Глава 45. Кейт. Кончено

Обязательная подготовка.
Полнейшая чушь. Обязательная подготовка – это глупость! Кого они думают обмануть этим дерьмом? Я не знаю, кто в этом больше виноват - профессора, которые придумали эту чушь, или идиоты с моей параллели, которые дали им на это причину. И им надо было ввести новое правило на моем седьмом курсе, да? Мы должны были провести эти две недели до ПАУК, учась, но семикурсники оказались настолько идиотами, что администрация не поверила, что мы распорядимся этим временем «мудро». Так что они придумали эту чушь с обязательной подготовкой, что означает, что теперь мы все обязаны каждый день с девяти до четырех проводить в Большом Зале, занимаясь «обязательной подготовкой».
Основная проблема в том, конечно, что у остальных курсов уроки еще продолжаются, что оставляет очень мало возможностей для присмотра за семикурсниками. Не говоря уже о том, что никого из учителей, конечно же, не прельщает идея няньчиться с толпой семнадцатилетних студентов весь день. Так что мы просто остаемся там сами по себе, что делает всю эту ситуацию еще более бесмысленной, чем если бы за нами приглядывал какой-нибудь профессор.
И конечно, мало кто воспользовался этим временем для учебы. Большинство пишет письма, играет в карты или спит. Единственные, кто воспринял это серьезно – равенкловцы, но это неудивительно. Даже после часов «обязательной подготовки» равенкловская общая гостиная наполнена студентами, едва шею не ломающими в попытках выучить и запомнить как можно больше информации. Пятикурсники занимаются тем же, и я часто задаюсь вопросом, когда ребята с моего Факультета хотя бы понимают, что солнце село или встало, так как они ничем кроме подготовки не занимаются.
Гриффиндорская гостиная – прямая противоположность.
Зайдя туда, вы и не поверите, что СОВ и ПАУК на носу. Единственная, кто хотя бы пытается учиться – Роуз Уизли, и она, наверное, единственная во всем факультете, кому учиться не нужно.
Я не многое знаю о пятикурсниках (исключая тот факт, что не все из них достаточно умны), но я хорошо знаю седьмой курс. И поверьте мне, многим из них следовало бы провести несколько часов в библиотеке.
Меня напрягает, что я словно превратилась в среднее между этими двумя. С одной стороны, я равенкловка не просто так. Я забочусь о своих оценках и не могу бросить все ради какой-нибудь глупой игры в Исчезающие Карты. С другой стороны, я не люблю многих с моего факультета, так как я считаю их несколько раздражающими и выпендрежными. Гриффиндорцы более веселые и расслабленные, и приятно иногда сбежать от удушающей атмосферы Равенкло во время экзаменов. Но, все же, я не делаю себе поблажек, проводя время за развлечениями с гриффиндорцами вместо занятий с учебниками. Так что я пытаюсь это совмещать.
Во время наших часов в Большом Зале я обычно сижу с Джеймсом и его друзьями. Они молодцы, потому что понимают, что ПАУК действительно для меня важны, так что обычно дают мне заниматься спокойно. Не знаю, о чем они говорят в настоящий момент, но не думаю, что много пропустила, так как все, о чем они обычно говорят – это квиддич и секс. Я не комментирую ни то, ни другое, так что, когда они пытаются втянуть меня в разговор, я лишь качаю головой и продолжаю читать. Сегодня я сконцентрировалась на Древних Рунах. У меня были небольшие проблемы с ними в этом семестре, и я не знаю потому ли, что они стали тяжелее, или потому, что я часто отвлекалась. Я пытаюсь не смешивать личную жизнь с уроками, но последние месяцы были довольно насыщенными и лихорадочными.
И то, что у меня есть парень, мало помогает.
Кстати о моем парне, я неуверена, что он даже принес с собой сегодня книги. Перед ним определенно ничего не лежит, и они с друзьями сейчас читают журнал, явно не из тех, что я захотела бы видеть. Клянусь, гриффиндорцы вобще не обращают внимания на ПАУК.

