Название: Четыре июльских дня

Жанр: Romance/Drama
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Bella, Edward
Саммари: Изабелла в одиночестве остается на ферме отца в Геттисберге, когда война вспыхивает буквально на заднем дворе ее дома. Как она поведет себя, когда на ее ферме появится раненый солдат?


Перевод

---

2 июля 1863 г.

Я слышала грохот сражения наверху. С каждым взрывом небольшие комья грязи катились вниз по окружавшим меня земляным стенам. Задыхаясь, я сидела на корточках, прячась в подвале дома, и надеялась, что здесь нахожусь в безопасности. Чуть раньше с восточной стороны я видела поднимающийся вверх дым, и виной тому была не природа, а непрекращающаяся стрельба из винтовок и пушек. Сейчас до моих ушей доносились крики людей и ржание лошадей, адская какофония, приближающаяся к ферме моего отца.

Все, что я могла делать, это прятаться, молиться и вспоминать.

Январь 1861 г.

Все начиналось, как небольшое облако, зависшее над горизонтом в мою семнадцатую весну. Отовсюду доносились разговоры о Правах Штатов и тяжелом положении негров. Хоть это и было эгоистично, я мало переживала об этом и не принимала все близко к сердцу. Пенсильвания была свободным штатом, состоящим из небольших ферм, деревень и нескольких отдаленных друг от друга городов, так что все политические проблемы были чужды мне.

Но я ясно помнила хруст свежей бумаги холодным зимним вечером, когда отец отдернул газету в сторону и с ужасом в голосе прочитал: «Южная Каролина отделилась! А это значит – война!»

В те времена я была еще легкомысленной девушкой, и моей первой мыслью об услышанных новостях было: насколько меньше кавалеров теперь у меня будет на летних балах, на которые я уже приглашена. После того, как Джонни Реб обстрелял форт Самтер, война была объявлена официально, и небольшое темное облако страха внезапно превратилось в настоящий грозовой фронт, хотя все и происходило очень далеко от нас. Я переживала за джентльменов из нашей местности, которые в ответ на призыв мистера Линкольна предпочли взяться за оружие, и все свое свободное время проводила в молитвах за их безопасность.

Какое-то время жизнь шла своим чередом. Отец обрабатывал наши поля и ворчал, читая газеты, мы с бабушкой вели хозяйство, ухаживали за пчелами, которые были у нас столько времени, сколько я себя помнила; кроме того, мы вязали носки и шили рубашки. Из нашей местности на войну ушло много молодых юношей, и, за исключением их отсутствия, наша жизнь оставалась прежней.

Поначалу Союзники проигрывали сражение за сражением из-за коварной тактики ренегата Роберта Э. Ли, командира федеральной армии. С наступлением второго года войны отец становился все более и более возбужденным. И как только урожай 1862 года был собран, он объявил нам с бабушкой, что просто обязан присоединиться к армии. Страх, который когда-то представлялся мне лишь облаком на горизонте, теперь заполонил собой все мое небо.

Первая зима без отца оказалась для нас не слишком тяжелой: он оставил нам хорошие запасы еды и дров. Время от времени мы получали от него весточку; бывало, что мы не слышали о нем на протяжении многих недель, а потом получали целую связку писем сразу. Мы проживали дни в нашем небольшом доме, и постепенно из легкомысленной девушки я превращалась во взрослую женщину. Думаю, что виной тому было постоянное напряжение.

К весне Па не вернулся, чтобы засеять поля, как он рассчитывал перед уходом, и после разговора с бабушкой мы решили посадить только то, что будем в состоянии хранить в подвале. Посадка культур на продажу для старухи и неопытной девочки была слишком тяжелым трудом, и вокруг не было никаких мужчин, которых мы могли бы нанять, чтобы помочь нам.

Так мы и жили, выполняя свои обязанности так, как могли, пока страх, наконец, не переступил через наш порог. Однажды утром в конце июня, бабушка, которая на протяжении нескольких недель неважно себя чувствовала, не смогла подняться с кровати. Я вызвала доктора, и тот после осмотра объявил на нашей небольшой ферме карантин. Бабушка болела тифом, и врач посчитал, что вскоре я тоже слягу. Он прибил на дверях дома табличку, призывающую людей объезжать ферму стороной. Страх больше не был тучей, покрывающей небо, теперь он превратился в серый утренний туман, который полностью окутал мой мир.

Целую неделю я не отходила от бабушки, заботилась о ней, изо всех сил стараясь облегчить ее боль, и молилась, чтобы она выжила, но этому не суждено было случиться. Несмотря на то, что я не заразилась, – доктор сказал, что не видел никаких симптомов, даже спустя неделю после появления инфекции, – я все еще была изолирована от внешнего мира. Мне не удалось даже присутствовать на поспешных похоронах бабушки.

Однако у меня не было времени придаваться горю. Время от времени мой молодой кузен Джейкоб приезжал проведать меня, но, конечно, не мог войти в дом. Он стоял на крыльце, и мы разговаривали с ним через дверь, пока кузен сообщал мне новости, и чаще они были ужасными, нежели хорошими.

29 июня 1863 г.

Через несколько дней после похорон бабушки он сказал мне:

- Белла, армия Реба идет!

– В Геттисберг?

– Ну, в Пенсильванию. Говорят, сам генерал Ли двигается с ними!

Вдруг я почувствовала, что мое сердце словно сжалось в тиски.

– Но здесь так мало солдат Союзников! Что же нам делать?

– Говорят, генерал Мид направляет сюда свою армию, чтобы противостоять ему.

Ломая руки, я произнесла:

– Это не очень хорошие новости. Что ты собираешься делать, Джейкоб?

– Многие дураки уезжают из города, но отец говорит, что никто не имеет ни малейшего представления, где на самом деле состоится битва. Они могут спрыгивать со сковороды прямо в огонь. Мы остаемся.

Уехав, Джейкоб оставил меня чуть обнадеженной, но я все же решила подготовиться. Я не могла легко покинуть ферму. Кроме того, я все еще находилась на карантине (это значит, что никто не позволит мне присоединиться к ним), и мне нужно было присматривать за хозяйством. Я собрала столько овощей, сколько смогла, и большую часть из них спустила в подвал. Отвела коров и рабочих лошадей на пастбище в надежде, что солдаты-грабители не найдут их там. Я понимала, что коров убьют, если обнаружат, а лошадей заберут, чтобы они тянули за собой пушки и фургоны с провиантом. Я сделала все, что могла, чтобы уберечь их, а потом обратила внимание на собственную безопасность.

Взялась за обустройство подвала. Перетащила туда свое одеяло, масляную лампу, ведро для естественных нужд и большую бочку воды. Последней вещью, которую я спустила вниз, был старый мушкет отца. Он заряжался сверху, и я не очень хорошо умела управляться с ним, но знала, как нужно. Возможно, кухонный нож смог бы лучше защитить меня в случае необходимости.

Мне повезло, что вход в подвал находился внутри дома, а не снаружи. Если вы не знаете, что нужно приподнять коврик в гостиной, то вы никогда не увидите, что находится под ним. Я расположила ковер на полу таким образом, чтобы он лег на место и скрыл вход, как только я закрою за собой люк подвала.

1 июля 1863 г.

Я сделала все, что могла, и оказалось, что как раз во время. Пару дней спустя, услышав крики, я выглянула в окно и увидела ряды противников, марширующих по дороге в направлении нашего поселения. Несколько солдат, шагающих сзади основной группы, отсоединились и направились к моей ферме.

Страх дал крылья моим ногам, я ринулась к спуску в подвал, захлопнула за собой люк и закрыла его на засов. Съежившись на одеяле, побоялась даже зажечь фонарь. Я подскочила от ужаса, когда на крыльце раздались звуки шагов, а следом прозвучал стук в дверь.

– Здесь есть кто-нибудь? – услышала я крик.

Конечно, я не ответила.

– Что написано на табличке?

– Не могу разобрать, но похоже на предупреждение.

– К-А-Р-А-Н-Т-И-Н и еще какие-то слова. Возможно, здесь кто-то болеет?

Я услышала, как открылась дверь. Я не запирала ее, потому что понимала, что она в любом случае будет разбита.

– Ау! Дома кто-нибудь есть?

Слушая, как над головой топают сапоги, я дрожала и изо всех сил старалась не зарыдать.

– Не похоже, что здесь никто не живет.

– Больные или нет, но, возможно, они сбежали отсюда, когда увидели нас.

– Угли еще теплые. Они сегодня были здесь.

– Может быть, они спрятались в сарае?

– Сходи и посмотри, а я проверю, что здесь есть для нас. Будь осторожен, вдруг у них пистолет.

Я слушала, как один из солдат вышел через заднюю дверь, а второй остался в доме и начал копаться в вещах. Ящики открывались, иногда доносился возглас удовлетворения, когда грабитель находил что-то полезное.

Вскоре второй вернулся.

– Я никого не нашел, но во дворе полно кур, и еще я видел скот на пастбище, а в сарае стоит хороший фургон.

– Я нашел две буханки хлеба, кукурузную муку, сорго и еще кое-что, но этого мало. Ты не видел подвал?

Я думала, что на этих словах мое сердце остановится.

– Нет. Этот дом построен на столбах. Должен быть ангар или что-то вроде того, где они хранят продукты.

– Ладно, найди веревку, чтобы привязать коров к фургону, а я попробую поймать хотя бы несколько кур и засунуть их в мешок. Там есть что-нибудь созревшее?

– Нет. Похоже, в саду все собрали. Капитан должен быть доволен тем, что мы нашли.

Оставшуюся часть дня я просидела в подвале, не уверенная, что они ушли. Выбравшись наружу, я ожидала увидеть погром в доме, но все осталось почти так, как до их прихода, исчезла лишь еда. Вместо нее я увидела два серебряных доллара, и была очень удивлена. Двух долларов было недостаточно, чтобы возместить то, что они взяли, но такого я, конечно, не ожидала. Ни разу не слышала, чтобы конфедераты жалели кого-нибудь.

Выглянув сквозь ставни, я никого не увидела, но из необходимости быть осторожной не стала выходить из дома. Я потушила огонь, чтобы не давать нежданным посетителям повода думать, что в доме кто-то есть. Мне было слишком страшно, чтобы оплакивать потерю домашнего скота, не хотелось даже думать, как я переживу без них зиму.

На следующее утро с севера я услышала далекие выстрелы, сопровождающиеся пушечным огнем, и поняла, что битва началась. Я подскакивала с каждым скрежетом орудий и взрывом, надеясь, что они не приблизятся.

Иногда наездники сломя голову проносились по дороге, но они не обращали на мою ферму никакого внимания. Позже я увидела, как другая шеренга людей приближается с юга, и снова спряталась в подвале, но на этот раз никто из грабителей в дом не зашел. Полагаю, они прибыли для подкрепления.

После того, как они прошли, я снова решилась подняться наверх. С сожалением я обнаружила, что давящая темнота подвала раздувает мои страхи до неимоверных высот, поэтому мне лучше оставаться на поверхности, пока есть такая возможность.

На протяжении дня я слышала звуки сражения, которое становилось все ближе. Желая увидеть то, что уже было доступно на таком расстоянии, я поднялась по лестнице на чердак и выглянула в маленькое окошко. Единственное, что можно было различить, это дым в стороне сражения.

2 июля 1863 г.

На следующее утро я была разбужена сильнейшим взрывом. Ночуя в подвале, я была уверена, что нахожусь в полной безопасности, если вдруг кто-нибудь забредет ко мне ночью. Не понимая, что произошло, я в панике озиралась вокруг, когда новый взрыв заставил доски, из которых был построен дом, задрожать, как во время бури.

Свернувшись калачиком, я прижала колени близко к груди, когда на мои уши обрушился неземной рев смерти и катастрофы. Я не могла сдерживать навернувшиеся на глаза слезы и молилась всеми молитвами, которые знала. Страх сжимал горло и мешал дышать, когда сражение настигло мой маленький домик. Если канонада доберется досюда, я буду обречена.

Я дрожала и вздрагивала на протяжении нескольких часов, по-настоящему не представляя, в какой опасности нахожусь. Крики, вопли, взрывы и грохот оружия разрывали мою душу, пока, наконец, огромный взрыв не разразился, казалось, прямо в моем подвале.

Я закричала и на длительное время потеряла ощущение реальности.

Когда чувства вновь вернулись ко мне, я не могла понять, где нахожусь, и что за темнота воцарилась вокруг. Раньше наверху шло сражение, но сейчас было тихо. Я прощупала свои руки и ноги и с облегчением поняла, что не ранена, а значит, мне нужно выбраться из этой добровольной могилы.

Нащупав масляную лампу, я зажгла ее и с радостью увидела, что подвал остался в хорошем состоянии. Прислушиваясь, я не могла понять, есть ли кто-нибудь в доме. Отодвинув задвижку, приподняла люк и посмотрела через узкую щель.

Было темно.

Доносилось стрекотание сверчков и слабый зов ночных птиц, но больше ничего. Я осторожно откинула люк назад и выбралась из подвала. Стоя посередине закрытого ставнями дома, я подняла лампу и увидела, какой здесь пронесся вихрь. Неужели сюда попало пушечное ядро? Нет, стены и крыша выглядели целыми.

Двигаясь мимо перевернутой мебели, я рассматривала разбитые тарелки и книги, разбросанные по полу до самой открытой двери. Должно быть, сюда заходили люди, пока я, к счастью, лежала без сознания. Я тихо закрыла дверь и подняла лампу, понимая, что ставни не позволят свету пробиться через окна.

Я наклонилась, чтобы поднять корзину со швейными принадлежностями, которую кто-то скинул на пол, когда из комнаты, некогда бывшей спальней бабушки, до меня донесся стон. Испуганная, я замерла на месте, мое сердце билось так сильно, что в глазах потемнело. Что было в той комнате? Вернее, кто был в комнате?

Я даже не задумалась о том, чтобы снова спуститься в подвал и взять старый мушкет отца, поэтому схватила нож, валяющийся на полу вместе с другими столовыми приборами. Двигаясь так тихо, как могла, я приблизилась к двери спальни и подскочила, когда снова услышала стон.

Я спросила:

– К… кто там?

Ответа не было.

Собрав всю свою храбрость, я подняла фонарь так, чтобы видеть, что происходит впереди; мое сердце почти останавливалось от страха.

На кровати бабушки лежал раненый мужчина. Его нога была грубо обмотана тряпкой, через которую просачивалась кровь. На нем была надета рубашка, светлые брюки и кожаные сапоги. Я приблизилась к кровати и спросила:

– Кто вы? Что вы здесь делаете?

Глаза мужчины резко открылись, и он шокировано уставился на меня. Помогая себе руками, он попытался сесть, но это было выше его сил, поэтому он упал на кровать, бормоча «воды».

Я сделала несколько шагов ближе к нему, осторожно, чтобы не оказаться в пределах его досягаемости, и начала рассматривать человека. Его рана была перевязана неаккуратно, а бледность на лице имела нездоровый оттенок. Он немного повернулся в кровати и снова застонал.

Пожав плечами, я размышляла, что делать. Бежать за помощью? Нет. Наверняка вокруг солдаты, и я сомневаюсь, что кто-нибудь из соседей готов прийти ко мне.

Может, мне нужно снова запереться в подвале и позволить ему остаться здесь? О, пожалуйста, нет. Я не могла вынести даже мысли о возвращении в ту темную яму.

Повернув лампу, чтобы она светила чуть ярче, я изучала вторгшегося.

Он был высоким, на кровати ему едва хватало места, и чисто выбритым, хотя я могла ошибаться. Возможно, прошел день или два с тех пор, как его лица касалась бритва. Черты его лица были сильными: крепкая челюсть, высокие скулы, толстые брови, полные губы и благородный лоб. Волосы были густыми, а тело хоть и худое, но подтянутое.

Я задавалась вопросом, откуда он родом. Янки ли он? Возможно ли, что он Конфедерат? По одежде я не могла определить. Он был без куртки, а на рубашке не было видно никаких знаков отличия. Его невзрачные брюки были грязными и покрытыми кровью, поэтому сложно было определить их цвет.

Мужчина снова застонал, что-то бормоча, а потом начал метаться из стороны в сторону. Я испугалась, что так он причинит себе еще больше вреда, а также испортит покрывало бабушки, на котором лежал. Я не могла перенести его, не позволяя ему порвать то, над чем трудилась любимая мной женщина. Мужчина был слишком крупным, чтобы я могла вынести его из дома, но может мне удастся вытащить из-под него покрывало бабушки.

Я дергала и тянула дорогое для меня одеяло, пока солдат не остался лежать на простынях. Казалось, он парил на грани сознания, не сопротивлялся и не отвечал мне. Я свернула покрывало, а потом решила стянуть с ног мужчины сапоги. Уверена, он не очень комфортно чувствовал себя в них.

На секунду я замерла и задумалась, почему забочусь об этом человеке, переживаю, комфортно ему или нет. Он пробрался в мой дом, испугал меня до полусмерти. Он может быть моим врагом. Было бы справедливо, если бы я оставила его умирать в мучениях или выживать так, как у него получится.

Но потом я представила, что если бы это был мой раненый отец, искал убежища в чьем-то доме? Как поступила бы девушка, нашедшая его? Разве могла бы я не надеяться, что она окажет ему помощь? Конечно, у этого солдата тоже есть любящая семья. Было бы очень стыдно не предложить помощь тому, кто нуждается в ней.

И я взялась за работу. Рана была воспаленной, красной и опухшей. Выстрел прошел прямо через мышцу его бедра, но кость, кажется, не была задета. Я видела отверстие там, где пуля вошла в ногу, и с обратной стороны, где вышла. Все было бы хорошо, если бы из раны не сочилась смесь крови и гноя, – это дурной знак.

Его штаны были грязными, засохшими и очень мешали мне обрабатывать рану, я не смогла придумать ничего другого, чем просто снять их. Приободрившись, я взяла ножницы и начала резать. Полы рубашки скрывали его достоинство и спасали меня от румянца. Вскоре я закончила.

Обшарив старый комод отца, я нашла полупустую бутылку алкоголя. Па не был пьющим человеком, но в отдельных случаях он выпивал. Как правило, это происходило на годовщину смерти моей матери. Он пил до тех пор, пока не засыпал, затем мы с бабушкой переносили его в кровать и прятали виски, которое он не допил. Бабушка говорила, что мужчины иначе, чем женщины, справляются со своей печалью.

Я налила сильно пахнущую жидкость в миску, наполовину наполненную водой и, смочив ткань, тщательно вымыла его ногу. При помощи иголки мне удалось вытащить остатки ткани из раны. Я понимала, что если не сделаю этого, то рана продолжит гноиться и в итоге приведет к мучительной смерти.

Иногда мужчина стонал, пока я работала, но не просыпался. Я была только рада этому, потому что наверняка причиняла ему сильную боль.

Спустившись в подвал, я нашла маленький бочонок меда и банку с порошком желтого корня, смешала их вместе и нанесла на рану. Это должно было остановить болезнь. Бабушка была очень мудрой в способах исцеления от болезней, я многое узнала от нее и очень надеялась, что мужчина лишь выиграет от этого.

Наконец, после того, как сделала все, что могла для солдата, я попыталась привести дом в порядок. Многие вещи были уничтожены просто так, без какой-либо надобности. Я пролила горькие слезы, когда увидела, что дагерротип моей матери оказался разбитым на мелкие осколки. Мне следовало спрятать его в подвале, где ему ничто не могло угрожать. Не дав мне окончательно и глубоко погрузиться в плохое настроение, мой пациент закричал, заставляя меня немедленно поспешить к нему.

Его глаза были широко распахнуты, когда я склонилась над ним и произнесла:

– Тише, тише, сэр. Вы в безопасности. Угроза миновала.

– Где Таня? – спросил он, и его голос звучал так отчаянно.

Должно быть, Таня была его женой или возлюбленной. Зная, насколько капризными могут быть больные, я успокоила его, как могла.

– С ней все в порядке.

– Хорошо, – он лег обратно и закрыл глаза, снова заснув.

Я откинула одеяло, чтобы проверить его раны, – они не выглядели хуже, слава богу. Снова намазав их своим снадобьем, я молилась, чтобы это помогло, иначе мужчине сможет помочь только хирург. Воспаление в ране может иметь два исхода: либо у него отнимут конечность, либо он умрет.

Всю ночь я просидела у кровати солдата, обтирая его лицо для снижения температуры, и в первые часы после полуночи я уснула в кресле-качалке, которую поставила рядом.

3 июля 1863 г.

На рассвете меня разбудил звук шагающих людей и скрип фургонов, двигающихся по дороге, которая пролегала мимо моего дома. Я подпрыгнула и помчалась, желая подвинуть буфет так, чтобы он заблокировал дверь; мне оставалось только верить, что он остановит фуражиров.

Как только я разобралась с дверью, с востока до меня донесся оружейный огонь: снова начинался бой. Трясясь от страха, я понимала, что у меня нет времени прятаться, у меня была работа. Под шум сражения, которое сегодня, вероятно, происходило дальше от дома, я услышала мягкий оклик. Солдат шевелился.

Приблизившись к мужчине, я положила руку на его лоб, чтобы проверить температуру. Она уменьшилась. Обрадованная, я подняла одеяло, чтобы осмотреть его ногу, когда он заговорил:

– Воды, пожалуйста, мадам.

Я подняла глаза: он внимательно смотрел на меня. У него были такие ясные зеленые глаза, каких прежде мне не доводилось видеть. Я поспешила наполнить его чашку, довольная, что бочка с водой, которую я держала у огня, не была опрокинута.

Когда я вернулась, глаза мужчины снова были закрыты.

– Вот ваша вода, сэр, – я положила руку ему на спину, чтобы помочь сесть, и поднесла чашку к губам. Он выпил все, и, казалось, хотел больше.

– Вы должны немного отдохнуть, а потом я дам еще. Слишком много воды не пойдет вам на пользу.

Он кивнул и упал на подушку, как будто у него не осталось сил. Вскоре он уже спал, и после осмотра повязки на ноге я решила рискнуть и разжечь огонь, чтобы приготовить целительный бульон. Возможно, он захочет поесть, когда проснется.

Сражение бушевало в отдалении, моя маленькая ферма в этот раз, казалось, не была на линии огня, слава богу. Я стояла у печи, занятая готовкой, иногда проверяя своего пациента, и молилась за нашу безопасность.

Ближе к полудню солдат снова зашевелился.

– Простите меня… мадам, – зазвучал его слабый голос, – но я чувствую, что мне нужно… – он запнулся. Удивительно, но бледность на его щеках приобрела некоторый румянец.

– Да? – Я понятия не имела, что ему нужно.

– Пожалуйста, мэм. Я… мне нужно… – он оглядел комнату, как будто она могла подсказать ему нужные слова.

– Вы хотите пить?

– Нет, мэм. Мне… мне нужно избавиться от воды, – последнее слово было произнесено едва слышно. Когда я поняла, что его беспокоит, мои щеки расцвели наравне с его щеками.

– Ясно. Но вы не можете наступать на свою ногу. Я принесу вам бутылку. Как думаете, вы сможете справиться?..

– Я верю в это…

Вскоре я нашла сосуд и встала позади, чтобы поддержать солдата, если ему вдруг понадобится моя помощь. Моя благодарность богу, что он сам смог справится с тем, что должно было оставаться вне поля моего зрения. Я легко переместила содержимое в ведро для помоев и отложила сосуд в сторону на случай будущих потребностей. Это было не слишком сложно, по крайней мере, я пыталась себя в этом убедить. Я делала то же самое, и даже нечто худшее, для бабушки, в конце концов. Это не очень отличалось.

По крайней мере, именно так я говорила себе. Если бы я позволяла себе думать иначе, то умерла бы от отвращения.

Мне нужно было осмотреть рану, поэтому я вернулась в комнату со снадобьем и сообщила:

– Пора перевязать вашу ногу, сэр. Просто лежите спокойно, а я посмотрю.

– Крайне любезно с вашей стороны, мадам.

– Думаю, во мне заговорил могучий христианин. Я не могла не сделать этого. – Приподняв бинты, я посмотрела на рану. Она по-прежнему выглядела воспаленной, но краснота чуть спала, а к солдату вернулось остроумие. Я нанесла мазь и сменила повязку.

Только я собралась уйти, как он поинтересовался мне вслед:

– Мадам, как я здесь оказался?

– Не знаю. Вчера вечером я обнаружила вас в своем доме. Вы были один, и у вас была лихорадка.

Он покачал головой и задумчиво нахмурился.

– Я помню, как ехал по горному хребту, когда все вокруг взорвалось, а потом я очнулся здесь.

– Думаю, вчера здесь побывало много людей. Они перевернули мой дом вверх дном. Видимо, вас положили на кровать и оставили.

Он глубоко вздохнул.

– Я не понимаю…

Похлопав по его руке, спокойно лежащей на груди, я сказала:

– В эти безумные времена очень сложно разобраться в чем-нибудь, даже если вы не прострелены насквозь. Отдыхайте. Потом покормлю вас супом, – и я оставила его спать.

Издалека по-прежнему доносились звуки сражения, я поднялась на чердак, чтобы проверить, не видно ли отсюда боя. Прижавшись к небольшому окошку, я увидела яркий огонь пушек на дальнем холме. Вокруг стелился тяжелый дым от орудий, и в солнечных лучах он отбрасывал жутковатый отблеск. Должно быть, там была ужасная резня.

Опустив глаза, я застонала. Ферма была полностью разрушена: заборы переломаны, а сад разворочен. Ахнув, я увидела, что сарай с одной стороны обрушился, как будто пушечный выстрел попал прямо в него. Я не имела ни малейшего представления, где мы с Па найдем деньги, чтобы восстановить разруху. Если конечно я когда-нибудь увижу Па снова. Я была немного поражена, что он не пришел сюда, когда генерал Мид направлялся именно в наши края. Возможно, он участвовал в другом сражении. Где бы он ни был, я молилась, чтобы он оставался в безопасности. Последняя весточка о нем была из Чанселорсвилля, штата Виржиния.

