Кажется, будто я каждый день узнаю что-то новое о Джеймсе.
Например, вчера я узнала, что он ненавидит привкус карамели. Он не против настоящей карамели, но он абсолютно против продуктов с привкусом карамели. Я этого не знала. Это одна из тех вещей, что жена должна знать о муже, и я рада, что могу сохранить это где-то в уголке своего мозга, зарезервированного для такого рода мелких деталей.

Но иногда я узнаю не такие незначительные мелочи, как любимые конфеты. Иногда я узнаю действительно важные вещи, по-настоящему глубокие, то, в чем он обычно не признается. Иногда я узнаю что-то сразу, а иногда бывает такое, что я и раньше подозревала, а теперь это вдруг вываливается, и вовсе не потому, что он этого хочет. И многое из этого все объясняет.
Например, кто знал, что Джеймс испытывает такое отвращение к своей семье? Я имею в виду, ну, да, очевидно, я всегда его знала, так что я всегда знала, что у него была эта идиотская обида на родителей, как обычно это бывает у богатеньких детей, когда их пресыщенность возвращается и ранит их, и они в итоге невероятно злятся и перекладывают вину за свою тупость на других. Но потом я увидела его семью своими глазами и поняла, что он не преувеличивал, когда говорил, что у них там абсолютно все не функционирует. Я уже начинаю думать, что его мать – настоящая сука...

Но это из тех вещей, что нельзя говорить мужчине. Или вообще кому-нибудь. Ты не можешь просто так вылезти: «Ага, ага, твоя мамуля – сука», потому что это определенно из тех ситуаций, когда это нормально, когда говоришь ты, но, если это произносит кто-то другой, это первейший грех. Но не стоит упоминать о том, что мне не показалось, что моя свежеобретенная свекровь встретила меня с распростертыми объятьями. А в отношении своего свекра я, кроме страха, ничего не испытываю.

Но Джеймс: для него это большее.
Он мужчина, понимаете. Из подтипа Мужчина-Заносчивый-Ублюдок. У него нет привычки бегать вокруг, вопя о своих чувствах и всем таком. Но иногда он просто не может сдержаться. И чем больше он говорит о своих родителях, тем больше я начинаю понимать, что весь этот гнев, вся эта обида на самом деле прикрывают настоящую боль. Хочет он это признавать или нет – не суть важно. Важно то, что он действительно чувствует боль, которую причиняют ему его родители, и я думаю, что в тот вечер все стало настолько ясно, что даже он не мог это больше игнорировать. Я говорю о том вечере, потому что я действительно думаю, что это стало моментом, когда у него пелена упала с глаз. Или, по крайней мере, ему пришлось признать очевидное. Но он не хочет это признавать. По крайней мере вслух. Он говорит, что все в порядке, и я не знаю, как заставить его раскрыться. Вот почему я зову на помощь.
И помощь эта приходит в лице Роуз Уизли.

Мы с Роуз в последнее время начали часто общаться, к неудовольствию Джеймса. Я не знаю, что он думает, может случиться, или почему он ведет себя так, будто терпеть это не может. Правда, он даже не ненавидит Роуз, во всяком случае, больше не ненавидит. Они нормально ладят, хотя, конечно, не теряют шанса устроить склоку. Они ведут себя, как шестилетки, клянусь. Как будто в ту же секунду, как они видят друг друга, вся их взрослость улетучивается. Они просто обожают издеваться друг над другом, наверное. Не знаю. Я просто не обращаю на них внимания.
Но все же. Даже если Роуз и ведет себя так, будто ненавидит Джеймса, она лучшая, к кому я могу обратиться за советом насчет его мышления. И я оказываюсь права, когда предполагаю, что у нее есть инсайдерская информация.
– Родители Джеймса – психи.
Она говорит это прямо, продолжая при этом намазывать маслом свой тост. Думаю, мое удивление явно написано на моем лице, потому что она откладывает нож и слизывает масло с пальцев.
– Я имею в виду, я их люблю, – пожимает она плечами. – Они мои крестные. Но все равно. Они психи.

