~Август~

Наутро после свадьбы Элис и Джаспера я проснулась в странном опустошении. Впервые за несколько месяцев нечего было делать, не для кого готовить завтрак, чистить и паковать, не было никакого стремительного приближающегося последнего срока. Ни разливающегося по квартире аромата кофе или шелестящего голоса Элис.

Я долго лежала в кровати, не зная чем себя занять. По крайней мере, тишина предоставила мне массу времени для раздумий, в чем я сильно нуждалась; я знала, что никогда не смогла бы так легко сосредоточиться в присутствии Элис. На краткий миг я задумалась, весело ли проходит медовый месяц подруги, но затем окончательно выбросила ее из головы. Последние два месяца я провела, помогая ей устроиться в новой жизни, а сейчас пришла пора сосредоточиться на своем будущем; на том, каким я хотела – нуждалась, чтобы оно выглядело.

Я долго простояла в душе, наслаждаясь тем, как горячая вода успокаивает напряженные мышцы. Вот уже несколько недель у меня не было изнуряющих приступов, но в груди побаливало и неприятно тянуло, что в каком-то смысле было едва ли не хуже самого приступа. Я стала замечать и другие симптомы: например, одышку после подъема по лестнице, и что не всегда могла глубоко вдохнуть.

Перевозчики прибыли чуть позже одиннадцати – забрать оставшиеся вещи и мебель Элис. Когда они закончили, я обошла опустевшие комнаты, как никогда чувствуя себя лишней, бездельничая в пространстве, которое никогда не принадлежало и которое никогда не будет принадлежать мне. Квартира пустовала, за исключением надувного матраса, одолженного мне Эдвардом, моих пожитков, бумажной посуды, пластиковых приборов и кое-каких остатков еды в холодильнике. Еще ни разу в жизни не чувствовала я себя в таком переходном состоянии.

Элис никогда раньше не расспрашивала меня о моих планах после своего отъезда; интересно, это жест вежливости с ее стороны или странное шестое чувство, уже раскрывшее ей всё? Надеюсь, что нет; одна из немногих вещей, наделявших меня смелостью двигаться дальше, было знание того, что только Эдвард узнает, если все плохо кончится. Несмотря на неуверенность относительно исхода ситуации, в одном я, однако, точно не сомневалась: домой к Чарли я не вернусь – поживу сначала в своем грузовике.

И так я ждала, сидя на полу в гостиной с лежащим рядом открытым ноутбуком, гадая, придет ли Эдвард. Интуиция уверяла меня в этом, но нельзя быть уверенной… Что если он не явится?

Меня пробило облегчение, когда часом позже, после ухода перевозчиков, входная дверь открылась и Эдвард прошел внутрь; привычная добродушная ухмылка отсутствовала на его лице. Несколько секунд он смотрел на меня, затем протянул руку, помогая встать на ноги. Мужчина обвил руками мою талию, утешая, и я прильнула головой к его плечу; мое тело встрепенулось от небольшого прикосновения, почти ставшего обыкновением между нами. Мне следовало бы знать, что Эдвард заметит мою депрессию, не нуждаясь в словесном подтверждении с моей стороны.

Некоторое время мы стояли, просто держа друг друга в объятиях.

– Это была красивая свадьба, – в конце концов заговорила я, вжимаясь щекой в теплую ткань его футболки. – Я знаю, что Элис очень осчастливил твой приход. – Я почувствовала, как Эдвард закивал надо мной, но промолчал. Интересно, о чем он думал.
Отстранившись друг от друга, мы посмотрели на неизбежную пустоту вокруг нас. Я удрученно привалилась к стене, отчего Эдвард повернулся ко мне.
– Давай, мы должны выбраться отсюда. Есть место, куда я хожу временами, когда мне нужно подумать. Ты позволишь мне сводить тебя туда? – спросил он. – Эта та еще пешая прогулка, но, думаю, тебе понравится.

Я улыбнулась ему, с энтузиазмом кивая. Ничего и так сильно не хотелось мне, как покинуть эту квартиру, и, как бы жалко это ни прозвучало, я позволила бы Эдварду отвезти меня куда угодно.

После того, как я переоделась в более подходящую для прогулки одежду и обувь, мы с Эдвардом сели в его «вольво» и поехали к длинной грязной дороге неподалеку от Форкса. Обычно я не была ярой поклонницей лесов и чувствовала себя несколько неуверенно, поскольку предписание доктора Томпсона воздержаться от сильных физических нагрузок всё еще крутилось в голове, однако Эдвард шел в спокойном, легком темпе, ведя меня сквозь девственный лес. Я ждала, когда мы выйдем на тропинку, но этого так и не случилось.

