Глава 73

У связного Виктории один глаз. Второй закрыт желтой повязкой. На яркой ткани вышито какое-то изречение. Я пытаюсь разглядеть слова, но это все равно что пытаться расслышать говорящего, стоя во время шторма на берегу моря. До моего сознания доходят только обрывки и отдельные буквы. "Но", "п", "воз". Я понимаю только одно – может быть поздно. Для кого и для чего остается тайной. Впрочем, для меня всегда поздно. Я, как обычно, делаю шаг после того, как поезд тронулся, рискуя сломать голову. И руки. И позвоночник. Раздробить все кости и превратиться в тонкий слой плоти на рельсах.

Мысль о том, что снаружи в машине сидит Джейк, не придает уверенности. Я нервничаю. Постоянно стискиваю пальцами края рукавов. Цепляюсь за ткань, как за надежную опору. Но рукава – часть пиджака. Пиджак болтается на моих плечах, а сама я словно парю в космическом нигде и всекогда.
- Зачем притащила с собой клоуна?

Одноглазый не испорчен хорошими манерами. Он прямолинеен и груб, как стальной брус. Как глыба необработанного мрамора. Если его отшлифовать, придать форму, то он станет вполне приятным собеседником. Среднего роста, жилистый, с вьющимися черными волосами и полными губами. Вероятно, кровь черного континента. Грехи то ли отцов, то ли матерей. Но плоды грехов, как и всегда, притягательны и толкают к новым отступлениям от правил. Впрочем, сейчас неподходящий момент для невинного флирта и выражения симпатии.

Я крутая. Меня ничем не пробить. Херня, конечно, но зато врать себе я научилась. На несколько секунд, как вспышкой от допинга, мое тело озаряет солнцем силы. Омывает приливом уверенности. Потом свет меркнет, волны отступают, и я остаюсь в полумраке. Выброшенной на берег акулой. Может быть, у меня есть зубы, но мне никак не извернуться для укуса. Мой враг недостижим. Мой враг не этот мужчина, мой враг – Виктория, и ее нелегко победить. Если в принципе возможно, говорю себе. Эта змея смогла обмануть мистера Садиста. Поймать, издеваться, отрезать пальцы и послать их почтой его ненормальной дочери. Вся моя крутизна рядом с ней ничего не стоит. Рядом с ней мне лучше самой встать на колени.

- Пошли. Клоун пусть ждет.
Посланец Виктории резко хватает меня за руку. Рукав пиджака задирается – от прикосновения шершавых пальцев к коже, от их грубости я вздрагиваю. Инстинктивно вырываюсь. Проиграв и разум, и душу, мой мозг все еще надеется спасти тело. Но запоздалая попытка захлебывается. С сухим треском, как будто ломаются ветки старого дерева, расходятся нитки. Железный захват на моем запястье становится только крепче. Как будто на мне защелкнули наручники. Как будто меня сдерживает холод безразличного металла, а не теплая живая плоть. Это не человек, а бездушная машина, которая вполне успешно исполняет свои обязанности.

- Убери руки, - я не кричу, но в голосе кислыми нотами лимона скользит паника. Сейчас я жалею об одном, что не надела очки, и поэтому мой взгляд, набитый страхом и мольбой под самую завязку, как детская игрушка ватой, открыт всему миру. Возможно, это последнее, о чем стоит жалеть. Но жалеть о растраченной жизни или упущенных шансах, о Луизе и своей глупости, о Рене и фальшивых друзьях все равно бесполезно. Это как мертвые семена, из них ничего не прорастает.
Собрав всю злость, я снова дергаю руку, чуть вправо и вверх, туда, где смыкаются пальцы бандита. Как учил Чарли. Выбирать самое слабое место. Зазор. Прореху в монолите. Если не получается разрушить препятствие, его можно просто обогнуть, оставить в стороне. В этот раз у меня получается. Освобожденная из плена рука горит. На коже остается широкая красная полоса. Я смотрю на нее, словно передо мной что-то необычное, а не банальное раздражение верхнего слоя эпидермиса. Что-то экзотическое или сказочное. Такое, о чем я не могла помыслить. Этот след от чужих пальцев, отпечатавшийся на моем теле, напоминает об Эдварде. Вряд ли его хватка будет прежней, потому что один палец Виктория ему точно отрезала. Хотя это и не значит, что мне будет легче вырваться.

- Я пришла сюда сама, по собственной воле и дальше тоже пойду сама. Не смей ко мне притрагиваться, мразь!
- Меня зовут Билл, и обращаться ко мне ты можешь только по имени, уясни себе это, крошка. Тебе ведь не нужны неприятности.

Последние его слова звучат как утверждение. Для нормальных людей все так и есть. Никому не нужны неприятности. Но я как-то оторвалась и успела уплыть далеко от понятия "нормальности". Вся моя жизнь стала похожа на реку, текущую между берегов, где, подобно скалам, высятся просто горы неприятностей. Проблемы на любой вкус, исходящие от разных людей. Угрозы, несчастья и просто неудачные стечения обстоятельств.