Я едва ли ей что-то говорила. Все, что я рассказала, так это то, что Джеймс прикидывается, будто то, что его родители с ним не говорят, его не волнует. Но Роуз, кажется, точно знает, что происходит, еще до того, как я ей говорю. Она не выглядит удивленной, или шокированной, или что-то такое. Она просто продолжает готовить себе завтрак.
– Он даже не отвечает на их письма и все такое, – серьезно говорю я. – И его отец заглядывал пару дней назад, и Джеймс сбежал на несуществующую тренировку...
– Ну, а что точно случилось? – Роуз заканчивает готовку своего тоста и откусывает от него. – Почему он вдруг перестал разговаривать с ними.
И я ей рассказываю. Я рассказываю ей о том вечере. Я рассказываю ей все, что сказала его мать, и все, что его отец не сказал, а она просто продолжает есть тост, пить сок и молчать, пока я говорю. Когда я заканчиваю, она перекидывает волосы за плечи и хмурится.

– Его родители... – она так останавливается, что кажется, будто она серьезно обдумывает свои слова. – Его родители не слишком друг друга любят.
– Да что ты, – не понимаю, с чего она указывает на очевидное: до меня лично это дошло, когда его мать открытым текстом заявила, что вся ее жизнь – катастрофа, потому что она вышла замуж и родила детей такой молодой.
– Ну, может, это не совсем честно, – отступает Роуз. – Они любят друг друга, наверное, но у них столько проблем.
– Проблем в том смысле, что они ненавидят друг друга за то, что поженились, и ненавидят своих детей за то, что те родились? – я даже не осознавала, насколько я зла, пока это не вырвалось. Я даже не настолько их знаю, чтобы так на них злится, но, думаю, теперь я и сама начала держать на них обиду, видя последний месяц, как несчастен Джеймс. Думаю, это одна из тех бессознательных защитных реакций, когда обижают или расстраивают тех, кого ты любишь.
– Они не ненавидят своих детей, – не колеблясь, говорит Роуз. – Они, наверное, игнорировали их больше, чем надо было... Но они их не ненавидят.
– Ну, тогда им надо научиться общаться с детьми, не отталкивая их от себя и не заставляя их чувствовать корнем всех проблем на свете! – ого. Кажется, я действительно зла. Я не могу остановиться от того, чтобы сказать то, что я так давно хотела сказать Джеймсу. – Его мать – сука.
– Она не сука, – Роуз кажется оскорбленной этим заявлением, и я задумываюсь, не из той ли она категории, что и Джеймс, из людей, которым не стоит говорить такое. Ну и ладно, мне плевать. – Она действительно мне много помогала, когда я не могла идти с этим к родителям.
Я с трудом подавляю желание закатить глаза. Полагаю, что Роуз, мастерица закатывания глаз, оскорбляется, когда кто-то проделывает такое с ней. Но все же я не подслащиваю пилюлю.
– Ну, тогда тебе повезло, потому что Джеймсу она точно не помогает.

Роуз некоторое время ничего не говорит. Она несколько секунд пьет сок и наконец вздыхает.
– Я ее люблю. Но я думаю, что она из тех женщин, которым лучше быть тетками, чем матерями, – она заправляет выбившийся локон. – Она классная тетя, но не знаю, насколько она это распространяет на собственных детей, – наконец признает она.
Не распространяет. Могу заверить. Джеймс не испытывает ничего, кроме горечи, из-за того, что его мать перекладывает свою неудовлетворенность на него. И неважно, с какой стороны вы на это посмотрите, столько горечи – это опасно. И это нервирует меня, потому что Джеймс не заслуживает всего этого. Это не его вина, и он заслуживает лучшего со стороны людей, которым полагается вроде бы слепо любить его, несмотря ни на что.
– Она думает, что я охотница за деньгами.
Это я тоже произношу ни с того, ни с сего, но, похоже, сегодня мне трудно держать язык за зубами. Все, что приходит мне в голову, тут же слетает с моего языка почти одновременно. Не могу остановиться. И, наверное, мне плевать.
Но Роуз смеется над последней фразой.