Спустившись с чердака, я направилась на кухню, чтобы приготовить суп, который обещала. Страх и беспокойство скрутили мои внутренности, и у меня не было аппетита. Постоянно доносившиеся звуки взрывов заставляли мои руки дрожать, и я находилась очень близко к тому, чтобы заплакать, но постоянно напоминала себе, что сейчас не время для истерики.

Позже в тот же день джентльмен проснулся и снова попросил бутылку. Он выглядел смущенным, но очень не хотел «поливать кровать».

– Я приготовила суп. Уверена, он поднимет ваше настроение, – сообщила я сразу после того, как осмотрела рану.

Помогая сесть, я подложила ему под спину подушку. Я осторожно кормила его с ложки, стараясь не расплескать бульон, хотя мои руки дрожали. Он молчал, но я чувствовала его пристальный взгляд. Стараясь не обращать на это внимания, я сосредоточилась на тарелке, дрожащей ложке и его полных губах. Я не смела смотреть ему в глаза, опасаясь, что он заметит, как я расстроена.

Когда я, наконец, отставила пустую тарелку в сторону, он спросил:

– Все еще воюют?

– Да. Сегодня с восточной стороны.

– Я так и думал. Слышно.

– Да, но сегодня немного дальше, чем вчера.

Он кивнул.

– Интересно, на чьей стороне перевес?

– Не имею никакого понятия. Я не выходила из дома, а из окна чердака видно только разруху. – Я тяжело сглотнула и посмотрела на закрытое ставнями окно; пальцы нервно теребили ткань юбки.

– Я был невежлив, мадам. Меня зовут Эдвард Кален. Спасибо, что вы так добры ко мне.

– Не за что, мистер Кален.

Было бы невежливо не представиться в ответ.

– Меня зовут Изабелла Свон.

– Вы здесь одна?

Я была немного поражена его вопросом, но не было никакого смысла увиливать.

– Мистер Свон ушел на войну, а моя… моя бабушка умерла несколько дней назад.

Его рука потянулась ко мне.

– Мне очень жаль.

Он перехватил мой взгляд, я была удивлена, обнаружив истинное сочувствие.

– Спасибо. Она была очень дорога мне.

– Что стало причиной ее смерти?

– Тиф, – вздохнула я. – На самом деле, сэр, я вынуждена сообщить вам, что этот дом находится под карантином до середины месяца. Вы можете оправиться от вашей раны, но умереть от тифа.

– Это нисколько меня не волнует. А вы больны, мадам?

– Я не чувствую себя больной, но доктор сказал, что может пройти время, прежде чем болезнь проявится.

– И вот появился я, чтобы обременять вас. Мне очень жаль, мадам.

– Это был не ваш выбор, не так ли? Кто-то принес вас сюда, пока вы даже не подозревали об этом. Но, на самом деле, ваше появление отвлекло меня от переживаний.

– У вас есть оружие, мадам?

Оружие? Зачем ему оружие? Я даже не подумала поинтересоваться, на чьей он стороне. Вдруг он планирует взять меня в плен, что если он враг?

– Да, мадам. Оружие будет держать грабителей на расстоянии. Я чувствовал бы себя намного лучше, если бы у вас была защита.

– До сих пор я была в относительной безопасности.

– Да, мадам, но война, как правило, превращает хороших людей в плохих. Пока мистера Свона нет рядом…

Немного сомневаясь, я, наконец, произнесла:

– Он оставил мне свой старый мушкет.

– Вы умеете стрелять?

– Я могу.

– Тогда вам нужно постоянно держать его под рукой.

– Полагаю, вы правы.

Он не ответил, только улыбнулся, и вдруг я поразились, насколько привлекательным мужчиной он был. На самом деле, он был очень красивым. Мое сердце заколотилось намного быстрее, а мысли разбежались в разных направлениях. Мне пришлось напомнить себе, насколько опасным мог оказаться этот человек. Был один способ определить это.

– Откуда вы, мистер Кален?

На его лицо опустилась тень, улыбка исчезла.

– Мой дом называется Бель Эйр. Я давно уже не был там.

– Бель Эйр? Это в Пенсильвании?

– Нет, мадам.

Я ждала, когда он скажет, где находится его дом, но он молчал и настороженно смотрел на меня. Чем дольше тянулась тишина, тем яснее я понимала, каким будет его ответ.

– Полагаю, вы с юга, так?

– Да, мадам. Я из Виржинии.

Я повторно вымыла тарелку, едва замечая, что она уже была чистой. Мой разум был в смятении.

В моем доме мятежник! Я выхаживала его. Что подумают соседи? Что подумает мой отец? Что если солдаты севера проникнут в дом и увидят его рядом со мной? Раньше я переживала за свою репутацию, но теперь я мало того, что лишусь чести, так еще буду считаться предательницей? Они расстреливают таких, не так ли?

О боже, что мне делать? Я задрожала, когда слезы затуманили зрение. Я была так потрясена, что мистеру Калену каким-то образом удалось выбраться из постели и преодолеть расстояние большой комнаты.

– Я не сделаю вам больно, мадам. Даю слово.

Я обернулась и увидела, что он нетвердо стоял у двери спальни, удерживая весь свой вес при помощи здоровой ноги и руки, крепко вцепившейся в косяк; его рубашка свисала до середины бедра.

– Мистер Кален, вы навредите себе!

Без каких-либо мыслей я бросилась к нему и обернула руки вокруг его талии, одновременно заставляя его обнять меня за шею, и потянула его обратно к кровати.

– Я не для того так старательно ухаживала за вами, чтобы вы все испортили.

– Но, миссис Свон, я более чем искренен, когда говорю, что не трону и волоса на вашей голове. Даю вам слово джентльмена.

Миссис Свон? Неужели он еще не понял, что я незамужняя леди? Я открыла было рот, чтобы поправить его, но после минутного размышления опять закрыла его. Может так будет лучше.

Уложив солдата в кровать, я осмотрела рану, чтобы убедиться, что он не повредил ее своей акробатикой. Все выглядело хорошо, слава богу.

Накрыв его одеялом, я поделилась:

– Я знаю, что вы не собираетесь обижать меня, но я переживаю за других.

– За других?

– Другие солдаты, мои соседи и друзья.

– Я понимаю, что вы боитесь вторжения, мародерства, но почему вы переживаете за соседей и друзей?

– По-вашему, они не назовут мою помощь вам изменой? Кроме того, мы с вами находились наедине без компаньонки. Я обрабатывала вашу рану и помогала справиться с вашими потребностями. Даже если никто не узнает, чьей армии вы солдат, в Геттисберге будут судачить обо мне, моя репутация испорчена.

Он молчал. Долив в его чашку еще немного воды, я отвернулась, чтобы выйти из комнаты, но он схватил меня за руку.

– Я попробую сделать так, чтобы относительно вашего имени не возникало никаких сомнений. Я покину ваш дом прежде, чем обо мне кто-нибудь узнает.

– Может пройти несколько дней, сэр, прежде чем вы сможете свободно передвигаться, чтобы рискнуть выйти из дома, тем более вам потребуется преодолеть половину заселенной местности. А уезжать не полностью поправившимся равносильно смертному приговору, и это останется на моей совести.

Он не ответил, и я решила, что мои доводы положили конец его бредовым идеям. Нам просто нужно быть более осмотрительными. Факт того, что мой дом находится на карантине, дает нам некоторую фору.

Ему нечего было ответить, поэтому он откинулся на подушки и уставился в потолок. Я занялась уборкой комнаты, и через какое-то время поняла, что уже не слышу ни выстрелов, ни взрывов.

– Мистер Кален, как вы думаете, битва закончилась?

Он поднял голову и прислушался.

– Орудия молчат. Возможно.

– Как бы узнать наверняка?

– Одна сторона уйдет, а другая либо останется, либо помчится следом.

– Изнутри дома нам этого никак не увидеть.

Он согласно кивнул в ответ, когда мы оба услышали крики со стороны дороги. Выбежав в прихожую, я выглянула в щель ставни и увидела, что вся дорога заполнена солдатами Конфедерации, которые уходили из Геттисберга.

Понаблюдав за ними некоторое время, я вернулась в спальню, чтобы рассказать о том, что увидела, но мистер Кален крепко спал. Полагаю, ему нелегко далось утреннее общение после такого ранения.

Остаток вечера я старалась двигаться как можно тише. Я рискнула спуститься в подвал и достать оттуда мушкет, как предложил мистер Кален. Должна признаться, я действительно чувствовала себя в большей безопасности, когда оружие находилось под рукой.