- Не думаю, что Виктории это придется по вкусу.
Связной усмехается. Его крепкие белые зубы блестят, как нитка жемчуга.

- Да ей нет до тебя дела. Ты можешь прийти самостоятельно, но никто не запрещал мне переломать тебе ноги и принести в коробке, как подарок. Госпожа хочет с тобой поговорить, а для разговора нужна лишь целая голова.

Из всей его речи я отмечаю для себя одно только слово. Госпожа. Господи, ничего себе самомнение у этой женщины. Я бы на месте Виктории провалилась сквозь землю, прибегай люди при общении со мной каждый раз к подобному обращению. Оно вышло из обращения лет сто назад, разве нет. Ну и я не имею в виду закрытые клубы для любителей цепей и плеток. Возможно, в их стенах это еще уместно, но, твою мать, в реальной-то жизни. Госпожа Виктория? Слишком помпезно. Как блюдо с избытком приправ. Как старые пропитанные пылью ковры в моем гостиничном номере. Нежизнеспособно.

Мы выходим через черный ход. Билл обходит вокруг старый седан. Неброский, залитый темно-синей краской. Напрасные усилия. Потому что на таком все равно не потеряешься в мексиканском захолустье. Нью-Джерсийские номера выглядят для местных, как красная тряпка для модницы – каждому хочется хотя бы полапать. Как ни странно, все колеса на месте и старая магнитола тоже. Она реально старая, и, вероятно, только поэтому ее никто и не спер. Честно говоря, последнее меня немного расстраивает. От пересыпанного шумом и треском музыкального сопровождения моя больная, давно забывшая, что такое сон, голова взрывается как фейерверк. Мне кажется, мои мозги выплескиваются из черепной коробки и яркими алыми бутонами расцветают на вытертой вельветовой обшивке крыши. Грохот и стоны ввинчиваются в мои мысли, оставляя в них широкие пробоины, сквозь которые внутрь беспрепятственно затекает боль. Я пытаюсь глубоко дышать. Пытаюсь не обращать внимания. Пытаюсь сосредоточиться на дороге. Но унылое однообразное асфальтовое полотно, зажатое столь же унылыми типовыми домами, не способно надолго удержать мое внимание. Взгляд каждую секунду срывается, ища ярких красок, а мысли вновь захлестывают потоки безумной музыки.
Все мои просьбы убавить звук разбиваются о гранитную стену молчания с тем же равнодушием, с каким океан разбивается о скалы. То есть океан-то кипит от ярости, но скалам совершенно по фигу. Они готовы выдержать не один такой натиск. Исчерпав доступные доводы, я затыкаю пальцами уши и начинаю громко напевать единственное, что помню – колыбельную, которую пел мне в детстве отец. Мне приходится почти выкрикивать каждое слово, и голос быстро подводит, становится хриплым и таким вязким, что застревает в горле. Билл, который до этого вел машину с точностью хирурга, соблюдая правила и останавливаясь на всех светофорах, приходит в замешательство.

- Ты с ума, что ли, сошла? - его голос похож на шипящие угли. Большой палец раз за разом со злостью вдавливает кнопку уменьшения громкости в пластиковый корпус. Так долго и резко, что по черной глянцевой поверхности бегут трещины. Я злорадно усмехаюсь. Моя улыбка становится для Билла последней каплей. Размахнувшись, он влепляет мне пощечину. От удара сводит челюсть, а зубы, как поезд, тронувшийся со станции, с лязгом трогаются куда-то вперед. Будь это мультфильм, у меня бы над головой появился хоровод из поющих птичек и золотистых искорок.

Я не даю себе времени опомниться. Вцепляюсь в лицо бандита ногтями. Чувствую, как под неистовым напором поддается плоть. Как легко расходится кожа. По моим пальцам размазывается липкая кровь.
Больше от неожиданности, чем от боли, Билл вскрикивает и, дернувшись, выпускает руль. Оставшись без управления, машина мгновенно уходит в сторону, таранит пыльным капотом выставленные около обочины мешки с мусором и влетает на тротуар. Вернув контроль над ситуацией, бандит дает по тормозам, и мое тело второй раз за несколько минут бросает к двери. Боль в ушибленных ребрах отзывается тоскливым стоном где-то в глубине, но наружу сквозь плотно сжатые губы вырывается только мой приглушенный вздох, теряющийся в визге покрышек, скрипе старого металла и ругани Билла.

- Как только госпожа закончит, я лично займусь тобой. Я попрошу, чтобы она отдала тебя в полное мое распоряжение.

Такие угрозы должны бы меня напугать. Но не пугают. Я просто не заглядываю так далеко. Для меня, можно сказать, не существует никакого будущего. Никакого после. После, наступающее вслед за беседой с Викторией, не предусмотрено. Думать о том, как поступит со мной разъяренный гангстер, все равно что беспокоиться о цвете платья перед операцией на сердце. Подбирать фасон и узор, зная, что можешь не вынырнуть из наркоза. Как по мне, это излишний оптимизм.



Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr