Обязательно к прослушиванию: Recordare

Куранты старинных бронзовых часов, расположенных вдалеке, на ратуше, бьют полночь – поздно, слишком поздно, чтобы приличным гражданам находиться на улицах этой части города. И все же, несмотря на холодный воздух, приглушенный звук сирены и кромешную тьму их шаги медленные и размеренные. Все это больше похоже на неторопливую прогулку, чем на что-либо другое.
Когда они делают первый поворот налево, Эдвард замечает, что Белла знает свой маршрут очень хорошо, следуя за ним без промедления и каких-либо колебаний. Священник быстро осознает, что для нее это обычный путь домой, и то, что девушка почти не оглядывается по сторонам и, кажется, совсем не замечает слоняющихся по соседним дорожкам зловещих незнакомцев, очень тревожит его. Ее мягкие черты лица не выдают признаков страха или опасения, и робкая улыбка, расцветающая на губах Беллы, вмиг проясняет все – Эдвард признает, что все его пугающие подозрения были оправданы: там, где он опасается почти всего, она не боится ничего.
Сегодня, естественно, от проходящих мимо теней не исходило никакой угрозы. В конце концов, наибольшая опасность в этой прогулке сейчас находится прямо рядом с ней.
- Как давно вы в приюте Святого Марка? – она спрашивает, потому что они терпеливо ждут сигнала, чтобы повернуть налево. Белла игриво выпускает изо рта клубы пара и смеется, видя, как он, словно огонь из факела кружит, поднимается вверх и исчезает в темноте глубокой ночи. С горящими, улыбающимися глазами, она выдыхает снова, только на этот раз ее губы, напряженные, сложенные в трубочку, искривляют и изменяют форму облака пара.
Для Эдварда этот миг невинной красоты и детского баловства, казалось, сорвал все маски, предоставив возможность увидеть настоящую Беллу. Совершенное очарование. И как это довольно часто бывает, по неизвестной ему причине он вновь ощущает внутри себя отголоски чего-то горьковато-сладкого, давно забытого…
В ожидании ответа, Белла окидывает его взглядом и ловит за тем, что он тоже следит за ее дыханием. Вопросительно приподняв одну бровь, она с любопытством приглядывается к нему, и Эдварду нужно мгновение, чтобы осознать свой промах. Он совсем не дышал, и она могла это сказать, но не сказала.
Закрывая рот высокой стойкой воротника, Эдвард пожимает плечами и говорит, что всегда так делает.
- Не так давно. Я обосновался здесь в начале весны.
- А до этого? Где вы были до этого?
- Нотр-Дам, – отвечает он на автомате.
Она часто хлопает ресницами и качает головой, явно удивленная его ответом.
- Правда?
- Да, правда. – Эдвард кивает и улыбается. На сей раз, уже его брови взлетают в удивлении. - Почему это так шокировало вас?
Теребя пуговицы на своем пальто, она резко выдыхает:
- Не знаю…я полагала, что вы… делаете это…
- Что? Вы думаете, что я уже родился с этой колораткой? – В подтверждении обнажая белый квадрат у основания горла, Эдвард улыбается еще шире. Мгновение - и он уже откровенно смеется над этим недоразумением. Давненько он никого не дразнил и это поразительно, так прекрасно чувствовать – чувствовать себя человеком.
- Мы проходим школу. Это действительно довольно долгий путь. И этот сложный путь - одно из важнейших требований.
В современном мире, добавляет он тихо. Свой первый цикл в семинарии он осилил за половину времени.
- Я никогда не думала об этом, – шепчет Белла, качая головой, смущенно пряча руки в карманы.
- А знаете, я просто дразнил вас, – отвечает он мягко. Запрокинув голову, взглядом Эдвард провожает пронесшийся в небе самолет. Сигнальные огни на его крыльях мигают ярко-красным мерцающим светом, они то включаются, то выключаются, почти в такт ритма ее сердца. – Большинство людей не думают об этом вовсе.
Когда сигнал светофора оповещает их о повороте, они одновременно сходят с обочины тротуара. Во время прогулки, выражение лица Беллы медленно превращается во что-то еще, а именно в то выражение, которое не представляет для Эдварда надежды на расшифровку. Выражение ее лица созерцательно. Девушка смотрит на него с какой-то целью - как будто он какая-то тайна, которую обязательно нужно разгадать.
- Что? - спрашивает Эдвард, погруженный в едва уловимые изменения, замеченные на ее лице.
