Ты не узнаешь, как тебя люблю я,
Ты не узнаешь, как болит душа.
Слушай, хочешь, я открою тайну?
Обещай не выдавать.
Дай-ка, я шепну тебе на ушко,
Ты давно ждала, так слушай:
«Я влюблён в тебя».

(«Do You Want to Know a Secret», «The Beatles»)

Котёнок беззаботно дрых, свернувшись клубком в раковине туалетного столика, а Гермиона обречённо пялилась на отражение в зеркале.

«Во что одеться человеку, который собирается остричь волосы бывшему Пожирателю Смерти да ещё и без его ведома?

Почему, ну, почему я вписала эту безумную задачу в список?! В сущности говоря, мне и дела нет до того, какой длины волосы у Люциуса Малфоя! Это была просто шутка, полёт фантазии, всплеск воображения, при одной мысли о котором становилось смешно! Я ведь даже предположить не могла, что кроме Гарри и Рона кто-то ещё увидит этот чёртов список! Кроме того, я бы в жизни не подумала, что у меня есть хоть малейший шанс осуществить все перечисленные желания! Если бы я на это надеялась, то никогда не потратила бы этот пункт на такое бессмысленное желание, как «остричь волосы Люциусу Малфою!»

Нахмурившись, Гермиона огорчённо похлопала подушечками пальцев по тёмным кругам под припухшими глазами. Когда Тео ушёл, она ещё немного поплакала, а остаток ночи провела без сна, переживая и сожалея о сегодняшней «миссии». Война окончилась, и её контакты с Люциусом Малфоем свелись к минимуму, а лучше сказать, совсем прекратились. Выйдя из Азкабана после нескольких лет заключения, Люциус превратился в добровольного отшельника, практически не покидающего родовое поместье.

Поместье. Вот ещё одна причина того, что сегодня утром Гермиона чувствовала себя очень неуютно. Она потянулась к котёнку, чтобы погладить его пушистую мягкую шерстку, и подумала о том, что стрижка, несомненно, должна состояться в Малфой-Мэноре. В том месте, где она побывала всего только раз — во время войны. В месте, которое она хотела бы никогда больше не видеть — именно из-за того, что случилось с ней во время войны.

Подхватив котёнка из раковины (и разбудив при этом), Гермиона поднесла его к лицу и, глядя на маленькую мордашку с яркими зелёными глазами, спросила:

— Ну, скажи мне, вот кто в здравом уме, имея в запасе всего шесть месяцев жизни, захочет отправиться в Малфой-Мэнор стричь волосы Люциусу Малфою?

— Снова разговариваешь сама с собой, Грейнджер? Ты в курсе, что это первый признак старческого маразма?

Подпрыгнув от неожиданности, Гермиона обернулась с открытым ртом и выронила котёнка на пол. Тот шмыгнул у неожиданного гостя между ног и унёсся куда-то, задрав хвост трубой. Драко, проводив его взглядом, проворчал:

— Ого… У тебя большие проблемы. Тео ведь предупреждал: НИКАКИХ животных.

— Ты напугал меня.

Всё ещё оторопело прижимая руку к груди, Гермиона напряжённо раздумывала, расслышал ли он среди её бормотания слова «всего шесть месяцев жизни». Скорей всего — нет, иначе не стоял бы рядом так невозмутимо. И уж точно не промолчал бы.

— Как ты вошёл в квартиру?

— Тео сказал, что ты не меняла охранные заклинания. А ещё он сказал, что побывал здесь прошлой ночью.

— Хм! — Гермиона сложила руки на груди, невольно отгораживаясь от его завуалированных подозрений. — Тогда мистер Нотт должен был сказать тебе и о том, что побывал здесь прошлой ночью для того, чтобы вручить мне котёнка, которого сам же ранее и запрещал завести.

