Глава 28. Все

Рон много раз в жизни чувствовал себя бесполезным.
Когда он был ребенком, он чувствовал, что само его существование бесполезно. Тяжело расти самым младшим из сыновей и при этом не самым младшим ребенком. Это самое бесполезное место в семье. Не имело значения, что он делал, кто-то уже сделал это раньше. Неважно, делал ли он что-то плохое или хорошее, добивался успеха или проваливался, один из его братьев об этом уже позаботился. И он точно не был самым интересным в своей семье: он не был из умных, как Билл и Перси, не из забавных, как близнецы, не из спортивных, как Чарли, и он не был из очаровательных, как Джинни.
Он был совершенно средним во всем.
А среднее чаще всего бесполезно.
Не только дома он ощущал свою бесполезность. С друзьями он тоже чувствовал себя бесполезным. Трудно не чувствовать себя никуда не годным, если ты находишься между героем магического мира и самой умной девочкой, что когда-либо ходила по этой школе. Даже взрослым иногда ему тяжело было осознать, а сделал ли он на самом деле что-то такое, что могло помочь победить Волдеморта и, как это называют, «спасти мир». Он не мог вспомнить ничего особенного. Он был лишь бесполезным второстепенным персонажем.
Наверное, самыми бесполезными секундами в его жизни были те, когда он был заперт в подземелье Малфой-Мэнора, пока Гермиону пытали наверху. В эту минуту он чувствовал себя как никогда бесполезным – как никогда бессмысленным. Это было то, что ему легко было вспомнить, хоть он и пытался это подавить. Но он помнил, как там, в подземелье, пришел к осознанию, что если он не может ее спасти, то с тем же успехом может убить себя, потому что в его жизни не было смысла. Но каким бы бесполезным он не чувствовал себя потому, что не мог ничего сделать, он был абсолютно уверен, что именно в эту минуту он понял, что любит ее. Что она ему не просто нравится… а что он ее любит. И в эту минуту появилась мысль, что, может быть, в его жизни есть смысл.
Но все же он продолжал чувствовать себя бесполезным.
Он был бесполезен при рождении своих детей, и со временем лучше не становилось. Из новорожденных они становились малышами… И он был бесполезен в смене подгузников и правильном нагревании бутылочек. Малыши вырастали в детей… И он был бесполезен в помощи с их уроками и слежении за тем, чтобы они ели нужное количество фруктов и овощей. Потом дети вырастали в подростков… И в этом он точно был бесполезен. При первой же подростковой истерике Роуз, когда она наорала на родителей, говоря, как она их ненавидит и что хотела бы никогда не рождаться, он понял, что у него и надежды нет не быть бесполезным в их подростковые годы.
И теперь его сын ждал ребенка, а дочь билась на грани депрессии из-за потери своего парня… Он понял, что их взрослые годы не будут легче. На самом деле он совершенно не имел понятия, что ему с ними делать, поэтому делал все, что мог, и надеялся, что просто то, что он рядом, будет для них достаточным.
Но все же у него было ощущение, что они сочли это охрененно бесполезным.

Роуз не знала ни одну девицу из этих журналов, но и не собиралась узнавать.
В этом не было смысла, верно? Если бы она знала имена потаскух на этих фотографиях, это не дало бы ей ничего, кроме имен тех, на ком она могла сфокусировать свою ненависть. А она не хотела никого больше ненавидеть.
Она хотела ненавидеть только себя.
Она поняла, что легче направлять гнев и ненависть на одну конкретную цель. Она не была уверена, что у нее хватит душевных сил ненавидеть больше, чем она уже ненавидела. Еще немного, и она понимала, что может по-настоящему взорваться. Если честно, она вообще не была уверена в своем душевном состоянии.
На самом деле она была совершенно уверена, что точно спятила.
Она провела приличную часть своей жизни, ходя на терапию, – это уж точно знак психической нестабильности. Только когда ей было около восемнадцати, и она уже покидала Хогвартс, она смогла убедить своих родителей (и себя), что она «нормальная» и что ей больше не нужны по-идиотски дорогостоящие еженедельные встречи с психологическим целителем. Она была «в порядке», убеждала всех она, потому что в ее жизни все хорошо, вокруг нее были хорошие люди, и она поняла и приняла тот факт, что эти люди любят ее.
