Когда просыпается сердце, разум словно умирает, или впадает в летаргический сон, ты уже перестаешь мыслить здраво, твое тело и мысли будто охвачены огнем, и ты не можешь ничего с этим сделать, будто на твоем месте рождается новый человек. Он опасен, ты совсем не знаешь его и даже не предполагаешь, что от него можно ожидать. Тогда простая жалость может кинуть тебя в такой водоворот чувств и эмоций, что ты просто не сможешь с ними справиться. Ты начинаешь тонуть и уже не понимаешь, где враг, а где друг и вообще, на чьей ты стороне… Это страшно, это волнующе, это поистине волшебно…

Я устало провела ладонью по лбу, стирая капельки пота, выпрямилась, разгибая затекшую спину. В немом раздражении кинула половую тряпку в ведро с водой. В этом госпитале, казалось, нескончаемое количество коридоров, палат и комнатенок с полками и пыльными стеллажами, заполненными уже никому не нужными медецинскими картами, за которыми никогда не вернутся их хозяева. Некогда нежная кожа ладоней от постоянного контакта с ледяной водой потрескалась и покраснела. Конечно, сейчас не время думать о таком пустяшном деле как руки, но мне бы очень хотелось избавиться от этого постоянно зудящего холода в ладонях, который, казалось, уже пустил в меня свои корни. Также в своих мечтах я представляла, как мои ладони снова станут гладкими и нежными, как до войны.

- Все пройдет, девочка, - ободряюще улыбнулась старушка, лежащая на кровати, невольно ставшая свидетелем моей слабости, - и это тоже…
Я устало присела на узкую койку рядом с ней, старушка была такой сухонькой, что при желании, я могла бы составить ей компанию на ее ложе, ах, как бы хотелось сейчас выспаться…
Обычно люди не заговаривали со мной, им было не до меня. Что им еще одна худая, как палка, девчонка, которая по нескольку раз в день убирает комнаты, выносит мусор и так далее, их лица, бледные, изможденные, будто были отражением лица моей несчастной матери, ведь почти каждый из них потерял кого-то из семьи. А холод и жизнь впроголодь делали свое дело – они оказывались на больничных койках.

Я прикрыла лицо ладонью. В голове билось только одно слово: «спать, спать», почти невыносимая боль, сжимающая виски словно тугим стальным обручем. Старушка, все еще зорко следящая за мной выцветшими от старости светло-серыми глазами, тихо произнесла:
- Знаешь, тут, во Франции все еще не так плохо, ведь здесь почти нет обстрелов, а еще, вы боретесь с врагами, вам, несомненно, легче, - я все еще не могла взять в толк, о чем она, - мне однажды довелось стать свидетельницей другой, не менее кровопролитной войны, только там брат шел на брата, а отец на сына… - ее глаза, словно не видели меня, она была уже где-то очень далеко, возможно, в своем прошлом, о котором она говорила.
- О чем вы, мадам? – тихо спросила я. Она погладила меня по голове теплой рукой, мне было невероятно приятно почувствовать заботу, снова представить себя ребенком.
Она засмеялась, ее смех задребезжал, но скоро она закашлялась.
- Просто я из России, милая… Наверное, ты знаешь, что немногим больше двадцати лет назад у нас случилась революция, убили нашего царя, срубив оплот государственности, запятнав руки в крови несчастных детей и наместника Бога на земле…
Я нахмурилась, пытаясь вспомнить хоть что-то из школьной программы по курсу общей истории. Определенно, я ничего не могла выудить из глубины моей памяти, зато сон, как рукой сняло, я с интересом смотрела на свою собеседницу.
- Хотя, вот, что я скажу тебе, девочка, - она снова внимательно на меня посмотрела, - даже если тебе кажется, что ночь так черна, что тьма никогда не расступиться, то знай, обычно самое темное время – перед рассветом… - она замолчала и тяжело откинулась на подушки, снова закашлявшись.
Если быть честной, я не совсем поняла то, что она хотела передать мне своей туманной фразой. Я вздохнула, пожала сухонькую руку и прошептала:
- Поправляйтесь, да хранит вас Господь…

