“Бесплодные усилия.” Карта Предотвращение, колода Симболон.



Гермиона поймала рукавом демона, обновила чары, поднялась выше по береговому откосу и встала рядом с невидимым Малфоем.



Небольшой табун был ещё далеко, но стремительно приближался.



— О, чёрт, — сказал голос Малфоя. — Прощай, Грейнджер. Этого круга мне не пройти.

— Их всего пятеро, — вглядевшись, успокоила его Гермиона. — Глот и демон возьмут на себя по одному, а с тремя мы как-нибудь справимся.

— Пятеро, не пятеро — какая разница? Это не кентавры.

— То есть как — не кентавры? А кто?



Четвероногие силуэты расправили невесть откуда взявшиеся крылья и клином пошли на взлёт.



— Гиппогрифы! — ахнула Гермиона.

— Вот откуда они здесь, а, Грейнджер?



Гермиона помолчала, припоминая, и поведала нараспев:



— Некогда проникли гандхарвы, благоуханные, в подземное царство нагов.

— Прости?

— Проникли, говорят тебе, гандхарвы в подземное царство. Гандхарвы — это такие индийские полубоги. Выглядят они по-разному. Некоторые, например, имеют вид полуконей-полуптиц.

— А, — задумчиво сказал Малфой, — тогда, может быть, это и не гиппогрифы. Потому что гиппогрифы, во-первых, не благоуханны, а во-вторых, местами ещё и львы...



Голос у него был рассеянный. Наверное, он разглядывал крыланов в свой кулачный бинокль. Потом он разочарованно вздохнул и сообщил:



— Самые натуральные гиппогрифы, горе мне, горе. Так зачем, говоришь, они проникли в подземное царство?

— За сокровищами. Прогнали нагов и отобрали у них сокровища.

— И остались в подземном царстве?

— Как видишь. Стражами подрабатывают.

— Доходное, должно быть, местечко, — задумчиво произнёс Малфой.

— Только не в Аду.

— Но сокровища нагов должны до сих пор быть у них. Хотя бы потому, что тут их просто не на что тратить.

— Слушай, — проникновенно сказала Гермиона, — ну откуда ты знаешь, что именно змеи и гиппогрифы считают сокровищами? А вдруг это сушёные лягушки или вяленые хорьки?

— Фуй!

— Вот именно. А ты всё о деньгах. Меркантильный ты, Малфой, о душе бы подумал.

— Самое время, — согласился он.



Гермиона недоверчиво хихикнула.



— Ты что, до сих пор боишься гиппогрифов? После всего, что мы прошли?

— Они брыкаются! — возмутился Малфой, — и клюются! Я в прошлый раз неделю в Больничном крыле провалялся, ты что, не помнишь?

— Я помню, — ответила она, — и то, что было потом, тоже помню. А ты?

— Я покраснел, — помолчав, сообщил Малфой.

— Верю на слово, — рассеянно отозвалась она, следя за гиппогрифьим клином, кружащимся в синевато-серо-багровой вышине, — похоже, они нас потеряли.

— Слава богу, — облегчённо вздохнул Малфой.

— Нет, это плохо.

— Почему же?

— Потому что — посмотри-ка вперёд.



Туда, вперёд, полз узкий, вязкий, чёрный ручей, отделившийся от кольцевой кровавой реки, и в ручье этом никто уже не плавал и не произрастал. Там, впереди, деревья редели и сходили на нет, задушенные песками. И там, впереди, в небесах рождался огонь и опускался на пески, и тонул в ручье. Гермионе вдруг ни с того, ни с сего показалось, что где-то она уже видела огненные небеса. Или слышала о чём-то подобном, причём без всякой связи с Данте...



— Ну, вижу, — неохотно сказал Малфой, и она стряхнула наваждение.

— Горючие пески, — веско сказала она, — и Огненный дождь. Так что пешком я не пойду, и тебе не позволю.

— Я на этих не поеду! — заявил Малфой.

— Ещё как поедешь, если "эти", конечно, согласятся тебя везти. Ну, с богом...



Она сняла Хамелеонские чары и засветила Люмос. Малфой что-то неразборчиво пробормотал и, судя по движению воздуха, тоже поднял палочку.



— Подожди, — остановила его Гермиона, — не проявляйся пока. Как бы они тебя не узнали.

— По-твоему, я пользуюсь популярностью даже у животных? — прошипел он. — Ты мне льстишь...

— Тише!