И все это было благодаря нему. Скорпиусу. Он любил ее, она это понимала – и ей было легче принять и любовь других людей.
Так что она была «в порядке».
Вот только она совершенно точно не была.
Определенно она была совершенно нахер сумасшедшая, и ее следовало бы запереть и никогда не выпускать. Если бы родители хоть немного о ней волновались, они немедленно увезли бы ее домой, проверили бы в больнице, заперли ее и заставили бы там остаться. Потому что только вопрос времени, когда… Что именно вопрос времени, она не знала, но знала, что это только вопрос времени.
Когда ей было пятнадцать, она верила в страсть. Когда ей было шестнадцать, она верила в доверие. В семнадцать она верила в любовь. В восемнадцать – во взаимное предназначение. А теперь в девятнадцать она верила… Во что она верила? В ложь? В ненависть? В злобу к самой себе? В провал?
Потому что именно этим словом можно описать всю ее жизнь – Провал.
Она провалилась как дочь. Провалилась как сестра. Провалилась как любимая девушка. А теперь она в одном экзамене от провала как целитель.
Это была ее вина – во всем до единого. В глубине души она знала, что заслужила всю боль, которую теперь ощущала, но от этого легче не становилось. От этого она не приближалась к пониманию того, что она совершенно не стабильна психологически и просто, нахрен, сумасшедшая.
Так что она не справлялась с этим. Она это игнорировала. Она притворялась, что это неправда.
Вместо этого она решила ненавидеть.
Но она никогда не ненавидела этих девчонок из журналов.

Скорпиус не был уверен, когда именно его жизнь превратилась в публичный спектакль.
Он не был уверен, когда все изменилось до такой степени, что он не мог пройти по улице, не получив в лицо фотовспышку. Как будто теперь все, что он делал, было достоянием общественности и тут же разносилось по всем газетам и журналам, словно он какая-то звезда. Он серьезно не считал себя звездой, так что он не понимал, почему так считают другие.
И было намного легче поймать женщин на этот псевдо-зведный статус. Он понял это очень быстро. Казалось, что он не может даже укрыться от женщин. Они постоянно искали его, и болтали с ним, и качали перед ним задницей и сиськами, трясли волосами и хихикали громче, чем ему могло бы понравиться. Он скоро понял, что большинство женщин плоские и раздражающие, по крайней мере те, который постоянно с ним заговаривали.
Но на них все равно было приятно посмотреть.
Но это было все, что он делал.
Как бы они не жаждали с ним переспать, он совершенно это игнорировал. Он решил совершенно не обращать внимания на то, что они практически стаскивали с себя трусики у всех на глазах, когда он был рядом. Он решил не думать о том, что по крайней мере по паре женщин за вечер предлагали ему отсосать. Он предпочел делать вид, что его вовсе не убивало то, что он их отвергал.
Он был мужчиной и, согласно магловским исследованиям, о которых он прочитал в каком-то журнале, был на пике своей сексуальной активности. В его девятнадцать в нем был максимальный сексуальный потенциал. И он в это верил, учитывая, как болезненно ему было столько раз говорить «нет». И если честно, он даже не понимал, зачем он это делает. Какой в этом смысл? Чего он ждал?
Роуз?
С Роуз было покончено. Он не знал, как можно любить и ненавидеть кого-то одновременно. Он не знал, как она могла так поступить с ним после всех этих лет, как она могла сказать «нет»… Он не знал, почему она не чувствовала то же, что и он, но знал, что если бы чувствовала, не сказала бы «нет». Она была самым умным человеком из всех, что он встречал, так что вряд ли она была настолько глупа, чтобы думать, что может отвергнуть его предложение и сохранить видимость нормальных отношений. Нет, она хотела это завершить, он лишь дал ей повод и оправдание.
Но все равно он не мог заставить себя быть с кем-то другим.
Может, он спятил. Или, наверное, она наложила на него заклинание, пока он не видел, – заклинание, которое заставит его навеки хранить безбрачие, если он не с ней. Если честно, она могла это сделать, она была для этого достаточно коварной и мстительной, когда хотела. Не говоря уже о том, что она вполне могла найти и применить (или даже изобрести) такое заклинание. Она была настолько талантлива.
Так что, наверное, так все и было.