Внезапно впервые за несколько дней я ощутила чувство голода и съела немного еды, хранившейся в подвале. Поев, я задумалась. Казалось, что армия Федералов действительно уходила из этого района. Они проиграли? Если они покинут эти места, что будет с мистером Каленом? Конечно, я не смогу долго скрывать его. Я не имела совершенно никакого понятия, что собираюсь делать дальше.

Следующую ночь я снова провела в кресле-качалке в комнате больного. Мой пациент спал мирно, и казалось, что температура полностью уходила по мере того, как заживала его рана. Возможно, он сможет подняться раньше, чем я предполагала.

Я рассматривала его, пока он спал. Его длинным и густым ресницам могла позавидовать любая девушка. Губы были полными, и теперь, когда бледность немного сошла, я заметила, какая у него чистая, светлая кожа. У его рук, сложенных на груди, были длинные художественные пальцы, и я предположила, что у себя дома он, должно быть, довольно популярный среди девушек. Более чем уверена, он произведет блестящее впечатление, как только покинет меня и вернется туда.

Странно представить, что он вот так просто уйдет. Казалось, он хороший человек, ровно настолько же, как и красивый. Его манеры были любезными и джентльменскими. Я представила, что если бы он был одним из джентльменов этой местности. Мог ли он стать одним из тех кавалеров, с кем бы я танцевала на балу, и кто ухаживал бы за мной? Но подождите. Разве он не звал какую-то девушку по имени Таня? Она может быть его возлюбленной или, что еще хуже, женой.

Я задремала, размышляя об этом, и вовсе не удивительно, что мои сны были окрашены зелеными глазами, мягкими губами и нежным голосом, который произносил имя «Таня».

4 июля 1863 г.

С утра мистер Кален уже был в состоянии выпить чашечку кофе с молоком. Мне было очень приятно наблюдать за его улучшением.

– У вас очень крепкое здоровье, сэр. Вы находитесь на пути к выздоровлению.

– Уверен, что любое мое улучшение имеет большое отношение к превосходной медсестре, нежели к тому, что я благословлен богом, хотя я благодарен и одному и другому, – сказал он, возвращая мне пустую чашку.

Я улыбнулась на этот комплимент и отнесла чашку в кухню.

– Миссис Свон, могу я спросить, где мои штаны? Чувствую себя немного незащищенным без них.

– Боюсь, они были сильно испорчены во время ранения, кроме того, мне пришлось разрезать то, что от них осталось, чтобы добраться до вашей раны. Полагаю, я могу подобрать вам другую одежду.

Подойдя к комоду отца, я осмотрела то, что там сложено. Наконец, в нижнем ящике я нашла воскресный костюм, завернутый в тонкую папирусную бумагу.

Я положила сверток в изножье кровати.

– Это принадлежало мистеру Свону. Сейчас оно ему не нужно, думаю. Солдатам не нужна выходная одежда.

– Не рассердится ли он, мадам, что я взял это?

Я рассмеялась и ответила:

– Рискну подумать, что он предпочел бы, чтобы вы надели его одежду, нежели расхаживали передо мной в одной рубашке.

Он фыркнул.

– Полагаю, вы правы. Прошу прощения за свою бестактность.

– Это не беспокойство для меня. Я просто рада, что вы чувствуете себя настолько хорошо, что эта одежда вам понадобилась. Как считаете, мне нужно помочь вам одеть ее?

– Нет, мадам. Я вполне уверен, что справлюсь самостоятельно.

Я оставила его и пошла в гостиную сделать что-нибудь по дому. Слушая, как он двигается, я ожидала, не позовет ли он меня, и когда я, наконец, вернулась в спальню, обнаружила, что, надев штаны, он сидит в старом кресле-качалке, которое я раньше придвинула к кровати.

– Вам нужно приподнять ногу, – сказала я, пододвигая к нему скамеечку для ног и подкладывая подушечку, чтобы смягчить деревянную поверхность. Он благодарно улыбнулся, когда я закончила. Должна признать, на мгновение я была ошеломлена ямочками, появившимися у его рта.

Собравшись с мыслями, я поинтересовалась:

– Вы хорошо себя чувствуете, когда сидите?

– Я удивлен, насколько я слаб.

– Этого следовало ожидать. Вас ранили всего два дня назад, но вы по-настоящему хорошо идете на поправку. Сейчас, когда у вас прошла температура, вы выздоровеете очень быстро.

Я почувствовала, что немного покраснела, – эти ямочки вызывали во мне трепет, – и чтобы скрыть свое смущение, я начала поправлять одеяло на кровати.

Он наблюдал за мной, а потом спросил:

– Вы не знаете, как проходит сражение?

– Думаю, оно закончилось. Все утро шел дождь, и я не слышала грохота орудий со вчерашнего дня. Кроме того, вчера вечером повстанцы уходили по дороге.

– А куда они шли, на север или на юг?

– На юг.

Он примолк.

Снаружи было тихо, исключением был только дождь, который время от времени то усиливался, то становился чуть легче, напоминая звук работающего насоса в колодце. Как настоящая дочь фермера, я радовалась дождю. Растения нуждались в нем.

Но потом я вспомнила, что в полях сейчас нет никаких растений.

Я решила рискнуть и выйти наружу, чтобы проверить, насколько разгромлена ферма. Дождь в течение дня был спокойный, я надеялась, что мои бочки для воды не были перевернуты вверх дном или, что еще хуже, полностью уничтожены.

Осторожно я подняла затвор на двери, которая вела во двор, и приоткрыла ее, стараясь не задохнуться от того, что увидела там. Я смотрела на полное опустошение. Сарай был разрушен, а мои сады перемолоты грязью – копытами и ногами, которые через них проходили. Все заборы сломаны, и я не видела никаких признаков хоть одной курицы. Уверена, крупный рогатый скот тоже пропал. Поднимался туман, лишая очертаний отдаленные предметы, но то, что я видела на расстоянии руки, было уничтожено.

Натянув шаль на голову, чтобы защитится от дождя, я спустилась с крыльца и пошла по двору, чтобы посмотреть, не сохранилось ли что-нибудь. Кажется, здесь ничего такого не было. Сарай придется разрушить до конца, а потом строить заново. Возможно, некоторые доски можно будет использовать повторно, но большая их часть теперь годилась только для растопки печи.

Вздыхая, я шла за сарай, к старому пшеничному полю отца. Когда я обогнула деревянный каркас, в нос внезапно ударил приторный запах: смесь скунса и испортившегося меда, но он немного отличался. Никогда прежде я не чувствовала подобных запахов.

Благодаря дождю я могла видеть часть поля в направлении города. Не осталось ни одного дерева, но зато посреди сломанных фургонов, разбитых пушек и мертвых лошадей появились непонятные бугры. Это выглядело очень странно – неестественно и жутко в моросящем тумане.

Я осознала, что не одна нахожусь сейчас под дождем в поле после сражения. Вдали я видела группу мужчин, которые тщательно осматривали бугры. Я стояла и наблюдала за ними, пока один из них не наклонился и не окликнул других. Мужчины быстро подбежали и аккуратно подняли бугор, который, как я теперь увидела, был телом человека. Они понесли его к фургону.

Я ахнула и присмотрелась к «буграм» чуть внимательнее, и без сомнения смогла сказать, что это мертвецы, и они были повсюду, куда бы я ни посмотрела.

И этот ужасный запах издавали разлагающиеся трупы.

Я вскрикнула, испытывая смесь шока и паники. Прислонившись к уцелевшей стене разрушенного сарая, я изо всех сил старалась не потерять сознание. Мой желудок сжался спазмом, и я потеряла почти все, что съела на завтрак. Казалось, свет сузился в тоннель, когда я сорвала с головы шаль и вытерла ею рот. Дождь снова превратился в ливень, и я подняла лицо к небу, пытаясь смыть из мыслей ужасные образы.

О боже.

Никакие другие слова не приходили в мою голову.

О боже.

Мне нужно было вернуться в дом, запереть дверь и попытаться забыть навсегда адский кошмар, который находился у моих ног, на моей ферме, на земле, которая всю мою жизнь окружала меня.

О боже.

Пошатываясь, я обошла вокруг сарая, прошла через двор, с трудом сдерживая вопли, раздающиеся в моем сердце, рвущиеся из груди. Нерешительно я поднялась по лестнице, спотыкаясь, вошла в дверь и захлопнула ее за спиной. С трудом заперев засов, я сползла на пол, отчаянно пытаясь очистить мозг от въевшегося запаха и навязчивых образов.

О боже.

– Миссис, с вами все хорошо?

Я совсем забыла о своем раненом солдате.

О боже.

Я рыдала, морально истощенная, и казалось, ничто не могло остановить меня. Часть меня понимала, что я, должно быть, пугаю мистера Калена, но другая часть никак не могла совладать со слезами и страхом. Я поднялась с пола и, быстро преодолев комнату, присела за кухонный стол, слезы продолжали течь по моему лицу, а рыдания не ослабевали.