До самого вечера мне так и не удалось присесть, я засыпала просто на ходу, до конца мой смены оставался примерно час, и я уже представляла себе как вернусь домой, порадую Софи и маму сухим пайком, который выдавали сегодня всем работникам госпиталя. Вот они обрадуются! Воспоминания о родных придавали сил, я как раз возвращалась к своим прямым обязанностям после перевязки больного, как услышала в коридоре немецкую речь. Я прижалась к стене, чтоб не обнаружить себя, совсем не хотелось встречаться с этими белобрысыми бестиями лицом к лицу. Их страшный каркающий язык был слышен повсюду, кажется, привезли несколько раненых немецких солдат. Ох, с каким бы упоением я воткнула бы им в самое их ледяное сердце один из сверкающих скальпелей наших докторов.
Сегодня было дежурство доктора Карлайла Каллена, он был одним из самых замечательных людей, которых я знала. Всегда готовый выслушать и протянуть руку помощи, открытый, бескорыстный, прямой и очень честный. Он был врачом от Бога. А еще он был очень красив, в свои неполные пятьдесят выглядел едва ли на сорок. Поджарое тело, светлые, будто выбеленный лен, волосы, серые умные глаза. В его смены всегда как-то легче работалось, он будто бы доверял мне: я не видела тех снисходительных взглядов, что обычно бросали мне вслед другие доктора, по их мнению, какую пользу может принести обычная четырнадцатилетняя девчонка? Больше вреда, ей Богу, и забот… А месье Каллен был другим: понимающим что-ли…

Доктор сухим и властным, ничего не выражавшим голосом попросил медсестер определить раненых в палаты, ему было все равно враг это или француз, он руководствовался тем, что это был человек. Я бы так не смогла, честное слово! Едва я могла представить себе, что в нашей больнице, будут оказывать помощь тем чудовищам, которые убивают наших отцов и братьев, так просто хотелось броситься за чем-нибудь острым, чтобы сделать им еще больнее, чтобы они мучились так же, как французские солдаты, проливающие свою кровь на бранных полях. Помогать им неправильно! Куда более отличная возможность помочь делу сопротивления и убить нескольких злодеев. Но доктор был непоколебим, каждая человеческая жизнь для него священна. Я не могла понять. Правда, очень хотела, но не могла…

Последними вошли два высоких эсэсовца, почти сразу я узнала их - это были те самые, с которыми нам с Софи довелось встретиться у дверей собора: высокий блондин и тот, что пониже с необычными зелеными глазами. Я не выходила из своего укрытия, наблюдая за этими двумя. Тот, кто говорил на французском, тяжело опустился на небольшую скамеечку у стены, второй смотрел на него словно свысока. Я видела, как его губы сложились в презрительную узкую полоску. Он что-то произнес на своем языке; конечно, я не поняла ни слова. Второй, будто бы не слушал его, медленно двигающимися пальцами стянул с головы фуражку и небрежно кинул ее к себе на колени. Странно, волосы у него оказались темно-рыжего оттенка, почти бронзовые, а я то думала, что они все сплошь блондины.

Не поднимая головы, он тихим голосом ответил первому, будто оправдывался. Высокий блондин вновь повысил голос и что-то пролаял. Медноволосый молодой человек, неожиданно для меня, рывком поднялся и закричал, смотря прямо в глаза своему напарнику. Блондин лишь пожал плечами и, торопясь уйти, бросил через плечо лишь пару фраз. Молодой человек снова присел на скамью, опустив голову вниз. Он был бледен и казался усталым, но я поборола в себе секундное желание подойти к нему и спросить, не нужна ли ему моя помощь. Хм, вот еще, немцам помогать! Да, никогда в жизни!

