- Откинь голову, - сказала Элис Белле, сильными пальцами втирая шампунь в волосы девушки.

Белла послушалась и почувствовала, как тёплый поток воды стекает по лбу и коже головы. Она удовлетворённо вздохнула, а Элис в это время дёргала, и тёрла, и промывала её волосы.

Белла никогда не была любительницей всех этих женских штучек, и Элис, кажется, понимала это. Когда одноклассница пригласила Беллу к себе домой на девичник, та представляла себе нечто кошмарное – платья, и лак для ногтей, и красную помаду, которая не могла выигрышно смотреться на фоне бледной кожи. Вместо этого Элис достала свой дизайнерский шампунь, который использовала только в особых случаях, и поведала Белле, что ничто не может поспорить с хорошей укладкой.

Белла понятия не имела, при чём тут укладка, но доверяла Элис и мысленно благословляла её за то, что та не попыталась превратить её в Барби.

- Я просто мою и наношу кондиционер, - сказала ей Элис, - а потом высушу, может, немного подкручу или, наоборот, выпрямлю. Зависит от того, как поведут себя твои волосы, когда высохнут. Посмотрим.

После этого заявления Белла уставилась на своё отражение в зеркале и заметила чёрные волоски на своей переносице. Она никогда не придавала значения таким вещам, как забота о бровях, но, увидев себя на том рисунке, не могла оставить это незамеченным.

- Элис, - прошептала она смущённо, - можешь что-нибудь сделать с этим?

Следующие пять минут Элис потратила на пространную речь о том, каким мудаком был её брат, какая Белла очаровательная без всяких процедур, а Белла в свою очередь провела пять минут, объясняя, что она ценит подобное отношение, но считает, что глаза – её сильная сторона, и хочет сделать их более выразительными.

- Если ты уверена, - сказала Элис серьёзным тоном, и Белла улыбнулась, зная, что Эдвард в беде.

Волосы Беллы уже были покрыты горячим маслом, когда раздался оглушительный грохот, а вниз по лестнице слетели первые ноты «Лунной сонаты», прелестные, и идеальные, и печальные.

Элис сердито уставилась на потолок.

- Это Эдвард? – спросила Белла.

- Хм, - коротко ответила Элис. – Поднимайся в мою комнату: это вторая дверь справа; я же, пожалуй, тоже нанесу немного горячего воска.

Дом Калленов был похож на фотографии из Southern Living (журнал по дизайну интерьеров – прим.пер.). Эсми была дизайнером помещений, и отразила свою любовь к родине – Северной Каролине – в каждом уголке и щёлочке своего жилища. После покупки дома, находящегося вдали от других построек, в двадцати минутах езды от Форкса, доктор Каллен отдал декорирование ей на откуп. Поднимаясь по винтовой лестнице с замотанной полотенцем головой, Белла восхищалась белой плетёной мебелью и вкраплениями дуба вишнёвого оттенка.

Её ладонь скользила по перилам, пока девушка любовалась светом, струящимся отовсюду – светом, который пронизывал это строение, делая его домом.

Она прошла по коридору, слыша, как каблуки её туфлей касаются деревянного пола с глухим стуком. Заглядывала в каждую открытую комнату, и уже почти добралась до той, которую занимала Элис, когда краем глаза уловила что-то необычное. Вернувшись на пару шагов назад, она устремила взгляд в помещение, которое, должно быть, служило студией Эдварда.
Все стены были покрыты пятнами краски, ковёр – следами карандаша, и комната была пропитана запахом скипидара и едким ароматом масляных красок. Но не это привлекло её внимание, а огромный холст, почти полностью закрытый белой простынёй. Чувствуя себя незваным гостем, она тихо пробралась в комнату, и дверь скрипнула, когда девушка приоткрыла её чуть шире. Белла медленно подобралась к картине, протянула руку к простыне и приподняла её, открывая холст.

На нём была изображена красивая девушка – на вид ей было не больше двадцати лет. Она была обнажена, и сидела на табурете перед окном, купаясь в солнечном свете. Её волосы были копной пшеничного цвета, а выражение лица – тёплым и доверчивым. Воздух застрял в горле Беллы - она была настолько заворожена этой молодой женщиной, что не услышала тихие шаги, пока их источник не оказался прямо за ней, обрушив на её уши резкие слова и прерывистое дыхание.

- Видишь что-то, что тебе нравится? – обвинил её Эдвард, раздражённо и напряжённо.