Прошло время, прежде чем я почувствовала руку на своем плече и услышала нежный голос:

– Дорогая Изабелла, успокойтесь. Вы в безопасности.

Я подняла голову и увидела Эдварда, тяжело опирающегося на стол и пытающегося утешить меня. Без каких-либо мыслей или сомнений я повернулась к нему и прижалась лицом к его груди, чтобы найти комфорт, который сейчас был мне так необходим. Я чувствовала, как он обнял меня, и мы вместе опустились на соседний стул. Я устроилась на его коленях, практически полностью окутанная его руками, и меня не волновало, что это было единственное место, где я в полной мере могла предаться своим страданиям. Меня не смущала неуместность происходящего или то, что моя одежда промокла от дождя. Все, что я знала – здесь я ощущала покой.

Не знаю, как долго мы сидели вместе, я то плакала, то успокаивалась, но, в конце концов, поняла, что уже достаточно много времени пользуюсь его терпением, совесть начинала мучить меня. Должно быть, нога мистера Калена уже начала пульсировать, а я сижу здесь и вою, как ребенок. Я попыталась отстраниться от него, но он продолжал крепко удерживать меня, его губы прикасались к моему лбу, когда он шептал нежные слова утешения, которые ласкали мой слух.

– Тише, Изабелла, тише. С той стороны была битва, и их страдания закончились. Вы со мной в безопасности. Я прослежу, чтобы вас никто не обижал.

Мое лицо спряталась на его шее, и я почти слышала, как бьется его сердце. Но маленький голос внутри меня напоминал, что этого не должно происходить. Нужно вести себя приличнее.

– О, мистер Кален, моему взгляду предстало такое ужасное зрелище, – произнесла я сдавленным голосом, стараясь выбраться из его рук. – Поле боя покрыто мертвыми. Я не сразу заметила этих несчастных людей. Подумала, что кто-то выкопал какие-то адские приспособления, но это были люди, скорчившиеся в неестественных позах, они лежат там до сих пор. И от них такой запах… – я задохнулась и отвернулась.

– Если бы я знал, что вы собираетесь выйти из дома, я бы предупредил, остановил вас, если бы только я подумал. Я надеялся, что дождь заставит вас оставаться в доме. Нет, истинные леди не должны видеть такого, и я правда сожалею, что вам пришлось пережить это.

– Никто не должен видеть этого, мистер Кален. У каждого из этих людей есть кто-то, кто будет скорбеть по ним, когда весть об их смерти доберется до дома. Война не нужна ни мужчинам, ни женщинам, и это истинная правда!

– Иногда есть причины, которые стоят того, чтобы за них умереть, мадам.

– Не могу представить ни одной из этих причин.

Мы оба молчали, осмысливая слова друг друга. Его серьезные глаза изучали меня, как будто ждали какого-то знака.

– Вы любите эту землю, миссис Свон?

– Нашу ферму? Геттисберг? Да, думаю, что люблю. Она все, что у меня есть. Я здесь родилась.

– Что если бы вам сказали, что вы больше не владеете этой землей, мадам. Что правительство из далекого города имеет приоритет перед любым принятым вами решением, вплоть до выбора, какие растения вам выращивать, и за какие деньги вам позволено их продавать?

– Полагаю, мне это совершенно не понравилось бы.

– Что если бы давление стало настолько большим, что штат Пенсильвания принял бы решение покончить с этой правительственной тиранией? Как бы вы поступили? Вы бы бросили свой дом?

– Ну нет, я бы не хотела…

– Тогда вы должны понимать мою дилемму. Когда Виржиния выступила, мне тоже пришлось сделать это, даже если это означало попасть в настоящую резню.

– Но я думала, что эта война направлена на уничтожение.

– Для некоторых, но не для меня. Моя душа никогда не стремилась к этому, и никогда не будет.

Это удивило меня, потому что казалось, что все конфедераты были убежденными сторонниками рабства. Это не имело никакого смысла.

– Разве Бель Эйр не плантация?

Он рассмеялся, разрушая мрачное настроение.

– Нет, мадам, это просто дом, не намного больше этого. Он расположен на нескольких акрах на вершине холма с видом на широкую реку Потомак. Отец – местный доктор, у нас небольшая ферма, но ее достаточно, чтобы прокормиться. Я поступил в университет, но еще не определился с профессией. Война положила конец большинству планов.

– Да, это так, – я подумала, сколько котильонов я планировала станцевать в то лето, когда началась война. Все это сейчас казалось таким бессмысленным. – У вас есть семья, сэр?

– Да, отец, мать и две сестры, одна краше другой. Они могут заставить заговорить даже попугая, и способны пригласить на танец любого юношу, у них хватит храбрости, – по его веселому взгляду, я могла понять, как сильно он любит их.

Я собралась задать еще один вопрос, но вздрогнула, когда вдруг вспомнила, что все еще сижу в мокром платье.

– Мне нужно переодеться, иначе я простужусь, и тогда уже вам придется ухаживать за мной.

– Все изменится – честная игра. Для меня большая честь быть полезным для вас.

Чувствуя себя значительно лучше, я поспешила в свою комнату и вскоре, переодевшись в сухую одежду, распустила волосы, чтобы они быстрее высохли. К мистеру Калену я вернулась со старой рубашкой отца, чтобы он мог переодеться, ведь та рубашка, которая на нем надета сейчас, промокла из-за меня.

– Боюсь, что на вас надеты единственные штаны, которые есть в доме, сэр, но, возможно, вам будет приятно переодеться в сухую рубашку?

Его изучающий взгляд задержался на мне, но ему все же удалось кивнуть в благодарность. Я отвернулась, чтобы заварить чай, желая согреться изнутри, а также позволить ему переодеться без посторонних глаз.

– Волосы моей сестры Розали очень похожи на ваши, мадам. Не по цвету, а по ощущениям, они так же блестят и напоминают шелк.

Я была настолько взволнована его комплиментом, что едва смогла пробормотать «спасибо». Его добрые слова творили удивительные вещи в моем сердце.

Мы провели день за разговорами о его семье и доме.

– Значит вы живете в Бель Эйр с родителями и двумя сестрами, Розали и Элис? Я думала, что есть кто-то еще?

– Нет, больше никого нет.

Я не могла не задать следующего вопроса.

– Ну тогда кто такая Таня?

Он выглядел крайне удивленным.

– Таня? Откуда вы знаете о ней?

– Вы звали ее в бреду, в самую первую ночь. Я подумала, что она особенная для вас.

– Она особенная, но только среди лошадей. Она моя лошадь. На ней я отправился на войну, – он загрустил, когда, вероятно, задумался о ее судьбе.

– Надеюсь, с ней все в порядке, сэр.

– Я тоже надеюсь на это, но давайте не будем останавливаться на том, чего не можем изменить. – И он начал рассказывать мне другую историю.

Его рассказы оказывали мне двойную услугу: отвлекали от увиденного ранее и демонстрировали мне довоенную жизнь мистера Калена. Я замечала тень тоски по дому, когда он рассказывал о красоте лесов и холмов, окружающих его дом, о семейных торжествах, о моментах, когда они все вместе пели на веранде по вечерам.

Мы не заметили, как прошло несколько часов, и я ни разу не вспомнила о тех бедных солдатах, которых видела. Чтобы мистеру Калену было удобнее сидеть, чуть ранее я притащила кресло-качалку, это позволило расположить ногу в более комфортном положении. Должна признаться, мы провели приятный день вместе, он рассказывал, а я занималась по дому. Он умел словами нарисовать прекрасные образы своего дома, и к концу дня я была почти столь же восхищена Бель Эйр, как и он.

Я помогла ему вернуться в спальню, чувствуя, насколько ближе стала к нему душой, ближе, чем я когда-либо могла представить, и выразила сожаление, что у нас никогда не будет возможности развить нашу дружбу.

5 июля 1863 г.

Я очень надеялась, что рассказы мистера Калена о его родине приснятся мне, но оказалась не права. С той минуты, как заснула, казалось, я не слышала ничего, кроме топота ног, и не видела ничего, кроме искаженных останков солдат, смотрящих на меня с рыхлой земли. Мне хотелось бежать оттуда, но я почему-то шла к одному из них, лежащих на земле ближе всего ко мне. Вид чего-то знакомого заставлял мое сердце биться быстрее с каждым новым шагом. Когда его лицо открылось мне, я закричала, потому что узнала в солдате Эдварда Калена, остекленевшие глаза смотрели прямо на меня. Ужасное горе, обрушившееся на меня, было всепоглощающим.

– Изабелла, Изабелла проснитесь, милая. Вам приснился сон.