Когда меня осенило, что, вероятно, мы и не собирались этого делать, я в изумлении повернулась к Эдварду.

– Только не говори мне, что однажды ты решил проигнорировать все местные тропы и побродить по окрестностям самостоятельно? – спросила я, мысленно восхищаясь тем, как Эдвард, казалось, в точности знал наш маршрут следования, при этом не имея при себе ни карты, ни навигатора. – Должно быть, ты заблудился…
– Один или два раза, – пожал плечами Эдвард, а в его голосе проступили озорные нотки. – Разве ты не знала, что это самая лучшая часть?
– Меня не удивило бы, заплутай ты на самом деле, – усмехнулась я.
Эдвард рассмеялся, а затем его голос посерьезнел.
– Нет, поначалу я пользовался навигатором – я не настолько глуп. Но я уже так давно хожу сюда, что точно знаю свое местоположение.

По пути мы тихо обменивались репликами. Выдался прекрасный день, солнечный свет пробивался сквозь нависавшие над нами густые кроны деревьев. Время от времени Эдвард останавливался, чтобы указать мне на какую-нибудь красоту: особым образом обросшее мхом упавшее бревно; громадное дерево, такое толстое, что потребовалось бы две меня, чтобы обхватить его; садившуюся птицу. Он держал меня за руку, помогая устоять на неровной поверхности, уберегая от спотыкания.

Наконец среди росших впереди деревьев показался явный просвет. Эдвард тоже это заметил и, казалось, ускорился при виде него; я задалась вопросом, а не туда ли он меня вел. Когда мы подошли ближе, Эдвард немного отстал, пропуская меня вперед идти самой. Стоило мне пересечь кромку леса, как мой рот раскрылся в удивлении.

Это был луг, широкий красивый луг, с великолепным панорамным видом на горы. Недавно прошел краткий дождь, и, казалось, трава сверкает из-за отражавшихся в дождевых каплях ярких лучах солнца. Я резко обернулась, ища Эдварда и желая поблагодарить его за то, что он привел меня сюда. Мужчина стоял в нескольких футах позади, прислонившись к стволу дерева, пристально наблюдая за мной.

– Он прекрасен, – прошептала я. – Никогда не видела ничего подобного раньше. – Я покружилась, снова наслаждаясь видом, и медленно вошла на луг. – Разве это не грустно. Практически всю жизнь я прожила здесь и никогда не знала о существовании чего-то подобного.
Эдвард поравнялся со мной.
– Видишь, порой лучше не следовать никаким тропам.
– Как в одном из стихотворений Роберта Фроста, – кивнула я. – «Две дороги расходились в лесу, и я – я выбрал менее исхоженную, и именно это всё изменило»¹, – процитировала я. – Это ты, Эдвард.
Мужчина бросил на меня хмурый взгляд.
– Я бы так не сказал.
– Правда? Всегда казалось, что ты привык идти своим путем. Помню, когда ты только переехал в Форкс – не важно, что говорили о тебе, ты занимался своим делом и никогда позволял этой убогости задевать тебя. Я всегда восхищалась этим и также немного завидовала.
– Кто говорит, что это никогда не надоедало мне? – тихо спросил Эдвард, доставая одеяло из рюкзака, принесенного им с собой, и расстилая на земле.
– А это надоедает тебе?
– Я никогда не понимал этого, – ответил Эдвард. – Впервые оказавшись здесь, я желал лишь уединения; пристальное внимание окружающих казалось мне бессмысленным. Может, сейчас я немного лучше понимаю ситуацию, но это не означает, что я хоть немного счастлив от этого.
– Ты просто другой, – сказала я, усаживаясь рядом с ним. Мне хотелось придвинуться ближе к нему, прикоснуться, уверить его, что мне наплевать на слухи, но непроницаемая, незаинтересованная маска опять прочно обосновалась на лице Эдварда, скрывая от меня его чувства. В последнее время я стала замечать, что ее края стали трескаться, а временами и сама она исчезала, когда он был счастлив или же смеялся.
Я ненавидела эту маску.
– Помню первый раз, когда увидела тебя, – промолвила я, пододвигаясь к Эдварду и легонько касаясь его руки. – Я направлялась на работу, а ты шел по противоположной стороне улицы. Ты выглядел таким уставшим. – Подняв руку, я кончиками пальцев провела по щеке мужчины. – Я знала, что, должно быть, ты тот парень, о котором все говорили, к тому времени вся округа так и гудела от слухов… но, увидев тебя, я поняла, что мне всё равно.