Он отказывался верить в иное, потому что это означало бы признать, что он не покончил с ней и что он не хочет быть ни с кем, кроме нее. А он не хотел этого делать. Он был уверен, что она совершила самый ужасный грех, какой можно было совершить, а ему приходится за это платить.
Так что он с головой ушел в игру. Он проводил вечера в барах, напиваясь, а дни на квиддичном поле, надрывая себе задницу, чтобы стоить всей этой славы. Он хотел попасть в сборную Англии и собирался чертовски хорошо поработать, чтобы его заметили. Так что это он и делал. Работал над своей работой, пока не терял способность работать.
А по ночам отправлялся домой со слишком большим количеством алкоголя в организме и именами разных женщин в карманах, но в постель он падал один. И спал до утра, когда просыпался и начинал все снова.

Ал многое знал о своей семье.
Он знал, что его дед отдал бы свою левую руку за то, чтобы один день побыть маглом и посмотреть, как они живут и каково это, когда надо полагаться только на электричество, машины, телефоны и все такое. Он знал, что его сестра глотает больше дури, чем они с братом за всю жизнь видели и что она так хорошо скрывает эту привычку, что родители и представления о ней не имеют. Он знал, что его брат влюблен в девушку, которая не любит его, и он верно предсказал, что в итоге все закончится только хуже, и она снова разбила ему сердце. Он знал, что у его кузины Доминик есть жених по имени Джек, но в то же время она встречается с коллегой по имени Джон. Он знал, что Тедди думает, что его дети ненавидят его и что он обижается на Виктуар больше, чем это показывает, за то, что она не защищает его перед дочерьми. Он знал, что его собственная мать иногда втайне обижается на них, потому что она скучает по своей квиддичной карьере и никогда так и не сможет узнать, насколько успешной она могла бы быть. Он знал, что Лэндон разбил дорогую вазу на кухне Норы и обвинил в этом Дору, чтобы не получить.
И он знал, что Роуз спятила.
Не в забавном варианте спятила… По-настоящему, серьезно спятила.
Иногда он о ней волновался. Иногда он читал ее письма и задавался вопросом, насколько она близка к тому, чтобы сделать что-то по-настоящему ужасное. В ее письмах не было ничего кроме отчаяния, злобы и печали. Иногда он действительно о ней волновался.
Он чувствовал себя немного виноватым, правда. Он был не самым лучшим другом с тех пор, как они покинули Хогвартс. Но случилась жизнь. Случилась академия авроров… Случилась Ирландия… И их развело. Это нормально, думал он, но это все равно не подавляло чувства вины. Он спросил Элизабет, чувствует ли она то же, и она ответила, что да. Но она не думает, что это только ее вина, сказала она, потому что в последние годы у Роуз мало оставалось времени на кого-либо еще кроме Скорпиуса.
Так что неудивительно, что, когда он ушел, она тут же погрузилась в депрессию.
Он думал, что, может, ему надо кому-то сказать, может, ее родителям или своим родителям… Но он этого не сделал. Он не знал, почему. Он думал, что, может, они могли бы ей помочь. Но в то же время он думал, что они могут решить, что он преувеличивает, и не сделать ничего, а Роуз будет зла на него всю оставшуюся жизнь.
Так что он ничего не сказал.
Так что он просто жил совершенно нормальной жизнью, жалея брата, которому разбили сердце, кузена, которому приходится иметь дело с публичным скандалом из-за подростковой беременности на глазах всего мира и газет, и кузину, которая, наверное, внутренне умирает, потому что ее сердце разбито и она каждый день читает газеты, но рассматривает не истории о ее еще нерожденном племяннике, а фотографии ее бывшего парня в окружении шлюх, висящих на его шее или руке.
Но что хорошего было в этой жалости?
Это было бессмысленно, так? Но что еще он мог предложить? Он не знал. У него ничего не было. Так что он сочувствовал им и жалел их про себя.
И продолжал жить со своим секретом.

Когда Джинни было шесть, она пообещала себе, что однажды она вырастет и у нее будет красивая дочка, которая будет намного лучше, чем все эти куклы, аккуратно сложенные на ее кровати.