- Просто вы… не берите в голову. – Белла останавливается, состроив что-то похожее на гримасу. Даже в кромешной темноте, освещенной только тусклым светом уличных фонарей, он может различить слабый розовый оттенок вспыхнувшего на ее щеках румянца. Как будто в дар на неотвеченные молитвы, в этот раз его демоны немы, несмотря на дразнящее море крови прямо под тонкой завесой ее кожи. Вместо этого, молодой священник просто хочет знать, почему она так краснеет и смущается.
Очень и очень мягко, но все же Эдвард настаивает:
- Нет, и все же… что?
Отведя взгляд сначала вниз, потом поводя им по сторонам и остановившись непосредственно на Эдварде, Белла спокойно шепчет:
- Вы не похожи ни на одного из тех священников, которых я встречала ранее. – Их взгляды пересекаются. Всего лишь на такую короткую и долгую секунду. – Я не могу объяснить это.
Эдвард не знает, что ответить, потому что Белла настолько близка к правде, что сама о том не подозревает. В ее голосе он слышит небольшую дрожь, дрожь никак не связанную с холодом, очень близкую к той, что он засвидетельствовал тогда ночью в нефе, в тот мучительный для обоих час. Эта дрожь говорит о тоске…
Внезапная острая необходимость обнять ее и успокоить почти ставит Эдварда на колени. Не обращая никакого внимания на то смятение, которое одолевает молодого священника, девушка со вздохом протягивает руку, чтобы убрать с глаз упавшую прядь волос. Она улыбается, и заметно, что эта улыбка стоит ей больших усилий и вновь перебрасывает волосы уже на другую сторону.
- В любом случае, – вымученная улыбка расширяется. – Где вы были? Чикаго?
Пораженный таким быстрым скачком в теме разговора и непостоянностью, Эдвард прочищает горло, чтобы выиграть несколько секунд времени. Когда он выдыхает, то впускает в себя небольшой поток холодного воздуха. Этот болезненный проступок зарождает в нем дрожь, будто сию минуту он проглотил несколько кусочков битого стекла. По крайней мере, можно отметить то, ужасное зловоние улиц слегка разбавляет изумительный аромат ее крови, и здесь он может дышать и оставаться благоразумным.
- Что? – наконец отвечает он, все еще обдумывая и проигрывая ее последние слова в своей голове.
Белла смеется.
- Почему вы приехали именно сюда? Почему не выбрали какое-то другое место?
- Я здесь родился. - Эдвард будто слышит себя со стороны. Как отчаянно правдиво, ужасающе правдиво он хочет ответить на все ее вопросы, в то же время понимая, что реальную правду, самую важную, жизненно необходимую он разгласить не сможет никогда. - Сколько я себя помню, Чикаго всегда был моим единственным домом.
Наконец, они останавливаются около десятиэтажного здания кирпичной кладки прошлого века, но Белла, кажется, не торопится зайти внутрь.
- Ваша семья тоже здесь?
- Нет. - Эдвард качает головой. - Мои родители умерли, когда я был еще совсем юным, да и братьев и сестер у меня никогда не было.
Личико Беллы морщится и хмурится.
- Мне очень жаль, – шепчет девушка, прижимая к груди ладонь, сжатую в кулак.
- Все хорошо… - бормочет Эдвард, изучая средневековую архитектуру и несколько квадратных бледно-желтых брусков, которые под светом фонаря и создают фасад здания. Интересно, а был ли он когда-нибудь здесь, в своей другой жизни, стоял ли когда-нибудь на этом месте? – Это было очень давно, Белла, так давно, что я едва помню. К тому же они были очень больны, и я счастлив оттого, что они больше не страдают.
- Вам должно быть так одиноко…
Что-то неожиданно теплое обволакивает его руку. Это что-то настолько горячее, словно объятое светом или охваченное огнем. Ее кожа невероятно мягкая, очень мягкая, и молодой священник не может заставить себя немедленно отстраниться от нее, не говоря уже о том риске, которому он сейчас подвергает девушку. Когда Белла легонько сжимает его руку, легкие Эдварда за долю секунды превращаются в пепел. Трепетное сердцебиение девушки резонирует от ее руки в его ладонь, взбирается наверх, наполняя полую грудь вампира своим ритмичным стучанием. Впервые, с того самого дня, Эдвард обращается к воспоминаниям с багряно-красными глазами и с ощущением сильного запаха крови, ведь теперь убийство - единственный источник жизни для пульса в его давно омертвевших венах.