— Плохая девочка… Так бессовестно врёшь и даже не краснеешь. Раньше была такой честной и правильной, а теперь лжёшь на каждом шагу, словно отпетая слизеринка. Думаю, такой ты мне ещё больше нравишься, — он обнял её за плечи и заявил: — Обещаю, за эти полгода мы окончательно тебя развратим и испортим. Ну что, ты готова идти?

Аккуратно убрав его руку, Гермиона ответила:

— Я не лгу. Тео и Маркус подарили мне котёнка на новоселье. Тео даже дал ему имя, хотя я не собираюсь называть его этой ужасной кличкой.

— Кстати, куда делся этот мелкий мудила? — Драко оглянулся вокруг.

— Ой, Тео пришёл с тобой? — всполошилась Гермиона, тоже осматриваясь.

Когда она почувствовала, что её хлопают по плечу, и обернулась, то увидела удивлённое, но довольное лицо Малфоя.

— Я имел в виду котёнка, дорогуша Грейнджер, и мне придётся приложить все силы, чтобы не рассказать Тео, что для тебя он всего лишь мелкий мудак.

Гермиона невольно улыбнулась своей искренней и простодушной ошибке, но тут же забыв о ней, пошла искать котёнка. Тот нашёлся в гостиной — катался с боку на бок под столом и стоящими рядом стульями, забавляясь с игрушечной мышью, которую Гермиона купила утром (она всё-таки успела сходить в магазин за всем необходимым). Наклонившись и вытащив маленького негодника, она представила его Малфою.

— Господин Малфой, могу я вам представить господина Данте?

Драко двумя пальцами пожал котёнку переднюю лапку.

— Привет, маленький чертёнок. Очаровательный какой, — взяв зверька на руки, он внимательно его осмотрел и вынес решение: — Он не похож на Данте. Думаю, я назову его Нерон.

— Вот ещё! Заведи своего и называй как хочешь, — Гермиона закатила глаза, отобрала кота у вредного слизеринца и положила его на диван. — Ну, так что? Может, пойдём уже?

— Не терпится, да? — он подмигнул и ухмыльнулся.

Никогда в жизни она бы не подумала, что кому-то удастся совершить то, что они собирались сделать сегодня. А ещё она никогда не сможет понять, как маленький испорченный, избалованный подхалим, которым Драко был в школе, смог превратиться в такого очаровательного, воспитанного и жизнерадостного мужчину.

— Слушай, Малфой… Что касается сегодняшнего плана… Ты не мог бы… помочь мне с реализацией какого-нибудь другого пункта?.. А я тогда отменю стрижку Люциуса Малфоя и смогу добавить что-нибудь не настолько глупое, а? Я имею в виду… это так нелепо… и это же не предсмертное желание… то есть, я хочу сказать, это не самое заветное желание… И я могла бы придумать что-нибудь поинтересней…

Драко подошёл ближе.

— Ах, дорогая Грейнджер, конечно, ты могла бы, но… Теперь уже слишком поздно. Всё устроено согласно тщательно разработанному мной плану. Колёсики закрутились, и их не остановить. Ты в самой гуще событий… А теперь будь послушной маленькой ведьмой, возьми меня за руку, и я отправлю нас в место назначения.

Он протянул руку, и Гермиона буквально отшатнулась, словно от Малфоя смердело, или он был носителем проказы. Не зная, что и подумать, он склонил голову чуть на бок и спросил:

— Что с тобой? Я никогда не видел тебя такой… Чёрт!.. Что же это за слово такое?.. Никак не могу вспомнить… Ах, да!.. Трусихой!

— ТРУСИХОЙ?! — она взвизгнула от негодования.

— Ага, — он улыбнулся. — Так говорят, когда видят перед собой трусливого человека. Но если хочешь, я могу использовать другое слово. Ты же любишь громкие слова. Как насчет… «малодушная»? Слышала о таком когда-нибудь? Я правильно произнёс? Могу и попроще что-нибудь вспомнить, попонятней. Ты же обыкновенная девчонка-грязнокровка и должна знать эти слова: безвольная, мягкотелая, робкая, боязливая, нервная, трусливая, испуганная…

Не в силах больше терпеть это издевательство, она прервала поток отвратительных слов, зажав его рот рукой.

— НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ГРЯЗНОКРОВКОЙ, МАЛФОЙ! И Я НЕ ТРУСИХА! — она почти кричала, по-прежнему затыкая его рот ладонью. — Я никогда ничего не боялась! Как ты смеешь упрекать меня тем, что мне может быть страшно! Ты и понятия не имеешь, с чем мне пришлось столкнуться в жизни! Понятия не имеешь, насколько храброй мне пришлось себя показать, и как молода я была, когда пришлось на деле доказывать эту храбрость! Ты понятия не имеешь о тех вещах, которые я должна была совершить, глядя страху в лицо, и что мне ещё придётся закончить! ДА Я КАЖДЫЙ ДЕНЬ СВОЕЙ КОРОТКОЙ ЖИЗНИ СТАЛКИВАЮСЬ СО СТРАХОМ!

Пока кричала, Гермиона теснила его всё дальше, а когда умолкла, заметила, что вплотную прижала Малфоя к стене у входной двери. Ладонью она всё ещё зажимала ему рот, а высоко и часто вздымающаяся от крика грудь была тесно прижата к его. На самом деле она подошла так близко, что в запале даже не заметила, что он обнял её обеими руками за талию.

Придя в себя, она закончила тише, но от этого не менее решительно:

— Так что не смей обвинять меня в трусости. Никогда.

Она даже не чувствовала, что по щеке скользит слеза, до тех пор, пока Драко не смахнул её пальцем. Тогда Гермиона отняла руку ото рта и без сил опёрлась о его грудь. Она рвано выдохнула, когда тёплая ладонь мягко обняла её затылок, привлекая голову к его груди, но расслабилась в объятьях и вздохнула снова уже спокойней.

Левой рукой рисуя круги на тонкой спине, а правой поглаживая её волосы, Малфой тихо прошептал:

— Нет ничего плохого в том, чтобы признать, что ты иногда боишься, милая Грейнджер. Всем нам рано или поздно бывает страшно. Уверяю тебя, никому даже в голову не придёт осудить тебя за такое откровение.

Ей стало так хорошо и спокойно в его объятьях и одновременно так легко от того, что она наконец-то призналась в своём страхе, пусть и не раскрывая его причин. Заглянув в спокойные серые глаза, она кивнула. Просто кивнула, зная: Драко поймет, что она имела в виду, когда кивала.

И он действительно понял. Малфой отнял руку от затылка, приложил к её щеке и, наклонившись, поцеловал Гермиону в лоб. Постоял немного, не отрывая губ, а потом отодвинулся и посмотрел в карие глаза, в которых плескались невыплаканные слёзы. Он чувствовал, что переполнен целым шквалом непривычных эмоций, которые вот-вот разрушат его доспехи циника и нахала. Он не был уверен, но скорей всего это было что-то вроде почитания или восхищения и, конечно, уважение.

Тем не менее её груди были прижаты к его груди, её бёдра – к его, а лицо обращено к нему как раз под нужным углом… И она пахла так сладко… Драко томился желанием снять с неё сейчас всю одежду и вылизать каждый дюйм её тела, попробовать её на вкус. Он желал её больше, чем вообще какую-либо другую женщину в своей жизни. Вновь обретенное уважение и восхищение боролись с желанием, похотью и новым странным непонятным ему пока чувством, которое он испытывал к ней.

Что это было за безымянное чувство? Была ли это любовь? Конечно, нет. Он точно знал это. Всё было гораздо сложней.

А значит, он не мог сейчас сделать то, к чему так стремился: жадно впиться в её припухшие влажные губы, а затем бросить на пол и заняться безумной, страстной любовью. Драко не мог воспользоваться ситуацией, потому что Грейнджер пришла в его объятия в минуту грусти, момент слабости, момент страха. Даже Драко Малфой не был таким подлецом, чтобы воспользоваться её уязвимым состоянием.