Дочку будет намного веселее одевать, чем кукол, с ней будет интереснее играть, чем с куклами, и она будет намного умнее кукол (например, она будет говорить). Она в этом даже не сомневалась и с того самого дня была уверена, что однажды у нее будет собственная маленькая девочка, с которой она будет делать все эти забавные девчоночьи вещи и которую будет защищать от шуток и обид старших братьев, на которых девочка будет обречена, – как младшей из семи детей и единственной дочери, ей трудно было представить, что бывают другие виды семей.
И когда ей было двадцать семь, она получила свою маленькую девочку.
Лили была красивым ребенком. Люди говорили об этом с самого дня ее рождения: о том, какая она хорошенькая и как ей повезло, что у нее такой красивый ребенок. К трем годам у нее уже были длинные шелковистые рыжие волосы до талии, и Джинни проводила часы, расчесывая их и вплетая в них ленты. Она одевала ее в платьица с оборками и миленькие туфельки и всегда защищала ее от мальчиков, которые часто задирали ее и командовали.
Но потом Лили выросла.
Лили выросла и стала еще красивее, чем когда была ребенком. Она превратилась в красивую, шикарную молодую женщину, и она слишком хорошо это понимала. Наверное, в этом была проблема. Джинни сама была довольно хорошенькой, и она тоже это знала. Когда она была подростком, у нее было несколько бойфрендов и еще больше мальчишек, которые за ней безуспешно бегали. Она из первых рук знала, что такое быть красивой девочкой-подростком, что это может привести ко многому и не всегда к хорошему. В мире, где красота равнялась власти, красивая популярная девочка-подросток может стать королевой.
И Лили стала.
Джинни это знала. Она видела по тому, как Лили говорит или ведет себя, что она привыкла, что люди ей поклоняются, и она всегда подозревала, что в школе ее дочь живет какой-то тайной двойной жизнью. Ей не нравилось думать о возможности того, что Лили могла быть Той Самой Девочкой – мерзкой и гадкой, которая пользуется людьми и выбрасывает их, когда заканчивает с ними. Той, что пользуется своей внешностью, чтобы получить, что хочет, которая использует свое тело, чтобы манипулировать мальчишками и заставлять их делать для нее все, той, что пользуется своей популярностью, чтобы превращать других девочек в своих личных рабынь.
Но она начинала понимать, что это, скорее всего, правда.
Гермиона многие годы провела, волнуясь за Роуз и задаваясь вопросом, что она сделала не так и как умудрилась стать такой хреновой матерью, что потеряла над дочерью всяческий контроль… А Джинни многие годы прожила в блаженном неведении, думая, что ее дочка, может, немного и избалованная, но все еще хорошая девочка, которую не надо слишком много воспитывать и которая никогда не устраивает проблем. Оглядываясь назад, она думала, что, может, отказывалась признавать факты потому, что если бы она раньше все поняла, то покончила бы с собой – было бы просто невозможно выносить Джеймса и Лили.
Но теперь она наконец разглядела и не знала, что делать. Лили теперь стала взрослой. Через несколько месяцев она закончит школу и будет предоставлена самой себе. Слишком поздно что-то делать, верно? Да и что она может сделать, если даже не знает, насколько далеко все это зашло? Никто не скажет. Было это в их детях – было всего несколько очень редких случаев, когда они говорили что-то важное. Они жаловались время от времени, когда были детьми, конечно, но у них было негласное правило – никогда не рассказывать о том, что важно. А сама Лили ни за что не расскажет…
Поэтому Джинни решила подольше оставаться в блаженном неведении.
Что еще она могла сделать?

Правда всплыла через две недели после того, как разнеслись новости.
Вот только Лили знала, что это не было правдой. Это было ложью. Это было ложью, которую она придумала. Это было ложью, за которую она была в ответе, и это было ложью, о которой знала только она.
Она видела, как случился взрыв, – их было несколько, кто видел. В конце концов, это же случилось посреди общей гостиной. Хьюго открыл письмо от родителей, которое он весь день носил запечатанным, потому что забыл о нем и не вспоминал, пока не открыл сумку и не увидел его между учебниками. Лили сидела в другом конце комнаты, обсуждая с Лидией и близнецами последнюю сплетню о Мишель Дженкинс и Джейке Кроссфилде. Она посмотрела на него, когда он читал, и поняла, что что-то не так. И в ее животе свернулся узел, потому что она знала, что именно.
И она была права.