Клин пошёл на посадку. Выставил передние львиные лапы, подобрал задние конские копыта, неподвижно расправил крылья — феерическое зрелище, особенно в здешнем сине-багровом полумраке.



Когти пропахали борозды, захлопали крылья, гася инерцию, и, проскакав галопом ещё несколько ярдов, гиппогрифы остановились. Крупный вороной вожак надменно уставился на незваных гостей. Гермиона с уважением разглядывала орлиную голову и шею, плавно переходящую в львиную грудь, передние львиные лапы, соразмерные задним лошадиным копытам. Она памятью почувствовала запах стаи, смесь ароматов падали, конюшни, курятника и — иссушенной травы, вельда. Это потянуло за собой воспоминание, конечно, о Клювокрыле, тем более, что гиппогриф, стоявший одесную и чуть позади вожака, был похож. Просто ужасно похож...



— Клювик! — завизжала Гермиона и бросилась пёстро-пегому гиппогрифу на шею, — Клювик, Клювик!



Наверное, вокруг имела место немая сцена, но Гермиона ничего не видела. Клювокрыл, убитый старостью одиннадцать месяцев назад, Клювокрыл — не дряхлый, с вылезшими перьями, молочными глазами, искрошенными когтями, нет, молодой, сильный, живой! Она обнимала гладкую птичью шею, трепала крепкие глянцевитые перья — Клювик, коник, ряба-пёстренький, а гиппогриф тихо клекотал и нежно поклёвывал её в макушку.



Вдруг пронзительно заклекотал вожак. Гермиона, опомнившись, сжала палочку, развернулась лицом к вожаку, но обнаружила, что тот на неё и не смотрит. Что вся... стая? табун? прайд? — включая Клювокрыла, поднялась на дыбы, уставила когти и клювы на Драко Малфоя.



Хамелеонские чары в очередной раз истаяли, и Малфой стоял весь на виду, застыл, как истукан, даже палочки не поднял.



Гермиона метнулась, встала между ним и гиппогрифами, подняла палочку. Не сводя глаз с вожака, закричала белобрысому дураку:



— Кланяйся, Малфой! Ну же, быстрее!



Вожак тяжело и мягко пал на передние лапы, и вся стая сделала то же самое. Гермиона взглянула на Малфоя — он низко склонил голову. В этой смиренности чувствовалось нечто вызывающее, и вожак недоверчиво разглядывал Малфоя то правым, то левым глазом. Малфой громко скрипнул зубами и согнулся пополам — не иначе, вспомнил времена служения Волдеморту...



Спохватившись, Гермиона присела в глубоком реверансе. Внимание стаи переключилось на неё, что позволило Малфою выпрямиться и перевести дыхание. Вожак помедлил и коротко кивнул, и стая синхронно повторила его движение. Гермиона почтительно приблизилась к вожаку и протянула было руку, чтобы его погладить, но Клювокрыл ревниво сунулся головой под её ладонь. Гермиона виновато посмотрела на вожака и отошла к Клювокрылу. Вожак взглядом провокатора уставился на Малфоя. Тот выпятил челюсть, решительно приблизился к вожаку и собрался его погладить, но вожак повернул голову и угрожающе разинул клюв над рукой Малфоя. Таким клювом не то, что руку отклевать — можно было запросто перекусить пополам человека, а может быть, и целого Хагрида. Малфой замер с поднятой рукой, глядя в немигающий золотой глаз. Через несколько мгновений вожак закрыл клюв с выразительным щелчком и позволил Драко погладить себя по шее. Гермиона облегченно вздохнула и по спущенному крылу взобралась на спину Клювокрыла. Там, в углублении между лопатками, дрых Живоглот. И когда успел? Гермиона привычно нащупала демона в рукаве, устроилась поудобнее и посмотрела на Малфоя. Тот уже восседал на вожаке, широко раскинув мантию по его лоснящейся вороной спине. Вид у Малфоя был такой, как будто он всю жизнь только и делал, что разъезжал на гиппогрифах. Каков, всё-таки, тип.



— Куда направляемся, Грейнджер? — осведомился тип.

— Я бы хотела пролететь над Третьим поясом, — сказала Гермиона вожаку. После чего объяснила Малфою:

— Нам нужно добраться до спуска в Восьмой круг. Там, почти на самом обрыве, место наказания лихоимцев, они нам и нужны.

— Почему именно лихоимцы?

— Позволь напомнить тебе, враг мой, что в Ловцы ты попал за взятку. За семь мётел марки "Нимбус 2001", переданных твоему любимому декану...