- Ты это сделал? – спросила Белла, указав на картину.

- Убирайся, Белла, - прошипел он, выхватывая у неё из рук простыню и небрежно накидывая её на холст. Ткань немного сползла, приоткрыв часть лица красавицы.

- Мне жаль, - прошептала она. – Я просто…

- Совала свой нос в чужие дела.

- Я просто любознательна, - хмыкнула она.

- Белла, - раздался за её спиной голос с мягким, мелодичным акцентом.

На пороге стояла Розали, с откинутыми назад волосами и лёгкой улыбкой на очаровательном лице. – Пойдём. – Она протянула руку, и Белла, подойдя, взяла её, не оборачиваясь на нахмурившегося юношу, пугающего и идеального.

- Он слишком увлёкся этим образом «оскорблённого художника», - сказала Белла Розали, пока та вела её по коридору в сторону комнаты Элис.

Розали тихо рассмеялась.

- О, не позволяй ему докапываться до тебя, милая. В любом случае, пришло время смыть масло.

- Побудешь с нами, Роуз? – высунула Элис голову из своей комнаты.

- На самом деле, я подумываю мотануть на работу, - ответила Розали, указывая на свою невзрачную одежду.

- Мотануть? – спросила Белла недоумённо. – Мотануть… что?

Розали расхохоталась.

- Это южное выражение. Значит «собираюсь пойти». Должна сказать, здесь все его просто не переносят. – Она подняла руку и пошевелила пальчиками, прощаясь с девушками. – Повеселитесь.

- Работа? – спросила Белла, входя в комнату Элис. – Чем она занимается?

- Работает в детском саду, - ответила Элис. – Она любит детей, они отвечают взаимностью. Она такая мягкая и добрая – они вечно стайкой ходят за ней. Понимаешь, ей необязательно работать… если бы Розали могла, она бы пошла туда волонтёром.

Белла кивнула, думая о странных Калленах, которые были отчуждёнными, и добрыми, и настоящими. Следующие два часа они с Элис провели, смеясь, и сияя, и занимаясь депиляцией, делясь секретами и обзаводясь новыми тайнами.

Когда Элис выпрямляла волосы Беллы, из её сумочки раздалась трель телефона. Думая, что это Чарли, она встала, чтобы ответить, но обнаружила на мобильнике сообщение с номера, которого не знала.

Использую твой номер, Прекрасный Лебедь.

Белла хихикнула, что было совсем на неё не похоже, и чуть не закрыла ладонью рот, услышав этот странный звук, сорвавшийся с губ.

- Кто это? – спросила Элис, жестом подзывая Беллу к себе.

Девушка показала сообщение, и они завизжали. Следующие полчаса Белла вела кокетливую беседу – свою первую – с Майком, и она была полна уклончивых обещаний и скрытых истин. Элис советовала, что написать, и они обе гадали, заметит ли он новую форму бровей Беллы.

- Они выглядят великолепно, - сказала Элис, удовлетворённо разглядывая результат своих трудов. Она придала бровям девушки больший изгиб и убрала лишние волоски, так что теперь, когда Белла поднимала бровь, чтобы придать большее значение своим словам, она чувствовала себя настоящей драматичной европейкой.

Девушка уже собиралась уходить, когда на подъездной дорожке показался элегантный чёрный кабриолет. Женщина за рулём была в солнечных очках, с шарфом, повязанным на голове в стиле чёрно-белого кино, и она помахала Белле, хотя та была уверена, что они никогда раньше не встречались.

Белла помахала в ответ и замерла, предоставляя право слова женщине. Та выбралась из машины, бедром захлопнула дверь и тонкими пальцами забрала с сиденья клатч.

- Ты, должно быть, Белла, - сказала она голосом, напоминавшим о сладком чае и южном лете. – Я Эсми Хейл-Каллен.

- Я Белла, - согласилась девушка, пожимая маленькую руку, предложенную ей. – Очень рада встрече. – На Эсми были длинные белые перчатки; материал, коснувшийся кожи Беллы, был мягким и прохладным.

- Взаимно, дорогая, - сказала Эсми, похлопав Беллу по руке. – Ты уже уходишь? Лучше оставайся на ужин.

Дверь дома Калленов с грохотом распахнулась, и из неё вылетел Эдвард, держа в руке обломок чего-то, что, похоже, раньше было скамьёй.