– Ну, разве их можно за это винить? – спрашивает она, и я в неверии смотрю на нее. Когда она перестает хихикать, она отвечает на свой вопрос. – Она, наверное, не может представить ни единой другой причины, чтобы кто-нибудь в своем уме захотел выйти за Джеймса!
Я знаю, что я, наверное, должна оскорбиться, но я не могу сдержать смех. Она говорит это так прямо и серьезно, что ее ненависть к Джеймсу почти забавна.
– Слушай, – говорит Роуз, когда окончательно прекращает смеяться. – У Джеймса была слишком высокая планка, которую следовало достичь, и его никогда не учили, как ее правильно достигать.
Это простая фраза, и звучит она глубоко. Я не удивлена, потому что Роуз невероятно умна, и, даже несмотря на ее сарказм и вредность, обычно то, что она говорит, очень умно и глубоко. Это странно, и мне определенно понадобится время, чтобы к этому привыкнуть.
– Но что за планка? – спрашиваю я, несколько растерянная. – Он не хочет быть ни в чем похожим на отца.

Роуз лишь качает головой.
– Он не может быть, как отец, так что, конечно, он не хочет, – я просто смотрю на нее. Теперь я вообще ее не понимаю. – Джеймс и его папа – почти полные противоположности. Они не понимают друг друга, и потому оба притворяются, что им плевать.
Я не знаю, о чем она говорит. Все, что я знаю, что это звучит так, будто она пытается оправдать людей, которых минутами раньше назвала «психами». Но все же, звучит это странно знающе. Я просто не понимаю, наверное, потому что Джеймс никогда не намекал, что хочет достичь планки, заданной отцом. На самом деле, если он когда об этом и говорил, так это когда ныл, как это нечестно, что его видят только как Поттера. Он часто разыгрывал эту карту с бедным маленьким богатеньким мальчиком, но это никогда не было в том смысле, что он хочет идти по стопам отца и все такое.
– Я знаю, ты, наверное, не понимаешь, – Роуз будто читает мои мысли. – Я думаю, это одна из тех вещей, которую надо пережить, чтобы понять.
– О чем ты говоришь? Что пережить? Пережить жизнь ребенка, у которого есть все на свете, но при этом мириться с фактом, что родители не хотели бы, чтобы он рождался?
– У Джеймса не было всего на свете, – спорит Роуз. – Ни у кого из нас не было. Я знаю, все так думают, но это неправда.

Я понимаю, что Роуз, скорее всего, несколько заблуждается касательно этой темы, учитывая, что и она тоже избалованная богатенькая девочка, у которой в жизни никогда не случалось так, чтобы она не получала то, что только захочет. Я думаю, этим ребятам трудно увидеть правду, потому что Джеймс тоже этого не признает. Но это явно правда.
Но Роуз тут же продолжает, не давая мне и слова вставить.
– Мы же не выросли во дворце со слугами. У нас были довольно нормальные жизни, – она останавливается на секунду, прежде чем добавить. – Во всяком случае, до Хогвартса.
– А это какое ко всему имеет отношение? – чувствую, что мы уходим от темы, но мне хочется знать, о чем она.
Роуз уже закончила есть свой завтрак к этой минуте, и она просто пьет сок в своем стакане. Кажется, она обдумывает свои следующие слова.
– Мы не знали о наших родителях до того, как пошли в школу, – я просто смотрю на нее, потому что да что за нафиг она вообще говорит? – Я имею в виду, мы кое-что знали, но нас не растили на публике. Джеймс, Ал и Лили выросли за городом... Мы с Хьюго в маггловском районе… Единственные, кого мы знали, были члены нашей семьи, а они никогда об этом не говорили. Мы понятия не имели о том, что наши родители знамениты. И что мы сами будем знамениты, когда пойдем в школу.

Я думаю о том времени, когда впервые встретила Джеймса, и не помню никаких признаков того, что он не знал, кто и что его отец. Он всегда был наглым и заносчивым, даже когда ему было одиннадцать. Может, у Роуз несколько перекошенный взгляд на эти вещи, потому что она была точно такой же. Я почти что-то говорю, но решаю, что Роуз точно оскорбится и или врежет мне, или перестанет давать советы.
– Это многое изменило, – продолжает она. – И, думаю, многие проблемы Джеймса от этого.
– Его проблемы из-за того, что его никогда не заставляли быть ответственным, и в том, что никогда в жизни никто важный не замечал, что именно он делает или не делает, – ну простите, но не думаю, что мы должны тут сидеть и оправдывать его, пусть даже теперь я и понимаю, что во многом вина на этом лежит на окружении, в котором он вырос. Я люблю его, но даже я не буду пытаться оправдать или придать смысл его поведению.