Двинувшись вперед, я для опоры уронила руку на плечо мужчины. Эдвард смотрел на меня с осторожностью, но под ней, в его глазах, я видела знакомое притяжение, словно он хотел этого так же сильно, как и я, но боялся позволить себе зайти слишком далеко. Я наклонилась к нему, полуулыбаясь и совсем не заботясь о том, веду ли себя как идиотка.

– Белла… – предупреждающе начал Эдвард, но я помотала головой, накрывая его губы пальцами.
– Пожалуйста, помолчи, Эдвард. Обещаю, что ты сможешь высказаться после, но прямо сейчас я просто очень, очень сильно хочу поцеловать тебя.

К моему изумлению, он смолк. Эдвард закатил глаза, а его губы изогнулись кверху, словно говоря: «Знал ведь, что это произойдет», – и он обнял меня, притягивая ближе к себе. Возбуждение пронеслось по мне, когда я прижалась губами к его, все еще ощущая легкую неуверенность. Поцелуи были так в новинку мне… и так отчаянно мне хотелось, чтобы он насладился ими. Хотелось не ударить в грязь лицом.

Сладкий поначалу поцелуй, очень похожий на тот первый и единственный разделенный нами – медленный и исследующий, – лишь мы, чувственно познающие друг друга. Затем Эдвард полностью расслабился, его руки сжались вокруг меня, притягивая ближе, и я растворилась в нем, потому что не знала, как иначе реагировать. Ощущения зашкаливали – осязание, вкус, слух – всем был Эдвард.

Спиной упав на одеяло, Эдвард надежно удерживал меня сверху на себе, мой рот открылся – кончик моего языка в мимолетной ласке коснулся его, и стон вырвался из моей груди.

Я отстранилась, хватая ртом воздух.

– Белла… – заговорил Эдвард суровым и низким голосом.
– Знаю, – вздохнула я, тяжело дыша. Поцелуи с Эдвардом напоминали блаженство и опьянение – мне хотелось больше, но также это было ужасно несправедливо. Ложью, потому что зная обо мне больше других, он до сих пор знал недостаточно.
– Я хочу рассказать тебе кое-что, Эдвард, – запинаясь, проговорила я, скатываясь с него на одеяло и садясь. – Я почти рассказала тебе в ночь того концерта, но я – я не смогла. Еще не была готова. – Я закусила губу, до сих пор ощущая там его вкус. – Когда мы говорили о причине моего переезда к Элис, я опустила нечто, нечто очень важное.

Я сделала глубокий вдох – вот оно. Я собираюсь рассказать Эдварду. Всё.

Забавно, что я действительно хотела рассказать ему. Мои родители, друзья, люди, которых я знала всю жизнь, – сама мысль о том, что они узнают о моем диагнозе, вселила в меня ужас. Но рассказать Эдварду Мэйсену – человеку, о котором я в буквальном смысле слова ничего не знала – было в порядке вещей. Даже более того – мне искренне хотелось этого. Интересно, станет ли лучше, полегчает ли мне, если я разделю с ним бремя. Интересно, станет ли Эдвард смотреть на меня иначе.

Но это не имело значения, даже если мой поступок еще больше усложнит мне жизнь, даже если Эдвард никогда больше так на меня не взглянет…

Потому что. Просто потому.

Эдвард изогнул бровь, ожидая продолжения.

– Я ушла, потому что у меня больше нет времени, чтобы тратить его, дожидаясь других людей. Есть кое-что, то – то, что я никогда никому не рассказывала – ни родителям, ни даже Элис. Я бы не вынесла, узнай они об этом.

Мое сердце заколотилось, и невольно я накрыла его ладонью, вспоминая сокрушительную боль. Тело сотрясала дрожь, и липкий холод обуял меня.

Ты не должна это делать, Белла. Ты можешь вернуться к Чарли, и всё будет легко и безопасно, и ничто – хорошее или плохое – никогда не случится с тобой вновь. Тебе лишь нужно сказать «прости» и уйти.

Но я посмотрела Эдварду в глаза, в эти потрясающие зеленые глаза, и поняла, что больше не была той – той, что убегала всякий раз, встречая трудности на пути, не могла справиться. Я хотела, чтобы Эдвард понял – действительно понял, увидел каждую поганую, разбитую часть меня, действительно узнал меня лучше, чем любой другой человек в этом мире.

