словами. Не сомневаюсь в их искренности ни на йоту. Помню, как сама такое говорила.
- Спасибо…
- Кто и что мне говорил про благодарности? – усмехнувшись, он разглаживает мои волосы, убирая их с лица. – За что там не стоит говорить «спасибо»?
Мой смешок сквозь слезы вызывает у него одобрение.
Помолчав пару следующих минут, позволив мне свести к минимуму редкие всхлипы и окончательно согреться под толстым одеялом, он все же произносит свою просьбу:
- Поспи.
Судорожно вздыхаю, морщась, будто от боли. Ещё одного подобного сновидения я не выдержу!
- Я боюсь, - откровенно признаюсь, сильнее обнимая его.
- Бояться нечего.
- Ты не можешь приказывать моим снам…
- Я все могу, - чуточку самодовольства проскальзывает в его голосе, вселяя мне немного оптимизма и веселя, - ты сама так сказала.
- Ладно… - сдаюсь, нехотя разжимая руки и уговаривая перепуганное сознание позволить мне поспать. Голова болит, глаза пощипывают, а состояние горла и вовсе оставляет желать лучшего. Я не готова для бодрствования. Спокойный и глубокий сон был бы наилучшим лекарством для всего этого из когда-либо придуманных. Если бы был…
Я не скрываю той нервозности, с которой возвращаюсь на подушки. Эдвард прекрасно её видит – слепой бы увидел – но не подает виду. С совершенно безмятежным выражением лица укладывается рядом, прижимая к себе. Чувствую спиной его грудь, неровно выдыхая.
- Засыпай, Белла. Все будет в порядке.
Несмотря на предостережения сознания, я все же решаю послушаться. И честно пытаясь, закрыв глаза, пробираюсь сквозь темноту к заветному царству Морфея. Но его как не было на горизонте, так и нет, а вокруг тем временем начинают прорисовываться контуры недавних кошмаров… Не замечаю их так долго, как могу, но даже руки Эдварда, призванные исправлять ситуацию, гладящие меня, не помогают. Сжав зубы, терплю семь минут. А после не выдерживаю.
Оборачиваюсь навстречу встревоженным, участливо смотрящим малахитам, бледнея и краснея одновременно.
- Со спины на меня не нападают, - быстро произношу, помня его недавние слова и просительно глядя на желанные объятья, - можно я?..
Ничего не отвечая, даже не удосужившись кивнуть, он притягивает меня к себе, позволяя обнять так, как я хочу.
Прячусь между ним и поверхностью подушки, обвив руками шею мужчины. Глубоко вздыхаю, немного расслабляясь.
Так и вправду лучше. Проще.
- Расскажи мне?.. – прошу, но останавливаюсь, так и не досказав, понимая, что переступаю все дозволенные границы. Он и так многое сделал. Попросту нечестно требовать большего.
- Что рассказать? – вопросом Эдвард все же интересуется.
- Что-нибудь… - нерешительно бормочу, жмурясь, - ладно, не нужно, извини. Я постараюсь заснуть побыстрее, сейчас…
- Я не умею рассказывать сказки, - игнорируя мои торопливые отнекивания, сожалеюще произносит мужчина.
- Хорошо, я просто... – мысль кончается, так и не дойдя до завершения. Терпеливо ожидая моих слов и, кажется, догадываясь, что их не будет, Эдвард говорит сам:
- А что насчет колыбельной?
- Колыбельной?..
Неслышно усмехнувшись, он, наклонившись к моему уху, начинает тихонько напевать незнакомый и довольно простой, но до невероятности нежный мотив, переплетая итальянские слова с создавшимся ритмом. Бархатный голос звучит, как никогда прежде. По-домашнему. Как родной. Папин…
Закрываю глаза, продолжая слушать.
Кроме Рене никто и никогда не пел мне колыбельных. А с того времени, когда я последний раз слышала подобную песенку, прошло не меньше пятнадцати лет.
Эдвард поет о розах, беспечных птичках в облаках и цветущих у реки деревьях, с которых совсем скоро можно будет сорвать спелые апельсины. Нежная и добрая, ласковая мелодия приятно ласкает слух. Страх окончательно отступает.
- Очень красиво… - восхищенно бормочу я.
Колыбельная на мгновенье прерывается.
- Спасибо, красавица, - заботливо подоткнув края одеяла, нашептывает он, продолжая. Целует мои волосы.