Хьюго взорвался. Он в прямом смысле взорвался и тут же принялся орать и кричать на Аманду, обвиняя ее в том, что она пыталась разрушить его жизнь, и требуя ответить, как и почему она сделала такую ужасную вещь. Все тут же бросили все свои дела, и те, кто еще не был в гостиной, начали собираться из своих спален, чтобы узнать, что происходит. Аманда стояла, пригвожденная к полу, и ничего не говорила. Она просто смотрела на него, пока он кричал, что не может поверить, что она такое сделала, и молчала, когда он обозвал ее такими словами, что заставил нескольких ребят ахнуть.
А потом она заплакала.
Она не стала реветь во всю глотку и не упала на колени в рыданиях. По ее лицу потекли тихие слезы, и она просто стояла и ничего не говорила. И наконец Хьюго перестал орать и просто развернулся и убежал вверх по лестнице в свою спальню. Все уставились на Аманду, но никто не двинулся к ней, чтобы утешить ее или хоть что-то сказать. И тогда она повернулась и вышла через дверь-портрет.
Той ночью она не вернулась в свою постель.
Лили чувствовала себя виноватой. Она чувствовала себя виноватой за то, что разболтала секрет Хьюго, а еще хуже ей было из-за того, что она обвинила другого человека. Но что она могла сделать? Не было никакой возможности очистить имя Аманды, не вляпавшись самой.
Она не привыкла испытывать сожаление – она все делала только потому, что хотела это сделать. Как можно сожалеть, если ты этого хотел? Это был ее девиз по жизни. И он всегда срабатывал. Было намного легче веселиться и делать все, что хочешь, не отвлекаясь на совесть. Так жизнь намного приятнее, ну, так она думала. С Джеймсом это хорошо работало, и поэтому она повторяла за ним, как только могла. В конце концов, Джеймс жил жизнью, за которую она могла бы убить: слава, деньги, блеск и гламур. Это все, о чем она мечтала в жизни. А Джеймс не сожалел – и не слушал совесть.
Поэтому и Лили решила так же поступить.
И она ничего не сказала.
Как и Аманда.

Джеймс не понимал, почему он расстроен. Женщины – шлюхи. Они лживые, манипулирующие, коварные суки. Они пользуются людьми и плюют на то, что причиняют им боль. Все они такие – с ними хорошо потрахаться, а для всего остального бесполезны.
Ему следовало это знать.
Ему следовало знать, что не стоит ей доверять. Она уже показывала, что может причинять боль, так что он не понимал, с чего на него нашел приступ мазохизма и он вернулся к ней за новой порцией. Она расхерачила его в первый раз, так что он с самого начала должен был понимать, что и второй раз она его разхерачит.
И она это сделала.
Гребаная лживая сука.
Он вроде бы должен быть счастлив, так? Она была одинока. Она была доступна. Ее можно было забирать… И он этого хотел, верно? Конечно. Но он хотел, чтобы она бросила этого ублюдка. Он хотел, чтобы она оставила своего жениха и выбрала его. Он хотел, чтобы она выбрала.
Но она даже этого не могла.
Конечно, не могла. Потому что она лгунья. Она лгала ему, как и все остальные в его жизни. Как его родители лгали ему практически обо всем, как лгали его так называемые «друзья», которым он нравился только из-за денег, как лгали женщины, которые уверяли, что им плевать на его имя, как лгали все.
Но она не должна была лгать.
Она должна была быть той, кто любит его просто за то, кто он есть, а не за то, кто его отец. Она должна была быть той, кто будет рядом, когда он захочет быть с кем-то, не просто кого-то трахать. Она должна была быть его гребаным лучшим другом и его возлюбленной, все в одном. Он хотел жениться на ней, он хотел, чтобы у них было миллион детей (или, может, два), и он хотел провести с ней всю жизнь и состариться рядом с ней, а потом вместе с ней умереть.
Но она все это расхерачила.
Ей понадобилось заделаться гребаной проклятой лгуньей, и он не мог этого вытерпеть. В его жизни было достаточно лжецов, больше ему не было нужно.

Кейт была уверена, что ей следовало это знать.
На самом деле она и так знала. Именно поэтому она ему и соврала. Она знала, что не стоит доверять Джеймсу Поттеру. Он был лгуном, потаскуном, тем, что она ненавидела в людях. Именно поэтому она не понимала, почему вообще с ним изначально связалась. Конечно, секс с ним был лучше, чем с любым другим в ее жизни, и, конечно, быть с ним было приятно. Но кроме того? Ничего. В нем не было ничего особенного.