Роуз просто пожимает плечами и откидывается назад на стуле.
– Если бы ты слышала, что его мать ему сказала... – я все еще шокирована этим. – Его родителям плевать, что он делает, им важно только то, что он предположительно разрушил все, чего они хотели. Как будто у него был выбор.
– Его родители не любят друг друга, – повторяет Роуз, и на этот раз она говорит это более вымученно. – И уже давно. Им следовало разойтись много лет назад, когда у них в первый раз был шанс. Но это не значит, что им плевать на своих детей.
– Роу...
Но она прерывает меня.
– Их легко винить, – говорит она, и я удивлена, когда слышу, как начинает дрожать ее голос. – Я знаю, потому что я долгое время винила своих родителей за все. Я все время думала, что они всегда слишком заняты и слишком озабочены собой, и я всегда обижалась, что люди ждут, что я буду такой же, как они, – она ждет насколько секунд, прежде чем продолжить, и кажется, что она немного впадает в истерику. – Я не такая, как они. Я не могу достичь и половины того, что они сделали... У меня нет судьбы изменить мир.

Я не знаю, что сказать. Я не могу ничего посоветовать, потому что у меня нет пары знаменитых родителей, которые помогли спасти мир. Я не видела своего папу с тех пор, как мне исполнилось два, а моя мама – невероятно обычная женщина, которая прожила жизнь, меняя мужей для высшего общественного статуса. Не поймите меня неверно, я люблю свою мать. Но мне от нее не перешло великое наследие, которое мне следует повторить. Для моей мамы самое величайшее мое достижение – я вышла за Поттера, ни то, что я рвала задницу за учебой ради хороших отметок, ни то, что гробилась на работе, зарабатывая себе на жизнь, ни то, что в итоге получила достаточно приличный пост. Нет, я действительно ничего не могу посоветовать людям, о чьих родителях пишут в учебниках истории, о том, как им можно хоть в чем-то с ними сравниться.
Роуз снова теребит волосы и смотрит вниз на свои колени. Она расстроена, я вижу это. Я уверена, что, говоря о родителях, она вспоминает отца, и я не хочу, чтобы она расстраивалась. На самом деле я вовсе не хотела, чтобы разговор пошел таким путем.

– Но мои родители всегда меня любили, – ни с того ни с сего говорит она, и это меня действительно удивляет. – И это было неправильно и незрело с моей стороны обвинять их во всем, потому что они поступали, как они думали, правильно. Я была просто эгоистичной и испорченной, – она поднимает глаза и смаргивает набежавшие слезы. – Вот почему я была так зла на Лили, когда она устроила всю эту тупую хрень. Потому что у них с Хьюго было полно времени посмотреть на всех нас и понять, какие мы тупые. Но она хуже нас всех, и это меня просто бесит!
– Джеймс сказал мне, что случилось у Ала, – осторожно говорю я, потому что не уверена, насколько прямой в этом смысле хочет быть Роуз. Уверена, она была в ярости, и, думаю, трудно ее за это винить. Но все же, думаю, мне хочется знать ее мнение. Джеймс был очень расстроен, когда услышал об этом, но он был больше обеспокоен, чем зол. Лили уже вернулась в школу, так что у него не было возможности поймать ее и вбить в нее немного благоразумия. Я не очень хорошо знаю Лили, но подозреваю, что большей частью Джеймс так расстраивается из-за нее потому, что видит в ней себя и тайно винит себя в том, что не был для нее хорошим примером для подражания.
– Она меня так бесит! – взрывается Роуз, и ее лицо заливается таким же красным цветом, как бывает у Джеймса. Ого, вот это странно... – Она должна была учиться на наших ошибках, но вместо этого она только еще больше проблем создает! Она просто сука!