- Эсми, я сломал ещё одну, и клянусь Богом… - Потом, заметив, что они не одни, он замер. – Эм, я подожду внутри.

На лице Эсми застыло выражение человека, который только что закатил глаза, но Белла не могла быть уверена в этом из-за тёмных очков.

- В комнате этого молодого человека банкеткам угрожает смертельная опасность. Бог его знает, что он с ними делает. Уверена, что не можешь задержаться у нас, Белла? Я приготовлю ризотто.

- О, мне нужно домой, приготовить Чарли ужин, - сказала Белла, пятясь к своему пикапу. – Папе, я имею в виду.

- Забота о мужчинах – это работа на полную ставку, верно? – Эсми блаженно улыбнулась. – Тогда в другой раз. И поскорее! Передавай шерифу привет, и поблагодари от нас за вино.

- Вино?

- Да, он прислал пару бутылок восхитительного шардоне и рыбу, которую поймал сам, - сказала она, направляясь к своему большому дому, полному любви и ожидающих её членов семьи. – За… что ж. За своевременное появление Эдварда. – Она улыбнулась Белле.

- О, верно. – Белла, может, и добавила бы что-то ещё, но к дому подъехал чёрный мерседес, и Эсми устремила всё своё внимание на мужчину за рулём. Девушка решила, что на один день знакомств более чем достаточно, так что она просто помахала куда-то в сторону вновь прибывшего врача, идя к своей машине.

XxXxX

Следующие шесть недель прошли почти так же. Белла смеялась, и училась, и готовила, и строчила, и тосковала, и обижалась, и менялась, и оставалась прежней. Они с Элис стали неразлучны, и часто включали Анжелу в свой девичий круг, что редко означало занятие всякими женскими штучками – скорее речь шла об ужине и чём-то новом, вроде похода в книжный клуб или на очередную выставку.

Они с Майком сходили на свидание, которое было милым, и неловким, и закончилось любезным соглашением оставаться только друзьями. Белла была неспособна флиртовать без наставлений Элис, и кроме того, она никогда не целовалась и отшатнулась от Майка, когда тот попробовал подарить ей этот опыт. Он оставался джентльменом, и продолжал дразнить её эпатажными прозвищами, и спасал её задницу во время физкультуры.

Прошла середина апреля и, может быть, потому что в первый день мая на Белле была рубашка с короткими рукавами, она чувствовала себя другой. В лёгких, словно обжигающий сигаретный дым, притаилось сладко-солёное дыхание лета. Она жаждала лета в Ла Пуш, которое Джейк обещал ей каждый раз, приходя в гости на ужин.

- Просто погоди, - всегда говорил он, бурля от предвкушения, - ты не видела пляжей, пока не побывала на Первом Пляже.

Она полюбила Розали, и Эммета, и Джаспера, по странным причинам, которые могла оформить в слова лишь по ночам, оказавшись вдали от сияния их красоты.

Когда Розали приходит из детского сада, распространяя аромат детской присыпки и пота, сложно сказать, что и когда казалось мне более прекрасным. Дело не в завитках её локонов и не в небесно-синих радужках, а в нежности, что она распространяет, особенно после того, как проводит время с детьми. В ней есть материнский инстинкт, к которому я не привыкла; у Рене он ограничивался знанием, что я голодна – и она понимала это из-за моего крика. Но Розали всегда готова погладить меня по волосам или произнести нужные милые слова, наполнив их своим мягким дыханием, и тогда я чувствую, словно с плеч упала гора, словно из огромного шара выпустили лишний воздух.
Эммет странный. Он поддерживает свою репутацию качка, но удивляет меня своим умом. Недавно мы с жаром обсуждали экзистенциализм, и когда я сказала ему, что Кьеркегор – мой герой, Эммет дал мне пять, словно мы находились на футбольном поле. Эти противоречия делают его интересным; эти противоречия делают его пугающим.
Джаспер отстранённый, но я по-своему люблю его. Он всегда показывает мне что-то новое касательно гражданской войны, но мы задерживаемся лишь на этой теме, никогда не углубляясь. Он занимательный и серьёзный, а его завуалированный сарказм иногда ошеломляет. Когда я вхожу в дверь, он всегда машет мне из-за компьютера, стоящего в большом кабинете, и говорит что-то вроде: «Ты знала, что генерал Ли на самом деле упрочил своё лидерство во время Мексикано-Американской войны?», и я говорю «нет», и мы обсуждаем это, и я не могу понять – говорит он со мной об этом потому что не хочет обсуждать что-то ещё, или потому что никто, кроме меня, не хочет поднимать с ним эти темы.