…К концу песни, поддавшись искушению и убедившись в том, что видение Джеймса – всего лишь видение, не дожидаясь прихода дурных мыслей снова, засыпаю.
Точно знаю, что я в безопасности, что рядом с Эдвардом и Джерри, какие бы неприятности во сне не случались.
А все остальное на фоне этого убеждения безвозвратно теряется.
- Спокойной ночи…

От третьего лица

Он не может остановиться.
Прошло не менее получаса с тех пор, как Белла окончательно заснула, судя по удобной позе и расслабленному, безмятежному лицу, а Эдвард все равно продолжает гладить шелковые каштановые волосы, пахнущие фиалкой. Кажется, если убрать руку – только-только высохшие слезы снова потекут по бледной коже.
Он в состоянии её успокоить. И она ему полностью доверяет.
Сейчас, прижавшись к правому боку, как маленькая девочка, по-детски крепко обхватив руками шею и грудь, она выглядит по-настоящему беззащитной. Такой же, как и Джером, с той лишь маленькой поправкой на возраст.
Эдвард был удивлен. Раньше он видел её кошмар лишь однажды, и тогда показалось, что все не так страшно. По крайней мере, подобной истерики не было. Она перенесла легче.
Но этой ночью…
Мужчина с изумлением глядел на широко распахнутые, полные ужаса глаза, на безостановочные слезы, скупые бормотания о сюжете сна, перемешанные со всхлипами, и отчаянные выкрики. Неужели та Белла, что с неописуемой легкостью отгоняла его страхи, что убеждала в лучшем исходе и утешала, при первой же необходимости появляясь рядом, и та, которая сейчас спит в его объятьях, одна и та же девушка?
Разница поражает.
В стремлении побороть и преодолеть все сомнения и проблемы их с Джеромом, она с удовольствием забывает о себе. Наполненная силами для свершения подвигов во имя кого угодно от собственных воспоминаний девушка убегает, заливаясь слезами, отказываясь остановиться и взглянуть в глаза.
С ними она слабая. И не собирается это опровергать.
Эдвард продолжает свое занятие, с некоторым усилием принуждая пальцы двигаться чуть медленнее – чтобы она не проснулась. Смотрит на такие знакомые черты и чувствует приятное мягкое покалывание где-то внутри. С течением времени ощущение перерастает в тепло. Давно, казалось бы, забытое по отношению не только к женщинам, но и к людям в целом. Помимо Джерома никто и никогда более после его рождения не заставлял испытывать что-то даже отдаленно подобное. Это в принципе было для него недоступно.
В конце концов, не лучшим ли доказательством изменившихся эмоций является колыбельная Эсми, таящаяся под запретом для всех, кроме Джерри? Просьба Беллы «поговорить» тронула его и напомнила про такую же недавнюю от него самого - отказывать совершенно не хотелось.
А мамина песня, как было практическим путем доказано, кого угодно поможет успокоить.
…Впервые он пел для женщины.
Впервые испытывал удовольствие и гордость от того, что она слышит эти священные для его памяти слова…
Мужчина нежно улыбается сам себе, не скрывая радости и не пытаясь отвергнуть неоспоримый факт: он привязался к этому чудному созданию. И, наверное, куда больше, чем следовало, куда больше, чем было возможно, куда больше…
А остались ли вообще после её прихода в их с малышом жизни какие-то границы? Та ловкость, с какой Белла уничтожила их, неописуема. Зная про наказание, зная про его крайнее недовольство ситуацией, зная установленный порядок и кару для нарушителей, не побоялась.
Вернувшийся к Джерому дар речи – её заслуга. Раскрашенная отпечатками рук комнаты – идея, вылившаяся из её задумки. Сам он, улыбающийся – живое доказательство умений девушки.
Неужели можно ещё в чем-то сомневаться? Конечно привязался. Однозначно.
И сегодня нет места никаким другим мыслям. Ни прогнозам, ни мафии, ни прочим проблемам. Это – после. Это – на потом. Успеется.
…Белла вздыхает, немного поворачивая голову – как раз в сторону его пальцев. На губах нет улыбки, но слегка приподнятые уголки подсказывают, что до неё недалеко. Ей нравится.
Эдвард вздыхает следом, тихонько меняя положение тела на простынях. Неслышно усмехается, легонько чмокнув девушку в лоб.
Неужели кто-то посмел причинить ей вред? Так сильно ненавидеть, чтобы истязать до ночных кошмаров? Чтобы отучить есть, пока не разрешат, и научить молчать, пока не велят разговаривать?