Через несколько минут из смотровой вышел доктор Каллен, на секунду задержав на молодом человеке взгляд, он будто бы подавил тяжелый вздох и тихо спросил на французском:
- Идти сможешь?
Рыжеволосый медленно поднял голову и едва уловимо кивнул. С ним что-то случилось? Меня охватило странное чувство раскаяния, что я не помогла нуждающемуся во мне человеку, возможно, ему было плохо.
Но он ведь враг, слабо протестовал голос рассудка.
Доктор помог молодому человеку встать и повел его в смотровую; я, маленькими перебежками, устремилась за ними из своего укрытия. Слегка приоткрыв дверь, смогла видеть все происходящее через маленькую щелочку.
- Садись, - строго приказал доктор, хм, немного странно, откуда он знает, что парень разговаривает по французски? Он что уже бывал здесь? Молодой человек послушно сел на узкую койку, на его лице мелькнуло странное выражение, будто смешанной боли и радости, странно…
Доктор очень аккуратно и даже заботливо снял шинель с юноши, и тут я увидела огромное багрово-красное пятно, расползшееся от плеча по рукаву серой формы.
- Давно? – так же отрывисто спросил доктор, и я снова уловила в его голосе странную горечь.
- Пару часов, - односложно ответил молодой человек, я опять поразилась музыкальности его голоса.
- Прости, но у меня нет для тебя морфия, потерпишь, если я выну пулю без анестезии? – голос доктора был еле слышен, казалось, он мучился.
- Да, - лишь тихий вздох в ответ. Но я ясно услышала в нем страх. И боль, и еще что-то неуловимое, будто доверие?
Я отвернулась, хотя я не первый месяц работаю в госпитале, я так и не смогла привыкнуть к виду крови. Когда я вижу эту алую, пахнущую солью и ржавчиной, субстанцию, то готова провалиться в ад, лишь бы удрать подальше от ее источника. Я слышала лишь сдавленный полустон, полухрип; молодой человек, по-видимому, был отчаянный. Несколько коротких мгновений какой-то возни, и я услышала:
- Ну, вот и все, - я будто увидела улыбку доктора в этих словах, - выпей это, будет легче… - вновь будто извинение?
Я снова повернулась лицом к моему наблюдательному пункту. Доктор Каллен держал в руке стакан, наполненный до краев чем-то прозрачным, спирт – подумалось мне? Молодой человек молча опрокинул стакан себе в рот, чуточку поморщившись.
- А теперь поспи немного… - доктор легко толкнул юношу на койку, - здесь тебя никто не потревожит…
Он уже было собирался выйти, как взял в свою ладонь руку молодого человека и тихо сказал:
- Каким бы это не показалось странным, но я рад, что ты здесь…
Губы рыжеволосого дрогнули в усмешке:
- Я тоже…

Я чуть было не столкнулась в дверях с доктором Калленом.
- Исабель? – его брови выразительно поползли вверх, - почему ты здесь?
Мне показалось, на его лице мелькнуло настороженное выражение, будто бы он совершил какое-то преступление. Страх? Недоверие? Боль? Стыд?
- Я всего лишь хотела сказать, что вас искали в шестой палате, - соврала я, доктор, сосредоточенно кивнул и быстрым шагом скрылся за поворотом.

Я осторожно заглянула в смотровую. Молодой человек, очень бледный, с перебинтованным плечом, лежал на койке, его глаза были закрыты, казалось, он спал. Он был совсем не типичным немцем, в его лице было что-то английское, странная сдержанность, правильный овал лица, высокие, выдающиеся скулы, прямой нос, яркая линия губ, сильная шея, мускулистая грудь, покрытая маленькими колечками завивающихся волос. Да, он был очень красив, даже слишком для врага. Необычного цвета волосы, казались мягкими на ощупь, мне очень захотелось погрузить в них свои пальцы и ощутить эту мягкость, я протянула было руку, но отдернула ее, увидев, что два огромных изумруда внимательно изучают меня.
- Ангел? – его голос был хриплым. Из моих легких, будто разом выкачали весь воздух, я тихонько ахнула и выбежала за дверь, чтобы только быть подальше от этих зеленых, почему-то так влекущих к себе, омутов.