Я занята особо труднопереводимым отрывком. Кажется, что это длится вечность, но, по крайней мере, я его структуризовала. Я волновалась, что не смогу все сделать. Но кое-что из этого становится понятно, и чем дольше я над ним работаю, тем легче становится. Я так занята заданием, что не заметила, что что-то нехорошее происходит рядом, и, лишь когда я услышала, что все разговоры смолкли, я поняла, что что-то начинается. Против своей же воли я опускаю перо и поднимаю голову, чтобы взгянуть в чем дело.
И тут же жалею об этом.
– Эй! – Джеймс вспрыгнул на стол рядом со мной, прежде чем кто-то заметил. – Слушайте! – без нужды заорал он. Как только он запрыгнул на стол, весь Большой Зал замолк, так что ему совсем не нужно было просить их слушать.
Я оглянулась, чтобы увидеть реакцию остальных. Большинство смотрели с интересом, хотя несколько его друзей выглядели развесилившимися. Я лично понятия не имею, о чем он, но у меня ощущение, что все это будет не так уж хорошо.
– Кого еще здесь достало, что нам говорят, что делать? Обязательная подготовка! Что за куча дерьма! – о, прекрасно. Теперь я уверена, это хорошо не кончится. Несколько человек поддерживающе и согласно заорали, так что Джеймс продолжил. – Да кто они такие, чтобы говорить нам, что мы должны учиться?
– Они не заставят нас учиться! – это Роберт Сандуол, хаффлпаффец, неизвестен ничем, кроме склонности к идиотским шуточкам.
– Ты прав, приятель, – серьезно соглашается Джеймс. – Они не могут заставить нас учиться, и они не могут заставить нас готовиться. Кто они такие, чтобы говорить нам, как проживать свои жизни? Кто они такие, чтобы заставлять нас проходить на эти идиотские тесты, наконец?
В ответ он получил очень громкий рев одобрения. Лично мне захотелось умереть, но явно, что я в меньшинстве, вместе с теми, кто считает, что он идиот. Большая часть равенкловцев тоже смотрит на это неодобрительно, но почти все остальные в восторге от его тупости.
– Мы все сдавали эти гребаные СОВы, и что нам это дало? – громко спрашивает он. – Весь их смысл был в том, чтобы подготовить нас к ПАУК, а что нам даст ПАУК? Они думают, что заставят нас сдавать этот идиотский экзамен? Почему парочка гребаных экзаменов должна определять наше будущее? Как эта бумажка может охарактеризовать нас как личность?
– Экзамен не может этого сделать! – выкрикнул какой-то раздражающий придурок по имени Маркус.
– Да, какое отношение оценка за экзамен имеет к тому, кто мы есть? – присоединяется еще одна раздражающая идиотка по имени Бет.
– Никакого! – Джеймс взлохмачивает волосы рукой, он делает так каждый раз, когда чувствует себя «крутым». Думаю, он считает, что это привлекательно. Ладно, признаюсь, я тоже так думала. Сейчас же я думаю, что это раздражает.
– Так что ты предлагаешь? – спрашивает Эллиот, и ухмылка на его лице выдает его. Десять галеонов на то, что они это спланировали, и еще удваиваю ставку на то, что у них есть гребаный сценарий, и Брэмптон подаст голос в скором времени.
– Ну, - уверенно продолжает Джеймс. – Думаю, мы должны за себя постоять.
– И как ты предлагаешь это сделать? – Брэмптон. Конечно. Черт, я сейчас могла бы быть на двадцать галеонов богаче.
– Рад, что ты спросил, Брэмптон, – глупо улыбается Джеймс, но даже эта тупая улыбка у него получается мило. – Вот мое предложение – перестать поклоняться традициям и делать все, что они нам говорят. Они не могут нас контролировать, мы все здесь взрослые, разве нет?
Еще один согласный вопль.
– Так что я говорю, что мы скажем им взять свои экзамены и подавиться ими! – словно чтобы подчеркнуть свои слова, он достает одну из тех брошюр, что нам раздали ранее на неделе. Название гласит: «ПАУК И ТВОЕ БУДУЩЕЕ: КУДА ТЕБЕ ПОЙТИ?». Джеймс держит брошюру так, чтобы все могли увидеть, а затем медленно рвет ее прямо посередине. Большинство выкрикивают слова одобрения, а некоторые даже апплодируют. Джеймс, конечно, выглядит чертовски довольным собой. – Если мы все вместе сплотимся и откажемся сдавать эти экзамены, то они ничего не смогут с этим сделать!
Травма мозга. Я пытаюсь повторять это снова и снова, чтобы удержаться от желания схватить палочку и оторвать ему яйца заклятьем. Он ударился головой. Это просто пробитая голова. Мой парень вовсе не такой идиот на самом деле. Я не на самом деле встречаюсь с тупицей, который предложил сейчас сорвать самые важные экзамены в нашем образовании. Нет. Это не правда. Он ударился головой. Сильно.
Ну и что делает все хуже (конечно), у него столько власти и влияния на большинство наших однокурсников, что они взрываются в громком порыве согласия. Джеймс сияет и продолжает:
– Мы все откажемся сдавать эти тупые экзамены, какого черта они смогут сделать? Они не смогут лишить нас всех работы, ведь так? Конечно нет! Так что нам пора постоять за себя и сказать им, что мы не позволим, чтобы наши жизни определяли оценки за этот гребаный тест!
– Правильно, правильно! – я даже не знаю, кто это кричит, потому что я настолько в ужасе, что не могу делать что-то кроме того, чтобы смотреть на тот кошмар, что творится передо мной, абсолютно ошеломленная. Как такое возможно, что это происходит на самом деле? Что мой парень действительно настолько нахрен туп?
– ПАУК ничего не значат, – беззаботно продолжает Джеймс. Он смотрит на меня и быстро подмигивает. Наверное, предполагалось, что я должна счесть это очаровательным. Я не считаю. Но Джеймс не замечает, конечно, потому что слишком уж захвачен собой и своим планом. – Мой отец не сдавал свои ПАУК. Черт, он даже на седьмом курсе не учился!
Многие кажутся шокированными подобным известием. Я клянусь, несколько человек даже вскрикнули, когда им раскрыли такую потрясающую и шокирующую информацию. Это просто смешно, то, как они относятся к нему как к какому-то пророку или типа того, а не как к такому же тупоголовому бездельнику, как и они все.
– Ну, и что нам тогда делать? – снова этот идиот Маркус. Он выглядит как восторженный щенок, и мне ужасно хочется его ударить.
– Вот что мы сделаем, друг, – немедленно отвечает Джеймс. – Мы скажем, чтобы они взяли свои ПАУКи и подтерлись ими. Мы просто тупо откажемся их сдавать. Мы даже устроим забастовку протеста, если понадобится!
Весь зал наполнился ревом восторга и радости. Я просто безнадежно смотрела, зная, что, что бы я ни сказала, это не остановит это безумие. На другой стороне зала я вижу глаза своих софакультетников, и я знаю, что они думают. Они думают, что я в этом замешана, и теперь я буду еще большим изгоем, чем раньше. И десяти минут не пройдет после того, как мы покинем комнату, как двое или трое из них побегут жаловаться разным учителям, и уверена, меня назовут одной из тех, кто устроил беспорядки. В скором времени меня достает все это идиотство, и я отворачиваюсь к книге, решив не вмешиваться в это. Все равно никто не замечает, по крайней мере, за гриффиндорским столом. Они слишком погружены в планирование того, что, как они думают, станет одной из важнейших вех в истории Хогвартса. На секунду я задумываюсь, а не вернуться ли за свой стол, но мне не слишком хочеся выслушивать нотацию, что меня наверняка ожидает. Так что я остаюсь и пытаюсь забыть все это.
В конце концов, профессор Лонгботтом приходит нас проверить, и, само собой, он понимает, что что-то не так в ту же секунду, как входит в зал и видит полнейший хаос. Он велит Джеймсу слезть со стола, а остальным – вернуться на свои места и продолжить занятия. Джеймс останавливает его, и я знаю, что это не кончится хорошо.
Мои подозрения подтверждаются, когда он говорит:
– Расскажи нам о своем седьмом курсе.