Ему всегда нравилось подчинение – особенно тех, кто не хочет, не желает всем своим естеством, подчиняться. Белла продемонстрировала ему отказ в самую первую их встречу, за что, в принципе, и погиб Маркус. Она не хотела.
Но там, на приеме, она была всего лишь «девочкой» из агентства – красивой, желанной, обаятельной… но простой. До рассказа Джаспера о том, что она видела, он даже подумать не мог, что подобные отношения ещё существуют. Она и сегодня бормотала что-то про договор и принадлежность Кашалоту. Уж явно ничего хорошего за этими словами, зная Джеймса, стоять не может.
Поразмыслив ещё мгновенье, Эдвард мрачнеет. Его тоже нужно добавить к списку тех самых «кто-то» её мучителей. Хотя бы за ту ночь…
Вряд ли Белла забыла это, но отпустить и простить, видимо, смогла. Ничуть не сомневаясь, глядя прямо и уверенно, не побоялась темноты и выбрала его. Наркобарона, черт подери, выбрала! Отвращения не вызвали ни его шрамы, ни его поведение, последнее время сравнявшееся с тем, что допустимо только для Джерри. Куда увереннее и смелее, чем может показаться, она вселяет веру во все живое.
Как по списку, его она обворожила, разочаровала, убедила, изменила, покорила – и то же самое с мальчиком, который после гибели Ирины не мог без ужаса даже смотреть на женщин. Это была их общая проблема. И это создание успешно и очень быстро её решило.
Но при всем том, что она делает для них обоих, при всем том, как ведет себя и как держится, со своими собственными страхами Белла, похоже, справляться не спешит. Она слишком сильно их боится. С легкостью расправляясь с чужими демонами, от своих она в истерике прячется у него на груди, заливаясь слезами.
Если бы дело было только в этом, он бы, наверное, смог помочь. Постепенно, конечно, не сразу, но смог.
Но ситуацию осложняет сам Кашалот, сам белобрысый ублюдок, появляясь и исчезая, дразня и пропадая. Он ведет непростую игру и прекрасно знает, как сложно выйти из неё победителем.
Если бы хоть на миг, хоть на шаг он оступился, был бы уже мертв.
И будет.
Эдвард явственно понимает, что будет, в очередной раз взглянув на Беллу. Благодарность, которую она отказывается принимать, бесспорно, должна следовать за все, что эта девушка для них с Джерри делает. Не важно, как обосновывать такое его желание. Пусть будет прихотью, если нужно.
В любом случае представить способ лучше, чем гроб с Лореном, сложно. Вполне вероятно, что кошмары прекратятся, когда будет мертва их причина.
…Белла неслышно что-то бормочет, придвинувшись ближе. Маленькие пальчики, повинуясь собственной воле, отпускают его шею, перебегая на футболку. Легонько стискивают теплую материю.
Неужели боится, что он убежит? Куда? Зачем?
- Non avere paura, viola*, - бормочет он, едва касаясь, притронувшись к её щеке, - le montagne saranno forti**.
На этот раз Эдварду кажется, что она услышала - улыбка на розовых губах самая настоящая.
Замечательно.



Джаспер сидит на кожаном диване, обернувшись к двери спиной и пересматривая какие-то листы бумаги, устроенные на своих коленях. Поджатые губы и холодящий душу взгляд подсказывают, что новости, по которым он вызвал босса в семь тридцать утра, приятными назвать никак не удастся.
- Доброе утро.
Хейл тут же оставляет прежнее занятие, поднимаясь. Отрывисто кивает.
- Здравствуйте, мистер Каллен.
Эдвард проходит дальше порога, присаживаясь на диван рядом с главой охраны. Изогнув бровь, рассматривает белые листы, предусмотрительно отвернутые от него в сторону. Машинально приглаживает рукой взлохмаченные после недавнего сна волосы.
- Что это?
- Почта на адрес квартиры, - предельно ясно отвечает телохранитель, - простите за беспокойство, но это вправду стоит увидеть поскорее.
- Что увидеть? – Эдвард хмурится, прочищая горло. Худшие из вариантов, зашифрованных в этих посланиях, проносятся перед глазами. Только-только покинув теплые объятья Беллы, проблемы – последнее, о чем ему хочется думать.
- Фотографии.
- Фотографии? - недоумение Каллена достигает наивысшей отметки. С трудом взяв себя в руки, он сохраняет на лице интерес, никак не демонстрируя истинные чувства.
Джаспер безмолвно кивает и, не дожидаясь следующих вопросов, протягивая Боссу один из листов.
Глаза мужчины распахиваются.
На некогда белой поверхности плотной бумаги во весь её размер и длину, в прекрасном качестве, какого сложно добиться даже профессиональным фотографам, запечатлена… Белла (да-да, без сомнений, именно она - локоны, черты лица, тело - не дадут ошибиться), распятая с помощью металлических наручников на непропорционально огромном для неё деревянном кресте. Каштановые волосы завитками рассыпались по обнаженным плечам, чуть-чуть, самую малость падая на плечи и прикрывая тем самым часть наготы.
На её глазах шелковая повязка, лишающая способности видеть, что происходит. И кроме этого предмета одежды ничего больше нет…
- Лорен, однако, интересную ведет игру, - замечает Хейл, прищурившись. Возле его пальцев ещё несколько листов. Тоже с Изабеллой.
- Какого?.. – скрежетнув зубами, Эдвард мгновенно переворачивает фотографию, вжимая её в кожу дивана. – Он с ума сошел? Сколько их?
- Это большая фотоссесия, судя по всему. Здесь не меньше десятка.
- Дай, - нетерпеливо протянув руку, требует мужчина. Сон улетучивается, спокойствие и тепло, оставшееся ещё с ночи – тоже.
Картинка перед глазами мало меняется.
На каждой фотографии, так или иначе, каждый раз в новой позе, но притом всегда обнаженная, изображена Белла. На большинстве фото её глаза скрыты той самой повязкой, отчего выражение лица выглядит непроницаемым. Но на одном из листков, самом последнем, привычная композиция меняется - в плохо освещенной комнате, возле лиловых обоев, девушка не одна.
Изогнувшись невообразимым образом на коленях Кашалота, сидящего тут же, она потерянно смотрит куда-то вперед, позволяя ему делать все что угодно. И Лорен, несомненно, этим пользуется. Одной из рук прижав к себе жену, он тонким, незаметным среди такого масштаба картины, лезвием, проводит тонкую полоску по её шее. Алая кровь крохотными капельками проглядывает наружу там, где острие уже прошлось.
Кашалот и Белла обнажены. Не сложно понять, во время какого процесса все это происходит…
Довершает создавшееся впечатление надпись неровным мелким почерком. Чернила немного стерлись, искажая последние буквы: «я получу все, что хочу».
Получишь…
Стиснув зубы, Эдвард как никогда убежден, что желание Кашалота сбудется. Ярость огненной вспышкой проносится по всему телу, заставляя кожу покалывать и гореть, а руки чесаться от нетерпения выполнить запланированное ещё ночью и убрать-таки с дороги это млекопитающее.
- Кто их принес? – мужчине с трудом удается сдерживаться. Стоит признать, что если бы не Джаспер, этих фотографий он бы и вовсе не увидел, но от того, что и Хейл рассматривал их, внутри становится непомерно горячо. Хочется и его прижать к стенке.
- Их опустили в конверте в сам ящик. Лица разглядеть не удалось.
- Кто-нибудь ещё это видел?
- Нет, мистер Каллен.
- Отлично.
Не говоря больше ни слова, Эдвард забирает листы, разрывая на части. Раз, два, три – длинные кусочки бумаги уже невозможно сложить в единую картинку. Дожидаться своей участи они отправляются в дальний ящик стола.
- Это все? – нетерпеливо вопрошает мужчина, останавливаясь возле дубового предмета мебели.
Сетует на время, раздражаясь больше прежнего.
Впервые за последние месяцы начинает за ним не успевать…
- Марлена сняла номер в гостинице «Замок», - минутой позже, выслушав вопрос, спокойно сообщает Джаспер. Как ни в чем не бывало. - Вчера утром она прилетела в Вольттеру.
Эдвард глубоко вздыхает, поджимая губы. Стук его пальцев становится самым громким звуком в комнате.
- Когда стало известно?
- Сегодня.
Вовремя сказал… хорошо…
- Надолго?
- До завтрашнего вечера.
Эдвард напрягается, хмурясь.
- О планах что-нибудь известно?
- Нет, но мы над этим работаем.
Выдыхает, качнув головой.
- Не нужно работать.
Джаспер терпеливо ждет пояснения. Ждать в их профессии – одно из наиболее необходимых качеств. Не перебивает, не переспрашивает. Ждет. И только.
- Устранить, - голос босса звучит в крайней степени жестко. Приговор вынесен.
- Мистер Каллен…
- К сегодняшнему вечеру, - четко выделяя последнее слово, добавляет Эдвард, не собираясь ничего обсуждать, - без единой накладки – иначе все ответят. Передо мной.
- Мистер Каллен, - упрямо продолжает Джаспер, отодвинув на задний план свои права и обязанности, - Марлена не представляет для Джерома опасности.
Такое громкое, в крайней степени бредовое заявление Эдварда ошеломляет, на какой-то миг даже перебивая желание разнести в пух и прах чертову комнату. Нужно срочно куда-то выместить злобу. Пугать Джерома и Беллу совершенно не нужно.
- Только не говори мне о её преданности, - сдерживаясь, дабы не сжать руки в кулаки, велит он. Заживление ран и так слишком затянуто. Ей не понравится новая задержка.
- Именно. Она оставила записку Изабелле, в которой…
- Записку? – в этот раз удивление выходит неподдельным, а ещё – неожиданным. Как гром среди ясного неба. О злости мужчина тут же забывает. Записка?..
Два безответных на данный момент вопроса формируются сами собой: какого черта Белла промолчала? Не видела?
- Да. В её спальне.
- И о чем записка?
Не тратя лишнего времени, Джаспер выуживает аккуратно сложенный вчетверо листок, протягивая его боссу. Раскрывая злосчастную бумагу полностью, Эдвард едва не разрывает её, как и фотографии, на части.
Читает.
Поджимает губы на словах о сожалении, скалится, обнаружив рассказ об обязательной помощи от Марлены в любом случае, какой только представится. Но апогеем становится адрес. Те самые «координаты», предложенные женщиной.
Они ему знакомы. Они убедительны. Они не меняются вот уже десять лет, а потому ошибаться Эдвард никак не может.
- Адрес Кая, - процеживает он сквозь зубы, - Рыба знает о ребенке?
Хладнокровию в бархатном голосе можно позавидовать.
- Несомненно, не знает, что он ваш.
Подобный ответ ничуть не успокаивает. Даже не глядя на уверения Хейла.
План в голове Эдварда формируется за несколько минут. Напряженно изучая взглядом деревянный пол, он выбирает из двух путей наиболее верный. Теперь уже бескомпромиссный и безжалостный. Как и полагается. Как и ожидают от Smeraldo.
- Отдашь кому следует указания убрать обоих… нет, пусть стреляют всех. В доме и возле дома – только без лишнего шума.
- Мирное население?..
- Они не сильно обеднеют, - Каллен кивает, окончательно подтверждая свои слова. Краем глаза касается не до конца задвинутой полки с разорванными фотографиями и шумно выдыхает.
- К Кашалоту тоже следует кого-нибудь отправить. Он заигрался.
В прошлый раз попытка провалилась, но в этот накладки точно не будет. Он лично проследит.
- Лорен наверняка в Вольттере.
- Тем лучше, - Эдвард пожимает плечами. Оборачивается к Джасперу, оставляя в покое стол, немного смягчая тон:
- Сегодня в девять мне нужен самолет - ориентир на Сантьяго. Если планы изменятся, я сообщу пилотам позже.
Джаспер выглядит немного удивленным.
- Во время вашего отсутствия мальчик останется под присмотром Изабеллы? – нерешительно интересуется он.
- Никто нигде не останется, - задумчиво глядя на туманную дымку, стелящуюся по темным клумбам, качает головой Эдвард. – И ты тоже. Как только мы взлетим, на четыре дня можешь быть полностью свободен.
- Вы все же решили уехать?
- Так безопаснее для Джерома.
- Верно, - примирительно соглашается Хейл, прищурившись, - я могу идти?
Получая согласие, покидает кабинет быстрым и довольно радостным шагом (несмотря на все желание скрыть это и сохранить нужное лицо).
Эдвард ещё раз выглядывает в окно. Ещё раз вздыхает.
Какая же все-таки необычайно быстрая и изменчивая жизнь: решить возникшую с советом Флинна проблему оказалось куда проще.
Только вот ведущую роль в решении изменить планы сыграл вовсе не страшный атеросклероз (неприличное слово, ей-богу), не просьба Беллы, а война в рядах обыкновенной итальянской мафии…
Banalità.



С нетерпением жду ваших комментариев!