Проходит три дня, завершающиеся все теми же прогулками поздним вечером.
По неизвестным причинам, которые одновременно и сбивают его с толку и заставляют улыбнуться, Белла каждый раз отказывается ехать на машине или вызывать такси, чтобы добраться из приюта домой. Поэтому теперь, кроме привычной роли исповедника и помощника главного пастора, Эдвард еще и исполняет роль ночного провожающего.
- Вам действительно не следует сопровождать меня до порога дома, – фыркает Белла, сморщив нос. – Мне не семь лет.
Нет, ей двадцать три, он узнавал.
- Конечно, не семь, – повторяет Эдвард, пожимая плечами под черным шерстяным пальто. Вся его одежда – это ненужный груз, но долгие годы в обществе научили Эдварда тому, что люди уделяют слишком пристальное внимание тем, кто не придерживается обычным нормам. И даже Белла, несмотря на свои небезопасные прогулки в одиночестве, может быть очень наблюдательной, когда хочет. Две ночи уклонения от вопросов показали ему насколько.
- Предположим, я просто хочу подышать свежим ночным воздухом, - открывая перед ней металлическую дверь, он добавляет: - К тому же, теперь моя очередь, вы не находите?
- Очередь для чего? – спрашивает Белла, нахмурившись, поскольку никак не может справиться с парой вязаных варежек. Сегодня еще холоднее, чем вчера, и, судя по липкой сырости, ощущаемой в воздухе, снег уже подступает к городу. Абсолютно не думая, в какой-то давно уже потерянной инстинктивной реакции, он протягивает руки и поправляет толстую вязаную ткань. Священник не понимает, насколько близок, пока не чувствует легкий укол тепла на кончиках своих пальцев от ее кожи.
- Инквизиция, – отвечает он, быстро отстранившись, симулируя кашель. Когда он снова поворачивается к ней лицом, Белла смотрит на него в упор, ожидая ответа, и, несмотря на страх снова сломать границу, Эдвард не может сдержать улыбку. – В конце концов, это из рода моей деятельности.
- О чем вы говорите? – Девушка улыбается, и улыбка освещает все ее лицо.
- Слишком много вопросов, мисс Свон. Теперь моя очередь.
Поскольку теперь путь к ее дому знаком, Эдвард замечает, что оказывается совсем близко к черте. Во всех смыслах.
Ночной воздух и окружающая обстановка медленно ослабляют, смягчают неистовую жажду крови, ведь каждый миг, который он находится рядом с ней – упражнение в осторожности и риске. Один неверный шаг - одна секунда, где он забывает обуздать себя - может быть для нее последней. И чем больше времени он проводит с ней, тем мучительнее становится соблюдать все правила. Во имя самосохранения, это меньшее, что он может себе позволить.
Однако и большее тоже.
Все эти клятвы, которые он умышленно дал сам себе много лет назад, теперь не просто терзают его – они кромсают его изнутри. И каждый раз, когда Эдвард смотрит на Беллу слишком долго или погружается в непринужденное общение, чувство вины гложет его с удвоенной силой. Именно то чувство вины, которое он не может объяснить и сформулировать.
- А почему вы приехали в Чикаго? – наконец спрашивает он, задвигая свои печальные мысли на задний план. Он и сам может узнать об этом, утверждает Эдвард, но ему не хватает времени. Белла отвечает, пожимая плечами
- Думаю, мне просто захотелось… чего-то другого.
- Другого? Как это?
Она заправляет прядь волос за ухо, в каком-то нервном жесте, будто ей очень некомфортно говорить о себе. Таким способом.
- Да, из Вашингтона, – она делает паузу. - Я родилась в Вашингтоне. Именно там мы жили с родителями, пока они не погибли.
Эдвард не давит на нее и молчит, предоставляя Белле пространство и время, чтобы ответить.
Через некоторое время она продолжает:
- Там слишком тихо. Много деревьев. Слишком много людей, которые знают о тебе все. Я чувствовала, что задыхаюсь.
Все еще не промолвив ни слова, Эдвард смотрит вниз, чтобы найти ее взгляд, обращенный к нему. Взгляд девушки темен, безумен, будто бы в поисках отпущения…
- Я понимаю, – говорит священник. Все же это лучше, чем ничего.
Кивая, будто этого было достаточно, она судорожно вздыхает.