«Когда-нибудь всё будет по-другому, и я смогу, но не сейчас».

Прямо сейчас он собирался дизаппарировать с ней, потому что Гермиона не была трусихой, а он не собирался помогать ей лишать отца волос. Вместо этого, Драко хотел показать ей кое-что, в чём сам боялся признаться.

Гермиона не успела даже до конца осознать, что происходит аппарация, как они уже прибыли в место назначения. Она подалась из рук Малфоя и огляделась. Они стояли посреди большой светлой студии, размещавшейся на чердаке или, возможно, на верхнем этаже бывшего складского здания, скорей всего в маггловском Лондоне.

Не говоря ни слова, Драко просто наблюдал, как Гермиона осматривалась, двигаясь по помещению и легко касаясь вещей, а некоторые внимательно рассматривая. Наконец она спросила:

— Где мы?

— В моей студии.

— Что?

— Это арт-студия, — выдохнул Малфой и повторил: — Моя студия. Место, куда я прихожу рисовать. Когда ребята думают, что я занимаюсь своими делами, или считают, что я снова бездельничаю, я провожу время здесь.

— Ты рисуешь? — Гермиона подошла к нему.

Драко кивнул, и она словно очнулась: сразу же заметила, что всё свободное пространство заставлено холстами разных размеров. Они подпирали стены, лежали аккуратными штабелями и висели в рамках. В центре комнаты стоял большой мольберт с приставленным деревянным столом и деревянным же табуретом напротив.

Подойдя к мольберту ближе, Гермиона заметила, что на нём громоздится большой холст, занавешенный тканью. Прикусив нижнюю губу, она стащила тряпку, отшвырнув её на пол, и, открыв рот, уставилась на картину.

Потом она захохотала. Неудержимо. А Драко расплылся в широкой искренней улыбке.

На деревянном мольберте стоял почти завершённый портрет безволосого Люциуса Малфоя (исполненный видимо маггловскими красками, потому что картина не двигалась). В том месте, где следовало быть волосам, не было ничего, кроме чистого холста.

Обернувшись к Драко с ещё цветущей на лице улыбкой, она сказала:

— Это гениально.

Десять минут спустя они уже стояли перед мольбертом в фартуках, которые повязали друг другу, чтобы не испортить одежду. Драко смешал на палитре краски и протянул гостье кисть.

Неуверенно держа её в руке и глядя на портрет с некоторой опаской, Гермиона сказала:

— Я только всё испорчу. Я ведь не умею рисовать.

— Во-первых, ничего ты не испортишь. Я её нарисовал как своего рода забаву, шутку. А когда решил помочь тебе с четырнадцатым пунктом списка, просто убрал с картины волосы с помощью волшебства. Так что даже если ты и напортачишь, всегда можно стереть неправильный рисунок магией и начать снова.

Гермиона обернулась, и Драко продолжил.

— Вот в чем прелесть и магии, и живописи, Грейнджер дорогая. В магии ты не можешь совершить ошибку. Верней, допустимо совершить сколько угодно, но любую из них можно исправить. Сам человек может исправить. А в живописи ещё проще — если что-то нельзя исправить с помощью магии, то дефект можно просто закрасить. Так что расслабься.

Малфой подтолкнул её ближе к холсту, встал за спиной и поднял её правую руку.

— Знаешь… Ты всё-таки ошибаешься, — сказала она, касаясь кистью картины.

— В чём именно? — он придержал её руку своей и помог сделать первый робкий мазок краски.

— Магия не в силах исправить все ошибки, — тоскливо сказала Гермиона, добавив про себя:

«Если бы это было так, я не стояла бы сегодня здесь, потому что мне не нужно было бы выполнять пункты списка».

Помолчав, он ответил:

— Но живопись может.