Он просто еще один ублюдок в этой вселенной. Или даже, наверное, хуже.
Он был хуже, потому что ему удавалось быть настолько удачливым в том, чтобы быть ублюдком. Он был из тех ублюдков, про которых легко забыть, что они ублюдки, если очень постараться. Конечно, он был очаровательным. И милым. И забавным. И он мог заставить ее забыть, что он сволочь, когда убирал волосы с ее лица, когда целовал ее в макушку, когда посреди ночи обнимал ее за талию и притягивал к себе, зарываясь лицом в ее шее и нежно шепча ей что-то, думая, что она спит.
Но неважно, каким милым бы он ни был, он все еще оставался наихудшим из ублюдков.
И ей следовало это знать.
Конечно, она знала, что это она солгала. Это она формально все это начала. Если бы она с самого начала сказала правду, ничего бы этого не случилось. Конечно, она не была уверена, что он хоть второй раз на нее бы взглянул, если бы ни думал, что она недоступна. Джеймс был из тех, кто любит вызов, так что иногда она задумывалась, а не потому ли он так решительно захотел ее вернуть, что не мог ее иметь. Она не знала, правда ли это, но то, как он взорвался и послал ее на хер в ту же секунду, как она сказала ему, что они могут быть вместе, не умеряло ее подозрений.
В этом все дело. Она мирилась с тем, что он злился на нее. У него было право злиться. В конце концов, она несколько месяцев ему лгала и сознательно вводила в заблуждение, когда он честно пытался все делать правильно. Нет, проблема была в том, как он с ней говорил. Проблема была в том, что он говорил с ней, как с какой-то псиной, и обращался с ней, как с дерьмом. Он вообще не понимает, как обращаться с женщинами не в постели.
Он был свиньей.
И это ее больше всего и нервировало.
Настоящие мужчины не называют женщин суками и не посылают их на хер или что-то в этом роде. Настоящие мужчины уважают женщин и не обращаются с ними, как с собаками. Но Джеймс этого не знал, потому что он не что иное, как шовинистическая свинья. И она это знала. Она знала это с тех пор, как ей было пятнадцать.
Так что, да, ей следовало знать.

Гермиона знала Аманду Лонгботтом с самого ее рождения.
Она пришла в больницу, сама уже сильно беременная, когда Аманде было всего несколько часов от роду, и она была завернута в розовое одеяло, у нее были светлые кудряшки и невероятно пухлые щечки. Она видела, как она росла и как она играет с ее детьми. Она обнимала ее на прощание каждое первое сентября все последние семь лет и любила приглашать ее на обед в летние каникулы.
Хьюго с Амандой были лучшими друзьями, и она подозревала, что там может быть что-то большее. Но она не ждала от них, что они что-то с этим сделают, она даже не была уверена, что они сами это замечают. Хьюго, как и его отец, был несколько туповат в этом отношении, и она видела, что Аманда слишком стеснительная и сдержанная, чтобы самой что-то начать. Некоторые могли бы сказать, что это неизбежно – начать испытывать подобные чувства друг к другу, потому что, если вы проводите столько времени с человеком противоположного пола, вы не можете не начать испытывать друг к другу чувства.
Но Гермиона знала, что это не так.
Она видела обе стороны. У нее с Гарри никогда такого не было. С первого же момента, как она встретила Гарри Поттера, она знала, что он ее друг и всегда будет ее другом, но это все, чем он будет. Она никогда к нему ничего не чувствовала, а он не чувствовал этого к ней. Это было просто, несмотря на все те слухи, что ходили про них, когда они были подростками, – они были друзьями. Хьюго и Аманда были друзьями, но тут могло быть что-то большее. Они были не такими, как они с Роном. Они с Роном были склонны к взрывным отношениям с первого же дня встречи. Когда они друг с другом говорили, легко было подумать, что они ссорятся, громко и у всех на глазах. Но она всегда знала. Ну, по крайней мере, она знала довольно долгое время. Она не была уверена, что у Хьюго с Амандой было то же, но у нее были подозрения.
Но все равно, даже если они и не нравились втайне друг другу, они были лучшими друзьями.