Лонгботтом абсолютно не в курсе происходящего, и он совершенно не понимает, что Джеймс хитростью хочет подтвердить свои слова. Учитель выглядит несколько растерянным, но, когда он видит, как пристально все на него смотрят и жадно ждут его ответа, он сдается и начинает рассказывать нам историю о том, каким кошмаром был его седьмой курс, как всем заправляли Пожиратели Смерти, и как они не учили ничему кроме Темных Искусств. Он говорил, как их заставляли накладывать Непростительные на других студентов, и как их избивали, если они говорили или делали что-то, что им запрещали Пожиратели. Он рад рассказать нам эту историю, это видно, и то, что каждый студент в зале жадно ловит каждое слово, лишь подбивает его говорить дальше. Если честно, это очень интересная история, и такого никогда не писали в учебниках. Не нужно много времени, чтобы профессор Лонгботтом так завладел всеобщим вниманием, как ему не удавалось за все наши семь лет обучения здесь. Даже Джеймс выглядит заинтересованным, хотя он наверняка слышал эту историю уже миллион раз.
– А где был мой отец? – спрашивает Джеймс, и блеск в его глазах подтверждает, что он использует профессора Лонгботтома в своих интересах.
– Ну, твоего отца тут не было, – с небольшим напряжением отвечает Лонгботтом. – Он ушел, чтобы закончить это дело с хоркруксами. И ему надо было бежать. Если бы он вернулся в школу, его бы тут же поймали.
Интересно, как там было все в те дни. Мы знаем то, что пишут в учебниках, но не так часто слышишь рассказы от того, кто в этом напрямую участвовал. Моя мама уже выпустилась из школы и второй раз была замужем, когда Гарри Поттер спас мир, так что она мало что рассказывает, кроме: «О, да. Это было ужасно». А вот профессор Лонгботтом был хорошим другом родителей Джеймса и учился на том же курсе, что его отец. Но об этом так редко хоть кто-то по-настоящему рассказывает. Джеймс даже сказал, что он на самом деле не знает, что произошло, потому что все взрослые в его семье молчат о девяноста пяти процентах всего этого. Это странно. Не могу представить, как можно быть замешанным в чем-то таком великом как спасение мира и не хотеть об этом рассказать.
Профессор Лонгботтом решает, что сказал слишком многое, так что останавливается и велит нам вернуться к учебе. Он внимательно смотрит на Джеймса, словно знает, что тот задумывает что-то бунтарское, но тот лишь одаривает его этой своей тупой улыбкой, которая каким-то образом выходит совершенно невинной, и учитель на это покупается, несмотря на то, что он знает Джеймса с рождения и на него это не должно оказывать такого очаровывающего эффекта, как на остальных учителей в этой школе. Он оставляет нас, и Большой Зал погружается в гул – болтовня о предстоящей забастовке против ПАУК и обсуждение того, что рассказал Лонгботтом.
Я пытаюсь все это игнорировать и возвращаюсь к Древним Рунам.

Позже, когда нас, наконец, отпустили, я иду вместе с Джеймсом по коридору, чтобы приготовиться к ужину. Я специально долго возилась с упаковыванием своих вещей, чтобы он дождался меня без своих друзей, которые выскочили из зала в ту же секунду, как часы отбили четыре. В любом случае, он терпеливо меня дожидается и даже предлагает понести мою сумку. Я ненавижу, когда он так делает, но это обычное дело, что он превращается в идеального джентльмена, как только его друзья пропадают из поля зрения. Хотела бы, чтобы это меня беспокоило больше, чем оно есть.
– Что с тобой? – спрашивает он, и я держу голову, смотря прямо перед собой, так что мне не приходится встречаться с ним взглядом. Так намного легче злиться на него, если я не буду на него смотреть.
– Ничего, – я знаю, что голос меня предает, и слышу, что ненамеренная сжатость моего ответа получается сама по себе, без каких-либо стараний.
– Что-то не так, – тихо говорит он, и я знаю, что он делает. Он знает, что я не слишком довольна его великим планом, и он будет изо всех сил играть в глупость и невинность, пытаясь заставить меня забыть, что именно испортило мне настроение.
Это не сработает.
– Что-то не так, – я остановилась, и ему пришлось отстраниться, чтобы не врезаться в меня, – с тобой.
Он выглядит изумленным, и, похоже, он не ожидал, что я вот так просто это скажу, но ему не надо было спрашивать, если он не хочет слышать правду.
– Что я сделал?
Я закатила глаза и, наконец, посмотрела на него в твердой решимости не позволить его глазам или чему-либо еще меня отвлечь.