Теплая ладонь Эдварда накрыла мою. И именно этот скромный жест потребовался мне, чтобы, в конце концов, заговорить.

И я рассказала ему. Рассказала ему о том первом утре, когда, проснувшись, подумала, что у меня резкий приступ изжоги; как в последующие месяцы боль лишь усиливалась, пока стала невыносимой. Рассказала о последнем визите к врачу, что вдребезги разрушил весь мой мир.

Я ничего не выпустила.

И когда я закончила, Эдвард просто уставился на меня.

– Ты больше ни с кем не делилась этим? – наконец произнес он после жуткого молчания. – А как насчет Элис? – Мужчина пробежался пальцами по волосам, выглядя при этом еще более расстроенным, чем мне когда-либо доводилось видеть его.
– Ты единственный, кто знает, – ответила я, желая быть единственной, кто мог бы ерошить его волосы своими пальцами.

Эдвард долго ничего не говорил, даже не смотрел на меня, обдумывая только что сказанное мной. Я затаила дыхание, зная, что следующий и неминуемый вопрос моего собеседника окажется самым сложным… но я пообещала себе, что отвечать буду честно.

Эдвард глянул на меня и промолвил всего одно слово: – Почему? – А затем тряхнул головой. – Почему ты рассказала мне об этом?

«Честность, Белла», – обратилась я к себе. Пришло время сказать правду.

Я пожала плечами.

– Потому что это ты.
– Белла…

Но я прервала его, не давая продолжить. Я должна сделать это – как ради себя, так и ради Эдварда. Удачно вышло – после стольких лет встретить Элис, но она стала лишь первым шагом на пути возвращения контроля над собственной жизнью; мне предстоит пройти долгий путь, если я действительно хочу обрести счастье. На этот раз никто волшебным образом не объявится и не исправит ситуацию; мне придется самостоятельно добиваться этого.

– Нет, позволь мне первой договорить, – колеблющимся голосом проговорила я. Сердце тяжело стучало в груди, я тряслась всем телом и покрылась холодным потом, но все же до сих пор умудрялась улыбаться Эдварду. Для меня он был таким прекрасным, будучи неуверенным, сконфуженным и доверчивым. – Я кое-что еще должна сказать тебе.

По силам ли мне это? Выставить себя целиком на суд… Эдварда? Рассказ о моей болезни был цветочками по сравнению со всеми хранимыми мной тайнами. Рукой я обхватила грудь – рефлекторный жест, который в последние дни я все чаще повторяла. Ни с того ни с сего я ощутила непреодолимое желание посмотреть куда угодно, но только не на Эдварда – стоит мне заглянуть ему в глаза, и, уверена, я растеряю любую решимость. А сейчас я не могла струсить, не тогда, когда была так близка к этому, однако ноша моя тяжела… эти слова изменят всю мою оставшуюся жизнь.

Так или иначе.

– Всю свою жизнь, – прошептала я, закрывая глаза, – я никогда не хотела, чтобы кто-нибудь знал о моих истинных мыслях и чувствах. Я всегда опасалась, что если люди… увидят слишком много меня, то я им не понравлюсь, и поэтому казалось легче быть вежливой, скучной персоной, чем выставляться. Но я больше не хочу быть такой, Эдвард… – Распахнув веки, я посмотрела прямо в его напряженные зеленые глаза. Их пристальный взгляд не сходил с моего лица, в них не было ни отвращения или же неприязни – этакое молчаливое понимание. – Я больше не могу быть таким человеком.

Пальцы бесконтрольно дрожали, когда я неуверенно потянулась за рукой Эдварда. Не знаю, откуда я набиралась отваги, но было необходимо чувствовать его кожу своей. И – невероятно – его рука сомкнулась вокруг моей, ободряюще сжимая.

– Я умру. – Было облегчением – озвучить эти слова, не извиняясь и резко. Никаких чертовых эвфемизмов и хождения вокруг да около, простая, незамысловатая правда. – Но перед смертью я хочу пожить. Впервые в жизни я делаю что хочу, даже если это безумно или странно, или глупо… И я пытаюсь говорить о своих истинных чувствах, особенно тебе, потому что это так важно с моей стороны – быть честной. Всё остальное будет несправедливостью.

Я уронила голову на руки.