Вот почему она не могла поверить новостям, свалившимся на нее в среду.
Рон был в бешенстве, конечно, она другого и не ждала. Она сама была зла, но скорее была потрясена, чем жаждала мести. Рон немедленно отправился в «Дырявый Котел» и потребовал, чтобы Ханна вызвала Невилла к нему. И случилась ужасная ссора, и она стояла и молча смотрела, как Рон и Невилл кричат друг на друга и обвиняют друг друга во лжи. И позже тем же вечером она написала письмо Хьюго, решив, что он имеет право знать правду. В конце концов, он больше не был ребенком, и, возможно, пришло время перестать укрывать его от жестокой правды жизни.
Одной из этих правд является то, что друзья иногда на самом деле тебе вовсе не друзья.
Она была уверена, что это разобьет ему сердце, но она была рада, что могла сказать ему правду прежде, чем он разовьет чувства к девочке, которая его предала.
У нее было ощущение, что все было бы гораздо хуже, если бы они были больше, чем друзья.

Одним из самых ранних воспоминаний Хьюго был шестой день рождения Роуз.
Ему было четыре, и в этом возрасте было трудно полностью понять, что это праздник Роуз, а не его. И все же он был счастлив, когда люди заполнили их дом и двор, все они смеялись и были в хорошем настроении. Тут были сотни детей, и в четыре года он еще не знал до конца, кто ему родственник, а кто нет. В основном он знал, что Роуз – его сестра, и на этом все. В то время он не понимал, что такое кузены, поэтому все остальные были друзьями.
И Лили была его лучшим другом.
Он всегда удивлялся, почему Лили не может быть его сестрой, почему ему досталась Роуз, которая всегда такая злая, гадкая, вечно им командует и даже может его ударить или толкнуть. Лили никогда такого не делала. Лили его обнимала и играла с ним, никогда его не обзывала и не жаловалась на него, ничего подобного. И Хьюго несколько раз спрашивал маму, тетю Джинни, даже бабушку, нельзя ли ему поменять Роуз на Лили. Все, что он получал в ответ, – смех и взъерошивание волос.
После обеда в день рождения Роуз Лили не было рядом. Он знал, что она где-то здесь, потому что видел, как она пришла со своими родителями и Джеймсом с Алом. Ал сразу убежал искать Роуз, а Джеймс закатывал глаза и бормотал что-то про вечеринки для малышей, и его мама на него так посмотрела, что любой нормальный ребенок испугался бы, но, конечно, Джеймс не был нормальным, и Хьюго был уверен, что он никогда не боялся своих родителей (и вообще никого) ни разу в своей жизни. Лили подбежала к нему и обняла, но потом сказала, что хочет писать и убежала в туалет. И он больше ее не видел.
Он провел некоторое время на вечеринке с другими гостями и немного поиграл с Лорканом и Лисандером, про которых всегда думал, что они классные. Он не мог их различить, но это было неважно. Они были больше него, и у них всегда были интересные истории, поэтому Хьюго с ними всегда было классно. Но наконец он начал задумываться о Лили, поэтому он спросил их, не видели ли они ее. Один из близнецов сказал, что видел, как она шла наверх, и Хьюго поскорее помчался на второй этаж, чтобы ее найти.
Она была в комнате Роуз, и за одно это ее могли убить. Хьюго мог себе представить, что, если бы Роуз была наверху, она бы ударила ее несколько раз, а потом побежала бы вниз жаловаться, что та трогала ее вещи без разрешения. К счастью, Роуз была отвлечена гостями и подарками на заднем дворе, так что пока Лили была в безопасности. Но он все равно знал, что ей нельзя быть здесь, и он собирался ей сказать, когда заметил, что она не одна. Там была и Аманда, и они смеялись и играли с одеждой Роуз, которая была для них слишком велика и смешно смотрелась, по мнению Хьюго. Похоже, они не заметили его, как он стоял на пороге и смотрел на них.
И он видел, как Лили взвизгнула от восторга, глядя на Аманду, которая крутилась в новом летнем платье Роуз, которое, как знал Хьюго, Роуз еще ни разу не надевала. Она выглядела, как принцесса, радостно сказала Лили – принцесса Аманда. И Лили была принцессой, решили они – принцесса Лили. Но следующие слова расстроили Хьюго, и их произнесла Лили.