— Декан — мой. А любимый — твой. Это во-первых. А во-вторых, в Ловцы меня взяли со второго курса, что законно, а не с первого, что запрещено. Мётлы же были поднесены в дар команде факультета. Команде, чучело ты гриффиндорское, а не декану Слизерина. Если уж обвинять кого-то во взяточничестве, то, скорее, капитана Флинта, чем декана Снейпа.

— Ты ещё скажи, что Флинт взял тебя в команду без ведома Снейпа.

— Заведомых глупостей я говорить не собираюсь. Но могу напомнить, что декан терпеть не мог летать на метле, и сидел на ней, как собака на заборе. Предложить ему хоть самую лучшую метлу в качестве взятки — значило нанести ему оскорбление. Что скажешь?

— Скажу, что он позволил Флинту принять мётлы, а значит, пошёл соучастником. Словом, я предпочитаю проверить.

— Присутствует ли декан среди содомитов, ты, стало быть, предпочитаешь не проверять? — гадко ухмыльнулся Малфой.

— У тебя есть какие-то дополнения? Уточнения? Говори сейчас, другого времени не будет.

— Ну, как тебе сказать? Ко мне декан никогда не приставал. Причин тому может быть две: либо он натурал, либо совсем лишён вкуса. А судя по тому, что он запал на тебя — и то, и другое.

— Стало быть, и ты — лишённый вкуса натурал.

— Мне больно признавать твою правоту, Грейнджер. Но продолжим, — он заглянул в книгу, — далее у нас богохульники. Не помню, чтобы при мне декан возводил какую-либо хулу. По той простой причине, что на религиозные темы он со мной не разговаривал. Полагаю, что ни с кем другим тоже.

— Договорились, — кивнула Гермиона. — В преступлениях против божества неповинен.

— Только против человечества, — печально согласился Малфой.

— Полюбуйтесь-ка на этого обличителя, — пригласила Гермиона.

— Истина остаётся истиной, Грейнджер, — напыщенно объявил Малфой, — независимо оттого, кто её изрекает.



Гиппогрифам, видимо, надоело выслушивать их пререкания, и вожак громко щёлкнул клювом. Малфой едва заметно вздрогнул. Гермиона хихикнула и учтиво обратилась к вожаку:



— Будьте так добры, довезите нас до места наказания лихоимцев.



Вожак расправил сизо-чёрные, с металлическим отливом, крылья, горизонтально вытянул шею и взял разбег. Малфой сидел, как влитой, крепко сжимал коленями лошадиные бока, слегка отклонялся назад, чтобы не мешать работе крыльев. Держался только ногами, пижон, как будто восседал на пресловутом “Нимбусе”, а не на гиппогрифе. Впрочем, не маленький, справится. Гермиона, как и в прежних своих полётах, села Клювокрылу практически на шею и крепко эту самую шею обняла, так что при взлёте ей пришлось почти лежать. Живоглот протиснулся между её животом и шеей гиппогрифа, и недовольно жмурился от ветра. Демон выпорхнул из рукава и пустился в облет вокруг Клювокрыла. Очевидно, пытался понять, как этот живой паззл летает. Что ж, не он первый, не он последний...



Гермиона всегда боялась высоты. Полёты на тестрале, драконе и на том же Клювокрыле только усугубили этот страх. Но как-то, вскоре после войны, выяснилось, что скандал, поднятый в своё время вот этой вот — она осторожно глянула на Малфоя и тут же вновь зажмурилась — белобрысой сволочью и его папашей, привёл к тому, что гиппогрифам запретили самостоятельные полёты, даже в пределах заповедника. Гермиона напустила Гарри на Министерство Магии, кликнула Луну, Невилла, Рыжих, и они выгуливали гиппогрифов Запретного Леса по два раза в неделю в течение полугода. Точнее, семи месяцев, именно столько понадобилось победителю Волдеморта, чтобы прорубиться сквозь бюрократические джунгли Министерства и добиться отмены запрета. Это были бы совершенно кошмарные семь месяцев, если бы не Клювокрыл. Он, единственный из всего стада, позволял ей садиться не на спину, а на шею, и даже как-то сумел показать ей, как она должна держаться, чтобы он мог дышать. Он не кувыркался в воздухе, не сбрасывал её с себя, шутки ради, чтобы потом подхватить у самой земли, как это проделывали его сородичи. Он чинно реял над Лесом, правда, реял очень долго, по несколько часов. Это тоже оказывалось к лучшему, потому что за это время Гермиона успевала устать от своей боязни, и даже начать поглядывать по сторонам, время от времени зажмуриваясь и утыкаясь лицом в гладкие перья. Потом, на посадке, ей даже хватало смелости отстраниться от птичьей шеи и смотреть, как близко, под самыми подошвами, несётся сверкающая гладь озера, и слушать клёкот Клювокрыла, и радоваться его радостью, потому что ей самой наслаждаться полётом было не дано — она могла только сдерживать, подавлять, перебарывать страх. Как сейчас. Нет, сейчас ещё страшнее, ещё свежи воспоминания о спуске-падении во Второй круг, после чего даже Малфой заявил, что, мол, больше не полетит. Правда, речь шла о зонте...