Гермиона так не думала, но спорить не стала. Она чувствовала, как сильная грудь Драко прижимается к её спине. Правой рукой направляя её ладонь с кистью, левой он придерживал Гермиону за талию. Большинство людей, увидев эту идиллию, посчитали бы, что такая близость не может быть наполнена ничем иным, кроме как сексуальным влечением. Но Гермиона сейчас ощущала что-то подобное святому причастию, какую-то незримую неразрывную связь с этим стоящим рядом мужчиной и его тайной, приобщение к этому месту, комнате, холсту, кисти. Поток солнечного света, падая из высокого окна на то место, где они стояли, словно омывал их тела и души от прошлых грехов. Казалось, какие-то высшие силы обратили внимание на эту пару, подсказывая, что наступил её звёздный час.

Потому что первое из списка предсмертных желаний было выполнено, и Гермиона поняла это только сейчас.

Они продолжали «творить» в полной тишине, наполненной каким-то светлым торжеством. Конечно, рисовал всё-таки Малфой, твёрдо направляя её руку и только делая вид, что помогает ей, но Гермиона по-прежнему чувствовала покой и удовлетворение. Теперь и она поняла, что Драко имел в виду, когда говорил, что «живопись может исправить любую ошибку». На самом деле, исправлению поддавалось далеко не всё, но именно сейчас Гермиона ощущала себя практически всесильной.

В итоге полотно было закончено, и они некоторое время стояли рядом и лицезрели получившийся «шедевр». Затем, не сговариваясь, взглянули друг на друга и расхохотались, потому что смотреть на ярко-розовый ирокез, торчащий на макушке у Люциуса Малфоя, без смеха было нельзя.

Захлёбываясь смехом, они тянули друг друга за руки, сталкивались телами, дергающимися в конвульсиях, кружили по комнате в безумном танце, пока не повалились без сил на диван, что стоял в дальнем углу чердака. Они лежали, постепенно успокаиваясь, а когда даже хихиканье стихло, Гермиона, держась за бок, простонала:

— Кому-нибудь известно, что ты рисуешь? Друзьям или семье?

Драко помотал головой и уставился в потолок.

— Нет.

— Почему? У тебя отлично получается.

— Я боюсь признаться.

Даже теперь, увидев его совсем с неожиданной стороны, Гермиона в очередной раз была поражена этим человеком.

«Драко Малфой признался, что боится! То есть, конечно, я могла ПРЕДПОЛАГАТЬ, что он, как и любой человек, боится и, может быть, даже многого боится, но чтобы он сам ПРИЗНАЛСЯ в этом! Мир сошёл с ума!»

Желая подбодрить, Гермиона положила руку ему на бедро.

— Но ты действительно прекрасно рисуешь.

Драко поднялся и сел, опёршись локтями о колени.

— Я пользуюсь маггловскими красками. Все мои картины написаны ими. Этого никто не поймет — ни мои родители, ни мои друзья.

Гермиона понимающе кивнула.

— Спасибо за доверие и за то, что поделился своим секретом со мной. Я никому ничего не скажу, — она окинула комнату взглядом и остановилась на картинах. — Мне кажется, ты пишешь в стиле «импрессионизм».

— Он… ну… сильно повлиял на меня…

Повернув голову, Гермиона заметила, что Малфой уставился в пол. Снова положив руку на его колено, она спросила:

— Кто из импрессионистов нравится тебе больше всего?

— Сезанн, — он не колебался ни секунды. — Хотя Мане тоже неплох.

Гермиона улыбнулась своим мыслям:

«Слово «импрессионизм» означает «праздник света». Кто бы мог подумать, что душу и сердце Драко Малфоя, человека, который постоянно носит только чёрное, отметит этот свет?»

— А мне всегда нравилась Мэри Кассат. Помню, когда я ещё была маленькой, родители сводили меня в художественный музей. Только там я поняла, что Мане и Моне — это разные люди, а не разное произношение одной и той же фамилии.