Эдвард сидел на моей кровати и убирал волосы с моего лба.

– Ох, вы здесь! У меня был ужасный кошмар, вы были одним из тех, кого я видела сегодня в поле! – Мне пришлось обнять его и притянуть ближе к себе. – Я думала, вы умерли.

Он крепко обнял меня, а потом заглянул мне в лицо.

– Как вы видите, я здоровый и бодрый, все благодаря вам. А теперь спите. Еще очень рано и вам необходимо отдохнуть.

Он попытался встать, но я удержала его.

– Нет, Эдвард, не оставляйте меня. Я не смогу вынести этого.

Он закрыл глаза, а потом сказал:

– Я останусь в кресле возле вашей кровати, мадам.

– Но вашей ноге будет неудобно. Даже не беспокойтесь о приличиях, потому что их не было все последние дни. Мы можем спать, как делали это в давние времена. Думаю, вы не воспользуетесь ситуацией. Просто, когда вы рядом, я забываю… – должно быть, мой страх и ужас был очевиден, потому что я увидела, как он сдался.

– Вы можете доверять мне, конечно, мадам. Я не оставлю вас этой ночью. Я буду лежать поверх одеяла, а вы под ним.

Я сделала, как он просил, и вскоре прижалась головой к его плечу. Я чувствовала себя настолько хорошо, что облегченно выдохнула.

– Спасибо, сэр. Вы истинный джентльмен.

Он усмехнулся и притянул меня к себе.

– Я горжусь, что моя мать дала мне такое воспитание. Теперь доброй ночи, моя красивая, спите.

Кто бы мог подумать, что такое странное и необычное обстоятельство – мужчина рядом со мной в постели – не помешает мне заснуть. Все произошло наоборот. Через несколько минут я уже спала, и если мне что-то и снилось, то я не помнила этого.

Я не проснулась до тех пор, пока не услышала, как утром кто-то стучится в дверь. Мы с Эдвардом подскочили с кровати будто ошпаренные.

– Изабелла! Кузина! Ты здесь? Ты жива? – услышала я голос Джейкоба одновременно с новым стуком в дверь.

Я торопливо соскользнула с кровати и, призывая Эдварда не шуметь, накинула шаль на плечи.

Приблизившись к двери, я открыла ее и увидела взволнованное лицо Джейкоба.

– Все хорошо, Джейкоб.

– О, я так рад видеть тебя! Как только у меня выдалась возможность, я сразу побежал сюда. Реб проиграл битву, Белла! Они уходят.

– Значит, больше не опасно выходить наружу? – спросила я.

– Ну, я думаю, что так. Док все еще не снял карантин с твоего дома, но остальные могут выбираться наружу, и нам придется. Там огромный беспорядок, повсюду лежат мертвые солдаты. Люди начинают собирать тела, пытаются найти живых. Хорошо, что ты пока не можешь выйти из дома, Белла. Это зрелище не для женских глаз.

– Хм… – было всем, что я могла сказать, не желая признаваться, что уже стала свидетелем этого зрелища.

– Мне лучше вернуться домой. Мама не обрадуется, что я пришел сюда без ее ведома. Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, сейчас у меня все есть. Ты иди и расскажи людям, что мой дом уцелел, так же как и я, благодаря богу.

– Расскажу, Белла. Увидимся завтра.

– Я ценю это, Джейкоб. Спасибо.

Я закрыла дверь, заперла ее и, повернувшись, обнаружила Эдварда стоящим в дверях моей спальни и наблюдающим за мной.

– Он сказал, что армия Ли покидает Геттисберг?

– Да. Они уходят ночью.

Эдвард сжал губы и кивнул.

Я заметила ужас на его лице, поэтому поспешила сказать:

– Не волнуйтесь, мистер Кален. Вы можете оставаться здесь, пока шум не утихнет. Мой дом будет находиться под карантином, по крайней мере, еще неделю, к тому времени ваша нога станет как новая. Я постараюсь найти лошадь, чтобы вы могли проскользнуть и отправиться к южным границам в ту сторону, куда уйдут солдаты.

Он лишь слабо улыбнулся.

Именно в этот момент я поняла, что стою перед мистером Каленом в ночной сорочке и шали на плечах, поэтому быстро извинилась, стараясь не слишком много думать над его ответом.

Большую часть дня мистер Кален молчал, старался ходить столько, сколько у него получалось. Я нашла старый тростник для него, которым когда-то пользовался мой дедушка, и вскоре Эдвард мог довольно хорошо ориентироваться в доме.

Ночью, когда пришло время ложиться спать, он отвел меня в сторону и сказал:

– Если мне не довелось поблагодарить вас раньше, миссис Свон, то я благодарю вас сейчас. Не знаю, что делал бы без вашей нежной заботы. Вы всегда будете моим ангелом, и я буду считать вас благословением в моей жизни до самой смерти.

– О, мистер Кален, вы даете мне слишком много чести. Вы отвлекли меня от ужасных дней, и я назову ваше присутствие здесь таким же благословением.

Он взял меня за руку и пристально посмотрел в глаза, заставляя почти засмущаться.

– Я хотел бы попросить еще кое о чем, мадам.

– Все что угодно, мистер Кален, все что угодно.

– Я не имею права просить об этом, но я слишком слаб, чтобы отказать себе в этом, – он прокашлялся. – Могу я прикоснуться к вам?

Я была в шоке, но мое удивление вскоре превратилось в прекрасное изумление. Он хотел поцеловать меня? Даже в самых смелых мечтах я не могла вообразить себе такого. Застенчиво я ответила:

– Да, пожалуйста, сэр.

Он прикоснулся рукой к щеке, нежно приподнял мое лицо, и когда он нерешительно наклонился, чтобы прикоснуться своими губами к моим, я оказалась очарована происходящим.

Я задохнулась от происходящего. Никогда не чувствовала ничего подобного. Его губы были мягкими и полными. Я ахнула, и он воспользовался этим, раздвигая мои губы, отчего меня вдруг пронзил безболезненный огонь. Его руки крепче обняли меня, а мои его, когда наши души радостно общались, – не наши умы, не наши тела, а наши сердца. Без слов наш поцелуй стал обязательством.

Он отстранился раньше, чем мне того хотелось, я стояла в его объятиях, вздыхала и восхищенными глазами, внимательно смотрела на него в изумлении.

– Изабелла… – начал он.

– Шшш, – сказала я. – Я знаю. – Слова могли уничтожить совершенство момента, а я не хотела ничего портить.

Он отошел, его глаза были наполнены невысказанными чувствами. Наконец, я кивнула:

– Спокойной ночи, Эдвард. Спокойного сна.

В ту ночь у меня не было никаких кошмаров, только сладкие сны об Эдварде, о его губах, руках, и о любящем взгляде, с которым он смотрел на меня.

Проснувшись утром, я поняла, что он ушел.

***

Следующие несколько месяцев прошли как в тумане. Я была уверена: Эдвард чувствовал, что должен уехать, чтобы защитить меня, но я испытывала настоящее горе от его ухода. Полагаю, для меня было лучше не знать о его планах, потому что я была способна устроить настоящую драку, пытаясь убедить его остаться. Я знала, что так лучше, но было очень сложно объяснить это сердцу.

И все же у меня было не так много времени, чтобы тосковать. Позже на той же неделе Джейкоб принес мне пачку писем, которые сначала я приняла за письма отца, но они оказались теми, которые я посылала ему, а также его карманные часы и трубка. Отец умер от дизентерии в Чанселорсвилле, за неделю до того, как Мид пришел в Пенсильванию, чтобы встретиться с Грантом. Это был удар, которого я боялась, и он, казалось, усилил мощь моего горького празднества, который начался в тот день, когда умерла бабушка.

Мой дядя, отец Джейкоба, пытался убедить меня продать ферму, но я, вспоминая слова Эдварда: «Ты любишь эту землю?», понимала, что не смогу покинуть ее.

Моя ферма все еще была в ужасном состоянии. Сарай лежал в руинах, его нужно было окончательно снести и построить заново. Друзья и соседи со временем помогли мне сделать это, почти через год после битвы. До этого было много всего, что требовалось сделать в первую очередь.

Очистка земли от убитых была ужасной. Были возведены гигантские костры, на которых сжигали тела убитых лошадей и мулов. Удушливый запах стоял на многие мили вокруг на протяжении нескольких дней после каждого сожжения. Люди были похоронены там, где лежали, чтобы через месяца или даже года быть выкопанными и перезахороненными, когда для них будут созданы памятники.

Мой карантин закончился. Не увидев никаких признаков тифа, врач предложил мне работу: уход за ранеными солдатами в десятках шатров, которые были построены за городом. Зелья и снадобья моей бабушки пользовались большим спросом, но среди больных были и те, чьи ранения были слишком серьезными, и они умерли, несмотря на наши старания.