Она приоткрыла один глаз и взглянула на Малфоя. Он летел на пол-корпуса впереди и слева, и ветер, поднятый чёрными крыльями, трепал его мантию и волосы, покрытые засохшей кровью Флегетона. Он спокойно смотрел и вперёд, и вниз, и с насмешкой иногда оглядывался на Гермиону. Ах, если бы зависть могла убивать, полетел бы сейчас труп Драко Малфоя долу, на Горючие пески Третьего пояса Седьмого круга, и не долетел бы, сгорел в плоских, как платки, облаках лёгкого алого пламени.



Она только сейчас поняла, что смотрит прямо в сизую глубь, тускло озарённую этими парящими огнями, и рефлекторно вцепилась в шею Клювокрылу. Тот сдавленно клекотнул, и Гермиона поспешно ослабила хватку и привычно извинилась:



— Прости, Клювик.



И Клювокрыл так же привычно повернул голову и щёлкнул клювом — я, мол, тебя.



Она попрочнее уселась, поудобнее обняла шею гиппогрифа и упрямо уставилась вниз. Глупо, в конце концов, лететь над Адом на мёртвом гиппогрифе и продолжать бояться высоты.



Смотреть было, в общем, не на что. Лёгкие пламенные облака зарождались в местных небесах, несколько ниже высоты полёта стаи. Они сгущались из серо-синего мрака, разгорались и опускались на пустыню, кружа, как осенние листы. Над самыми песками, над узкой чёрной речкой, они распадались на мелкие клочья. Жаркий ветер подхватывал и нёс эти клочья над пустыней — на кого бог пошлёт. С высоты полёта, из-за огненного мельтешения никого на тёмной равнине видно не было, но чудилось там ответное суетливое движение — несчастные тени вынуждены были неустанно стряхивать с себя опаляющие хлопья. Пролить бы на эту пустыню хороший холодный ливень...



— Даже не думай, Грейнджер, — раздался громовой голос. Гермиона вздрогнула, но потом сообразила, что Малфой применил Сонорус, чтобы перекрыть свист ветра и хлопанье крыльев. Слизеринцы, как известно, глотку не дерут, по крайней мере, в трезвом виде. И ещё известно, что они умеют читать мысли, но чтобы без заклинания?..



— У тебя на лице всё написано, — объяснил Малфой, — ты, мать-заступница всея преисподней. Ты хотя бы подумала о том, что, пока твой дождь достигнет земли, огненные облака его вскипятят. Этих — там, внизу — ещё и ошпарит. В твоём возрасте, Грейнджер, пора уметь предвидеть последствия своих действий.



Гермиона выхватила палочку, наставила себе на горло и рявкнула так, что перепуганный Клювокрыл ухнул на пару ярдов вниз:



— В моём возрасте пора уметь плевать на последствия!



Она уничтожила Головной пузырь, захлебнулась серной вонью, воздела палочку и сотворила в вышине туманный смерч — огромный, бешено крутящийся, с громом и молнией. Вытряхнула из рукава демона и крикнула ему:



— Воды! Сколько сможешь!



Демон сверкнул пронзительно-синим, устремился в центр смерча и закрутил там свою, водяную, спираль. Каждый виток спирали был толще предыдущего, закручивался со всё большим размахом. Пахнуло озонной свежестью. Гермиона жадно глотнула грозового воздуха, показала Малфою язык, сотворила водяной шар величиной с аэростат и, ахнув, как теннисистка, зашвырнула его в сердцевину смерча.