Драко улыбнулся, протянув руку, прижал ладонь к её щеке и произнёс:

— Я хочу рисовать тебя.

А потом опустился на колени и положил ладони Гермионе на бёдра. Она тут же села, широко раскрыв глаза, и Драко засмеялся.

— Не прямо сейчас. Позже. Этим ты отплатишь за мою помощь.

— О, — вздохнула она. — Ну… тогда ладно…

— Подожди, Грейнджер… Прежде чем ты согласишься, хочу сказать… — он притянул её ближе, так, что Гермиона теперь сидела на самом краю дивана, а Драко на коленях стоял справа от неё, обхватив руками талию. — Я хочу нарисовать тебя обнажённой. Ты такая красивая, хоть и скрываешь тело под уродливой одеждой. Слава богу, на тебе сегодня нет того ужасного коричневого свитера.

Подняв руку, Малфой потянул завязки фартука и тот упал, удерживаясь лишь на талии. Он снова обнял её, развязал завязки на талии и отбросил фартук на пол. А потом сделал это же со своим.

Глядя прямо в глаза, пальцем коснулся её рта, опустился по подбородку к шее, обвёл ключицу…

У Малфоя был выбор: он мог остановиться, наткнувшись на ворот её футболки, а мог и дальше продолжить свой путь, касаясь тела сквозь тонкую ткань… Что он и сделал.

…палец очертил вторую ключицу, мучительно медленно проследил контуры груди и спустился по животу до бедра…

Они не могли оторвать друг от друга глаз. Гермиона напряглась, оцепенев от неожиданной реакции на его прикосновения. Тело наливалось жаром. Она почувствовала, что между ног стало влажно, но было ли это из-за действий Малфоя или чего-то ещё, её не волновало. Гермиона пыталась думать спокойно и ясно, но это давалось ей с огромным трудом, потому что Драко провёл пальцем по бедру и коснулся обнажённого колена…

«Я ведь понимала, что не стоило надевать на это задание обычную футболку с длинным рукавом и юбку?»

…его палец двинулся вниз по голой ноге, вернулся вверх по внутренней стороне икры…

«Хочу таять под его прикосновениями, как сливочное масло на солнце… Медленно, жарко растекаться в удовольствии… Хочу растянуться на диване, чтобы он целовал меня или делал ещё что-то такое же приятное…»

«Но я ведь всё равно не питаю к Драко Малфою никаких чувств!..» — попыталась она возразить внутреннему голосу.

«Ну, и ладно… Это желание, просто желание, ничего больше… Мне и осталось-то всего шесть месяцев, почему я должна отказывать себе в удовольствии?»

Пока она боролась сама с собой, палец Драко поднимался всё выше по её бедру и теперь вплотную подобрался к резинке трусиков. Тут «здравомыслящая» Гермиона окончательно ожила и вцепилась в его запястье.

Не дрогнув ни одним мускулом на породистом лице и всё ещё удерживая руку у неё под юбкой, Малфой сказал:

— Я уже говорил, что хочу рисовать тебя, твоё обнажённое тело. После этого я хочу заниматься с тобой сексом всю ночь напролет. Это будет моей наградой за помощь.

Он вытащил руку из-под юбки и встал в полный рост. Почему-то Гермиона внезапно почувствовала себя раздражённой и, уставившись в пол, спросила:

— Ты никому не скажешь?

— Никто не знает о моей тайне, и о нашей общей я тоже буду молчать.

Переведя на него пристальный взгляд, Гермиона поинтересовалась:

— А что ты собираешься делать с моим портретом?

— Отдам тебе, если захочешь.

Она покачала головой, подумав:

«Нет. Зачем он мне? Я всё равно умру».

Гермиона указала на другую картину на стене.

— Отдай мне вот эту. А портрет обнажённой Гермионы Грейнджер можешь оставить у себя. Только пообещай, что наведёшь какую-нибудь иллюзию, чтобы всякий раз, когда на неё будет смотреть кто-то кроме тебя, он не мог видеть моё изображение.