– Я больше не хочу бояться. И – Боже – это звучит так легко, когда я так говорю, – мой голос опустился до шепота, – но я в ужасе, Эдвард. Честность пугает меня больше всего на свете. – Наконец, я встретилась с ним взглядом, чувствуя, как кружащиеся мысли и эмоции застывают в абсолютной уверенности. – Но правда в том, что я люблю тебя.

– Я люблю тебя, – повторила я окрепшим голосом. Глубокое облегчение, словно выстрел, прошло сквозь меня, и слабый, сдавленный выдох слетел с моих губ. Я сделала это – не важно, как отреагирует Эдвард, – сказала эти слова, сбросила с себя их груз. Смогла дышать, впервые за несколько недель я могла дышать.

Пальцы Эдварда окаменели вокруг моих, хотя в лице он не изменился. Сожалея, я вытащила руку из его ладони, желая дать мужчине пространство для размышления над моими словами.

Краска чуть проступила на его щеках, но в конце концов он заговорил:
– Белла, ты знаешь, что я… – он неуверенно заикнулся. – Я не чувствую того же… Я не люблю тебя.
Я прикладывала все усилия, не позволяя лицу сменить выражение. Дело ведь не в его чувствах, Белла, – а в твоих. В том, чтобы наконец отважиться, да настолько, чтобы позволить себе что-то возжелать.
– Знаю, – ответила я. – Это нормально. Мне просто нужно было сказать это.
– Ты мне нравишься, очень нравишься, Белла, но не настолько. – Я кивнула, не особо удивившись. Я понимала, что так будет намного лучше.

Хотела ли я, чтобы Эдвард любил меня? Взглянув в его глаза – лучистые, ясные, живые, – я почувствовала разожженный этим человеком огонь, мучительная дрожь скрутила внутренности. Губы покалывало от воспоминаний, каково было целовать его. Мне хотелось повторить этот опыт… Мне хотелось большего. Мое сердце неровно забилось, когда я представила себе, каково будет это.

Мне хотелось лежать ночью в кровати в обнимку с Эдвардом; хотелось вдыхать его запах, пока не запомню его наизусть; хотелось все время наблюдать за ним, зная, что обладаю таким правом. А значит, если быть откровенно честной, разумеется, мне хотелось, чтобы он любил меня в ответ. Я хотела слышать, как тихо он шепчет мне эти слова; хотела, чтобы он также сильно желал меня, как я его.

Но у меня оставался год – вообще-то меньше года, – и я не могла проявить такой эгоизм, не имея возможности даровать Эдварду вечность в обмен. Поэтому я приму то, что он даст мне, то, что смогу иметь. Приму его поцелуи, разговоры, лежание в его объятиях вечером и пробуждения поутру рядом с ним, если он позволит мне всё это. А взамен я отдам ему что угодно – как бы печально это ни было, – поскольку я уже просила об очень и очень многом.

Когда я умру, Эдвард будет скучать по мне – как друг, раз мы уже доказали, что способны – быть хорошими друзьями. Но когда все закончится, я не оставлю его, терзаемого так, как если бы он любил меня. Его сердце останется целым, нетронутым, неразбитым, даже не раненым. По крайней мере, оставить его в покое я могла.

Я отдам и пойду на что угодно. Только так. Особенно, если он даст мне взамен то, о чем я прошу.

Эдвард продолжал вглядываться в меня; я видела, как складывается в его голове картинка, и знала, что он понимал, возможно больше, чем я того хотела. Жалость смягчила его лицо.

– Я могла бы и дальше говорить, Эдвард, могла бы трещать без умолку и выложить все свои причины, но в действительности же всё сводится к двум вещам: я люблю тебя и хочу провести остаток жизни с тобой. И поэтому я должна… я должна спросить…

Сердце так бешено билось, что, не сомневаюсь, он слышал это; голова кружилась, и я не могла не спросить, куда подевалась здравомыслящая, разумная Белла. И всё же… я ощущала внутреннее спокойствие. Что еще хуже может случиться?

– Что это, Белла? – спросил Эдвард, чувствуя мою нервозность. – Ты знаешь, что можешь попросить о чем угодно.
О чем угодно? Интересно, всерьез ли говорил он, существовал лишь один способ проверить.
– Ты женишься на мне?

¹ Роберт Фрост, «Другая дорога», 1920. Перевод авторский (приведенные строки не совпадают с оригиналом).

---

Как вам такой поворот событий? О смелости или даже безрассудности Беллы с удовольствием хочу узнать на