– О, нет, ничего, – с сарказмом ответила я. – Ты всего-навсего умудрился уговорить практически весь наш курс на забастовку против самых важных экзаменов в нашей жизни.
– Так ты злишься на меня за это?
Я не сдержалась. Я в прямом смысле топнула ногой. Как двухлетний ребенок. Но я не могу сдерживаться. Он сводит меня с ума.
– Джеймс, ты серьезно так сильно ударился головой, что теперь стал абсолютно тупым?
Мимо нас проходит группа четверокурсников, и они чуть шеи не ломают, разворачиваясь, чтобы посмотреть. Джеймс это тоже замечает, поэтому он хватает мою руку и втягивает меня в ближайший пустой класс, где мы, вероятно, поссоримся наедине. В ту же секунду, как мы скрываемся от глаз толпы из коридора, я выдергиваю руку и скрещиваю их на груди.
– Нет, – ровно говорит он, закрывая дверь и оборачиваясь. – Я не тупой, – он выглядит раздраженным, и я понимаю, что задела больное место.
Мне плевать, если и так.
– Ну, тогда ты хорошо это скрываешь!
– То, что я не хожу тут, уперевшись носом в книгу все чертово время, не значит, что я тупой.
– Что это должно означать? – требую я. – Ты хочешь меня в чем-то упрекнуть?
– С тех пор, как я вернулся из больницы, ты мне и двух слов не сказала! Каждый раз, когда я хочу провести время с тобой, ты отговариваешься учебой!
– Это не отговорка! – выкрикиваю я. – ПАУК очень важны, Джеймс. И вообще, Джеймс, это гребаная ложь, потому что я много времени провожу с тобой!
– Да, во сне!
– Ну, уж прости меня, что я устаю, потому что мне не наплевать на мое будущее, и я действительно готовлюсь к экзаменам вместо того, чтобы разрабатывать идиотские планы, как их избежать. И раз уж я была не такой страстной с тобой, то, может, подумаешь о том, как ты себя вел с тех пор, как выписался.
– Что это значит?
Я закатываю глаза:
– Ты ходил все время мрачный. И это ты не мог найти времени поговорить, потому что тебе нужно было поныть о квиддиче, будто это самая важная вещь на всей гребаной земле!
– Это так и есть!
Несколько секунд проходят в тишине, потому что не думаю, что я ожидала такого ответа. Он выглядит так, будто хочет почувствовать себя виноватым, потому что его лицо заливается неловким румянцем. Я чувствую себя идиоткой, потому что как-то уговорила себя, что я могла быть важна, а он сейчас просто признался в обратном.
– Ну что ж, отлично, – я сглатываю, чтобы вернуть себе голос, когда, наконец, снова решаю заговорить.
– Кейт…
Я качаю головой и обрываю его.
– Отлично.
Он недовольно стонет:
– Ты не понимаешь.
Я лишь качаю головой:
– Да, наверное, потому что я не могу представить, чтобы спорт был самым важным в моей жизни. Но если это так для тебя, то отлично.
– Ты не понимаешь, потому что ты умная, – продолжает он, полностью меня проигнорировав. – Ты можешь быть кем угодно, потому что ты умная, и люди будут драться за тебя, когда ты закончишь школу.
Я закатываю глаза. Сколько в нем дряни.
– Это просто дерьмо собачье! Если и есть кто-то, кто может иметь все, то это ты, и ты это знаешь.
– О да, потому что для меня это так легко, – саркастически отвечает он. – Просто произнеси имя «Поттер», и получишь все, что хочешь, да?
– Именно так!
Джеймс выглядит по-настоящему злым. Похоже, я задела больное место.
– Ты не понимаешь! – обвиняет он, и его голос опасно повышается. – Ты понятия не имеешь, какой это прессинг, постоянно жить в тени! И каждый раз, когда ты что-то получаешь, люди говорят, что ты получил это только из-за того, кто твой отец!
– О, бедный мальчик! – слова выходят куда более злобно, чем я хотела, но мне сейчас плевать. – Меня так достало, что ты вечно ходишь этой картой! Ты ведешь себя так, словно то, что у тебя есть так ужасно, в то время как стольким, стольким многим приходится намного тяжелее, чем тебе. Но ты даже не думаешь об этом, потому что ты слишком на себе зациклен, чтобы подумать о ком-то кроме себя!