— Неужели такое возможно? — спросил Малфой с усмешкой, потянув Гермиону с дивана, и поставил рядом, не выпуская ладошек из своих рук.

— Конечно. Я могу научить тебя этому заклинанию.

— О чём я спрашиваю? И кого? Тебе же известно всё на свете, — сказал он, подмигнув. — Так мы договорились?

Гермиона кивнула.

— Тогда, по уже сложившейся традиции, закрепим договорённость поцелуем.

Драко затянул её в объятья и припал ртом к мягким губам. Выгнувшись, она прижалась ещё ближе и издала тихий стон, который завёл его сильней, чем секс с любой из «бывших». Гермиона пробуждала неодолимое желание.

Упиваясь реакцией отзывчивого тела, он легко скользнул языком по её губам, сразу призывно раскрывшимся, и нетерпеливо погрузился в горячий рот. Пробуя его и дразня, Гермиона простонала ещё раз, и Драко еле сдержался, чтобы не толкнуть её на диван и не взять прямо там.

«Время ещё не пришло… Я дождусь своего часа и, когда портрет будет готов, овладею ею… пусть на одну ночь, но сделаю своей… И это будет так сладко…»

А сейчас он продолжал целовать — откровенно, нежно и властно, твёрдо придерживая запрокинутую кудрявую голову обеими руками. У него перехватывало дыхание от того, как исступлённо маленькие ладошки касались его груди, гладили по спине, как неистово юркий язычок Гермионы боролся с его. Это напоминало ему словесные баталии, которые они затевали, будучи моложе. Только сейчас в сражении участвовали их языки и руки, одновременно и лаская, и подчиняя соперника.

Волны жара и возбуждения стремительно пронеслись по его телу, обжигая болезненным томлением. Пришлось задействовать всю силу воли, чтобы остановиться и оттолкнуть Гермиону. Но в конце концов он смог это сделать и теперь стоял потерянный, пытаясь отдышаться и прийти в себя.

От неожиданного толчка она споткнулась и чуть не упала. В шоке Гермиона уставилась на Малфоя, прижимая к влажным, опухшим от поцелуев губам, тонкие пальцы.

«Боже мой… Драко Малфой бесподобно целуется…»

Казалось, он был потрясён тем, что происходило между ними, не меньше Гермионы. Чтобы заполнить неловкое молчание, она подошла к стене, сняла выбранный ранее холст, сунула его подмышку и, улыбаясь, скомандовала:

— Сейчас же отправь меня домой, Драко. Я хочу повесить на стену мою новую картину.

Малфой пришёл в себя и усмехнулся, почти как в давние времена, но руку протянул, домой доставил и даже подарок помог над диваном повесить. Затем погладил на прощание «Нерона», вычеркнул из списка пункт четырнадцатый и сообщил:

— Да, кстати, дорогуша Грейнджер, мне поручили сообщить, что через два дня Маркус Флинт собирается взять тебя с собой в новый ночной клуб «Полночь», где поможет тебе воплотить в жизнь пункт номер пятнадцать.

Как ни в чём не бывало Малфой направился к выходу, но Гермиона, запаниковав, схватила его за руку.

— Постой… Почему Маркус? Какой клуб? Я думала, что первое задание Флинта — обучить меня квиддичу…

Невозмутимо пожав плечами, Драко ответил:

— Кто сказал, что ты здесь главная? Видимо, в планах произошли изменения. Он просил передать, что придёт к девяти часам. Будь готова и надень что-нибудь красивое. Я так полагаю, что твоё коричневое рубище под названием «свитер» стоит оставить дома.

Наклонившись, он чмокнул её в щеку и спустился по лестнице. Гермиона приложила к месту поцелуя ладонь и оторопело произнесла:

— О мои звезды! Через двое суток я собираюсь напиться « в стельку», но разве это должно меня заботить?