Я больше не боялась, как в дни перед сражением, потому что я уже потеряла всех, кого любила. Страх сменился подавляющим горем; те же чувства, я знала, испытывают и мои соседи.

– Восемьдесят семь лет назад наши отцы ступили на этот континент и образовали здесь новую нацию, зачатую в свободе и верящую в то, что все люди рождены равными.

Геттисбергская речь*

Тем ноябрем я стояла на новом кладбище вместе с другими людьми при Геттисберге и слушала речь президента о чести, свободе, а также о горе. Он настойчиво напоминал нам, что все, что было принесено в жертву, не было потеряно напрасно. Мы сказали «Аминь», и жизнь пошла своим чередом.

Весной я сдала в аренду земли отца и заново засадила сад. Доктор убедил меня начать продажу некоторых лекарств бабушки, поэтому я могла сводить концы с концами. И тем не менее каждую ночь, прежде чем лечь спать, я молилась о безопасности Эдварда и задавалась вопросом, вспоминает ли он обо мне.

Прошел еще год, и война закончилась. Теперь мы все могли вернуться к обычной жизни и сосредоточиться на тех вещах, которыми разрушенные люди могли поддержать друг друга.

Но от Эдварда не было ни единого слова.

Май 1872 г.

Со времен тех четырех июльских дней прошло достаточно времени, и я смогла подавить почти все мысли об Эдварде Калене. Для меня это звучало не очень хорошо, я продолжала выращивать овощи и травы, создавала лекарства и пыталась найти радость в прежних удовольствиях.

Шли годы. Иногда джентльмены пытались вызвать мой интерес, но вскоре понимали, что их интерес не взаимный, поэтому пропадали также быстро, как и появлялись.

Я была довольна жизнью в своем маленьком доме, но не счастлива. Этого было достаточно.

Однажды в поисках нужной информации в городской библиотеке я наткнулась на набор томов, который назывался «Перепись населения США 1870 года». Я замерла в изумлении. Разве перепись не подразумевала имя каждого человека в стране? Мои руки стали липкими. Возможно, именно сейчас я смогу обнаружить ответ на вопрос, который мучил меня на протяжении семи лет.

Я взяла том, который содержал информацию о жителях Виржинии, и села за крайний столик, не желая привлекать внимание любопытных соседей.

Я переворачивала страницу за страницей, пока не нашла ту, на которой было написано Бель Эйр. Я была поражена тем, как дрожал мой палец, когда я скользила им вниз по колонке имен.

И перестала дышать, когда, наконец, нашла его имя: Эдвард Кален. Я ахнула и на мгновение отвела взгляд, пытаясь восстановить самообладание.

Сердце колотилось от волнения.

Эдвард пережил войну! Он жив!

Домой я вернулась потрясенная, постоянно задаваясь вопросами, полностью ли восстановился Эдвард после того, как покинул меня. Зажили ли его раны? Благополучно ли он пережил оставшуюся часть войны?

Мне просто необходимо было знать это. Промучившись несколько часов в бесполезной попытке заснуть ночью, я поднялась, зажгла лампу и начала писать.

15 мая 1872 года

Дорогой мистер Кален,

Я надеюсь, что это письмо не окажется неприятным вторжением в вашу жизнь, но я поняла, что не могу больше прожить и дня без того, чтобы не написать вам теперь, когда знаю, что вы живы.

Перепись населения – любопытная вещь. Это просто списки имен и мест жительства, но они могут ответить на массу мучающих вопросов, если вы знаете, где посмотреть, – и я действительно посмотрела. Я была рада узнать, что вы пережили войну и вернулись в ваш любимый Бель Эйр.

На протяжении многих лет день за днем я размышляла и задавалась вопросом, где вы, если живы, счастливы ли.

Возможно, вы подумаете, что я должна быть удовлетворена информацией, полученной сегодня, что вы живы и вернулись домой, но это не так. Я хочу знать, как вы жили, как спаслись и как живете сейчас?

Увы, похоже, я слишком смелая или просто мне было слишком одиноко все эти годы.

Видите ли, мой отец не вернулся домой с войны. Да, я говорила именно об отце, я не миссис Свон, как вы называли меня, я была мисс Свон. Простите, что позволяла вам так думать, но в тот момент мне казалось, что так будет лучше.

За годы после нашей последней встречи я восстановила сарай и заново засадила сад. Несмотря на то, что я пыталась как-то обустроить свою жизнь, война сломала меня, я до сих пор не могу перестать думать о тех четырех июльских днях, проведенных с вами.

И снова простите меня, если это письмо окажется нежелательным, я безусловно пойму, если вы захотите оставить эти воспоминания и меня в прошлом, но хочу сказать вам, что безмерно счастлива, что вы живы.

С уважением,

Мисс Изабелла Свон.

Геттисберг, штат Пенсильвания.

Я запечатала письмо и вернулась в кровать только затем, чтобы вместе с первыми петухами встать и отправиться в город, на почту. И только после того, как я вернулась домой, меня начали посещать дурные предчувствия.

Что если мое письмо выглядит слишком смелым?

Что если он женат?

Что если он не помнит меня?

Этими вопросами я мучила себя на протяжении нескольких дней, подумывала даже выпить, как это делал мой отец для облегчения беспокойства и горя, слишком поглощающих его.

Проходили недели, ответа не было. Я убеждала себя, что требуется время, чтобы письмо дошло до адресата, потом время, чтобы написать ответ, и время на обратную дорогу. Но оно так и не приходило.

Я изводила себя на протяжении месяца, порой мне было мучительно стыдно, что написала первая, в другие дни я возмущалась тем, что он не посчитал нужным ответить. И в один из дней, такой же обычный, как и всегда, я, понимая, что мою работу за меня никто не сделает, надела фартук, соломенную шляпку и вышла в сад с мотыгой.

Немного поработав, я почувствовала неожиданное прикосновение к плечу и звук тихого голоса:

– Простите, мисс Свон, но никто не открывал мне двери.

Я выпрямилась и подняла глаза. Мотыга вывалилась из моих вдруг ослабевших пальцев. Я сглотнула «гусиное яйцо», которое вдруг неожиданно появилось в горле, и спросила дрожащим голосом:

– Это вы, мистер Кален?

Он усмехнулся и ответил:

– Конечно, это я.

Я огляделась по сторонам широко распахнутыми глазами и снова посмотрела на дорогое лицо.

– Это вы!

Он протянул ко мне руки, и я упала в них. Эдвард крепко прижал меня к своей груди, и мы рассмеялись, когда он начал кружить меня в безумных пируэтах.

Когда он, наконец, опустил меня на землю, я сказала:

– Вы здесь!

– Да.

– Но вы оставили меня, – мой голос сорвался от воспоминаний о пережитом горе.

– Я сделал это, чтобы защитить вас. Это был просто вопрос времени, прежде чем кто-нибудь обнаружит, что вы ухаживаете за мной. Я не мог вынести мысли о проблемах, которые принесу вам, поэтому и уехал. У меня не заняло много времени встретиться с армией генерала Ли. Конец войны был для меня таким же, как и начало: сплошной ужас, и, если честно, я был очень рад, когда все закончилось, и я смог вернуться домой.

– Почему вы не написали мне?

– Ну, мисс Свон, я думал, что вы на самом деле миссис Свон. Чувствовал, что молчание будет лучше для вас, ведь вы так преданы своему мужу. Вам и так предстояло объяснять, что случилось с его брюками.

– Мне было непросто! Я скучала без вас каждый день с тех пор, как вы уехали.

– Я знаю, что бесчестно было просить вас о поцелуе в тот день, но память о нем согревает меня теплом с той самой холодной ночи.

Разговаривая, мы шли в сторону дома. Я поднялась на одну ступеньку, а затем повернулась к нему лицом, чтобы наши глаза были на одном уровне.

– Память о том поцелуе помогала мне сохранять надежду.

– Надежду?

– Это так, потому что после того, как мы поцеловались, я поняла: мне больше не нужен никто другой. Этот поцелуй сделал больше, чем сохранил память о вашем тепле. Он помог мне оставаться непоколебимой.

С ослепительной улыбкой он снял шляпу.

– Ну что ж, мисс Свон, позволите ли вы поцеловать вас снова?

Я сняла свою соломенную шляпку и повторила то, что сказала много лет назад.

– Да, пожалуйста, сэр.

И мой джентльмен-солдат никогда больше не оставил меня.

________________________

* (от переводчика) Речь была произнесена Авраамом Линкольном в ноябре 1863 года при открытии Национального солдатского кладбища в Геттисберге, штат Пенсильвания. Если от 1863 года отнять 87 лет, получается 1776 год. Имеется в виду провозглашение независимости тринадцатью британскими колониями и начало войны за независимость.