– Мы как сестры! – Аманда засмеялась и радостно кивнула, и Лили обхватила ее руками и крепко обняла. – И ты мой лучший друг навсегда!
И Хьюго решил ненавидеть Аманду. За то, что она лучший друг Лили навсегда и что она ей сестра.
И когда он в миллионный раз перечитывал мамино письмо и читал правду о том, кто предал его и разболтал его секрет газетам, он решил, что, наверное, было лучше держаться клятвы, что он дал в четыре года.
Если бы он продолжал ее ненавидеть, ничего бы этого не случилось.

Гарри привык к тому, что случается неожиданное.
Когда он родился, был уверен он, его младенческий разум вовсе не ожидал, что его родители умрут и оставят его сиротой. Он был уверен, что не ожидал, что окажется у своих дяди и тети, которые ненавидели и презирали его. Он не помнил, чтобы он этого не ожидал, но все же был в этом уверен.
Ребенком он не ожидал, что над ним будут смеяться из-за поношенной одежды и из-за того, что он самый маленький по росту в начальной школе. Он не ожидал, что его будут бить и всем будет наплевать. Но спустя недолгое время он смирился с реальностью и научился с ней справляться.
Он точно не ожидал получить на свой одиннадцатый день рождения письмо, приглашающее его в волшебный мир, о котором он даже не знал. И даже получив письмо, он не ожидал, что его тетя и дядя сдадутся и отпустят его (хотя он полагал, что за это следует поблагодарить одного полувеликана). Он не ожидал встретить в Хогвартсе друзей, больше того, лучших друзей, которые в итоге станут его семьей. Он не ожидал многого, что случилось в Хогвартсе, от трехголовой собаки до темного мага-садиста, целью жизни которого было его убить. Он не ожидал дожить до своего восемнадцатого дня рожденья.
Но он дожил.
Он не ожидал, что влюбится в сестру лучшего друга, и, когда сделал это, точно не ожидал, что она полюбит его в ответ. Он не ожидал, что ребенок навсегда изменит их жизни, неожиданно разрушит все их планы. Он не знал, что возможно так любить другого человека, как он любил своего малыша, и он не ожидал все тех чувств и эмоций, которые он в нем вызвал.
Он не ожидал так успешно справиться со своей работой, не ожидал, что получит самую высокую должность. Не ожидал, что все будет легко, но он и не ожидал, какой это вызовет стресс. Он не ожидал, что его брак едва не разрушится несколько раз, и, если бы ожидал, он не был уверен, что принял бы те же решения, что раньше.
Он никогда не ожидал и половины того, что делали его дети. Он не ожидал, что они полностью будут от него отличаться. Он не ожидал, во сколько проблем они влипнут, сколько проблем вызовут и сколько проблем ухудшат. Он не ожидал, что будет заботиться о них и в то же время быть настолько от них отчужденным. Он все еще не знал, чего от них ожидать, и они почти каждый день продолжали его поражать.
Но в основном он никогда не ожидал, что его ждет столько потерь.
Он не ожидал, что будет видеть, как умирают люди – люди, которых он любил, которыми восхищался, которых уважал. Он не ожидал, что узнает, что у него есть крестный, и что он потеряет его два года спустя. Он не ожидал, что потеряет все, что связывало его с родителями, каждого, кто знал их и был им другом. Он не ожидал, что его сокурсник умрет у него на глазах просто потому, что оказался в неправильное время в неправильном месте. Он не ожидал, что потеряет своего первого и единственного питомца, не ожидал, что потеряет людей, которые должны были его учить и защищать. Он не ожидал, что увидит смерть самого могущественного мага из всех, что он встречал, что увидит, как он умрет. Он не ожидал, что увидит, как умрет человек, которого он ненавидел, и в следующую минуту узнает о нем разрывающую сердце правду. Он не ожидал увидеть вокруг себя тела своих друзей и одноклассников.
Никто этого никогда не ждет.
Но из всего того, что он не ожидал, одно выделялось особенно. В ту же секунду, как это случилось, он знал, что это будет преследовать его всю жизнь.
Никогда за все эти годы он не ожидал отправиться со своим другом по рутинным делам, чтобы прийти позже вечером домой и сказать своему другому лучшему другу, что ее муж никогда не вернется домой.
Что он погиб.
Этого он никогда не ожидал.