— А я что — рыжий?! — громовым голосом вопросил Драко Малфой, тоже сотворил водяной шар и запустил его в центр вихря. Тяжёлый, набухший водой, смерч грузно закачался и чуть не рухнул им на головы. Гермиона ощутила покалывание вставших дыбом волос, услышала слабое потрескивание, увидела, как с перьев, шерсти и волос её спутников сыплются искры, взмахнула палочкой и велела не то смерчу, не то демону:



— Лей! Кружи и лей! Залей всю пустыню!

— Ты их утопишь, ненормальная!

— Сам дурак! Они дУши, их не утопишь! Лей! Лей! Лей!



И когда чёрная гроза пустилась в пляс над пустыней, немилосердно топча сине-белыми молниями и хлеща ледяными струями огненные облака и иссушенные пески, когда ударил гром, и дым и пар потекли над песками, заволокли чёрную реку, Гермиона вспомнила, где она слышала о пламени в небесах. Нервы словно дёрнула умелая рука, и они зазвучали ужасом и восторгом так, что Гермиона взвизгнула. Но визга было явно недостаточно, ужас, восторг, бездумное упоение жизнью так и рвались наружу, и Гермиона ткнула палочкой в смерч. И гром запульсировал тяжким риффом, порождённым памятью Гермионы.



Бах-бах-бах. Бах-трах-бабах!



Гром стал бешеной гитарой, подмываюшими ударными, яростными клавишными, притворно-хмурым басом. Гром стал воплем немолодого, драного-битого-тёртого, матёрейшего мартовского кота:



We all came out to Montrea

On the Lake Geneva shoreline...



Живоглот подтягивал без слов. Молнии били в слабую долю, а смерч выламывался, сжимался и расправлялся, и менял направление вращения каждые четыре такта. В центре смерча переливалась из алого в синий крохотная пронзительная искра. Гиппогрифы свистели от возбуждения. У Малфоя был обалделый вид. Ещё бы, он впервые в жизни слышит “Дым над водой”, и Гермиона даже ему немного завидует, отчего с ещё большим наслаждением отбивает ладонью по бедру такты, оставшиеся до припева. Вот сейчас.



— Smo-o-ke on the wa-a-a-ter! — взвыл пожилой мартовский кот, и Гермиона подхватила:

— Fire in the sky! — самозабвенно захлопала в ладоши, выпустив шею Клювокрыла. Совершенно забыла не только о страхе высоты, но и о самой высоте, о ветре, об отдаче бешено работающих крыльев, колеблющей тело гиппогрифа вверх-вниз. И, натурально, соскользнула, и камнем полетела туда, в полумильную сизую глубину, провожаемая страшными воплями Гиллана, Живоглота, Клювокрыла...



Придя в себя, она обнаружила, что лежит ничком у Клювокрыла на спине, и что примотана она к этой спине множеством веревочных витков — Малфой с перепугу перестарался. Выпрямиться она из-за верёвок не могла, что, может быть, и к лучшему — о том, чтобы посмотреть Малфою в глаза, страшно было даже подумать. Она будет лежать и помалкивать до места назначения. Да, будет лежать... Только, чёрт возьми, как же её укачивает.



Она набрала воздуху, сколько позволили стягивающие её верёвки и позвала:



— Малфой! Мне нужно сесть, я не могу лететь лёжа.



Ответом ей была тишина, полная свиста ветра, хлопанья крыльев и далёкого ритмичного грома.



— Малфой! — в отчаянье позвала она,— развяжи меня, мне дурно!



Послышался громовой вздох. Петли, не дававшие ей выпрямиться, пропали, остались только те, что притягивали к лошадиной спине её бёдра и голени. Она выпрямилась и глубоко перевела дыхание. В воздухе всё ещё пахло грозовой свежестью.



Она увидела сизо-пёстрый, взъерошенный затылок Клювокрыла, говоривший о том, что он больше не желает её знать, и пусть хоть она падает с его спины каждые две минуты. Она увидела толстый затылок Живоглота, выражавший то же самое. Наконец она осторожно посмотрела влево, на Малфоя. Малфой не удостоил её взглядом.



— Прости, — смиренно сказала она. Потом сказала двум повёрнутым к ней затылкам:

— Простите.



Эти животные и ухом не повели, а Малфой спросил, не повернув головы:



— Почему ты не привязалась, Грейнджер?

— Не думала, что это понадобится, — виновато сказала она.

— Не слышу! — грохнул он.



Гермиона наложила на себя Сонорус и тоже грохнула:



— Не думала, что это понадобится. Понимаешь, я всегда очень крепко держусь, потому что ужасно боюсь высоты.