- Я заканчивала университет, когда родителей не стало. У меня было достаточное количество баллов, чтобы завершить обучение и получить диплом немного раньше. Так и сделав, я вернулась в Форкс – где мы и жили. Я не знаю. У меня не было других родственников, близких друзей, а теперь не стало и семьи. Когда я вернулась домой, то совершенно незнакомые люди приносили мне еду, навещали меня, хотели со мной поговорить. Они не оставляли меня в покое. Но я просто должна была… уйти. Это ужасно, не так ли? Они же просто хотели мне помочь…
- Нет, это не ужасно, нисколько не ужасно.
Ее улыбка полна боли. Она вновь обхватывает себя двумя руками, хватаясь пальцами за плечи.
- Наверное, вы всем так говорите.
Уголок рта Эдварда приподнимается.
- Возможно. Но я говорю вам чистую правду. В это нет ничего ужасного, вы не ужасны в своем поступке.
Спазм отпускает ее мышцы. Эдвард может видеть это в том, как в облегчении под пальто опускаются плечи Беллы, и ему хочется повторять это снова и снова, пока страдание полностью не покинет ее тело.
- Однажды, – Белла начинает снова, – я просто случайно разговорилась с девушкой в кофейне и она сказала: «А почему бы тебе не уехать? Потеряться в каком-то большом городе и просто жить». Но я понятия не имела куда отправиться, ведь я была, по сути, ребенком. И тогда она предложила Чикаго. И вот теперь я здесь.
Белла смеется.
- Я действительно не знала, чем заняться, когда приехала сюда. Этот город казался таким огромным и пугающим, особенно когда никого не знаешь. Но как-то раз я просто гуляла и увидела вашу церковь. Отец Карлайл нашел меня там, как вы, в ту ночь… и я просто…
- Осталась, - шепчет он.
- Да. – Ее губы вновь смыкаются в одну ровную линию. – Судьбы людей, которые посещают приют так… печальны. Тяжело наблюдать, когда они, выходя за двери приюта, совсем не знают, куда идти, чем заниматься дальше.
- Так почему же вы продолжаете приходить, если…
Когда Белла вновь поднимает на него глаза, в них Эдвард видит отблеск уязвимости и снова страстно желает поддержать ее.
- Это важно… - шепчет она. – Чувствовать себя полезной, делать что-то, для кого-то очень важное. Мне нравится чувствовать себя необходимой. - Она покусывает внутреннюю сторону щеки, пытаясь справиться со своими эмоциями. Еще тише и мягче, вновь вперившись глазами в тротуар, она продолжает: - Наверное, это все кажется очень глупым кому-то, к примеру, вам. Я имею в виду, потому что вы и так делаете это каждый день.
- Не правда, – спокойно возражает Эдвард, испытывая внутри такую острую необходимость протянуть руку и стереть пальцами влажность, образовавшуюся под ее глазами.
- Вас действительно не волнует то обстоятельство, что я не католичка? - спрашивает девушка. - Возможно, этот момент может помешать тому, что я нахожусь в приюте пусть и добровольцем? Отец Карлайл никогда не спрашивал меня об этом, и я думаю, что он действительно думает, что я... верующая.
- Нет, – реакция Эдварда была спешной и совершенно неожиданной, и не потому что он уже знает, что отец Карлайл в курсе данного события, а потому что то, что говорит Белла совершенно не имеет никакого значения. – Не беспокойтесь об этом. Вера имеет множество форм.
В квартале от ее дома тяжелые чешуйки серебристо-белого снега дождем начинают падать с неба и накрывать все вокруг кристально-белым одеялом. Пучки хлопьев собираются в волосах Беллы, и в бледном свете уличного фонаря сияние граней ледяных кристаллов будто бы окружают девушку ореолом. Так тихо, что и сам не уверен, может ли она услышать, молодой священник шепчет:
- Белла, вы верите в Бога?
Белла смотрит на него в немом вопросе, а затем поднимает взгляд к небу и протягивает руку. Одна хрупкая снежинка опускается на ее маленькую ладонь.
- Я верю в это.

Дорогие читатели, об одном вас молю, не о комментариях и прочим, а всего лишь о том, чтобы вы слушали музыку при прочтении главы. Это невероятно, божественно, так органично. Без этого шедевра Моцарта не было бы и текста и самого перевода. Музыка и слова здесь едины.
Ну и добро пожаловать на Форум. Благодарим Варю за редакцию! Все аплодисменты ей!