– О, ты так думаешь?
– Да! – я снова хочу топнуть ногой, но сдерживаюсь. – Ты такой гребаный эгоист, Джеймс! Ты думаешь, что мир тебе что-то должен, когда ты не сделал ничего, чтобы это получить!
– Ты понятия не имеешь, каково это, – говорит он, злобно сужая глаза.
– Ты прав. Я не знаю, каково это, когда тебе все подносят на серебряном блюде, потому что не все мы родились в богатстве и знатности, когда все, что ты на хрен хочешь, все нахрен и получаешь!
– Квиддич – это все, в чем я хорош! – на этот раз он кричит. – Это единственное, где меня никто не обвинит в том, что я получил это только из-за моей фамилии!
– Тогда иди на эти идиотские просмотры! Господи, ты ведешь себя так, будто упустил единственный шанс.
Джеймс по-настоящему выглядит так, будто хочет что-то ударить.
– В ту же минуту, как я выйду на просмотр, на меня будут смотреть как на Поттера. Ты не понимаешь этого. По крайней мере, если бы они пришли сюда, они могли бы увидеть меня как часть команды, как настоящего игрока, а не просто имя!
Я снова закатываю глаза. Он просто гребаный младенец.
– Ну, иногда что-то не получается так, как ты хочешь, – горячо сказала я. – Иногда жить трудно, и с этим придется смириться.
– Ты не понимаешь, Кейт, – злобно выкрикивает он. Меня уже так достало, что он говорит, что я не понимаю; это так раздражает. – Ты не понимаешь, что мне пиздец. Когда дойдет до экзаменов, уроков и всего такого, мне пиздец. Ты не понимаешь, потому что тебе это легко дается.
– Дерьмо собачье! – теперь я зла. – Я чуть задницу не надорвала, зарабатывая эти оценки. Я не какой-то там природный гений, я нахер работала. Твоя проблема в том, что ты даже не пытался!
– Я пытался…
– Нет, ты не пытался! – пришло время указать на его же дерьмо, и я твердо решила рассказать ему все о нем. – Ты ждешь, что тебе все просто так свалится прямо в руки, и если что-то идет не по твоему плану, ты ничего не делаешь кроме того, что ноешь об этом и придумываешь идиотские планы, как этого избежать! – он расстреливает меня взглядом, но я держусь курса. – Может, ты думаешь, что сможешь избавиться от этого с помощью этой идиотской забастовки или как ты там еще это нахер зовешь, но это тебе отзовется и как следует накажет и тебя, и всех остальных, потому что реальный мир не купится на эту хрень в отличии от всех в этой школе!
– Когда это ты вдруг решила превратиться в мою мать?
– Наверное, когда ты решил вечно оставаться ребенком. Подрасти, наконец, нахер, Джеймс!
Несколько секунд висит мертвая тишина, и мы просто смотрим друг на друга. Я не знаю, между нами словно беззвучная борьба. Я только секунду сдерживаю себя, прежде чем забрать у него мою сумку.
– Значит так? – спрашивает он, когда я натягиваю ее на плечо.
Я пожимаю плечами и отворачиваюсь.
Еще одна долгая пауза, и затем я углом глаза вижу, как он качает головой:
– Ну, как бы то ни было, – вяло говорит он, а потом словно усмехается. – Как бы то нахер ни было.
Дверь громко хлопает, когда он выскакивает вон, и я даже не вздрагиваю. Как бы то ни было – это так по-Джеймсовски. Что вообще это значит? Как бы то ни было?
Ну, как бы то нахер ни было и тебе.
Господи, он меня с ума сводит. Всего несколько недель назад он звал меня замуж, конечно он был обдолбан обезболивающими в то время, но все равно. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, так ведь говорят… Не только это, он еще и сказал, что любит меня. Он никогда не говорил этого раньше и точно не говорил этого после. Но он точно сказал это один раз, и, может, я была наивной, когда думала, что он действительно имел это в виду. Определенно это я была дурой, потому что Джеймс никогда не изменится. Он всегда будет думать сначала о себе, а потом о других, и я никогда не смогу этого изменить.
Я должна быть была дурой, что думала, что это сработает.