Однажды Элис решила, что Белле подойдёт оливково-зелёный цвет. Сказала, что он подчеркнёт оттенок кожи, не делая её похожей на больную желтухой, и что благодаря ему её глаза выглядят тёмными и драматичными. Белла искренне сомневалась в этом, но Элис всегда была такой милашкой – в общем, первая надетая ею рубашка с короткими рукавами была зелёной.

Школа практически гудела от возбуждения. Из-за облаков показалось солнце, и все планировали отправиться на пляж. Белла получила несколько приглашений, и даже Лорен подначила её – «Но Эдвард не пойдёт, так что, Белла, сомневаюсь, что тебя это заинтересует» - и хотя Лорен была жестока, в одном она попала в точку: Белле это было не интересно.

Эдвард был той ещё занозой. Сближаясь с Калленами и Хейлами, включая миссис Хейл-Каллен и самого главу семьи, Белла всё же никак не могла изменить отношения с Эдвардом – они оставались врагами. Это задевало Беллу и расстраивало, пока Карлайл не объяснил ей одну деталь.

Пианино яростно громыхало; музыка, которую Белла не узнавала, разносилась по дому, словно живое существо, когда девушка в тот день зашла в гости после школы. На диване, читая газету, сидел доктор Каллен, который поприветствовал Беллу, когда она закрыла за собой дверь.
Они немного поговорили о погоде и школе, но вскоре внимание Карлайла привлёк отсутствующий взгляд Беллы.
- Мой сын, - сказал он, покачав головой, - всегда отстраняется, даже когда это отнюдь не нужно.
- Сэр? – спросила недоумённо Белла.
- Он тебе не говорил?
- Эдвард ничего мне не говорит кроме как «ты у меня на пути» и «убирайся из моей комнаты».

В тот день она выяснила, что Эдварда усыновили. Спросила Карлайла, почему Эдвард скрывал этот факт, и тот мудро ответил, что Эдвард не хочет и дальше подвергать себя остракизму. Белла назвала его неприспособленным к социуму и, простите, конечно, сэр, засранцем, и Карлайл, грустно хмыкнув, согласился. Он не придумывал оправданий своему сыну, красивому юноше медного цвета, который не напоминал ни блондина Карлайла, ни черноволосую Элис (чья биологическая мать была такой же брюнеткой), сыну, который чувствовал себя изгоем или, может быть, не хотел даже попробовать стать частью этой семьи.

Иногда она находила бумажных лебедей на капоте пикапа – они были чистыми и белыми, невинными и слепленными руками того, кто однажды сказал ей, что не хочет дружить с тем, кто так же испуган, как и он.

Может, в тот день он увидел, что она не боится.

Биология была смешной; в Финиксе Белла была в классе с продвинутой программой, так что на целую вечность опережала план мистера Баннера. Вытащив записную книжку, она начала рассеяно рисовать маленьких лебедей, и звёзды, и своё имя – несколько раз – Изабелла Мари. И вдруг почувствовала, как слова рвутся с языка, а кончики пальцев покалывает; ручка словно сама по себе скользнула вниз, и девушка выплеснула на бумагу всё, что так давно хотела сказать.

Я не красива, - писала она. Её почерк был смесью курсива и печатного шрифта: прелестные линии, сами по себе противоречащие выведенным на бумаге словам. Я хранительница матери, малышка отца, и я благодарю их за своё имя, но не оправдываю его.

Неожиданно записная книжка захлопнулась, потому что она почувствовала взгляд там, где ему быть не следовало; взгляд, который тенью следовал за её словами, за каждой петлёй и росчерком.

- У тебя в заднем кармане Камю, а на столе – учебник по биологии, - прошипела она парню, сидевшему рядом. – Они вне всяких сомнений интереснее, чем размышления неуверенной в себе девушки.

- Прости, - прошептал он в ответ, и она практически чувствовала жар стыда, исходящий от него; стыда оказавшегося пойманным.

Она и сама была смущена; никогда не любившая ссориться, девушка только что яростно выплюнула слова в сторону того, с кем уже давным-давно не разговаривала. Всё, что он делал на протяжении последних шести недель – это игнорировал её, иногда кидая в её сторону полные ненависти и дыма взгляды, а потом возвращаясь на своё место – в столовой, на стоянке, на биологии. Почувствовав, что дрожит, она подняла руку и попросила разрешения выйти в уборную.