— Господи...



Гермиона, не зная, куда девать глаза, осмотрелась в поисках смерча. Тот сверкал сине-красным заревом далеко позади, и, судя по всему, исправно проливался дождём, только ритмические молнии били не вниз, а вверх.



— Какой ты молодец, Малфой, — искренне сказала она, — я и не подумала о громоотводе.

— А о чём ты вообще думала?!



Они помолчали, потом Гермиона виновато спросила:



— Кто меня поймал?

— Он, — кивнул Малфой на затылок Клювокрыла, — а привязал — я.

— Привязал, так привязал, — проворчала Гермиона, — только ты мог так затянуть верёвки. У меня все рёбра болят.



Клювокрыл повернул голову и обменялся взглядом с Малфоем. Малфой грустно кивнул гиппогрифу.



— Напрасно ты её ловил, сэр Клювокрыл. Сейчас бы у неё уже ничего не болело. Впрочем...



Гиппогриф на лету вскинул крупом. Гермиона взвизгнула и прижалась к его спине. Малфой сатанински хохотнул, гиппогриф резко засвистел, Глот, упрямо не оборачиваясь, махнул хвостом.



— Придурки, — проворчала Гермиона и снова села прямо, — я ведь уже извинилась, мало вам?

— Мало. С тебя, Грейнджер, ящик Огденского, урожая шестьдесят первого года для меня и сотня дохлых хорьков для Клювокрыла. В счёт возмещение морального и физического ущерба.

— Какого-такого физического?

— А такого, что мы все чуть не оглохли от этих кошачьих воплей и железного грохота. Где ты взяла эту варварскую музыку?

— Во-первых, ты за всех не расписывайся. А во-вторых, стыдись своего невежества. Классику надо знать.

— Классику?!

— Ага. Я бы даже сказала, национальную классику.

— Я не обязан знать, что именно магглы считают классикой. И я требую возмещения.

— Ах, легко. Сначала я превращу тебя в хорька, потом убью и наложу Джеминио на твою тушку. Клювокрыл получит столько дохлых хорьков, сколько пожелает...

— А ты сэкономишь на Огденском, — закончил Малфой, — это ты от Уизли заразилась скупостью, не иначе.

— Уизли никогда не были скупыми, Драко Малфой. Они тёплые и щедрые люди. А ты — всего лишь богатый, бе-бе-бе!

— Но дурные манеры у тебя точно от Уизли, — вздохнул Малфой. — Или всё-таки от рождения? Нет, было, было в лордовой теории чистокровности рациональное зерно...

— Слушай, уймись. Я жива, все живы, всё хорошо.

— Пожалуй, уймусь. Тем более, что мы, кажется, подлетаем к месту, э-э-э, назначения.



Тут вожак свистнул, вытянул шею, и стая пошла на снижение. Преодолевая дурноту, Гермиона нащупала в сумочке таблетки от укачивания, проглотила сразу две, с облегчением почувствовала, как желудок превращается в небольшую глыбу льда и выпрямилась, чтобы оглядеться.



Гиппогрифы зигзагами шли на малой высоте. Малфой, скептически поджав губы, смотрел вниз. Гермиона для контроля положила руку на жемчужину и тоже уставилась вниз. Малфой укоризненно сказал:



— Ты всё-таки считаешь его взяточником. Стыдись.

— Сгорю со стыда. Но только, если его здесь не окажется.



Его здесь не оказалось. Они замкнули круг, на что ушли сутки времени и весь запас тушёнки, но не нашли Снейпа среди освежённых нечаянным дождём лихоимцев.



Они вернулись к чёрному ручью совершенно измотанные — все, кроме демона. Всю дорогу он время от времени подлетал к Гермионе на своём смерче, чтобы сменить музыкальное сопровождение, причём соглашался только на композиции Deep Purple. Вот и сейчас, когда Гермиона, Малфой и Живоглот распластались на спинах гиппогрифов, а гиппогрифы — на влажном песке, смерч продолжал гулять окрест, меланхолически изгибаясь под “When A Blind Man Cries”.



— Я сейчас немного полежу, потом поймаю его и прихлопну, — едва слышно сказал Малфой, — он меня достал.

— Лучше я немного полежу и сварю кофе, — ответила Гермиона, еле ворочая языком, — дай мне пять минут...



И тут вожак поднял голову, хрипло заклекотал, засвистел и взмыл в воздух. Стая взлетела вслед за ним.