Я знаю всю историю о том, что Лили сделала с младшим братом Роуз, так что я не удивляюсь, что она так к ней груба. Она определено очень старается защищать своих младших братьев, что неудивительно, ведь это нормальное поведение для старшего ребенка в семье. Хотя Джеймс никогда не стремился защищать своих младших. И опять же, думаю, это потому, что хоть Роуз и полагает, что их семьи совершенно одинаковые, на самом деле это не так. Роуз и ее брат кажутся куда более зрелыми и благодарными детьми, чем Поттеры, и это означает только то, что они выросли в разных условиях, и ее родители действительно сумели привить своим детям истинные ценности. И, очевидно, они не сомневаются в любви родителей к ним. Может, Роуз в прошлом и сомневалась, но теперь она увидела правду и повзрослела. Не думаю, что у Джеймса или Ала с Лили вдруг случится подобное прозрение. Наверное, поэтому у них такая враждебность по отношению друг к другу и к родителям.
– Но Джеймс, Лили, даже Ал... – Роуз на секунду хмурится. – Они как будто даже не хотят учиться. Насоздавали себе проблем, а теперь винят в этом родителей. Я с этим не согласна.
– Но разве ты не думаешь, что тут во многом их родители виноваты?
– Думаю, иногда настает момент, когда пора вырасти и начать брать ответственность на себя, – теперь она звучит невероятно здраво, и я молча смотрю на нее, когда она продолжает свое объяснение. – Да, их родители натворили много, чего не стоило. Они много нахерачили. Мои родители много нахерачили. Совершенства не бывает. Но мы больше не малые дети, так что это наш выбор, как себя вести в разных ситуациях и обстоятельствах. И не думаю, что Джеймс или другие это понимают. Думаю, им легче винить других.
– А разве их родители не должны тоже брать на себя ответственность?
Она кивает:
– Да. Должны. Но если они этого не делают, это больше не должно влиять на их детей так, потому что они больше не дети. Они теперь могут принимать свои решения, и делать свой выбор, и понимать, что то, что они не могут изменить обстоятельства, не значит, что они не могут контролировать свою реакцию на эти обстоятельства.

Я безмолвно на нее смотрю, пытаясь осознать, что она сказала.
– Ты заставляешь все это казаться таким простым.
Роуз просто пожимает плечами, и по ее губам пробегает тень усмешки.
– Ну, я долго ходила на терапию, – твердо говорит она.
Она шутит, но я не могу не спросить:
– А ты никогда не думала этим заниматься?
Она вопросительно смотрит на меня:
– Хм?
– Ну, ты уже половину курса академии целительства прошла. Не думала идти в психологи?
Она тут же напрягается и резко убирает волосы с лица.
– Я не собираюсь возвращаться, – вяло говорит она.
– Почему нет? – я знаю, что она не возвращалась после смерти отца, но не знаю, какие на это причины.
– Потому что это сейчас не важно. Мне нужно убедиться, что моя семья в порядке.
– Думаю, с твоей семьей все будет хорошо, – уверенно говорю я ей. – Твоя мама кажется потрясающе сильной.
– Она такая.
– А твои братья оба умные и образованные, – она кивает, и я чувствую в этом ее жесте гордость. – Думаю, они справятся.
Но Роуз не сдается.
– И кроме того, академия далеко от Скорпиуса.
– Это всего еще год, – говорю я ей. – А после можешь делать все, что хочешь.
– Год это долго, – пусть и довольно здравая в деле управления своим счастьем, она к тому же ужасно упряма.
Я думаю о том, что в тот вечер сказала ее тетка, и решаю об этом упомянуть:
– Ты же не хочешь в итоге обижаться.
– Обижаться на кого? – быстро спрашивает она. – На Скорпиуса? Я его люблю.
– Единственная причина, почему мать Джеймса так несчастна, в том, что у нее никогда не было карьеры, о которой она мечтала. Ты же не захочешь закончить, как она?
– Не закончу, – твердо говорит она. – Если я брошу академию, это будет мой выбор. Это не имеет отношения к другим.
– Но разве ты не хочешь помогать людям?
– Конечно, хочу, – говорит она и закатывает глаза. – Но полно и других способов им помогать.
Я же лишь качаю головой.
– Я просто думаю, что у тебя это очень хорошо получится, – честно говорю я ей. – Ты хорошо разбираешься в людях.
– Я же говорила, долго ходила на терапию.
– И разве она тебе не помогала?
Она кивает.
– Тогда почему бы тебе не помогать другим, как когда-то помогли тебе?

Она ничего не говорит. Она выглядит почти сердитой на меня, но не выплескивает этого. Полагаю, она больше зла на себя за то, что втянула себя в ситуацию, когда другим приходится ее урезонивать. У меня ощущение, что она избегала этого разговора любой ценой. Но ведь это правда. Из нее получился бы отличный психологический целитель.
На самом деле я уверена: это ее судьба.