Оказавшись там, плеснула водой на лицо и уловила отражение, которое несколькими минутами ранее объявила некрасивым. Она вся была тёмно-коричневой: глаза, и волосы, и брови, и маленькие родинки на шее, - на фоне кожи оттенка слоновой кости. Жар её родного города, Финикса, не окрасил её кожу в персиковый цвет; если он как-то и отразился на ней, то лишь сделал её ещё бледнее, сделав живым противопоставлением солнечным ожогам.

Макияжа, который вода могла бы испортить, на ней не было, так что она спокойно потёрла лицо грубым коричневым бумажным полотенцем: единственной краской на её бледности были ярко-красные пятна на щеках и лбу. Она была смущена, и это окрашивало её – словно два лепестка роз просочились через виски и скулы. Она казалась почти симпатичной, но всё ещё не красивой, всё ещё не Беллой.

Только вот она была Беллой, некрасивой Беллой, и это почти сделало её счастливой – она была ходячим противоречием, и, возможно, кто-нибудь когда-нибудь найдёт это интересным.

Вернувшись в класс биологии, пахнущий измятой желтоватой бумагой и надушенным потом, она проскользнула на своё место.

- Ты в порядке? – раздался рядом с её ухом голос; выдох, пахнущий парнем, и марихуаной, и яблоком, которое он съел за ланчем под её пристальным взглядом.

- Мне жаль, что я сорвалась, - сказала она тихо, хотя ей вовсе не было жаль.

- Мне жаль, что я прочёл твои размышления неуверенной в себе, - сказал он, и в его голосе слышалась улыбка, но она не подняла на него взгляд.

- Нет, не жаль, - обвинила она, скрестив руки на груди и положив их на прохладную чёрную поверхность парты.

- Как и тебе, - ответил он, и она улыбнулась, несмотря на напряжение.

- Мы не можем быть друзьями, - сказала она ему, напоминая о словах, сказанных им недели назад, когда он рявкнул на неё за то, что Белла поблагодарила его за спасение жизни, за спасение от грубого металла и скользкого асфальта.

Он открыл рот, чтобы что-то сказать, закрыл его, облизнул губы и в конце концов остановился на кривоватой улыбке.
- Я устал пытаться держаться от тебя подальше, Белла.

Она посмотрела на парня, который был прекрасен, если кинуть на него мимолётный взгляд; который был губителен, если вовремя не отвернуться. Его гладкое лицо говорило о молодости, но глаза – цвета антифриза, с золотым кольцом вокруг чёрного зрачка, что напоминало о подсолнухе – говорили о скрытой мудрости, о секретах, которые она никогда не узнает.

- Я не преследую тебя, Эдвард, - прошептала она.

Он засмеялся, громким, чистым смехом, который заставил мистера Баннера резко вскинуть голову.

- Ты всё равно не смогла бы поймать меня, Белла.

Мистер Баннер собирался что-то сказать, но тут зазвенел звонок. Эдвард медленно поднялся на ноги, и она невольно уставилась на линии его волос странного бронзового оттенка, похожего на цвет новых пенни, только что отчеканенных в банке. Даже под флуоресцентным светом ламп в классе он казался абсолютно недостижимым.

- Хороших выходных, Белла.

В ответ она кивнула, уткнувшись в парту, собирая книги и засовывая их в рюкзак. Белла чувствовала, как он шёл с ней бок о бок, и жар его тела не давал воздуху покинуть лёгкие. А потом он испарился, и, расслабившись, она прижала к груди свой Moleskin.

Лишь поздним вечером Белла снова открыла дневник, готовая выплеснуть этот странный день в чернилах. Она была сыта; Чарли принёс домой несколько отличных стейков от местного мясника, и, учитывая, что на улице было достаточно сухо для гриля, он занялся мясом снаружи, пока она готовила салат и спагетти. Теперь же за окном шёл дождь – приятный тип дождя, который помогал быстро и спокойно заснуть, и она уже была готова поддаться его чарам.

Когда Белла открыла страницу, на которой остановилась в классе, в глаза ей бросился незнакомый почерк. Под её тирадой о недостатке красоты были аккуратным, элегантным шрифтом выведены два слова:

Ты прекрасна.

И, всего лишь на мгновение, она поверила в это.